Пуля для тантриста

– Пошел ты! – недовольно буркнул этот Солнышкин и попытался придвинуть к себе ближе стол. Но мебель здесь была массивная и тяжелая.

– А как быть-то, друг! И вообще! Я, понимаешь, извини-прости, пробирался к нашим на Кубу, а попал сюда в лапы разведки, хорошо хоть коммунисты успели похитить, теперь я в подполье. Потому тебя и приняли за резидента. За уменье раздваиваться, приятель! – Продолжал второй, налегая на пищу.

– Вот как, приятель? Извини-прости. Не думал. («Гад, ух как жрет на халяву»).

– Понимаешь, они нашли какую-то грамоту Ельцина за героизм на баррикадах, и полагают, что это наша с тобой. Другая фамилия их не смущает, а наоборот. Они считают, что наши власти через тебя транспортируют в Бразилию международный коммунизм и готовят здесь переворот, – растолковывал второй, судорожно заглатывая горячие куски. – В посольстве неприятности, оттуда получена шифровка: «Этот придурок нас компрометирует, срочно убрать!» Так…

Солнышкин-этот никак не мог уразуметь, какие-такие «наши власти» и какое еще посольство, о Кубе ли твердит второй Солнышкин, или о России, или еще о чем. «Да хрен с ними», подумал наконец, так как находился последнее время только во власти желудка.

А второй продолжал:

– Так что бразильские коммунисты решили тебя спасти. Вот тут женское платье, парик, держи вот, за углом ждет спортивный автомобиль, давай, ну! Торопись!

– Не хочу! («Как же, держи карман, халявщик»).

– Бежим, время в обрез.

– Куда? («Еще чего», – зло подумал Солнышкин-первый, совсем забыв про христианские заповеди, так нравившиеся ему раньше).

– Домой, на Родину. Вот шмотки, торопись!

– Чепуха («сам туда канай»).

– Конец. Уже идут! – Солнышкин-женщина метнулся к окну. – Убирать идут, пойми!

Тут Леня-первый, взглянув на перекошенное ужасом лицо второго, запаниковал и стал суматошно напяливать женское платье, колготки, туфли, нахлобучивать пышный парик. Другой схватил дамскую сумочку и припудрился, потом вдруг обмяк, забормотал:

– Ой не могу, ой не могу…

И снова принялся набивать рот остатком балыка.

– Тьфу, прорва ненасытная! – выругался этот Леонид. – Не суетись, они нас не узнают. Мы теперь мамзели, словом, мучачи.

В гостиную вошли.

Солнышкины хихикнули и затянулись гавайскими сигарами. В сизом никотинном мареве они загадочно ухмылялись. Вошедшие захлебнулись дымом, закашлялись и, щурясь, окинули «дамочек» пристальным взглядом, при этом тощий смуглый усач подмигнул и дернул усом, а замыкающий процессию блондин процедил по-русски:

– Пьяные шлюхи.

«Знакомый язык», – подумал Солнышкин-резидент. – «Чистый московский выговор. Земляк, что ли? Спросить бы надо, давно ли оттуда, и как там, на Родине?»

Но процессия уже скрылась в холле, ведущем в глубь дома, а вылезать из глубокого мягкого кресла и рыскать в поисках земляка в шестидесяти восьми комнатах Леониду не хотелось…

Тянулась бесконечная сиеста, и Солнышкиным, размягшим от обильной выпивки и еды, сладко кемарилось…

Когда бразильские коммунисты захватили фазенду, то хмельной Солнышкин-резидент по тайным каналам, через Израиль и ряд других мелких государств был переправлен в Москву – с доставкой на дом. Там он долго еще не мог очухаться, выкрикивал нерусские слова и требовал прислугу…

Другой Солнышкин навсегда остался в солнечной Бразилии, став впоследствии крупным политическим деятелем и секс-символом.

На этом месте она проснулась от поцелуев Сержа, и произнесла:

– Привет, матрешка. Даже во сне ты меня преследуешь в образе Солнышкина. Этот твой чувак меня задолбал, я настучала на компьютере целый экстаз, а теперь вот проснулась, и ничего нет, на хрен ты меня разбудил?

– Не упоминай хрен в суе, – сказал Серж …

А потом была ее очередь рассказывать:

– Одна моя подружка, – сказала она, – долго искала работу. Приятель в шутку предложил ей подработать телом, на что она мудро ответила:

– Тело штука одноразовая, выдается в одном экземпляре на душу, так что особенно занашивать не стоит, надо поберечь. А вот тут объявление висит, что это, требуется оператор зала в магазин «Шестерочка»…

– Это магазин для «шестерок», – засмеялся приятель, – ты будешь в зале их оперировать, выдадут тебе белый халат и скальпель.

В общем, стала она работать там, товар на полки расставлять, ценники клеить, да смотреть, чтоб не сперли, зарплата двести баксов. А покупатели – сплошь пенсионеры, вот подходит один нервный и спрашивает, почему сгущонка в банке булькает, сливки с сахаром не должны быть жидкими.

– Почему всякую дрянь продаете? – заявляет он.

Ну, она в ответ:

– Это не я продаю, а хозяин магазина, которому продают поставщики, кстати, все они – такие же граждане бывшего СССР, как и вы, значит это вы сами себе продаете…

– Что-что? Ничего не понимаю…

– А ты СССР не тронь, прошмандовка. Мы за Родину кровь проливали в сорок первом!

– За Родину, за Сталина, огонь!

Словно граната, врезалась в стену бутылка пива и взорвалась мелкими осколками…

Кто-то заорал:

– Банзай!

В потолок полетел кетчуп.

Началась всеобщая потасовка. Пока одни громили прилавки, другие под шумок перли что могли, третьи вызывали милицию, в этом всеобщем бардаке мою бедную подружку какие-то парни решили спасти, затащили в спокойный хозяйственный отдел и поимели все по-очереди несколько раз подряд на полу за ящиками со стиральным порошком. А потом она опять искала работу. Она вообще периодически чего-нибудь ищет.

– Прикольно, – отозвался Сержик. – А дальше что?

– А дальше твой очередной «Экстаз».

– Какой? Я уже сбился со счета.

– Очередной. Ну, допустим, четвертый.

– Ладно. Итак…

Экстаз четвертый

Однажды ночью Солнышкин испытал необычайный экстаз! Ему приснилась Галатея, нагая и прекрасная. Она целовала поэту ноги, истово ласкала своим нежным ротиком его мозолистые пятки и одновременно вязала что-то, виртуозно работая спицами. Возможно, она создавала для гения пуловер, вплетая в него золотистые пряди своих волос. А потом они оделись и пошли в гости.

– Штрафную им, штрафную! – бурно встретили пришедших друзъя и налили в чашки самогон. – Ух, девочки, цветочки вы наши! Валентина, где такой свитер добыла?

– Да где ж, сама связала.

– А заказы берешь?

– Она не заказы берет, а минеты. Ой, Солнышкин, и ты здесь? Говорят, в Бразилии побывал? Ну как там, чего привез? Ты бы хоть прибарахлился бы, что ли, костюм бы себе купил бы, а то как этот…

Тут Леонид понял, что это уже не сон, а явь пошла, правда, сам момент этого перехода от сна к реальности он как-то упустил. И он ответил:

– А разве с костюмом вам лучше, чем со мной? Помните, Сергий Радонежский говорил: «Под златотканою одеждою часто скрывается невежественное и злое сердце, а под рубищем – великий ум и добродетель».

– Мне он этого не говорил.

– Ну, естественно, он давно жил.

– Тем более. Я не такая старая.

– А сколько вам?

– Иди ты.

– Куда?

– На Птичий Рынок. Купи цыпленка, живого.

– Зачем?

– Вырастет, яичко снесет, не простое, а златотканое.

– И то! – с чувством сказал Солнышкин. Его потянуло на воздух, в радостную суету Птичьего Рынка, где он не был с самого возвращения из-за кордона.

В прихожей из чьей-то сумки торчала бутылка Можайского молока. Целая, не распечатанная. Леонид быстро вытащил, сковырнул железную крышечку, и залпом выдул. Вкус был не то чтоб хмельной, но приятный. Затолкав пустую стеклотару обратно в сумку, Леня покинул помещение.

Возле рынка мужик с машины продавал цыплят. Одного, подыхающего, никто не хотел брать, и подоспевшему Солнышкину его подарили.

Цыпленок оказался симулянтом. Дохнуть он и не думал. Поклевав пиво с консервами, попытался склевать буквы с газеты, потом долбанул Мишу-Первого (хомяка. Сам он стал Мишей-вторым. Потому что шустрый оказался, как в свое время Горбачев. И тоже с пятном на башке).

Второй, к тому же, был обжорой. Вроде самого Солнышкина. Ух, сколько он лопал, и все подряд: морскую капусту, сигаретный пепел, цветы в горшках и землю, известку на подоконнике, замазку для окон, брагу, рыбные консервы… Сосед Дима приносил с работы для него и Солнышкина коллективные объедки. А работал Дима на ППП (Подмосковном Подлодочном Предприятии), которое перестроилось и стало называться ПППП (Перестроившееся Подмосковное Подлодочное Предприятие), и вместо подлодок выпускало теперь пивные баночки с импортными надписями для кооператоров, которые делали из нашего самогона ихнее (немецко-баварское) пиво. А кооператоры не жмоты, премируют пивом и закуской, так что объедков хватает.

Особенно Мише понравились напитки с градусами.

– Еще бы. Мое дитя, – нежно приговаривал Солнышкин. – Цыпа мой золотой.

А пьяный птенец топтался на голове Леонида, путаясь в волосах и орошая их теплой жижей из-под хвостика. «Это полезно, от этого волосы растут» – размышлял Леонид, почесывая голову и пытаясь припомнить все, что читал о птичьем помете. – «То есть, что-то растет, кажется, помидоры. Ну и волосы, наверно, тоже…»

Он испытывал почти женское чадолюбие, точнее, мишелюбие, мыл цыпленка в тазике (малыш любил купаться), выводил глистов, отмечал рост на косяке двери. Рос птенец рывками и очень быстро, особенно преуспели в этом лапки – лапищи, чешуйчатые, с кривыми пальцами, как у хищной птицы. Вообще, Леонид заметил явную диспропорцию в развитии питомца. Для цыпленка он был слишком крупный, с длинной всклокоченной шеей, начавшей покрываться мелкими чешуйками, словно Миша был родственник карася…

Однажды Дима принес научно-популярную книжку и, открыв не изображении птеродактиля, завопил:

– Ну дела, Ленька! Ты выращиваешь первоптицу!

Солнышкин выхватил из рук подводника старую зачуханную книжицу и сравнил рисунок с натурой. Да, сходство было поразительное, если не учитывать мелких деталей… Впрочем, за несколько тысячелетий могла произойти мутация и некоторые внешние изменения…

– Господи! – воскликнул несчастный Солнышкин. – Только этого еще не хватало. Он же будет огромный, не прокормить, да и чем кормить птеродактиля? Может, у него неверное питание?

– Да все отлично, Ленька! – засуетился сосед. – Я сейчас свяжусь с телевидением, с «Очевидным-невероятным», с этой еще, ну как ее, с прессой, в Академию Наук звякну, они там скучают без дела, их всех разгонять собираются…

Для Димы открылось широкое поле деятельности, и он стал действовать…

Вскоре Леонид с Михаилом сделались завсегдатаями телепередач и реклам, симпозиумов и выступлений экстрасенсов, героями газетных статей и научных исследований. Ими как явлением заинтересовались даже зарубежные научные общества.

И вот настал день, когда Солнышкин снова попал за бугор – на сей раз в качестве хозяина уникального животного.

Весь закордонный мир был смущен Мишей, а еще более – Леонидом, который тоже был весьма экзотичен, под стать своему питомцу.

И вот к ним приковано пристальное внимание, они – объект исследований. Они таинственно и непостижимо связаны друг с другом, они крайне непоследовательны и алогичны в своей правильной, вообще-то, и очень простой логике. Они – явление!

И только на родине о них забыли – там было не до того…

Солнышкин и цыпленок жили теперь в экологически чистом нейтральном государстве, с удивительно аккуратными, как игрушки, домами, с чистыми улицами, пахнущими шампунем, и с ухоженными домашними зверюшками, среди которых не было бродячих. Животных и детей здесь, почему-то, не принято было выкидывать. Не было здесь и нищих. Порой Леониду казалось, что он – где-то в параллельном пространстве. А может, в Раю. Или – опять же во сне.

В общем, Леонид и Миша кайфовали. Питались они теперь с учетом индивидуальных диетологических разработок, соблюдали режим под присмотром научного персонала, и Солнышкин увлекся наукой. Он начитался популярных брошюр, и принялся формировать свое новое мышление. Все шло прекрасно, но…

Но вдруг однажды Леонид заметил, что у его питомца… Ужас… Затормозился рост. Дальше – хуже. Цыпленок стал уменьшаться, как-то сплющиваться, и входить в нормальные куриные рамки! Стали отпадать чешуйки, исчезли жаберные щели. А самое скверное то, что он попытался закукурекать!

Солнышкина прошиб холодный пот. Раю приходит конец, понял он. И принялся приклеивать скотчем чешую на прежние места.

Вскоре в забугорной прессе появилась информация о том, что чистая экология и нормальное питание восстановили естественный облик петуха Миши.

Что было дальше? Солнышкин на родину не вернулся. Он стал деловым джентльменом, президентом Общества Любителей Кайфа, и известным поэтом – уже наяву. Стихотворный многотомник «Экстазы гения» принадлежат его пророческому перу.

Как-то бывший подводник Дима, ныне столичный олигарх, сказал на бизнес-ланче, будто в заграничных газетах пишут, что мистер Солнышкин собирается начать работу над мемуарами, но приступит к этому лишь после того, как окончательно выяснит для себя, где же, все-таки, грань сна, реальности, и экстаза.

Тут Серж замолчал и затянулся гавайской сигарой. Ароматная струйка медленно таяла в воздухе, принимая призрачное очертание дирижабля, вставшего на дыбы.

– Так что же, – нарушила она тишину, – этот Солнышкин из тебя вычленился, что ли, и стал жить самостоятельно, как в фильме «Чокнутый профессор-2»? А куда же делась Леонида? Что, «матрешка» рассыпалась?

– Нет, «матрешка» трансформировалась. Леонид поглотил Леониду в тот миг, когда он вычленился из самого себя квадратным корнем духовного спорыша и породил, таким образом, Солнышкина-второго. Ты понимаешь, надеюсь, что такое квадратный корень духовного спорыша? – произнес он менторским тоном.

– Спорыш? Знакомое слово. – Ольга напрягла память. – Это, вроде, мочегонная трава. Нудная у тебя эротика. Прямо философия какая-то.

– Точнее, психология, – хмыкнул Сержик. – Психология подсознательного секса.

– Понятно, – сказала она, – на сознательный секс у тебя нет времени. Ну ее, всю эту психологию, философию, пошли ее знаешь куда? Вот в моей жизни такое случалось! Знаешь, я, пожалуй, и это запишу. Все чистая правда, у меня нет всяких там психоложеств, сложных эмоций, как у тебя, нет заумных мироощущений, которые надо расшифровывать. Для бизнесмена ты слишком уж неординарный, не человек, а шарада какая-то. А я свое приключение назову так: Светящийся секс!

– А у кого что светилось? – сразу же заинтересовался Сержик. – Или ты занималась этим с гнилым пеньком в стадии фосфоресцирования?

– Фосфоресцирование было, – ухмыльнулась она, – но не с пеньком, а с мужчиной, и с очень даже классным!

Серж расхохотался:

– Представляю, что он вытворял с тобой!

– Не перебивай. Знаешь, я, пожалуй, назову это лучше: Неистовый самец!

– Уж такой и неистовый, – протянул Серж. – Неистовей меня не бывает.

– Бывает-бывает, – поддразнила она его. – Еще как бывает-то…

Неистовый самец

Темнота мастерской светилась зеленоватой усмешкой всплывающей луны. Все вокруг было настолько ирреально, что дух захватывало. Со стены выплескивалось яркое ночное небо, волна вставала на дыбы, изворачивалась, излучая зазывный головокружительный свет, переходящий в звук. В этом было нечто жуткое. Рядом мерцал болотными огнями таинственный лес. Поодаль, с другой стороны, из оранжевого марева джунглей кралась огромная черная кошка с горячим взглядом хищной обольстительницы… Картины создавали особое магическое поле. Вглядываясь в них, я стала впадать в состояние, близкое к медитативному трансу, что-то творилось в душе моей. Инстинктивно я двинулась к морю и попыталась войти в засасывающий отсвет волны, из-под которой эхом доносилось русалочье пенье. Уже возле самого полотна художник схватил меня за локоть:

– Стой, куда?

Его голос вернул меня в реальность.

– Это просто светящиеся краски: флуоресцентные, – пояснил он. – Они проявляются в ультрафиолете. Вот видишь, здесь я замаскировал ультрафиолетовые лампы.

– Не вижу, – честно призналась я.

– Да вот же они: одна за рамой, другая у стены.

Он взял меня за руку, подвел ближе и развернул чуть влево.

– А, вот теперь вижу, с этого ракурса заметно. Классно придумано! – восхитилась я.

– Угу, нравится, – деловито улыбнулся он. – Экая хитроумная штуковина.

Хитренький Максик-изобретатель. Сначала я встретила его ненароком на Старом Арбате. Мы с приятельницей шли из бара Тайм Аут, было уже поздно, но, как всегда по выходным, многолюдно. И вдруг я уткнулась взглядом в мерцающие, словно большие звезды, огромные пейзажи. Рядом стоял автор. Познакомились, разговорились. Он пригласил в мастерскую. Недели через две выдалось свободное время, и мы нагрянули к Максу. Мастерская находилась всего в нескольких остановках метро от моего дома. Там весело угощались друзья художника, и мы как раз нарисовались в самый разгар застолья. Со всех стен на пирушку взирали с любопытством творения Макса, тоже вроде бы участвуя в общем веселье. Соучаствуя.

Провожая, Макс настойчиво упрашивал заглядывать, взял наши телефоны, но названивал, почему-то, одной мне. У нас долго длился телефонный роман, потом – встречи в барах, на вернисажах, где выставлялись его работы, а когда он однажды подвозил меня домой, перепутал маршрут, и припарковался у дверей мастерской.

– Заходи, так угодно судьбе, – сказал он.

Мы общались тет-а-тет за бутылочкой сухого при свечах. Макс поднял бокал, полюбовался густой красной жидкостью за тонким стеклом и сказал с мефистофельской усмешкой:

– Это не кровь. Это настоящее грузинское. Ну, давай…

Его смуглое лицо в темноте – с дьявольской бородкой – очерченное резкими тенями, светящиеся зрачки и ухмылки картин – нервный язычок пламени над свечой – липкое терпкое вино… Холодок жути…

– Ничего страшного, – ответил он моим мыслям. Просто во флуоресцентных картинах проявляется трансцендентная глубина, и от этого бывает улет за грань реальности. Тут дело не только в особых красках. У меня есть свой секрет, который я никому никогда не открою. Сия живопись раздвигает границы сознания и вводит в медитативный транс, некоторые картины вызывают явления, сходные с расщеплением психики, и полный улет, это покруче наркотиков. Но не все работы так действуют. Есть простенькие пейзажики, которые я пишу на заказ для оформления баров и ресторанов, они не несут особой психологической нагрузки, просто создают ощущение комфорта и уюта…

В барах, в которых мы бывали, висели его пейзажики и натюрмортики.

Макс поигрывал голосом, в котором звучали глубокие бархатистые нотки и слышалась музыка южной ночи, он рассказывал про странности своей личной жизни, и про свои бесконечные путешествия, про русалочьи острова и двухкилометровые пещеры. Мы допили третью бутылку и доели колбасу. И вдруг я ощутила себя высоко над креслом, в котором секунду назад блаженствовала – меня сжимали крепкие руки Макса, он нес меня в маленькую смежную комнатенку с диваном вдоль стены.

– Здесь удобнее беседовать, – произнес он. – И целоваться.

Его поцелуи оглушили меня. Да, он хорошо это умел. Он знал какие-то тонкости, и он прекрасно разбирался в женской психологии. Он умел быть по-особому ласковым. Чувствовался почерк опытного бабника. Но меня это не отпугнуло. Все, что произошло в следующие мгновения – часы – вечность – выпало за грань реальности. И я поняла, что такое трансцендентная глубина…

– Макс, ты дьявол… – прошептала я.

В ответ он продекламировал:

В белом пламени страсти

зарождается мгла,

сердце рвется на части,

все сгорело дотла…

– Ты сумасшедший, – простонала я.

– Нет, я просто немного чокнутый, как белая роза морфиниста, – сказал он севшим голосом.

С белой розой у этого смуглого жилистого брюнета не было ничего общего, разве что отблеск догорающей свечи в неистово черных зрачках.

Вот так-то, – заключила Ольга. – Таким уж неистовым самцом оказался один из моих друзей.

– Слушай, сколько же у тебя этих самцов было? – проворчал Серж, и стряхнул сигару на ее плечо.

– Дурак! – дернулась она. – Сколько надо, столько и было. А вот ты пока не рассказал ни одной нормальной эротической истории, все какие-то байки травишь. Я-то правду говорю, как на исповеди, а ты…

Она встала и отошла к окну. Устроилась на подоконнике, плеснула в бокал ликера.

– Какие байки? – обиделся Серж. – Какие байки! Между прочим, самый главный секс в моей жизни, это секс с самим собой, а точнее, с ней и с ним, что живут во мне. Вот когда занимаюсь этим с тобой, то на самом деле я через тебя вхожу внутрь себя и ухожу в поэта Леонида, который в это время входит в американку Леониду, и таким образом я трахаю Америку. Чуешь, где подлинная экзистенциальная глубина? Куда уж тебе со всем неистовством твоих самцов.

– Смотри не вычленись из самого себя квадратным корнем духовного спорыша, вслед за Солнышкиными и этой бабой, и не выпади в мочегонный осадок, – хихикнула Ольга, поставила бокал на подоконник и не спеша переместилась на тахту.

– Слушай, тебе не жарко? – сказал он, и метнул сигару в ее бокал. – А то могу натереть тебя мороженным.

– Не-а, – ответила она. – О, вспомнила очень забавную историю. У меня был приятель, детективы писал, Сашка Варенников, его все знают. Как-то он стал болтать, что за ним киллер охотится, ну ему никто не поверил, решили, что глючит с перепоя. А ведь и вправду оказалось. Он спрятался в каком-то захолустье, там его сбила машина, но он оклемался, только «сдвинулся» сначала. Все твердил, что он какой-то бизнесмен. Так ведь потом и впрямь бизнес раскрутил, и киллера этого нашел. И знаешь, кто оказался киллером?

– Кто? – напрягся бывший Александр. – Кто же?

– Киллером была Голый Пегас!

– Что-о-о?

– Ну, Голый Пегас. Кликуха такая. Стриптизерша в ночном клубе для геронтоманов, семидесятилетняя художница, у нее на ягодице татуировка: «голый пегас». Варенников по пьяни имел с ней близость, вскружил голову, а потом ужаснулся и свалил. А она – особа мстительная. Решила стереть его с лица земли. Но потом с ней разобрались.

– Вот как! – засмеялся Сержик. – Она киллер и Голый Пегас, старуха-стриптизерша!

– Ну да, она самая. Помнишь, выставлялась в ЦДХ в нижнем зальчике слева, ну как в фойе входишь, у нее картины еще такие гремучие, ну эта, как ее, Ветта Павлин. ****ь еще та, ее похождения пол Москвы помнит.

«Хороший сюжет для детектива», – подумал он.

Написать детектив о самом себе. Занятно. Нет, не занятно. Паршиво. Странно все вышло. Мистика проклятая. И все из-за его запоев. Но ведь не один же он такой запойный, миллионы людей на земном шаре страдают от этого. Так почему же именно к нему прицепилась вся эта чертовщина? Почему?

Сначала за ним гоняется какая-то старуха с пистолетом, хочет его продырявить. Потом на него обрушивается джип с богатым чуваком, который с ним меняется телами. Видно, чувак-то не простой бизнесмен, он, верно, как-то связан был с магией, что ли. Судя по блоку памяти в его башке, с ним все не так просто.

Да, Варенников не только ощущал себя в чужом теле, он еще и «зацепил» кое-какую информацию и об этом Сержике.

Вскоре он хорошо приспособился к своей новой роли. Он пил, гулял, нанял шофера и телохранителя, разъезжал на черном «джиппере», и успешно проматывал бизнес в казино и ночных клубах. Он чувствовал себя в полной безопасности, и кайфовал. У него не было никаких конкурентов – все они постепенно отпали, учуяв, что соперник спился.

Однажды, после казино и борделя, наш Сержик, как всегда теперь, совершал утренний променад перед сном. В 5 утра он прогуливался в парке возле дома. Жил он теперь в престижном районе на Ленинском, на улице Воронцовские Пруды. Парк был ухоженный, весь в цветниках и подстриженных деревьях. Гулял без телохранителя, один, т.к. писательская душа Варенникова внутри сержикова тела любила одиночество. Он обдумывал сюжет очередного детективного романа – его снова потянуло за перо. И он чувствовал, что роман будет недурен. Очень даже недурен. Так, размечтавшись, не сразу понял, что на пути возникло некое препятствие.

Сначала он увидел башку в черной маске, сквозь прорези блеснул колючий взгляд. Потом возникло дуло пистолета. И фраза, уже слышанная где-то:

– Люди слишком привыкли к жизни, и боятся смерти. А смерть, это всего лишь увлекательное путешествие в другую реальность…

– Кажется, у меня дежавю, – пробормотал Сержик. – В чем дело-то опять, не пойму, старуху голую пегасиху поймали, тело мое слямзили, обобрали до нитки, всю биографию творческую сперли, что еще-то теперь?

– Вот в теле все и дело, – пояснила маска. – Ну быстро в машину! И чтоб ни звука!

На дорожке парка торчал «Мерседес» с тонированными стеклами. Сержика схватили за шею, пригнули и пихнули в машину.

– Ничего не понимаю, – заныл он, лежа на заднем сиденье. – Что надо, отпустите, я денег дам, я не жадный, скажите хоть, что происходит…