Вернись ради меня

Я широко улыбаюсь: она умница.

– Правильно. И я носил форму, когда там работал. Можешь сказать, как ты поранила руку?

– Упала.

– Но как ты забралась сюда?

Она немного ерзает.

– Не хотела, чтобы меня нашли.

Мои внутренности сжимаются, когда я задумываюсь о том, почему эта девчушка может прятаться с больной рукой здесь, вместо того чтобы бежать домой за помощью. И все же я решаю не делать поспешных выводов: не у всех дома так же дерьмово, как было у меня. Могло случиться все что угодно.

– Почему?

Она нервно кусает нижнюю губу.

– Папа запретил мне выходить из дома, и я не хотела, чтобы он разозлился, – затем она рукой утирает нос, и еще одна слезинка скатывается по ее щеке. – Я пришла сюда, чтобы подождать возвращения мамы.

Я понимающе киваю.

– Ну я уверен, что твой папа беспокоится о тебе. Мы должны вернуть тебя домой и найти того, кто мог бы осмотреть твою руку.

– Он будет сильно злиться, – ее губы дрожат.

Бедняжка перепугана до смерти. Не уверен только – из-за отца или собственного непослушания. Но она точно не может оставаться здесь в таком состоянии. Травмированная и напуганная, она попросту упадет с этого дерева.

– Как тебе такое: я не скажу твоему отцу, где нашел тебя, если он не спросит.

Девочка с любопытством меня разглядывает.

– То есть вы соврете?

– Нет, просто я думаю, что друзья должны уметь хранить секреты, а мы ведь теперь друзья, правда?

– Наверное.

– Ну хорошо, подруга, ты знаешь, что меня зовут Коннор, но как зовут тебя, я до сих пор не знаю.

Она поджимает губы.

– Я Хэдли.

– Приятно познакомиться, Хэдли. Раз у тебя болит рука, мне помочь тебе спуститься?

Хэдли быстро кивает.

Я объясняю ей, как безопаснее всего до меня добраться, затем она крепко обнимает меня за шею здоровой рукой, и мы начинаем аккуратно спускаться.

Оказавшись на земле, я ставлю Хэдли на ноги и сажусь перед ней на корточки. Мы находимся лицом к лицу, и то, как она смотрит на меня – словно я ее ангел-хранитель, – болью отдается в сердце.

– Как твоя рука?

– Болит, – ее голос совсем слабый и немного дрожит от боли. Теперь она прижимает руку к груди.

– Можно посмотреть?

Хэдли совсем крошка. Впрочем, я же не знаю, сколько ей лет и нормальный ли это вообще рост для ребенка, а может, я просто идиот.

– Ладно, – говорит она.

На ее руке я замечаю синяк и припухлость, но никаких очевидных признаков перелома.

– Ну выглядит не так уж и страшно, но, думаю, нам все-таки нужно вернуть тебя домой, чтобы твои родители удостоверились, что ничего не сломано. Где ты живешь?

Хэдли указывает на ферму Уолкоттов, что находится по ту сторону ручья.

– Твоя фамилия Уолкотт?

– Угу.

Я улыбаюсь. Хорошо, что они не продали свою ферму. Уолкотты были замечательными людьми. Миссис Уолкотт была близкой подругой моей матери. Когда мамы не стало, она приносила нам еду и следила за тем, чтобы у нас по-прежнему время от времени был пирог на столе. Я обожал ее и очень горевал, когда она тоже ушла в мир иной. Ее муж Тим умер где-то месяц спустя, и отец говорил нам, что это из-за разбитого сердца.

Жаль, у него не получилось последовать за мамой.

Собственных детей у Уолкоттов не было, но, очевидно, ферма перешла по наследству кому-то из их родственников.

– Я провожу тебя домой и прослежу, чтобы ты не поранилась снова. Пойдем или мне лучше отвезти тебя?

Хэдли волнуется, но я ни за что не позволю ей уйти в одиночку, когда она травмирована.

– Мы можем пройтись, – соглашается она.

– Хорошо, – я встаю и протягиваю ей руку.

Когда она хватается за мою ладонь, я улыбаюсь, понимая, что заслужил капельку ее доверия.

Мы идем по большей части молча, но затем я чувствую, что Хэдли начинает дрожать.

Я слишком хорошо помню это нежелание возвращаться домой из-за того, что родители будут ругаться. Сам много раз получал деревянной ложкой, потому что не возвращался до темноты, как просила мама.

– Как давно ты здесь живешь? – спрашиваю я в надежде отвлечь ее от мыслей о грядущем наказании.

– С рождения.

– Ага, и сколько же тебе лет?

– Семь.

Должно быть, ее родители переехали сюда сразу после моего отъезда.

– Кто твои родители?

– Мой папа занимается фермой. И мама тоже, а еще она учительница.

– Судя по всему, они хорошие люди.

Хэдли отводит взгляд, и у меня снова возникает очень странное чувство. Я привык доверять инстинктам. В армии при определении угрозы мне приходилось полагаться лишь на себя. И сейчас мне кажется, что в поведении этой девочки явно есть что-то подозрительное.

– Скорее всего, моих родителей нет дома, так что вы их не встретите.

Я киваю так, будто не вижу ее насквозь.

В детстве мне постоянно приходилось оправдываться, почему мои друзья не могут зайти в гости или почему учителям лучше не звонить домой. Мой отец спит, его сейчас нет, он работает в поле, он не в городе… Все что угодно, только бы отвести чужие взгляды от правды и избежать неприятных вопросов.

– Даже если это так, по крайней мере, я буду знать, что ты добралась в целости и сохранности.

– А можно мне иногда залезать на ваше дерево?

Я улыбаюсь ей:

– В любое время, малышка. Мое дерево – твое дерево. Если придешь в ближайшие пару дней, могу показать тебе два других укрытия, которые мы с братьями соорудили.

– Правда? Круто! – Хэдли сразу расцветает.

– Правда.

Мы подходим к дороге, и я вижу кого-то у машины. Ее темно-каштановые волосы волнами ниспадают по спине, из багажника она достает бумажный пакет. Когда она поворачивается, наши взгляды встречаются – и мое сердце замирает. Ее губы тоже раскрываются от удивления, а позабытые продукты валятся на землю.

Вот я и встретил женщину из своих снов. Мой ангел вернулся, только больше она не моя.

3. Элли

Не может быть! Этого не может быть!

С той ночи прошло уже восемь лет. Восемь лет моих попыток притвориться, что это был лишь сон.

Больше я его никогда не видела. Днями и ночами я высматривала его в толпе, приглядывалась к каждому водителю – все было напрасно.

Отчасти я была этому рада, потому что та ночь была одной из самых душераздирающих и невероятных за всю мою жизнь. Мне не следовало отдаваться ему, но меня душили сомнения по поводу предстоящей свадьбы с Кевином, а еще я отчаянно нуждалась в любви и нежности.

Я молила Бога помочь мне, сделать так, чтобы я больше его не увидела, ведь только так я могла найти силы простить себя за совершенные грехи.

Мне стоило догадаться, что я никогда не смогу их искупить, не смогу получить прощение, и его присутствие здесь – тому доказательство.

– Мама! – Хэдли подбегает ко мне, с ужасом глядя на упавшие продукты.

Твою мать. Я их уронила.

Мне больно видеть ее беспокойство.

– Все в порядке, зайка. Я подниму.

Хэдли поворачивается к своему спутнику, когда замечает, что мой взгляд вновь направлен на него.

– Коннор, это моя мама.

Коннор.

Я давала ему столько разных имен, но Коннор подходит лучше всего. Сильное имя, под стать его обладателю.

Время никак не сказалось на его привлекательности. Изумруды его темно-зеленых глаз туманят мой разум. Волосы у него отросли и теперь зачесаны набок, что придает ему немного ребяческий вид и одновременно подчеркивает его сексуальность.

Потом мой взгляд опускается ниже – на его тело. Боже, какое же оно соблазнительное. Рубашка плотно облегает его руки, так что невозможно игнорировать проступающие под ней мускулы. Да и грудь его шире, чем я помню.

А помню я абсолютно все. Его прикосновения, запах, звук его голоса, когда он любил меня с той страстью, о существовании которой я и не подозревала.

Он никогда не поймет, как сильно я нуждалась в нем и в этих воспоминаниях. Я проживала их раз за разом, цепляясь за чувства, которых так отчаянно жаждала, и наслаждаясь тем, как мой мир оживает и обретает краски, как в ту ночь, когда я была с ним. Коннор пролетел как комета, озарив мое небо, и в моей памяти хвост этой кометы никогда не потускнеет.

Но что делать теперь, когда он здесь? Это ставит под угрозу все, в том числе жизнь маленькой девочки, рядом с которой он стоит.

Я поглядываю на них обоих, пока собираю упавшие вещи.

– И как же вы двое познакомились?

Он подходит ближе и наклоняется, чтобы помочь мне.

– Я нашел Хэдли на дереве. Кажется, у нее повреждена рука, так что я хотел убедиться, что она доберется до дома без происшествий.

Мое внимание тут же переключается на дочь. Нужно выяснить, сама она поранилась или кто-то ее ударил.

– Ты в порядке? Что случилось?

Хэдли быстро смотрит на Коннора и потом снова переводит взгляд на меня.

– Я упала.

Я прикрываю глаза, желая, чтобы это было правдой. Может, Кевин и причиняет боль мне, но на Хэдли он ни разу не поднимал руку.

– Дай мне посмотреть.

Она закатывает рукав, и я дотрагиваюсь до синяка на ее коже.

– Нам надо в больницу.

Коннор поднимает пакет с продуктами и передает мне.

– Нужна помощь?

Я быстро мотаю головой:

– Нет-нет, я справлюсь. Мой муж сейчас на ферме. Я занесу вещи в дом и потом отвезу ее. Спасибо.

Нельзя, чтобы Кевин его увидел. Это породит миллионы вопросов о том, кто он, откуда я его знаю, почему Хэдли не была дома, хотя ей велено было не уходить, и что случилось с ее рукой. Мои нервы сейчас слишком расшатаны, чтобы разбираться со всем этим.

– Ты уверена?

– Более чем.

Коннор грустно улыбается и кладет ладонь на макушку Хэдли.

– Будь осторожна, лады?

Она расцветает, глядя на него.

– И ты.

Он смеется:

– Это не я руку ушиб.

– Все равно будь осторожен, ты ведь солдат.

Так вот почему я его не видела. Он был в армии, но теперь, очевидно, вернулся. Только я не понимаю, что это значит и значит ли что-нибудь вообще. Более того, я не понимаю, почему меня это в принципе волнует. Вся моя жизнь здесь, вместе с Кевином и Хэдли.

И все же мой рот открывается сам собой и я спрашиваю:

– Ты военный?

– Да, по крайней мере, буду им еще пару недель. Потом ухожу в отставку.

Слава богу, совсем скоро он вновь уедет.

Я киваю:

– Хорошо, спасибо, что привел Хэдли домой.

Коннор делает шаг ко мне, и мой пульс учащается. Приходится приложить усилия, чтобы устоять на ногах.

– Всегда пожалуйста.

Я лихорадочно соображаю, стоит ли называть ему свое имя. Ведь это все равно что отбросить все напускные чувства и маски. Но я же обязана ему. Обязана стольким, что перестаю бороться с собой и говорю:

– Элли.

Коннор делает еще шаг и произносит мое имя так, как никто до него:

– Элли… Всегда пожалуйста, и рад был познакомиться, – его низкий голос обволакивает меня.

Я нерешительно улыбаюсь:

– Да, и я тоже, Коннор.

Я произношу его имя, и это ощущается так правильно, словно недостающий кусочек пазла наконец встал на место.

Хэдли берет меня за руку, и мы с ней идем к нашему разваливающемуся дому. Коннор стоит и смотрит нам вслед.

Интересно, заметил ли он то, что я пыталась игнорировать последние семь лет: у Хэдли его глаза.

* * *

– Она не сломана, но есть вывих, – говорит доктор Лэнгфорд, осматривая руку Хэдли. – Уже второй за последние два месяца.

– Да, она… она такая непоседа, все бегает и лазает везде. На месте не сидит совсем.

Доктор Лэнгфорд соглашается:

– У меня был такой же малыш. Вечно в синяках да царапинах. Вы еще и на ферме живете. Там всякое возможно, да?

Я киваю.

Терпеть не могу ложь. Терпеть не могу все происходящее, но мне так страшно.

В том, что Хэдли неугомонная обезьянка, есть доля правды, но я не всегда дома и не могу знать, что там происходит в мое отсутствие. Она клянется, что упала, и я никогда не видела, чтобы Кевин применял к ней физическую силу, но я ему не доверяю. Откуда мне знать, что мужчина, способный обрушить гнев на жену, не может сделать того же в отношении ребенка?

Если бы мне было куда податься, я бы сразу ушла от него. Но мои родители погибли за неделю до нашей свадьбы, и у меня не осталось ни денег, ни помощи, ни семьи, которая могла бы принять нас с дочкой.

Если я хочу уйти от него, у меня должен быть четкий план. В том числе поэтому я пошла работать учительницей.

– Вот и все, – сообщает доктор Лэнгфорд, – теперь тебе нужно быть осторожнее и не лазить никуда, пока рука не заживет.

Хэдли улыбается:

– Не буду. У меня появился новый друг.

– Друг?

– Его зовут Коннор. Он владеет фермой по соседству.

Врач вытаращивает на нее глаза:

– Коннор Эрроуд?

– Он сказал, что служил на флоте и был полицейским, – пожимает плечами Хэдли. – Он держал меня одной рукой.

– Я давно знаю Эрроудов. Они хорошие ребята, хотя после смерти матери им пришлось нелегко.

Конечно же! Он один из Эрроудов. Мне и в голову это не приходило, даже когда выяснилось, что он с соседней фермы. Я живу здесь уже восемь лет и слышала про братьев Эрроуд лишь раз: тогда мне сказали, что они уже лет десять не показывались в наших краях.

– Как давно это произошло? – спрашиваю я.

Доктор Лэнгфорд поднимает взгляд, кажется раздумывая над ответом.

– Когда Коннору было около восьми. Это было ужасно: рак так быстро забрал ее. Должно быть, теперь они вернулись из-за смерти отца.

– Да, жаль, что я пропустила похороны.

– Я тоже там не присутствовал, – признается доктор, – но я и не был большим фанатом старика. После смерти жены он сильно изменился. Видимо, ребята приехали похоронить его и продать ферму.

– Продать?

Доктор Лэнгфорд пожимает плечами, а затем начинает делать Хэдли перевязку.

– Понятное дело, что надолго они здесь не останутся, даже несмотря на то, что их отца больше нет, – он бросает на меня взгляд, намекающий на то, что под «им пришлось нелегко после смерти матери» подразумевалось не только горе от потери близкого человека, и затем обращается к Хэдли: – И все же ты нашла хорошего друга. Мне всегда нравился Коннор.

Она широко улыбается, явно согласная с его мнением.

Часть моих страхов тоже рассеивается. Если Коннора не будет рядом, тогда мне не о чем волноваться. Он продаст ферму и уедет, а я смогу избежать любых… препятствий в реализации моих планов.

– Вот так, малышка, готово. Помни, что я говорил про покой, пока все не заживет. Не шали лишний раз.

– Обещаю, – говорит Хэдли.

Врет, конечно. Этот ребенок не знает, что такое осторожность.

– Хорошо, а теперь можешь оставить нас с твоей мамой на пару минут? Думаю, у миссис Мюллер есть для тебя леденцы.

Больше ничего говорить не нужно – Хэдли уже и след простыл.

– Как ты себя чувствуешь? – по-отечески спрашивает доктор.

– Я в порядке.

– Элли, не хочу лезть не в свое дело, но у тебя на руке довольно заметный синяк.

Я тяну рукав вниз, раздражаясь, что тот задрался достаточно высоко, чтобы можно было заметить следы Кевина.

– Случайно ударилась о стену. Мне много не надо, чтобы остался синяк.

Я наловчилась обходиться без врачебной помощи. В прошлый раз, когда Кевин с такой силой схватил меня за запястье, что случился вывих, я сама его вправила и наложила шину. Еще я месяц носила бандаж на лодыжке после того, как он подставил мне подножку.

Однако если доктор Лэнгфорд увидит мой бок, то никогда не поверит, что Хэдли упала сама. Не дай бог, дойдет до проверок и у меня заберут дочь. Я не допущу этого. Буду лучше оберегать ее и сделаю все, чтобы мы уехали отсюда в ближайшие два месяца.

Доктор Лэнгфорд изучает меня взглядом, и я понимаю, что он не купился на мою ложь.

– Я не осуждаю, – произносит он, – лишь хочу помочь.

Чем помочь? Кевин единолично владеет фермой, машиной и банковским счетом – у меня же нет ничего. Муж все держит под контролем, а если что-то противоречит его планам, он выходит из себя. Когда мы сбежим, нам придется уехать очень далеко, чтобы он не смог нас найти, как бы ни искал. А Кевин будет искать. Он захочет вернуть свою дочь и никогда не оставит меня в покое.

Я пытаюсь выдать самую искреннюю свою улыбку:

– Со мной все хорошо, доктор Лэнгфорд. Уверяю вас.

Он вздыхает, поняв, что ничего другого от меня не добьется.

Никто не в силах мне помочь.

– Ну хорошо, тогда скоро увидимся. Береги себя и не стесняйся звонить, если что-то понадобится.

– Так и сделаю, обещаю.

Доктор уходит, и в комнату залетает Хэдли. Она улыбается, а ее карманы набиты леденцами. Дочь бросается ко мне и обнимает меня за талию. Я тут же морщусь от боли.

– Прости, мам! Я забыла, что у тебя синяк.

У меня всегда синяки.

– Ничего страшного, зайка.

– Папа снова разозлился? – в ее взгляде беспокойство. – Он не должен тебя обижать.

Боже, какую жизнь я ей показываю…

– Это вышло случайно, – вру я. – Со мной все в порядке.

Хэдли качает головой:

– Мне не нравится, что у тебя снова синяк.

Мне тоже, и поэтому я должна действовать, пока он нас не погубил.

4. Коннор

– Если мы хотим продать ферму, нас ждет куча работы, – говорю я, хватая принесенное Декланом пиво.

Брат качает головой:

– По крайней мере, земля хороша. Она-то и есть настоящая дойная корова.

– Какой каламбур! – Шон поднимает бутылку с самодовольной усмешкой.

Идиоты.

Во всяком случае, мы с братьями сходимся в одном: нужно поскорее избавиться от фермы и убраться подальше отсюда.

Но затем я думаю о женщине, живущей по соседству, – той самой, что приходила ко мне во снах гребаных восемь лет, а теперь замужем и с ребенком.

Не могу здесь оставаться, ведь я захочу снова ее увидеть, чтобы узнать, правда ли все то, что я успел себе нафантазировать.

Джейкоб откидывается на спинку стула и указывает бутылкой на меня:

– Среди нас всех ты, Коннор, единственный, кто мог бы этим заняться.

– Я?

Джейкоб ближе всех ко мне по возрасту, и мы с ним особенно похожи. Раньше нас постоянно принимали за близнецов. У нас обоих рост шесть футов и два дюйма[7], темно-каштановые волосы и зеленые глаза. А еще мы с ним самые отмороженные кретины в семье.

– Ага, у тебя же за душой ничего нет. Без обид, малой.

Как же мне надоело, что эти придурки до сих пор видят во мне легковерного младшего братца, которого нужно защищать. Они будто не знают, что я чертов «морской котик»: я прошел войну, в меня стреляли, и при желании я могу их всех прикончить.

– Мне хватает.

– Ты уходишь в отставку, – подхватывает Шон. – Тебе негде жить, работы тоже нет. Я к тому, что, может, тебе стоит заняться фермой, пока ты не встанешь на ноги.

– Неплохая идея, – соглашается Деклан.

Предатель.

– Черта с два она неплохая!

Это полностью перечеркнет все мои планы убраться подальше от этого гребаного города. Ко мне уже вернулось слишком много воспоминаний, которые я так старался забыть.

– Мы лишь хотим сказать, что это даст тебе немного времени. К тому же ты самый рукастый из нас, – пытается объяснить Джейкоб. – Здесь нужно много всего сделать, так что логично остаться именно тебе. – Затем он обращается к братьям: – Кстати, а что с его ногой?

Я фыркаю и залпом осушаю бутылку. Меня переполняют гнев и омерзение из-за их предложения.

С каждым разом, когда кто-то из братьев вылетал из гнезда, отец становился все хуже. Он пил больше и бил сильнее, а я продолжал копить ненависть к этому городку. Едва ли здесь есть хоть что-то хорошее. Ночь с моим ангелом – единственное воспоминание, за которое я держался.

И ей тоже здесь не место. Элли достойна большего, и это большее, естественно, никак не связано со сломленным бывшим «морским котиком», который грезит о замужней женщине. Еще в ту ночь она сказала мне, что хочет улететь, и именно поэтому мы так и не назвали друг другу наши имена.

Правда, далеко она явно не улетела. Вышла замуж и родила менее чем через год после этого. Очевидно, что я держался за это воспоминание гораздо сильнее.

– Его нога в порядке, он восстановился, просто не годен для службы, – присоединяется Деклан.

Нет, не годен для службы и определенно не готов здесь остаться.

– Эй, ты слушаешь? – Шон тыкает в меня.

– Буду я вас, идиотов, слушать.

Он отводит взгляд и тяжело вздыхает:

– Джейкоб прав: ферме нужен работник, тебе нужно где-то жить, а у нас всех и без того забот по горло.

– А, то есть только мне больше нечем заняться?

– По сути, так и есть, – отвечает Деклан.

Теперь я припоминаю, почему терпеть не могу находиться рядом с этими тремя.

– Я в этом городе не останусь, – не сдаюсь я.

Деклан ставит пиво и поворачивается ко мне лицом.

– Да почему? Он мертв и больше ничего тебе не сделает.

– Тогда почему ты сам не хочешь остаться? – с вызовом спрашиваю я. – Хотя мы оба знаем почему, и отец тут совершенно ни при чем.

Дело в светловолосой красавице, которая тоже была на похоронах, но ушла раньше, чем Деклан попробовал с ней заговорить.

– Иди на хер, Коннор.

– Сам иди на хер, Дек! Хочешь, чтобы я торчал здесь и один разбирался со всем этим?

– Как только мы продадим ферму, никому из нас не придется сюда возвращаться, – Шон пробует сгладить конфликт. – Так будет разумнее, Коннор. Джейкобу нужно возвращаться в Голливуд, Деклану – в Нью-Йорк, у меня же сейчас в разгаре весенние сборы[8], и скоро я должен встретиться с командой в Тампе[9]. Если ты останешься, то сможешь привести ферму в порядок, ведь у тебя правда нет никаких планов.

Я слишком зол, чтобы продолжать этот спор. Братья правы: как только я подпишу документы об отставке, мне будет некуда спешить.

– Давайте просто продадим ее и выручим, сколько получится, – предлагаю я.

Шон качает головой:

– Нет. Не тогда, когда у одного из нас есть куча времени и он более чем способен довести дело до ума, чтобы мы заработали нормальные деньги. Речь идет не о паре долларов, Коннор. На кону миллионы.

Я издаю недовольный стон, потирая заднюю часть шеи.

– Я не согласен на это.

Деклан пожимает плечами так, будто ему плевать.

– Я не парюсь. Он поймет, что мы правы.

– Или что вы придурки.

Шон усмехается:

– Это мы уже слышали.

– Встреча с юристом назначена на завтра, – говорит Деклан твердым и не терпящим возражений тоном, что вызывает у меня желание сломать ему шею. – После мы решим, что будем делать. Пока же пусть Коннор кипит себе, а мы выпьем.

Я показываю братьям средний палец. Меня раздражает, что они думают, будто так хорошо меня знают. Шут с ними, потому что мысли мои заняты не только фермой, но и двумя девушками, живущими по соседству.

* * *

– Какое, на хрен, условие? О чем вы говорите? – голос Деклана становится все громче, и он пристально смотрит на юриста.

Юрист – низкий и пухлый мужчина – прикладывает платок к лысой голове.

Обожаю, когда мы с братьями заставляем людей обливаться холодным потом.

– Все предельно ясно. По сути, в завещании прописано, что для того, чтобы унаследовать ферму, каждый из вас должен прожить на ней шесть месяцев. Как только оговоренное условие будет соблюдено, вы станете полноправными владельцами и сможете ее продать.

Шон невесело усмехается:

– Этот сраный мудак даже лежа в могиле указывает нам, что делать.

– Чушь собачья! Должна же быть какая-то лазейка, – говорит Деклан.

Я чувствую его гнев.

Юрист качает головой:

– Боюсь, что нет. Он был очень… категоричен. Если вы не согласитесь, ферма будет продана, а все вырученные деньги передадут в фонд защиты детей от жестокого обращения.

– Да вы, мать вашу, издеваетесь! – вырывается у меня. – И этого хотел мужчина, который на постоянной основе бил своих четверых детей?!

Джейкоб касается моей руки:

– Он не выйдет победителем.

– Еще как выйдет, что бы мы ни сделали! – кричу я. – Если мы останемся жить на этой богом забытой ферме, мы исполним его волю. Если откажемся, тогда все деньги, которые нам причитаются, – и не говорите мне, что нам ничего не полагается после всего того ада, через который он нас протащил, – пойдут на благотворительность.

Я не могу мыслить здраво. С каждым ударом сердца гнев и отвращение все сильнее поглощают меня. Переступая порог этого офиса, меньше всего я ожидал долбаного ультиматума. Не думал, что меня заставят полгода жить в единственном месте, куда я ни при каких условиях не хотел возвращаться.

– Он думал, мы не останемся, – подает голос один из моих братьев.

– Я не останусь. Не сейчас. Не так. Я отказываюсь. Черт, да отдайте деньги на благотворительность. Может, у детишек появится шанс, которого не было у нас.

Шон встает с кресла и начинает расхаживать по комнате.

– А что произойдет, если один из нас откажется?