В барханах песочных часов

Под утро меня сморило, и дрыхла до вечера. Потом пила коктейль, принимала ванну, смотрела тупо видак, а в башке – вакуум, будто вместе с мозгами выкачали и воздух. Противное ощущение, не дай Бог. Около полуночи запищал мобильник. Звонил Старик.

– В час в «Стрельцовом Козероге». За тобой заедут.

Я стала наводить марафет, соображая с трудом (башка совсем не варила): значит, Грунов будет там. Это крутой элитный клуб, много слышала об этом, но еще не была. Я там возникну как бы с друзьями, прикид – светская чудачка развлекается. Все продумано заранее.

Ровно в час ночи, минута в минуту, явились оба секьюрити, те самые. На сей раз – сама элегантность, костюмы от Версачо, на пальцах – перстни с камушками. Изыск. Красавцы. Полный отпад. Грунов умрет от ревности. Сегодня я с ним поиграю, помучаю напоследок.

Сопровождающие, Пьер и Жан, секьюрити, конвоиры мои, галантно поцеловали мне ручку, распахнули дверцу «мерса», я по-птичьи впорхнула в тачку. И тут меня придавило тоской. Или совестью. И жалостью. Грунов, бедолага, и не подозревает, какая подлянка ему уготована. Не представляет, что в тех дневниках, но раз уж Константин прячет их в сейфе и в запертом кабинете, то уж такое там творится… Ну, я отсканирую экземплярчик и для себя. Хотя, старик запросто может это предположить, и потом уроет меня вроде бы невзначай, пожар в доме устроит, или взрыв. Для подстраховки. А что, свидетелей убивают, а участников событий и подавно… От этих мыслей мне аж поплохело.

Наш «мерс» плыл по водовороту ночных улиц, озаренных разноцветьем реклам, в салоне машины играла тихая музыка, мальчики перебрасывались светскими анекдотами, временами обращаясь ко мне, я что-то отвечала, к нашим лицам приклеилась маска рассеянной скуки, одна на всех, словно мы близнецы, но у каждого в душе сидели свои черти, а на подсознательном уровне мы улавливали тревоги друг друга, это роднило нас. У мальчиков было свое тайное дело, я это остро чуяла, и боялась, тревожилась за Костю Грунова. Ну вот, для меня он уже Костя, рановато что-то. Костей он должен стать только в постели, а до этого еще дожить надо…

В «Стрельцовом Козероге» цвели альпийские луга (искусственное покрытие), в фонтанах плавали рыбки, столики в белоснежном кружеве лепились, словно ласточкины гнезда, к хрустальным скалам стен с золотыми пузырьками внутри. Я небрежно прогуливалась среди этого великолепия, выбирая столик, и с отсутствующим видом поглядывала на гостей. Меня тоже рассматривали с восхищенным любопытством. Наконец, я выбрала столик под стеклянным водопадом и расположилась, ребята устроились слева и справа от меня. Подскочил кельнер в розовой ливрее, и я распорядилась подать коктейль, шоколад и фрукты. Ребята завели скучный разговор о том, кто из политиков и как делает свои дела и кто занимается каким бизнесом, я умело поддерживала разговор, показывая свою как бы осведомленность и заинтересованность. Мимо продефилировал Гел в вечернем платье и таким умелом макияже, что в нем на сей раз трудно было заподозрить гомика. Мне нравится слово «гомик», оно звучит почти как «гномик», и в этом что-то сказочно ласковое и доброе. Почему их не любят? Я улыбнулась Гелу и взглядом пригласила за наш столик.

– Сыграем в кегельбан, – предложил он, подойдя. – Не сейчас, позже.

Он сел против меня, опустил ресницы и сквозь них томно посмотрел в сторону. Там, куда падал его взгляд, я увидела Грунова – он держал бокал и задумчиво поглядывал на залу с кегельбаном. Пока я болтала с Гелом (сегодня он казался стопроцентной женщиной), мои секьюрити куда-то отлучились, и я, воспользовавшись случаем, стала забрасывать его вопросами:

– Кто такая Милалиса? – в лоб спросила я.

– Ну, знаешь ли, – уклончиво ответил он. – Спроси что полегче.

Я нахмурилась и грозно уставилась на него:

– Гел, ты мне друг?

– Подруга, – хохотнул он.

– Прекрати это все. Отвечай, ну? – Я начала сердиться.

– Видишь ли, – нехотя сказал он. – Милалиса, видишь ли, человек непростой.

– Это я и без тебя знаю. А к а к о й она человек? – произнесла я с нажимом.

– Посвященный, – тихо ответил Гел.

– А точнее можно? – Я переломила в пальцах соломинку для коктейля и с недоуменьем посмотрела на обломки пластмассовой синей трубочки.

– Можно, отчего ж. – Он задумался. – У Старика есть досье. Я заглядывал, но не все помню. Вроде, она в свои тринадцать лет ушла с паломниками, крестилась, бродила по святым местам. Тогда она звалась Анной Топьевой. Ей с детства были открыты астральные и ментальные планы, тонкие миры были ее стихией.

– Дальше, дальше, – торопила я, боясь, что нам помешают.

– А дальше, м-м… – Гел мялся, играя на моем нетерпенье. Он медленно потягивал коктейль, он расковыривал финик, извлекал косточку и катал ее по скатерти.

– С каких пор ты стал садистом, мой мальчик? – нежно проворковала я. – Не мучай, говори.

Гел оставил, наконец, в покое финик, и устало, скучно продолжил:

– В общем, Анна, она… – он помолчал, подыскивая слова. – Короче, она дочь учительницы в Костроме, так. Училка эта, Эвелина, дама строгая и странная, так, если кратко, в городке ее уважали и, ну, не то чтоб сторонились, а как-то не сближались с ней, что ли, не понимали, в общем. Ну, непонятная она какая-то вроде. Эвелина жила с младшей сестрой, семнадцатилетней Каталиной, писаной красавицей, кроткой, мягкой, замкнутой. Сестры жили сами по себе, очень независимо, на все имели свое мнение, и не очень-то обращали внимание на провинциальное общественное мнение. А в провинции так нельзя, а они жили по столичным меркам, хотя в столице никогда не были. Характер у них был этакий широкомасштабный. Это и настораживало местную общественность, это для провинциалов было непонятно. Нехарактерно как-то. Ясно я выражаюсь, да? Сестер интересовала религия, и мистика, занимались эзотерикой, у них случались видения, иногда они могли пророчествовать, этот дар был особенно развит у Каталины. Обе контактировали с тонкими мирами. Старшей сестре, Эвелине, или попросту Еве, как звалась она по-домашнему, ей не везло в личной жизни: дважды была замужем, и оба раза овдовела. Первый ребенок родился мертвым. Все близкие, которым она хотела помочь – умирали. Младшая сестра поняла: поскольку обе они живут как бы меж двух миров – темным и светлым, то им нельзя ни к чему привязываться душой, иначе они все будут терять. Любая привязка делает потерю. Извечная борьба между Божественным и Небожественным мирами, и две женщины, попавшие в эти тиски, две открытые души словно меж двух жерновов. И Каталина, потрясенная этим открытием, стала всех сторониться. Она боялась страшной кармы. И осталась девственницей, чтобы не погубить никого своей любовью. А старшая сестра, Ева, мечтала о дочери и вымаливала ее в церквях, молила Бога о ребенке, так вот. От кого родила вдова, это неизвестно, людям Старика узнать это не удалось. Но было у Евы, а потом и у сестрицы ее, видение, что рожать надо в Москве. Так она и поступила, в результате вернулась с новорожденной дочерью, переполненная счастьем. Так что Анну Топьеву, ныне Милалису Грунову, вырастили мать и тетка. Это все, что я знаю, в награду – поцелуй.

– Отец Милалисы был Топьев? – поинтересовалась я.

– Нет, Топьев – фамилия последнего мужа Евы, она его очень любила и даже дала его фамилию дочери. Сама же она ни разу не брала фамилии мужей и живет под своей девичьей, как бы храня свою независимость. Теперь все?

– Все, – сказала я, и чмокнула Гела в напудренный висок.

Янка замолчала и перевела дух.

– Хорошо, девочка, очень хорошо, – одобрил Шах и захохотал. – Самое смешное, что твою сказочку и вымыслом-то не назовешь. Ты, небось, и не думала, а Старик-то действительно существует, и у него есть сын. И сын этот, кликуха – Тень, дорогу нам перешел, щенок паршивый, ну ничего, мы его достанем, из-под земли выцарапаем гаденыша. Вырвем у него векселя, нам не в первой. А тебе, видишь ли, придется стать капканом.

– Но я уже была! – вскричала Янка. – Сорвалось же все!

– Теперь не сорвется, – пообещал Шах.

Глава 26

Леночка рассеянно наблюдала за псом. Норд долго нюхал ствол дерева, сосредоточенно ходил вокруг, потом, задрав заднюю лапу, обозначил свою границу.

«У собак все четко», подумалось ей, «а вот у людей неразбериха, сумятица». Странная отрешенность вместе с ноющим чувством тревоги давили ее. «С чего бы это? Из-за Влада? Или из-за беременности, может, бывает на таком сроке?»

Вдруг Норд насторожился, подбежал к ней и, вглядываясь в сторону, зарычал. Она обернулась. Невдалеке остановилась иномарка, дверцы распахнулись. Четыре бритоголовых парня вылезли друг за другом и, поглядывая в ее сторону, закурили. Она исподволь рассматривала их. Типичные братки, как в кино показывают. Кажется, она их уже видела, и не раз. Один бровастый, как Брежнев. У второго уши торчком в стороны, словно ручки у старой сахарницы. Да, те самые типы, что периодически мелькают на ее пути. Ну уж, глупо думать, что ее хотят похитить среди бела дня, да еще при такой серьезной собаке.

Посмеиваясь над своим нелепым страхом, она взяла пса на поводок и стала прогуливаться под самым носом у парней. Ей показалось, что те напряглись и переглянулись. Норд порыкивал в их сторону и скалил клыки. В этот миг у бровастого засигналил мобильник. Он что-то коротко ответил, и тут же бросил своим:

– Отбой.

Братва нырнула в БМВ и укатила.

Откуда было знать Леночке, что ее и впрямь чуть не похитили. «Собаку пристрелить, девку взять в залог», была первоначальная команда. Лена почти угадала, что не на деньги ее собирались менять, отнюдь. Братва охотилась за векселями. То, что бумаги уплыли в Сибирь, было уже известно. Почему решили, что они осели у Французова? Путем каких-то расчетов и взаимоисключений было выяснено, что векселя должны быть у него. Хотя возникли разногласия. Но лишь в деталях. Кто-то считал, что бумаги все же находились у Янки, которая именно по этой причине исчезла, залегла на дно, а сама переправила векселя через Лену в Бодайбо Владу. Люди Зикича и не предполагали, что Янка попала к Шаху. Они ее начисто потеряли из виду. Лену хотели перехватить, но ее встретил муж. Однако братки сумели незаметно прошмонать ее вещи, там бумаг не было. «Верно, спрятала на себе», решили они. За домом установили слежку. Когда появился Карпов, возникла новая версия – векселя доставил он. Решили устроить шмон, но дом был на усиленной охране. Тогда и разработали план взять заложницу. Но в последний момент получили приказ от хозяина разворачивать тачку по новому адресу: в Бодайбо был вычислен Ромгур. Да, он был здесь. Его искали. По наводке человека из цыганской бандитской группировки, которая тоже имела виды на векселя. Цыгане знали, что в данный момент бумаги в руках Ромгура.

Итак, «бээмвуха» мчалась по сибирскому городку. Выскочила на берег Витима, промахнула поворот, свернула не там. Наконец, ребята сообразили, с какого края можно вынырнуть на нужную улицу.

Внезапно огромная тень упала на машину, накрыв часть дороги впереди. Парни не успели понять толком, что за махина нависла над ними, вертолет ли, самолет? Железный штырь с распахнутыми, словно челюсти, тисками выскочил из брюха летучей громадины, и через пару минут БМВ, зажатая с боков, взмыла в воздух.

А в это самое время Янка с Русланом сидели за столиком местного Макдоналдса. Руслан поглядывал по сторонам, поигрывал мобильником и ждал распоряжений.

– Интересно, что сейчас поделывает Шах? – спросила Янка, потягивая через соломинку горячий шоколад с ромом.

– Шах-то? – не сразу отозвался Руслан. – Ну, сейчас он летит над тайгой, и под крыльями болтается тачка с четырьмя придурками. А может, его люди трясут в тайге других придурков, людей Тени. Чтоб не наводили тень на плетень и вывели нас на своего хозяина, который зажал векселишки.

– А если не зажал? Если бумаги не у него? – спросила она скучным голосом. – Надо же, бандитские разборки стали частью обыденности. Рафисъян Данэ Ё, жуткое имя, мне это напоминает Ёхомбу, почему-то.

Руслан хохотнул.

– Ну, еще бы, он же его сын. Причем, настоящий, не клонированный. От женщины рожденный. Прикинь, имя отца: Рафис Янданэ, сына: Рафисъян Данэ. Фактически, одно и то же имя, по разному разбитое.

– А кто мать Тени?

– Неизвестно. Тоже какая-нибудь тень, наверно. Об этом Ё знают только, что он пьет чал с тулбурелом, и что в его особняке стены внутри отделаны оливьеном, от этого у всех крыша едет. Это дико и непонятно.

– Вот именно, я не поняла ни слова, – сказала Янка. – Какой чал, какой табурел, какой оливьен, что за тарабарщина вообще?

– Ну, чал, это кумыс из верблюжьего молока. Тулбурел – виноградная водка. Коктейль из этого невозможен, никому и в голову не придет подобная смесь, даже буйному психу. Оливьен – это вулканическое стекло, полудрагоценный камень с острова Ланселот, дико дорогой.

– А где этот остров?

– На Канарах.

Янка задумалась. «И зачем ему все это, странный коктейль, странный камень с чужого острова, чужие векселя, зачем? Интересно, здесь ли обитает Саламандра? Сибирь большая. Даже в одном городе можно не встретиться…»

Потом она подумала о Ромгуре. Востоковед не совсем плод ее фантазии. О нем она слышала раньше, даже видела мельком на выставке, его знает Трошин – делал с ним интервью, и кассета с этой записью болталась в плеере у Саламандры, та давала ей послушать что-то о духовности, религии, о запрещенных опытах на людях: подопытному пациенту пересаживают в мозг чип с записью воспоминаний, скачанных с мозга другого человека. И пациент получает чужую память и, как бы, чужую душу. Еще что-то о секретных лабораториях в Москве, где американцы проводят свои опыты, и о том, что Россия – огромный полигон для отлова подопытных «кроликов».

– Знаешь, а я и вправду видела Ромгура, – произнесла она. – Это не совсем сказка. Лично с ним незнакома, но его знает Трошин, интервьюировал, а запись торчит в плеере его дочери.

Руслан кинул на нее протяжный взгляд и промолчал.

Не верит, поняла Янка. Ну и пусть. Так даже лучше.

Она была не права. Руслан поверил и принял к сведенью. И сообщил Шаху.

Глава 27

Янка уже неделю находилась в Москве. Шах отпустил ее, но не совсем. Она вела прежнюю жизнь, нищую и беззаботную, но все это было сплошной показухой. Свое долгое отсутствие она объяснила любовной горячкой и путешествием с очередным хахалем, хотя все и без нее это поняли, и никто не спохватился. «Вот, пропаду, и не заметят», – с грустью думала она.

Она маялась дома, ожидаючи распоряжений Шаха. Она ожесточенно курила и погружалась в омут наболевшего. Она рассеянно тыкала сигарету мимо пепельницы, рисуя дымом в воздухе портрет Руслана. Она чувствовала, что почва между ней и Русланом подернулась тоненькой корочкой льда, и превратилась в мощную льдину, и треснула, раздвинув края. Что может остаться от любви, когда их обоих на глазах друг у друга опустили, унизили, принудили участвовать в гнусной оргии. Плевать, что это было в наркотическом угаре, какое это сейчас имеет значение? Сейчас они на своей территории, каждый – на своей, и к ним вернулось чувство реальности, и все человечьи чувства заняли свои места. И теперь они стыдятся друг дружку, бездарно притворяясь, что ничего такого не было…

Но все же она продолжала любить его, любить… Особой любовью… Пронзительной и острой, как скальпель… Хотя чувствовала, что он мечтает поскорее выпутаться из всей этой истории и забыть как страшный сон все, всех, и ее в первую очередь. Мог ли он теперь любить ее, свидетельницу его слабости, его позора? Однажды всердцах бросил: «Не того полюбила, зря. Будь я мужик, лучше б убил тебя и себя, чем так вот. Не мужик я, выходит, мы с тобой – две шлюхи».

Конечно, встречаться они продолжали, но теперь это был просто секс, обычный, скотский, и она так больше не могла. Отказаться от любви, едва узнав, какое это чудо?! Лучше прогнать его, не видеть никогда и жить воспоминаниями. Прогнать Русика, Обидеть? Нет… Слишком любила…

Шах позвонил не сразу. Прошли недели, она мучительно молила судьбу, чтобы проклятый клон сгинул, растворился в собственном дурмане, где-то она слышала о скоротечности жизни клонов, 33 года их век, сколько же лет Шаху и как он сотворен, и по какой схеме существует?.. Вот и дождалась неприятностей. Клон вызвал для переговоров. За углом, как было условлено, стояли «жигули» Руслана. Она юркнула в распахнутую дверцу авто. Руслан молча включил зажигание, отъехал метров на 200, припарковавшись за гаражами. Все так же молча выкурил сигарету. Достал из-под сиденья пакет и передал ей. Она сразу же зашуршала, заглядывая внутрь. Там был мобильник и плотный сверток.

– Об этом никто не должен знать, – заговорил, наконец, Русь. – Это только для связи с хозяином, – предостерег, поглядывая, как она вертит в руках мобильник. – И еще, главное. Шах велел передать, что пора тебе объявиться у Трошиных. Торчи все время рядом, лови каждое слово, вылавливай все о Ромгуре. Надо выйти на него, тебе удастся. Примкни к Ромгуру любым способом, как хочешь, бей на доверие, на чувства. Но чтоб о векселях узнала.

Янка вздохнула. Оскар быстро чмокнул ее в щечку и шепнул:

– Завтра ночью заеду.

Высадил невдалеке от дома.

Едва войдя в квартиру, Янка тут же вытряхнула из пакета сверток, распаковала и пересчитала деньги. Их было более чем достаточно на безбедную жизнь. Но радости она не испытала. Неприятный осадок застрял в душе. Она надолго влипла в чужую игру, подлую и страшную. «Продолжать играть? Тьфу! Это хуже, чем быть изнасилованной некрофильным педофилом в шизоидном припадке», – подумала она. И глянула на часы. Пончик хотела прийти. Но нет, никого не желала видеть Янка.

Бросилась вон из квартиры. Бежать отсюда, на воздух, и побыстрей!

Бродила по улицам допоздна. Выбилась из сил. Плюхнулась на скамейку возле пустой пятиэтажки, обреченной на снос. Закурила. Оглянулась на распахнутое окно – горела свеча, слышалась неспешная речь. «Бомжи, небось», – подумала она.

Но это были не бомжи. Два непростых человека облюбовали этот дом. Здесь они могли поговорить конфиденциально, не опасаясь «жучков» и всякого рода прослушивающей техники:

– Ну, вот что, московский ковбой Ге Ор. Когда, наконец, маску сбросишь? – вопрошал собеседника Оскар. – Пора кончать с детской игрой в Зорро. Ты же политик, а не киногерой.

Собеседник ухмыльнулся и ответил:

– Ты ничего не смыслишь в имиджевой накачке. Политиков пруд пруди. Разных всяких. Кто заметит некоего Геннадия Орланова, кому интересна его партия с малопонятным названием «Коммунисты-экологи» и с надоевшими всем благородными тезисами о всеобщем благоденствии? Но все попадаются на крючок таинственности и неизведанности, это же ясно.

– Чудак ты, Гена, – вздохнул Оскар. – Ввести в название партии слово «коммунисты», это подрубить сук, на котором сидишь. Кому нужен коммунизм?

– Э, тут ты не прав, – возразил Орланов. – У этого движения много сторонников. Ты не знаешь еще подлинного рейтинга Зюганова, но мы еще посмотрим, кто в конечном итоге придет к власти. Нет, не сразу, наверняка Ельцин свой трон уступит Путину, которого уже готовят его люди. Но будет это не раньше 2000-го. А что потом, еще не ясно.

– Зато с тобой все ясно, – сказал Оскар. – На тебя есть компромат, я сам видел, своими глазами.

– Ну и что в том компромате? – поинтересовался Геннадий.

Он вскочил, закружил по комнате, швырнул в окно сигарету и захлопнул створку рамы. От внезапно громкого хлопка Янка внизу, на скамейке, вздрогнула. Словно во сне она поднялась, побрела по двору, споткнулась обо что-то. Чертыхнувшись, она взглянула под ноги и увидела песочные часы… Песок посверкивал и стекал тонкой струйкой… Она нагнулась, подняла часы и застыла, рассматривая песчаные барханы, в которых стало вязнуть ее сознание…

Неделя промчалась словно в горячке. Янка места себе не находила. Но решение пришло само.

Прошел еще месяц, прежде чем она набрала номер Шаха. Услышав его голос, произнесла, тяжко роняя слова:

– Я все выяснила. Пришлось серьезно работать с Ромгуром. Информация проверена. Векселя реализованы, бабки уплыли за кордон.

Ответом было напряженное молчание, взорвавшееся истеричным хохотом.

«Похоже, у Шаха припадок», – подумала она и отключила мобильник.

Эпилог

Эта научная конференция взбудоражила зал. Академик Дубров на миг замолк, глянул словно сквозь пространство, будто в другой какой-то мир, вздохнул, но тут же очнулся и бодро продолжил:

– М-да, но я перебил самого себя. Я говорил о Времени как о сложной структуре. О Времени внутри Времени. Существует условное время – это минуты, часы, годы, и так далее. Но есть еще Время как некая материя с совершенно особыми свойствами, а внутри этого Времени есть другое, и т.д., разнонаправленное время. Это вроде как матрешка в матрешке, а в ней другие матрешки. Есть еще Время как субстанция, пока что неизученное явление… Возможно, мыслящее… Ну не буду углубляться, начну с простого. Всем известно, что существует внутреннее, индивидуальное Время человека. Да-да, верно, девушка в первом ряду, вы абсолютно правы, это как раз то самое, о чем вы только что подумали: кто-то в сорок лет выглядит на двадцать пять, а кто-то в свои в двадцать пять – на сорок. Отчего это зависит? Кто там мне подсказывает про творческих людей? Тише там, в зале, что за ажиотаж? Конечно, это бывает у творческих людей, случается, что они выглядят намного моложе своих лет, и они действительно моложе, у них свое особое биологическое время, иные биоритмы и торсионные поля. Это связано со степенью таланта. Но я хочу акцентировать внимание на Внутреннем Времени обычного человека, и хочу сказать про трансперсональное восприятие Пространства и Времени при различных особых состояниях сознания. Творческий процесс – это тоже особый вид состояния измененного сознания. Кстати, кто слушал мою лекцию о многомерности пространства и времени… Что? Ну да, конечно, помню вас.

Академик повернулся к человеку с телекамерой. В бешеном свете софитов было видно, что Дубров не молод, но довольно моложав. Никто бы не подумал, что ему уже почти восемьдесят. Симпатичный блондин с ослепительной улыбкой, его седина казалась оттенком русых волос.

– Ну да, – повторил он. – Конечно, определённая разница между прошлым и будущим существует, но не столь категоричная, как это утверждает ортодоксальная наука. Нельзя рассматривать проблемы пространства и времени в отрыве от существования Параллельных Тонких Миров…

Часть третья. Вязкая ночь

Пролог

Ночь, лиловая и вязкая, как черничный кисель, затопила все вокруг, и даже лунный свет не мог проникнуть в это месиво, казалось – время и пространство смешались, словно кто-то сунул их в миксер и хорошенько взбил… Лишь нелепо громоздились бетонные многоэтажки, да вереница бездомных собак, впавших в транс, маршировала, закатив глаза и покачивая головами в такт бесшумной музыке… Что за музыку они слышали? Деревья тихо перешептывались, выуживая из темноты странный диалог – его вели два мужских голоса: высокий, звенящий, и другой, бархатный глубокий баритон, говор был быстрый, энергичный, но то была не людская речь. Беседующие не имели телесной оболочки, и это несколько озадачило деревья, но не надолго. Такие вещи иногда случаются. Разговор был такой:

– Ты же порвал время… Что ты делаешь, как соединяешь? Ну ничего поручить нельзя…

– Не нравится, делай сам.

– Нет уж, ты напортачил, теперь разбирайся. Ну чего творишь, начало девяностых к миллениуму присобачил!

– Да хрен с ним, сойдет.

– Сойдет, так сойдет. Посмотрим.

– Забавно, все же. Человечество развивалось по такой взрывной кривой, и вдруг оно обломалось…

– Духовность рухнула. Все поглотила материя.

Вот содержание беседы вкратце. Дальше пересказывать нет смысла, ибо темы пошли уже запредельные, непонятные, да и не наше это дело.

Глава 1

2003 г. ФСБ, следственный отдел.

– Все, амба, – отрезал полковник. – Вернулись опять на ять. Начнем сначала.

Он щелкнул зажигалкой, но так и не закурил.

– Что мы имеем, – сказал он сам себе, и ответил: – все нити снова сошлись на покойнике.

Он крутанулся на стуле и повернулся к экрану, пальцы промчались по клавиатуре, монитор выдал:

«Из донесения журналиста Б.Божмерова…

29.09.89. в Москве на Садовнической улице, между домом 46 и автостоянкой, было обнаружено тело неизвестного с тяжкими телесными повреждениями. По всем признакам это был труп Р.Я.Ёхомбы. Эксперты успели снять дактилоскопию и сделать фотографии покойного. Материалы были срочно направлены на экспертизу, но по пути исчезли. Тело покойного также исчезло на глазах у присутствующих, словно испарилось. Тем не менее газета «МК» поместила «фото с места происшествия», на котором имелось тело. Кстати, у Р.Я.Ёхомбы есть родной сын, не имеющий особого сходства с отцом, а также клон, тоже с ним не особенно схожий. Все вышеупомянутые, как выяснилось, живы и здоровы».