Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей

скачать книгу бесплатно


Доказательства? Доказательство – в этой стране – в том, что некогда соборы были белыми.

Когда соборы были белыми, участие (во всем) было единодушным. Священнодействовали не отдельные группки; выходил целый народ, вся страна. В соборах, на свежевыструганных импровизированных подмостках, разворачивалось театральное действо; там пробирали священников и власть имущих: зрелый и свободный народ заполнял белоснежный снаружи и изнутри собор; совершенно белый «дом народа», где говорили о таинствах, о нравственности, о религии, гражданском долге или крамоле. То была большая свобода освобожденного духа. Искусство повсеместно выражало изобилие идей и характеров – природу, грубость, эротизм, фривольность, смятение духа перед космосом, побоищами, убийствами и войнами, сердечные излияния Богу, самого Бога, мистические идеи. Не было еще Академии, чтобы поучать. Люди были непосредственными, вольными и прямодушными.

Во Дворе Чудес[8 - Двор Чудес – в Средние века несколько кварталов в Париже, населенных нищими, ворами, публичными женщинами и поэтами.] – как сегодня в Бельвиле или на улице Гренель[9 - В первые десятилетия XX века там селились иммигранты.] – в архиепископстве или у принца изобретали слова для нового языка. Создавали французский язык. Новые слова выражали новое общество.

В глухо гудящие Средние века, которые ошибочно представляются нам как эпоха варварства с неиссякаемыми потоками крови, принято было руководствоваться герметическими принципами Пифагора; мы повсюду ощущаем пылкие поиски законов гармонии. Люди решительно повернулись спиной к «древности», к застывшим образцам Византии; но вновь страстно устремились на завоевание неизбежного направления человеческой судьбы: гармонии, Закона чисел. Люди Средневековья передавали его между собою после обмена тайными знаками, на ухо, и только посвященным[10 - Книга в те времена еще по большому счету не существовала. Эти законы гармонии сложны и тонки. Чтобы понять их смысл, необходимо иметь чувствительную душу. Говорить о них открыто? Это означает подвергнуть их риску фактических ошибок и непонимания; спустя три поколения они станут нелепыми, а творения, созданные по их законам, искривятся. Они могут быть только точными, абсолютно точными. С того дня, когда книга появилась на свет, эти правила могут быть вписаны в нее: безупречные, верные и ясные, на двух страницах. С тех пор как книга превратилась в один из самых драгоценных инструментов познания, тайна законов гармонии не имеет права на существование. – Примеч. авт.].

Башня Сен-Жак в Париже представляет собой гигантскую головоломку, построенную на Кабале. Какая неисчерпаемая тема для изучения тому, кто рискнет за это взяться! Вспомните для контраста нелепость возведенного в 1900 году Большого дворца, в котором многие академики могли, не считаясь со временем, масштабно выразить свои мысли!

Париж стал светочем мира. Общество формировалось, разделялось на классы, устанавливало свой неограниченный статус, освобождалось, строилось материально и духовно. Далеко продвинулся универсализм благодаря искусствам и философии, а главное – с помощью деятельной силы нации, которая вся, целиком, снялась с места и пустилась в путь, не оглядываясь назад, по-юношески совершая каждодневные созидательные усилия.

Соборы были белыми, мысль – ясной, разум – живым, зрелище – правильным.

С двадцать пятого по двадцать восьмое июля 1934 года Лига Наций, представленная своим Институтом интеллектуального сотрудничества, провела во ворце Дожей в Венеции трехдневную конференцию «Современные искусства и современная действительность. Искусство и Государство». От Франции присутствовало довольно большое количество делегатов (как могло случиться, что я оказался среди них?). Я подскочил – да еще как! – в тот момент, когда один легкомысленный художник, желая уточнить, в чем именно будет проявляться искусство и в чем наша эпоха (современная эпоха) обанкротится (окажется несостоятельной), потому что она неохотно покупает картины в рамах и украшает дома скульптурами, завершил свой доклад следующим озарением: «Устав от своей аккуратной цивилизации, американцы придут к тому, что полюбят во Франции очаровательный колченогий столик!»

Ведите подобные разговоры – да и какие угодно – за аперитивом в «Дё Маго»; но в 1934 году, перед международным собранием, не стоит таким образом выражать дух Франции!

Правда, что эта ассамблея была встречей историков Искусства – того, что завершилось. Однако Лига Наций искала линию поведения, чтобы прояснить тенденции развития современного общества…

Превосходство «колченогого столика»! Не стоило предпринимать путешествие в Венецию, чтобы превратить Дворец Дожей в психушку!

Я позволил себе вмешаться и взять в свидетели Венецию – этот город, который благодаря своему зеркалу воды представляет собой самый неопровержимый инструментарий, самую четкую совокупность свойств, самую неопровержимую истину. Это город, который в своей единственной в мире целостности еще в 1934 году (из-за зеркала воды) представляет собой цельную, нетронутую картину согласованных, подчиненных определенным законам деяний общества.

Я прекрасно знаю, что в тот день, когда в Венеции был построен поразительный действующий механизм, пришли «мастера своего дела». Но всё уже было налажено, внедрено в среду с помощью согласованных действий.

С этого момента ее художники (Возрождение) определили меру «оторванности от почвы». Они ставятся выше всего прочего. А ведь их-то как раз комментаторы предложили нам изучать, а ученые педанты навязали школам. На них жизнь заканчивается; зачастую это ярмарка тщеславия – секта, почитающая себя выше общества.

Но мы, те, кто напряженно живет настоящей эпохой современности, сломали рамки этого ограниченного и убогого любопытства. Мы распространили нашу «доброжелательность» на всю землю и все времена. Мы вновь обрели жизнь и ось всех человеческих восторгов и тревог; мы не склонны возводить постаменты и водружать на них «великие» деяния в ущерб прочим делам человеческим. Мы пребываем в повседневной реальности, перед лицом самой совести.

Мы апеллируем к реальности вещей, которые составляют жизнь всех и каждого.

Во всей деятельной массе мы совершаем преобразование качественных способностей, которые некая секта пыталась присвоить себе в течение долгих веков упадка, а главное, в эти последние пятьдесят лет.

Творчество нуждается в соучастии, сопричастности всех, в порядке, а не беспорядке, подчинении определенной иерархии, а не в денатурализации доктринами мастерства. Если Венеция по сей день представляет собой безупречное доказательство коллективной жизни, то мы, французы, видим перед собой образ тех времен, когда соборы были белыми.

Жизнь проявляется повсюду: вне мастерских, где «делают» искусство, вне кружков, где о нем говорят, вне текстов, где изолируют, локализуют и разлагают «дух качества».

Кризиса жизни нет.

Только кризис одной корпорации: производителей, «деятелей» искусства.

По всему миру художники напряженно, бесчисленно, безгранично творят. Ежедневно, ежечасно Земля видит появление сокровищ, представляющих собой подлинное изображение сущей красоты. Возможно, мимолетной. Завтра расцветут новые истины и новая красота. И послезавтра тоже, и так далее.

Так что жизнь полна, наполнена. Жизнь прекрасна! У нас нет – не так ли? – ни намерения, ни дерзости определять судьбу будущих вечных вещей. Всё ежечасно представляет собой творение настоящего времени.

Настоящее время созидательно, изобретательно, ему присуща неслыханная напряженность.

Началась великая эпоха.

Новая эпоха.

Уже заявившая о себе в бесчисленных индивидуальных и коллективных творениях, которые составляют единое целое почти со всей совокупностью современных произведений, появившихся из мастерских, промышленных предприятий, заводов, умов инженеров, художников – предметов, законов, проектов, замыслов – машинная цивилизация развивается!

Новые времена!

Это ощущалось повсеместно вот уже в течение семи веков, с тех пор как началось зарождение нового мира, когда соборы были белыми!

II

Упадок духа

1

Краткий обзор ежедневной газеты

Однажды утром в конце января, когда я проснулся с тягостным ощущением ничтожности того, из чего, как будто, состоит жизнь, мне открылась пленительная роскошь прекрасного сегодня, до краев наполненного бодрящими событиями. На каждой странице моей газеты проявлялась жизнь; каждый заголовок рисовал в воображении картину свободного пути к синтезу современных побед. Этот краткий обзор газеты, подумал я, представляет собой удивительную песнь надежды. Каждый день приносит свой урожай. Можно только сожалеть, что мы не видим и не знаем этого; что мы слепы, потому что не замечаем в каждом утре обещание новых времен.

Сосредоточившись на своих куцых трудах, подчиненные, подобно рабам, закону денег, мы разучились замечать нюансы и чувствовать: перед нами разворачивается мир и каждое утро сообщает нам о себе новым рассказом, эпосом настоящего времени. Поэзия, героизм, свершения присутствуют ежедневно, повсюду и во всем. Высокие помыслы чеканят время. Телеграф позволил нам ощутить пульсацию мира.

Краткий обзор ежедневной газеты:

«Рейх чествует свою новую армию, пока Лондон, Париж и Рим совещаются».

«Возможно, на севере Габона обнаружен самолет г. Ренара (губернатора Экваториальной Африки)».

«Важные международные матчи: Германия разбила Францию».

«Политика убивает туризм».

«У нас будет воздушная „Нормандия“ [11 - «Нормандия» – трансатлантический почтово-пассажирский, турбоэлектрический пароход, спущенный на воду в 1932 году. Предназначался для срочных трансатлантических рейсов по линии Гавр – Плимут – Нью-Йорк. Речь идет о грядущем создании воздушных судов, столь же мощных и вместительных, как одноименный пароход.]».

«Повелитель бурь. Изобретатель придумал атмосферный завод, который якобы будет производить дождь и хорошую погоду».

«Уроки Брюссельской выставки».

В тот день номер еженедельной газеты за понедельник (обычно скучный, потому что собран из «залежей» редакционных ящиков) украшали сорок восемь статей с громкими заголовками.

Тех, кто ежедневно читает три газеты – утреннюю, дневную и вечернюю, – много, это их способ перебирать четки своего бессознательного в автобусе, метро или за семейным столом. В одно ухо входит, из другого выходит; попросту говоря, это утомляет сетчатку глаз и располагает ко сну. Проходят часы, проходят дни, проходит жизнь. Событие вокруг нас – внутрь мы не входим.

И всё же каждодневно звучит песнь надежды.

2

Деньги

Перед моими окнами раскинулся футбольный стадион «Парк де Пренс». По воскресеньям я терплю вопли, крики, свист, завывание его сорока тысяч зрителей. В южной части стадиона высится табло. На его обширной темной поверхности закрепляют белые буквы с названиями клубов, а против них – счет матча. Табло – это венец стадионов.

В углу табло располагались часы; необходимый инструмент во время матча. Часы отсчитывают время для игроков и для сорока тысяч зрителей; они властвуют над нервами толпы; они поминутно связаны с судьбой игроков.

Вот уже три дня как часы остановились на половине первого.

Администрация, по нынешней бесхозяйственности, не нашла пятнадцати с половиной франков, необходимых для того, чтобы отремонтировать и запустить часы. Поэтому сегодня, когда разыгрывается матч «Франция – Германия», за вход на который администрация получила полмиллиона, часы стоят. Бесхозяйственность, распущенность.

Франция позволила Германии разбить себя. Немцы были решительно настроены победить.

Часы не были исправлены.

Часов больше не существует! Сегодня они закрыты рекламой шоколада; еще две пятых поверхности табло восхваляют достоинства крема для обуви. От табло, венца стадиона, доступными остаются лишь две пятых. Венец стадиона пустили с молотка, чтобы делать деньги. Продали венец, то, что возвышается над стадионом. Продали свое достоинство, свое положение, свои нравственные принципы – чтобы заработать гроши. И всё это на глазах у сорока тысяч зрителей, которые платят. На глазах у иностранцев, которые приезжают сюда, чтобы принять участие в решающих международных состязаниях, где Франция поднимает свой государственный флаг рядом с флагом страны-соперника. Мерзкое свойство сознания, распущенность, подлость. Франция была в пух и прах разбита Голландией; спортивные газеты назвали это катастрофой минувшего воскресенья. Спортивные газеты утверждают, что речь идет о нравственном кризисе; они прекрасно ощущают его, во всем. Они сообщают об этом под крупным заголовком: «Французская команда без души и головы». Цифры на табло были такие грязные, что я даже в бинокль едва мог различить их. Плачевное состояние хозяйства.

Франция проиграла Швейцарии, Италии, Испании [12 - И Чехословакии, 9 февраля 1936 года. – Примеч. авт.].

Табло было продано, впрочем, и весь стадион наполнился рекламой аперитивов, масел или лакрицы.

Я вспоминаю стадионы американских университетов. В США судьба большого спорта находится в руках студентов. Спортивная честь отстаивается одним учебным заведением у другого. Вся страна с невообразимой горячностью принимает в этом участие. Шестьдесят, сто тысяч зрителей присутствуют на славных состязаниях, и всё в чистых и опрятных гигантских бетонных сооружениях говорит об умении держаться, стиле, воодушевлении. О любви и чувстве ответственности. Именно это и предоставит нам, чуть дальше в этой книге, возможность определить и отметить черту характера страны.

Табло, проданное за гуталин! Этот затхлый вонючий запашок теперь уже давней большой иллюзии, пришедшей из Америки во времена великого «процветания»: делать деньги, make big money! Во Франции издавали книги, написанные вернувшимися из страны долларов восхищенными путешественниками и названные «Как заработать деньги». Америка едва не рухнула от них. Но пример подействовал: мы – и мы тоже – высасываем из страны последние капли крови.

3

Базилика Сен-Фрон в Перигё

Старая церковь Сент-Этьен де ла Сите в Перигё не подверглась «капремонту», не была «отреставрирована» органами «Комиссии по охране исторических памятников». Подобную заботу приберегли для базилики Сен-Фрон. Та и другая представляют собой решающие феномены великой романо-византийской архитектуры (заметим, кстати, что никто специально не заботился об интернационализме, когда одного аббата отправили в Венецию для замера собора Святого Марка, чтобы попытаться «сделать такой же» у нас). А сама архитектура собора Святого Марка была подсказана византийским храмом Святой Софии. Мысль не имела ни границ, ни национальности.

Оставленная в нищете церковь Сент-Этьен вызывает восхищение и волнение; оскверненная реставраторами базилика Сен-Фрон погублена навсегда.

Я уверен, что у вещей, как у женщин, нежная кожа.

Базилику Сен-Фрон, сантиметр за сантиметром, отскребли, подправили, «подделали». Исказили все: лжецы, фальсификаторы. По какому праву? Трагическая ошибка! Я точно знаю, что намерения у них были добрые. Увы, увы!

Опасность реставраций. Почему бы не заняться строительством новых соборов? Я хочу сказать, почитая и созерцая подлинные вещи, направить свой ум вперед, а не обращаться столь упорно, столь трусливо, назад!

Раскрашенные гипсовые статуи бога и святых на алтаре, в приделах и на паперти базилики Сен-Фрон являют пример чудовищного упадка.

Тот Бог, которого мы так четко распознаем на Востоке или в Северной Африке, тот богочеловек, которого мы встречаем там в толпе: неистовый, страстный, деятельный (о чем, впрочем, в каждом стихе свидетельствует Его Слово), Иисус превращен в размякшее пирожное.

И Бог штампуется серийно, любых размеров, и продается по любой цене, недорого, чтобы его можно было поставить на этажерки среди мелких домашних безделушек. Идолопоклонство, поощряемое ради наживы.

Ради наживы были фальсифицированы самые возвышенные понятия.

4

Вокзал в Бордо

Я ехал в Пессак, предместье Бордо, чтобы попытаться распутать гадкую интригу, которая в течение шести лет тормозила и стремилась свести на нет щедрую и горячую инициативу Анри Фрюжес [13 - Henri Frugе?s – французский промышленник, который заказал Ле Корбюзье строительство домов для своих рабочих, за свою идею подвергся бойкоту.].

«Я хочу доказать моей стране, – решил он, – что в архитектуре наступили новые времена и что дерзкими методами, руководствуясь свежими этическими принципами, можно создать жилье, приносящее радость и отвечающее новому сознанию». В Пессаке был построен пятьдесят один дом из железобетона. С применением столь новых методов… что общественное мнение пришло в волнение.

Сперва местные промышленники, потревоженные в своей косности; затем архитекторы – просто-напросто пришедшие в бешенство. Подняли общественность; а общественность можно довести до непостижимого градуса. Если бы Пессак был построен возле Парижа, всего этого никогда бы не случилось, потому что парижан не так-то легко надуть. Короче говоря, мэрия, префектура и компания по водоснабжению и канализации отказались дать в поселок воду! Это длилось шесть лет. Энергично вмешались два министра: сначала господин Анатоль де Монзи [14 - Anatole de Monzi – в 1925–1926 годах министр финансов и министр общественных работ.], а затем господин Луи Лушёр [15 - Louis Loucheur – министр вооружений и военного производства.]. Они даже приехали. Но деревенский мэр могущественней двух министров. Последовали насмешки и письма: пасквили и серьезные доклады. В результате был сделан вывод, «что особый характер этой архитектуры не дает возможности проживания там и что все жители уехали».

Поселок стоял пустым, да; и пустовал все шесть лет, потому что не было воды. Господин Фрюжес был истерзан. Но его детище, которое восхваляли повсюду за границей, обсуждалось в журналах и газетах и послужило отправной точкой для обширных проектов, реализованных вне Франции. Муниципальный совет Парижа для наведения справок посылал в Германию комиссии разработчиков, а в это время Пессак зарастал сорняками высотой в метр.

Итак, летом 1930 года, ближе к вечеру, я оказался на вокзале Бордо. Вокзал отвратительный. Ни одного служащего на запруженных толпами народу платформах. Обер-кондуктор с позолоченной цепью не знает времени прибытия парижского поезда. В кабинете начальника вокзала от ответа увиливают, никто не может дать точного ответа. Всё громыхает, грязь омерзительная. Щербатый пол почернел и провалился, огромные витражи покрыты копотью. В двадцать один час скорый поезд останавливается у четвертой платформы, сплошь заваленной ящиками с овощами, рыбой, фруктами, шапками, кудахчущей и квохчущей птицей, пустыми мешками (все эти детали я записал на месте).