скачать книгу бесплатно
Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей
Ле Корбюзье
Книга выдающегося архитектора XX века Ле Корбюзье (1887–1965), впервые опубликованная в 1937 году, объединяет в себе документально-художественное повествование о первом посещении автором Америки и размышления о судьбах зодчества в эру технологического прогресса и урбанизма.
Ле Корбюзье
Когда соборы были белыми
Путешествие в край нерешительных людей
Предисловие Жана-Луи Коэна
Le Corbusier
QUAND LES CATHЕDRALES ЕTAIENT BLANCHES
VOYAGE AU PAYS DES TIMIDES
PRЕFACE DE JEAN-LOUIS COHEN
Bartillat
Данное издание осуществлено в рамках совместной издательской программы Музея современного искусства «Гараж» и ООО «Ад Маргинем Пресс»
Published by arrangement with Lester Literary Agency
© Editions BARTILLAT – Paris, 1937, 2012
© Брусовани М., перевод, 2018
© Соколинская А., перевод предисловия, 2018
© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2018
© Фонд развития и поддержки искусства «АЙРИС» / IRIS Foundation, 2018
* * *
Ле Корбюзье в период поездки в США
Американские приключения Ле Корбюзье
Ле Корбюзье впервые почувствовал жгучий интерес к США еще за полвека до торжественного открытия в 1962 году своего американского детища – Карпентер-центра при Гарвардском университете. В книге «К архитектуре», принесшей ему в 1923 году планетарную славу, он превозносит заслуги американских инженеров и высмеивает эклектичные купола их коллег-архитекторов. Еще в 1914 году он признается своему наставнику Огюсту Перре в желании увидеть «безумные строения Нового света».
Однако ему приходится дожидаться 1935 года, чтобы собственными глазами взглянуть на США, куда он прибывает по инициативе Музея современного искусства – прочитать курс лекций в связи с проведением в Нью-Йорке одной из первых архитектурных выставок. Едва сойдя с лайнера «Нормандия», он настраивает против себя журналистов и не перестает изумлять общественное мнение, в частности заявив New York Times, что «небоскребы недостаточно высоки».
Французским читателям он рассказывает о поездке в вышедшей в 1937 году книге с загадочным названием «Когда соборы были белыми: путешествие в край нерешительных людей». В ней он дает отповедь критикам Нью-Йорка, недооценивающим «грубое и дикое зрелище», истинно «феерическую катастрофу» и такое кредо, как «Я – американец». Ле Корбюзье надеется встретить в Америке «молодой и крепкий народ-атлет», но сожалеет, что «американский урбанизм в своей гигантомании проявляет губительную робость именно тогда, когда надо реагировать и правильно действовать». Очарованный атлетами Принстона и «девушками в цвету» женского колледжа Вассар, он негодует, что доктор Барнс не позволяет ему полюбоваться своей коллекцией картин в Мерионе, пленяет аудитории десятка университетов и мимоходом утешает себя несколькими неделями на Лонг-Айленде в обществе Маргерит Чейдер Харрис [1 - Tjader Harris, Margueritе (1898/99–1978) – американская писательница и издатель. – Здесь и далее, кроме специально оговоренных случаев, приводятся примечания переводчика.], юной американки, для которой он проектировал дом в Швейцарии.
Так и не получив ни одного гигантского заказа, с помощью которого он рассчитывал «сотообразно перестроить» Манхэттен, возведя там большие дома, утопающие в зелени, он вынужден ждать целых десять лет, прежде чем вернуться в США, чтобы ознакомиться со Строительными программами руководства долины реки Теннесси – органа, созданного по особому распоряжению президента Рузвельта. Позднее его привлекают к чрезвычайно ответственному начинанию – возведению штаб-квартиры ООН в Нью-Йорке. Вместе с командой архитекторов из разных стран он трудится долгие месяцы, выбирая для здания подходящее место, затем вместе с молодым бразильцем Оскаром Нимейером создает эскиз, сочетая башню секретариата в виде пластины и приземистый блок с залами заседаний. Руководит строительством Уоллес Харрисон, доверенное лицо Джона Д. Рокфеллера, подарившего ООН участок земли возле Ист-Ривер. Ле Корбюзье не перестает упрекать Харрисона в том, что он присвоил и извратил его проект, чувствует себя «обобранным как липка». Он напишет матери Мари Шарлотт Амели, с которой регулярно обменивается письмами, что «край нерешительных людей мстит, выступает единым фронтом и хочет владычествовать над миром», страдая «комплексом превосходства».
Можно сказать, что отношения Ле Корбюзье с США отравлены горечью – в 1953–1955 годах он даже умудряется похоронить идею большой выставки своего творчества, которую хочет устроить Музей современного искусства, уговаривая Джеймса Суини, директора нового музея Гуггенхайма, отдать один из залов под его живопись – несправедливо, что в «самом передовом в мире музее» нет ни единой его картины. Его единственная постройка в Северной Америке – непосредственный заказ Гарвардского университета, сделанный с подачи каталонского архитектора Жузепа Луиса Серта. Хотя и разочарованный «таким маленьким заказом от такой большой страны», он в 1960 году берется за дело и создает не столько отдельное здание, сколько помещение, удачно вписывающееся в систему дворов и улочек кампуса.
Наконец комплекс построен, и Карпентер-центр визуального искусства занимает свое место в сети пешеходных дорожек, пересекающих университет. Возведенный вокруг рампы, которая соединяет две улочки кампуса, центр предлагает совершить захватывающую архитектурную прогулку. Его «грубые, но гладкие» бетонные фасады принципиально отличаются от шероховатых послевоенных строений. Пусть Америка и принесла Ле Корбюзье цепочку разочарований, его творчество существенно повлияло на мериканскую архитектуру. Невзирая на завистливые нападки Фрэнка Ллойда Райта и язвительную критику некоторых социологов, эскизы и здания французского зодчего вдохновили целый ряд проектировщиков, а университеты даже разработали специальные методы для изучения его идей и сооружений – определенно, именно в них «нерешительные люди» почерпнули мужество, стремясь ответить на вызовы машинной эпохи.
Жан-Луи Коэн,
историк архитектуры,
профессор Института изящных искусств при Нью-Йоркском университете
МОЕЙ МАТЕРИ,
отважной и истинно
верующей женщине
Предисловие к американскому изданию
Войдя в Европу, армия США обнаружила разоренные пятью годами войны территории, народы, города и села. Всё было опустошено и разграблено, повсюду покрытые пылью и изъеденные ржавчиной развалины, пустые глазницы окон и натянутые нервы, истерзанные тела и израненные души. Американские летчики бомбили всё подряд, взрывая мосты, вокзалы, железные дороги, заводы, порты. Не было самых элементарных вещей: воска, чтобы натирать полы, льняного масла, чтобы красить стены комнат и домов, мыла. Лица людей в парижском метро, четыре года назад ставшем единственным транспортом пятимиллионного города, были изнуренными от лишений. Позже стало известно, что в Париже немцы расстреляли семьдесят пять тысяч мужчин и женщин, предварительно подвергнув их пыткам.
В день Освобождения через предместье Парижа Булонь-сюр-Сен, где я тогда находился, прошли подразделения армии США и танковый корпус генерала Леклерка. Невероятное время, смятение чувств, из глаз катятся слезы. Поразительное зрелище: эти люди, сыны Америки, на мощных машинах, эти мальчишки, только что разбившие неприятеля. Совсем рядом с ними пришедшие из Чада солдаты Леклерка. Они пересекли Сахару и уже назавтра, не останавливаясь, двинутся на резиденцию Гитлера, Берхтесгаден. На их лицах лежал отпечаток двухтысячелетней привычки сражаться. Сверкающие улыбками и радостью женщины предместья, да и все остальные парижанки, прихорошились, чтобы встретить освободителей. Они были неподражаемы! Не имея тканей, чтобы сшить новые платья, и средств, чтобы выглядеть элегантно, эти женщины совершили настоящий подвиг, постаравшись назло оккупантам быть особенно привлекательными. Шляпок у них не было, и из своих волос они соорудили золотые, бронзовые или эбеновые шлемы – воинственные головные уборы, сделавшие их восхитительными и сияющими. В туман, весной или в летнюю жару эти кентаврессы сновали на велосипедах по Парижу, и ветерок овевал их ноги, волосы, лица, груди. Они проносились прямо под носом у затянутых для своих чудовищных целей в унылую горчично-зеленую форму немецких солдат…
А теперь они карабкались на американские танки, усаживались на стволы орудий, на орудийные башни рядом с солдатами, водителями. Они целовали американцев, оставляя следы губной помады на их запыленных лицах. Увы, освободители смотрели на них, как на шлюх!
Ребятня, разумеется, тоже оказалась на орудиях, на крышах танков, на коленях у солдат. Многие клянчили сигареты. Кое-кто слишком усердствовал. Американцы решили, что французы попрошайки! А ведь те уже четыре года курили по две-три пачки сигарет в месяц, что гораздо мучительней, чем вообще не курить. Будь власти порешительней, они уничтожили бы табак, и после пары трудных ме-сяцев это просто-напросто освободило бы каждого от назойливого желания.
Ах, американцы, солдаты США, внезапно высадившиеся на изнуренные морально и физически земли, где любой продукт уже давно стал эрзацем и выдавался по карточкам. Ослабевшая и обнищавшая морально и физически Европа – великая родина ваших отцов – не имея возможности достойно ответить вам, привыкшим к неслыханному изобилию, к ошеломляющему расточительству, показалась вам грязной и оборванной. Встречая вас, она обезумела от радости – а вы сочли ее непристойной!
У вас в США сильные и богатые города. Нью-Йорк – это обиталище какого-то божества современной жизни: возможно, у этого божества еще нет имени. Ваши деревни выкрашены белой краской или даже в яркие цвета. Они не огорожены крепкими стенами: от одного дома к другому под ухоженными деревьями роскошным ковром расстилается газон.
Вы пришли в изумление, в возмущение: «Так это и есть Париж, так это и есть Европа?»
В тот же самый день освобождения, с Юга, навстречу кортежу Шарля де Голля, наступая на пятки неприятеля, двигались по Елисейским полям танки генерала Леклерка. Ваши танки, предоставленные нашей армии. По бокам их украшали надписи большими белыми буквами – названия французских провинций: Бретань, Прованс, Фландрия; имена великих французов: Верцингеторикс, Баярд [2 - Пьер Террайль де Баярд (франц. Pierre Terrail, seigneur de Bayard – Пьер Террай, сеньор де Байяр; 1473–1524) – французский рыцарь и полководец времен Итальянских войн, прозванный «рыцарем без страха и упрека» (Le Chevalier sаns peur et sans reproche), подобно герою Столетней войны Арно Гийому де Барбазану (1360–1431).], Жанна д’Арк, Лафайет; перечисления французских достоинств: отвага, доблесть, преданность.
Господа Военачальники, вы правильно поступили, утвердив таким образом вечные ценности, когда торопливо прошествовали перед Аркой и обозначили передачу голодранцам столь великолепного военного снаряжения; вы правильно сделали, организовав этот парад перед Триумфальной аркой, где находится могила неизвестного солдата. Этот памятник, представляющий собой лишь пламя и надпись, сделанную прямо на земле, по величию равен перенесенному французами немыслимому испытанию. Когда придет время упомянуть в этой книге Белые соборы, чтобы свидетельствовать в пользу современности, этот монумент займет свое место вне конкуренции: он выражает дух. Кто его изобрел? Кто предложил? Я не знаю; мы не знаем; думаю даже, что никто (или почти никто) до сих пор этого не знает.
Некоторые из вас, американские друзья, надолго оставшиеся во Франции, сделались плотью от ее плоти. Они постучались в разные двери и обнаружили за ними людей без прикрас, которые сорок, или тридцать, или двадцать лет силились принести дух в мир, заставить проклюнуться росток нынешних перемен: художников, великих художников, которые в тысячелетнем гумусе Парижа взрастили великое преобразование, способное сделать лучезарным завтрашний день.
Некоторые из вас пришли к этим людям как преданные друзья, другие – как собиратели автографов.
Власти (и ваши, и наши), осознавая необходимость познакомиться поближе, обменялись улыбками и любезностями. Американских студентов отправили во Францию, а французских – в Америку. Интеллектуальный обмен. Что ими двигало? Бог или дьявол? Жизнь или Академия? Я знаком с американскими студентами, художниками и архитекторами, которых наши власти поместили в крупные университеты. Они говорили мне: «Мы сходили туда разок, и этого нам хватило!». Но время, счастливо проведенное ими в других местах Великого Города, принесет свои плоды!
Академия или жизнь, that is the question [3 - That is the question (англ.) – вот в чем вопрос (цитата из монолога Гамлета в пьесе Шекспира).]! Это и по сию пору остается вопросом, как в США, так и во Франции и во всем мире.
Жизнь созидает и разрушает; она рождает индийские храмы, а также лианы, которые камень за камнем уничтожат произведение, если человек постепенно ослабит свою бдительность и перестанет приглядывать за ним.
Жизнь создала Нью-Йорк, неспящий город. И мы приветствовали ликование жизни в этом городе.
Небоскребы высокие. Высота здесь является прямым следствием применения логарифмической линейки, финансовых выкладок и рекламы. Между землей и верхушкой небоскреба называемой (Top of the Rock[4 - Top of the Rock (англ.) – вершина горы.]), дух и не ночевал, только цифры. Именно на top следует смотреть, в нем искать замысел, по нему судить о том, что есть духовная реальность этой затеи. Top – это пробка графинчика, о котором позаботились архитектура и архитекторы. Я, например, вижу перед собой, в небесной вышине, три. Одна повторяет замок Блуа, что в Турени; другая взяла за образец часовню Сент-Шапель в Париже; у третьей кровля, верхние этажи и основания каминных труб, как в Фонтенбло. Ай-ай-ай! Как бы этот дух, злоупотребив высотой, деньгами и рекламой не вознамерился распоряжаться духовной будущностью США!
По воскресеньям город умирает, улицы пусты, а здания лишены своего смысла (кроме Рокфеллер-центра и других, где обитает архитектура). Воскресенья – поразительный пробный камень, способный за двадцать четыре часа обрушить этот великолепный город, до сих пор в основе своей остающийся Вавилонской башней.
Вне его, наоборот, из Гарлема или с Бродвея, в барах, где жизнь ищет себе пищу, с помощью проигрывателей или дешевых музыкальных автоматов, nickelodiums, весело идет на штурм джаз.
Господа жители Соединенных Штатов, вы – американцы, а американцы могут иметь любую национальность мира; и этот мир может стать новым миром, венчающим Новый Свет.
* * *
Издатели, собиравшиеся в 1937 году опубликовать книгу «Когда соборы были белыми», первым американским переводом которой я обязан мастерской и вдумчивой работе Маргерит Чейдер Харрис, все как один потребовали сокращения первых ста страниц, посвященных Франции. Потом ваши войска побывали у нас, и в этом новом переводе сто первых страниц, разумеется, сохранятся. Вы обнаружите в них, между строчками, предвестники поражения. В них существовала угроза: они содержали смертоносные микробы; некую опасность.
Сейчас, весной 1946 года, парижане полны жизненных сил – они в их сердцах и умах. Ведь не думаете же вы, что подобное испытание может сломить такую страну, как наша? Ведутся подсчеты; открыта дискуссия о цели жизни. Тяжкое испытание сыграло роль неудержимого бродила: сердца и умы перенесли все невзгоды, почерпнув в них силы, и, поскольку дух достиг самого дна, теперь горячая воля устремилась ввысь.
Только что Франция за шесть лет прошла полный круг испытаний и теперь готова делать выбор, высказывать свое мнение, принимать решения.
* * *
Когда я впервые получил от Музея современного искусства [5 - MоMA – Музей современного искусства (Museum of Modern Art) в Нью-Йорке.] приглашение в США, на меня смотрели как на человека, создавшего «машину для жилья» и заявившего, что нью-йоркские «небоскребы слишком малы». Это вызывало недовольство, обиды.
Прошло десять лет. Недоразумение рассеивается; кажется, взаимопонимание возможно; наше состояние напоминает момент, когда в одной части шлюза поднимается вода: ее высота с обеих сторон уравнивается, затворы открываются, суда проходят – идеи распространяются.
Американский потенциал, накопленный в течение века и извлекший выгоду из двух войн, это огромное событие, выходящее за нынешние пределы контроля, как морального, так и материального, требующий гигантской революции в мировом процессе, подобно тому, как на другом конце света, в СССР, потенциал такой же силы, но иной направленности, вызвал череду событий, последствия которых непредсказуемы. Ни та ни другая из этих сил пока не проявляют прозорливости; они просто находятся в движении, готовятся к действию. И в своем движении они допускают и еще будут допускать неумеренность, также как они дают и будут давать все поводы надеяться и все доказательства своей результативности. И всё же они бушуют, из-за отсутствия урегулирования вызывая парадоксальные результаты, специфические болезни, опасные волнения.
Таков, например, отвратительный подарок неограниченных возможностей перемещения людей и идей: подвижность, которая, действительно, становится болезнью. И у этой болезни есть название: м-о-б-и-л-ь-н-о-с-т-ь, «мобильность».
Всё здесь движется; всё разъезжает четырьмя способами: по воде, по суше, по железной дороге и по воздуху. Моторы рокочут; все люди на колесах; колеса у них под задом, и таким образом они преступают закон природы – человеческой природы, в высшей степени последовательной и немонотонной. Ей свойственны многие ритмы: ходьба, биение сердца, пульсация артерий и трепет век, дыхание и речь; и так далее… Для здравомыслящего наблюдателя конец пути скоро становится очевиден: цикл жизненных операций не совершается, или совершается не полностью, или со страданием и ущербом, с недопустимой ежедневной отсрочкой. Вот судья, вот пробный камень: повседневность. И вот вердикт: неполнота, нехватка, вредоносность вписаны в солнечные сутки, они возникают вновь и вновь, делают неполноценным каждый прожитый день и, следовательно, всю жизнь человека. Это влечет за собой распад семьи, алкоголизм.
Проблема поставлена не перед страной, которая не соблюдает осторожность, а перед провидцами: как жить? Именно в этом и состоит бином «личность – общность», требующий результативной, то есть совершенной, слаженности. Необходимо укрепить границы свободы, хотя укрепить одни, похоже, означает стереть другие, а это не одно и то же. Свободы одних как совокупность нескольких принципов становятся предметом рассмотрения, обсуждения. Действительно, повсюду в американской жизни беспорядок проявился в том, что я в 1935 году назвал Великим расточительством, Great Waste. Слово waste можно перевести еще как «опустошение». Применительно к продукту общественной жизни опустошение – это катастрофа, шаг к смерти. Сегодня – и в Америке особенно – современное рабство, выражающееся в четырех часах ежедневной работы, вырванных у каждого, чтобы оплатить расходы на это градостроительное злоключение, «умение жить», на самом деле представляет вопрос, повсеместно, во всем мире, стоящий перед современным обществом. Вопрос наивный, который можно было бы счесть детским. Как жить? А вы, читатель, знаете? Умеете ли вы жить здорово, уверенно, радостно, быть свободным от тысячи нелепостей, навязанных привычкой, вежливостью и правилами городской жизни, которые нынче в ходу?
Если моей книге суждено было десять лет ждать своего американского издателя, мне стоило бы поздравить себя с этим, потому что, вернувшись из США в 1936 году, я рассудил, что следует придумать определение, которое могло бы стать законом, Скрижалью. И вот, в 1937 году, в самом центре Павильона Новейшего времени на Всемирной выставке, проходившей в Париже под девизом «Искусство и Техника в современной жизни», на столе с большой открытой книгой, символизирующей Афинскую хартию [6 - Градостроительный манифест, составленный Ле Корбюзье и принятый Международным конгрессом современной архитектуры (CIAM) в Афинах в 1933 году.], я вывел такое определение:
«Вот мера нашего городского строительства». Если я как человек, обладающий чувством и разумом, как инженер, как специалист смог внести что-то в развитие машинной цивилизации, то именно это определение.
Если я могу быть в чем-то полезен в США, то именно представив это определение на обдумывание тем, чье предназначение – отчетливо понимать и направлять. Я предлагаю свое определение как измерительный инструмент, способный придать верные направления новым производствам «перепрофилированной» военной промышленности: положение общества со всеми его правами и обязанностями восстановлено. Я знаю, что здесь я коснулся главной темы, темы современности: ОБИТАТЬ, умение жить. Обитать – это жить, уметь жить! Распоряжаться дарами Создателя: солнцем и разумом, данными людям для получения радости жизни и обретения потерянного рая.
К кому обращено подобное скрытое приглашение? Кого касается? Кто имеет право..? Вот в чем польза книг: они знают, кого касается. И вслед за академиками в один прекрасный день молодежь всего мира выскажет свое суждение!
Градостроительство (градостроительство и архитектура, неотделимые друг от друга – уникальное явление) есть в полном смысле слова общественный управляющий.
В 1935 году были начаты работы по созданию Управления ресурсами бассейна Теннесси, TVA. В январе нынешнего 1946 года я отправился взглянуть, что получилось. Человек и природа, законы природы и расчеты, выражающие, впрочем, мировые законы, человеческое воображение в поисках гармонии. Пренебрежение вызвало в этой долине катастрофы космического масштаба. Дело шло к худшему. Но человек совладал со стихией, и ее ярость в конце концов утихла; она опять стала матерью-природой. Вода совершила свои восстановительные чудеса; люди обрели изобилие и обещание радости. А также право гордиться тем, что, обуздав природу, создали мощные плотины и дамбы – свидетельство физического и духовного величия.
Десяти лет хватило на усмирение враждебных сил и скрепление союза человека и его среды.
Эти строки я пишу из Нью-Йорка, куда за двадцать часов добрался из Парижа. В темно-синем океане я с высоты палубы иногда видел гигантский айсберг, свидетеля физических процессов и часть регулярного цикла.
Человек, природа, космос суть данность.
Однажды (сто лет назад) человек сменил тысячелетний темп пешего передвижения на беспредельные скорости. Всё было поставлено под сомнение. Границы контроля были прорваны, растянуты, почти стерты; но невозмутимое солнце своим циклом продолжало регулировать ритм наших работ. Сегодня оно нас обвиняет в беспорядке, в непредусмотрительности, пренебрежении, невнимании; худшее отсутствие чувства меры стало тому результатом, и беда.
В январе этого года я на пустом грузовом судне через штормовой океан за девятнадцать дней прибыл сюда, чтобы сделать кое-что вместе с Клодиусом[7 - Клодиус-Пети, Эжен (1907–1989) – французский политик, одно время министр реконструкции и градостроения.]. Едва ступив на землю Манхэттена, мы, прошедшие годы скорби, раскаяния, ограничений и лишений, испытали страшный шок: мы лицом к лицу столкнулись с людьми, которые не в состоянии постичь пережитой опыт. Наш – печальный, – и собственный опыт непомерного изобилия. Выходит, привезенный нами товар не может быть принят в зачет перенесенной нами нужды; он может быть лишь плодотворным, ясным, толковым изобретением, посланником наших предложений на будущее – будущее умеренности машинного общества в поисках своего утраченного счастья. Да, утраченного, но оно может быть обретено, найдено нами в будущем, в ближайшем завтра. И вот что говорит география: две руки и два кулака мира, США и СССР; в его географическом и историческом сердце: Париж, столица вполне земной Франции, глаз (на карте) объединенной Европы. Теперь от этого третьего путешествия у меня появилось впечатление и уверенность, что земля круглая и сплошная (непрерывная), и всё стыкуется… Установится и возобладает сплоченность.
Так что мы, французы, у которых были соборы и Людовик Четырнадцатый, можем восхищаться едва зарождающимся чудесным творением американского народа. Почтительно снимаю шляпу. На каждом шагу, днем и ночью, в этом Нью-Йорке – волшебная развязка – я нахожу повод для размышления, для построения гипотез, для мечтаний о завтрашнем дне, невероятном, утешительном, счастливом. В мире есть надежда. Этот край нерешительных людей дает нам ее полными горстями.
Я являюсь членом комиссии, которой поручено найти в окрестностях Нью-Йорка место для постоянной резиденции Организации Объединенных Наций. Цель ООН в достижении согласия. В достижении согласия путем обеспечения эффективности (или результативности) в уважении к человеческой личности; более того, в возможности приносить людям радость жизни урбанизмом – слово, сегодня ставшее ключевым, решающим.
Никто пока еще не знает точно, что подобное утверждение можно принять, и еще менее, что оно представляет собой способ, с помощью которого люди машинной цивилизации, достигшей второго периода своего развития, поначалу проявив себя бандитами или безумцами, наведут порядок в своем доме.
Ле Корбюзье
Нью-Йорк
21 мая 1946
К читателю
Мир в смятении, потому и книга полна смятения.
В летний полдень под неописуемо голубым небом Парижа я на полной скорости мчусь по набережным левого берега в сторону Эйфелевой башни. Мой глаз замечает вторую белую точку в лазури: новую колокольню церкви Шайо. Я притормаживаю, всматриваюсь в нее и мгновенно погружаюсь вглубь времен: да, соборы были белыми, совершенно белыми, ослепительными и юными – а не черными, грязными, старыми. Вся та эпоха была свежей и юной.
…И сегодня, ну да! Сегодняшний день тоже юн, свеж, нов. Сегодня мир опять начинается снова…
Я вернулся из США. Ну что же! На примере США я докажу, что настали новые времена, но дом стал непригоден для жизни. После еды не убрали со стола; после банкета гости разъехались, но остался беспорядок: застывшие соусы, объедки, пролитое вино, крошки и валяющиеся тут и там грязные приборы.
Соборы принадлежат Франции, а Манхэттен – Америке.
Какая прекрасная возможность посмотреть этот юный, будто двадцатилетний, город, подспудно сосредоточившись на небоскребах Господних. Это новое место мира, Нью-Йорк, исследованный с сердцем, полным средневековьем? Сегодня нам предстоит привести мир в порядок, прибраться среди развалин, так мы уже однажды поступили, с развалинами античности, когда соборы были белыми.
Однако прежде чем отворить окно в этот пейзаж времени, я попрошу вас глотнуть этого душного воздуха, в котором мы барахтаемся. Страницы, касающиеся США, будут в основном не повествованием, а постоянной фиксацией реакции человека, лишенного надежды на эпоху силы и гармонии. Словом, сегодня мы переворачиваем страницу мировой истории.
Часть первая
Атмосфера
I
Величие творений
Когда соборы были белыми
Я бы хотел подвергнуть испытанию совести и раскаяния тех, кто, со всей беспощадностью своей ненависти, своего страха, с убогостью своего сознания и отсутствием жизненной энергии, с пагубной настойчивостью стремится уничтожить или оспорить всё, что есть самого прекрасного в этой стране, во Франции, и в этой эпохе: изобретательность, усердие и созидательный дух, особенно в том, что связано с вопросами строительства, – в том, где сосуществуют рассудок и поэзия, где вступают в союз мудрость и предприимчивость.
Когда соборы были белыми, Европа наладила ремесла по властному запросу совершенно новой, невероятной, безумно смелой технологии, применение которой вело к неожиданным комбинациям форм – а именно к формам, дух которых пренебрегал наследием тысячелетних традиций, решительно бросая цивилизацию в неведомое будущее. Повсюду, где находилась белая раса, господствовал международный язык, способствуя обмену идеями и распространению культуры. С Запада на Восток и с Севера на Юг распространился международный стиль – стиль, который вызвал мощный поток духовных наслаждений: любовь к искусству, бескорыстие, радость созидательной жизни.
Соборы были белыми, потому что они были новыми. Города были новыми; их строили на пустом месте, методично, регулярными, геометрическими, по планам. Свежий строительный камень Франции сверкал белизной, подобно тому, как некогда поблескивали полированным гранитом египетские пирамиды. Над всеми городами или поселениями, обнесенными новенькими стенами возвышался на местности небоскреб Господень. Его сделали таким высоким, каким только смогли, исключительно высоким. Казалось, в ансамбле это представляет несоразмерность. Но нет, то был акт оптимизма, проявление отваги, знак гордости, доказательство мастерства! Обращаясь к Богу, люди не расписывались в своем отречении.
Начинался новый мир. Белый, ясный, радостный, чистый, цельный и безвозвратный. Новый мир раскрывался, словно цветок на руинах. Мы отказались от всего, что было признанными правилами; мы повернулись к ним спиной. В течение ста лет свершилось чудо и Европа изменилась.
Соборы были белыми.
Вообразим себе это исполненное ликования зрелище. Прекратим на мгновение чтение этих строк и представим белые соборы на синем или сером фоне неба. Пусть эта картина войдет в наше сердце. А после мы сможем продолжить наши размышления.
Я не хочу доказать ничего другого, кроме большого сходства той прошедшей эпохи и настоящего времени. Наши соборы – нами – еще не возведены. Эти соборы не наши – они принадлежат мертвым – они почернели от копоти и изъедены веками. Всё почернело от копоти и изъедено эрозией: законы, образование, города, фермы, наши жизни, наши сердца, наши мысли. Зато всё ново и свежо в возможностях, в зарождении мира. Взгляд, отвернувшийся от мертвых вещей, уже направлен вперед. Ветер меняется; зимний ветер оттеснен весенним; небо еще темно от грозовых туч; но их уже уносит.
Этим глазам, которые видят, этим людям, которые знают и умеют, надо позволить строить новый мир. Когда первые белые соборы нового мира будут возведены, мы увидим, мы узнаем, что это правда, что мир начался. С каким восторгом, воодушевлением, облегчением произойдет крутой поворот! Опасливый мир для начала требует доказательства.
