Байки негевского бабайки. Том 3. Проза

В Город старых башен я попал лет шесть назад. Тогда я искал место, где смогу умереть красиво. Только одна фраза звучала в моей голове: «Он умер в кругу близких, оплаканный всеми, знавшими его, и тысячи опечаленных сограждан сопровождали его гроб до могилы»

Я потерял сразу двух близких людей, и жить в родном городе больше не мог. Один знакомый моряк рассказал об этом странном городе. Город у моря, где пахнет морской пеной и свежей рыбой. Город, в котором нет машин и мобильных телефонов, где время остановило бег. Как раз для меня. Он помог мне сюда добраться. Я купил крошечный домик: одна комната, коридор, кухонька и ванная, и садик с тремя чахлыми вишнями. Но из окна комнаты видно море, и в ней есть настоящий камин. Вокруг живут, в основном, рыбаки. Еще я купил булочную. По имени ее бывшего хозяина, которому перерезали горло, меня тоже стали звать Иоанном. Город старых башен – бывшая генуэзская крепость. В нем правят три власти: мэр и две компании – морская и сухопутная. Чтобы было ясно, что это за компании, я их называю бандами. Булочная как раз посредине владений двух банд. Но меня не трогают. Кому нужен несчастный инвалид? Кроме того, это единственное место в городе, где могут встретиться главари. Как бы нейтральная территория. Оба главаря (уважаемые бизнесмены, все зовут их по имени-отчеству), поклялись размазать по брусчатке того, кто на меня и мою булочную посягнет. Все равно приходится держать пистолет под прилавком. Однажды молодой мясник, обкурившись гашиша, бросился на меня с ножом. Пришлось прострелить ему ногу. Стрелять-то я учился… Давно это было. А мясник потом умолял меня не проболтаться, чтоб бандиты не узнали. Он до сих пор на каждый праздник мне приносит здоровенный окорок.

В свой домик я и повел нежданную гостью. Когда мы зашли (то есть она-то зашла, а я закатился), я зажег свет, и увидел, что девчонка грязна и действительно очень утомлена. На ней были потертые и замызганные джинсы и старый, линялый свитер. Недлинные волосы свалялись, под глазами синие круги. Самое место под мостом. Но кто сказал «А» …

– Иди в ванную. На полке чистое полотенце и пижама. А вещи свои сбрось в углу, им на свалке место. Завтра я найду тебе что-нибудь. Да, если у тебя вши, то гребешок и мазь от вшей в синей коробке возле зеркала.

Не уверен, что так сказал бы Дед Мороз, но мне нравится. Я строгий и ворчливый, но где-то очень глубоко в душе – добрый.

У меня только одна кровать. Да в этой комнатке и не поместилось бы больше. Но у камина стоит большое мягкое кресло с особо выгнутой спинкой. Я его специально заказал. Вечерами я часто зажигаю камин и читаю или пишу, полусидя в этом кресле.

Пока Анна мылась, я перебрался в кресло, и взял в руки «Историю Рима» Моммзена. Сквозь шум воды слышался ее голос. Она что-то напевала. Книга стала очень тяжелой. Я вспомнил то, чего вспоминать не хотел…

ДЦП- это детский церебральный паралич. Чаще всего он случается из-за инфекций или отравлений в период беременности матери. Моя мать работала на химическом комбинате. Позже они с отцом там и погибли. Ну а я получил ДЦП.

То, что ниже пояса, бездействовало. А потом, в 20 лет, кто-то в небесах что-то перепутал. Случилось чудо. Я получил любовь и здоровье в одной упаковке. Стал нормальным человеком. Пять лет десять месяцев и шесть дней счастья, которому, наверно, позавидовали бы боги. Потом та жуткая катастрофа на круизном лайнере. Погибло больше тысячи человек, и моя любимая. Меня вытащили из воды – полусумасшедшего и вновь полупарализованного. Я боялся воды, даже когда она была в стакане. Моя тетка и друг выходили меня, вернули к жизни. Ко мне вернулось то, что совсем не было нужно – разум. Хотя и не совсем. А потом, после их смерти, я добрался сюда, в город без времени, чтобы каждый день видеть море – могилу моей любимой. И играю сам для себя маленькие одноактные пьески под общим названием «Жизнь – это период подготовки к смерти»».

Я надеюсь, что до могилы меня будут сопровождать по крайней мере несколько действительно опечаленных человек. Об этом я думаю каждый день.

Я знал, что мне немного осталось. С ДЦП долго не живут. Просто я пришел в этот театр, чтобы доиграть. Сам себе режиссер, актер и публика. И даже немножко бог. Женский голос из ванной заставил Бога вспомнить, что не все спектакли удаются…

Наконец я сосредоточился на книге. Заговор Катилины… Черт знает что.

Честолюбивые убийцы – это слишком патетично! Правда Цицерон хорош! Рыжий клоун, случайно получивший роль премьера. Как он старался соответствовать! Вот наука: не строй из себя… Впрочем, что мне до них?

Я не слышал, как она вышла из ванной. Моя пижама была ей велика. Висела мешком. Волосы. Гладкие, каштановые. Она, отмывшись, выглядела достаточно симпатишно. Лицо совсем мальчишечье, чуть вздернутый нос, густые брови, крутые скулы и мягкий подбородок. Только губы полные, женские. И очень большие глаза. На правом виске небольшой шрам. Но сейчас ей не до разговоров. Это видно.

– На столике возле кровати бутылка с ромом. Налей себе рюмку, выпей и ложись в кровать. Утро вечера мудренее.

Она послушно выпила ром, забралась в кровать. Потом оглядела комнату, и спросила: «А как же ты?» Но ответа уже не услышала. Уснула. Я еще какое-то время скользил глазами по строчкам, но потом выключил свет и только слушал ее тихое дыхание и глядел на то, как далеко, у горизонта, фосфоресцировало море. В июне оно всегда фосфоресцирует.

Утро было прозрачным и добрым. Я не спешил в булочную. Туда первым, еще затемно, приходит Георгиос, мой юный помощник-грек. Сын соседки – вдовы рыбака, работает у меня уже года четыре. Прибирает, привозит на тачке из пекарни свежий хлеб, и булочки из кондитерской, а по утрам выставляет за порог короб со вчерашним хлебом для нищих из-под моста. Он и по дому мне помогает. Его мать и три сестренки с тех пор, как он стал работать у меня, молятся каждый день о моем здоровье. Ведь, пока он у меня, они сыты, а он не попадет в банду. Они еще не знают, что я написал на Георгиоса завещание на дом и булочную. А знали бы, о чем тогда молились? Впрочем, несмотря на их молитвы, почти всю эту зиму я проболел. Какая-то лихорадка со сложным названием. Еще пару таких зим, и Георгиос вступит в наследство. Сейчас ему только 15, так что чуть подождет.

Уже давно, глядя на море, я не говорил любимой: «Здравствуй!» Сегодня сказал. И это было не патетично, а романтично. А она ответила мне, точно по сценарию, звонким криком чайки.

И еще она нежным солнечным лучом приласкала мне лицо, как ласкала его когда-то по утрам.

Анна еще спала. Одеяло сбилось. Солнечный луч из окна пробежал по узкой ступне, пощекотав маленькие пальчики. Действительно, почти детская нога. Лицо уже не было таким бледным, как вчера ночью. И синие круги под глазами исчезли. Зато отчетливей видно было, какие у нее длинные ресницы. И резче проступил белый шрам на виске. След ножа? Она слегка повернулась и что-то пробормотала сквозь сон. Под пижамой отчетливо проступила грудь. Уже вовсе не детская. Ну-ну… На травести она уже не годится. Уже не Джульетта… но еще не Оливия. А я собираюсь сыграть Бенволио, не иначе! Съехавший с ума старый паралитик за пол года до могилы задумался о женщине! Курам на смех! Я перебрался в свою каталку и направился в ванную. Душ по утрам мне просто необходим. Это не самая приятная часть дня. Нужно выполнить процедуры с конечностями. Потом переодеться. Здесь же, в ванной, унитаз и биде. И специальные перекладины. Иначе как бы я тут перемещался?

А когда я выкатил из ванной, то буквально натолкнулся на ее взгляд. Ну, как на столб.

– Это Город старых башен? – спросила она тоном больше утвердительным, чем вопросительным.

– Так его называют здесь, на карте он, кажется, называется иначе (Ну, чем не Бенволио?)

– А ты – Иоанн?

– Так меня называют здесь. И я уже привык к этому имени.

– А почему ты на коляске? Ты давно так?

– Милочка, ты задаешь нетактичные вопросы. Лучше б ты спросила, как я себя чувствую, или какая сегодня погода… Впрочем, я отвечу. Я «так» почти всю жизнь.

– Погоди, значит, ты не Иоанн?

– Когда-то меня действительно звали иначе.

– А где Иоанн?

– Анна, если только тебя действительно зовут Анна, почему так много вопросов? Ты уж объясни, пожалуйста, а то мне как-то непонятно.

– Я ищу Иоанна, владельца булочной. Он мне очень нужен! Очень!

Какая убедительность! Жаль, что я уже сказал, что не Иоанн.

– Ты опоздала на шесть лет. Тот Иоанн, который владел булочной все эти шесть лет ждал тебя на городском кладбище.

Она заплакала. Ну чисто девчонка, которой сладкую булочку не хотят покупать. У меня таких по три на день в булочной плачут. Потом, когда слезы потекли уже не рекой, а ручейком, я сумел ее расспросить подробней. Устарел Шекспир! Анна, по ее словам, росла в столице. Отец был большой начальник, и все у нее было очень хорошо. Пока ей не исполнилось 17 лет. Она окончила очень престижный колледж и должна была ехать учиться в Сорбонну. Специальность – то ли психоэлектронника то ли электропсихика. Я так и не понял. Но вдруг ее отца посадили в тюрьму. Потом пришел его бывший начальник, сказал, что отца еще можно вытащить, но они с матерью должны вернуть те деньги, которые отец вроде бы украл. У них не было этих денег. Мать продала все, что у них было. Но этого все равно было мало. Потом матери сказали, что Анна может отработать долг в постели у начальника. Тогда мать и перестала соображать. Попала в психушку. А Анна сбежала. Про дядю Иоанна ей рассказывала мама, когда еще что-то понимала. Он был ее последняя надежда. Мама говорила, что у него есть деньги. И, хотя он жадный, но племянницу, быть может, пожалеет. Если не даст денег, чтоб вытащить брата из тюрьмы, то хоть спрячет ее у себя. Книжка, которую я у нее увидел, – это семейный фотоальбом. Я посмотрел. Морда у настоящего Иоанна действительно, выдавала очень жадного человека. Кащей и Плюшкин в одном лице. Вряд ли Анне что-либо у него светило. Разве что сдал бы ее в аренду в бардак в Веселом квартале. Я ей так об этом и сказал. В результате получил очередные реки слез.

Мог бы догадаться. Дальше надлежало что-то придумать с этой девчонкой.

Прятать ее бесполезно. Она показала в альбоме фото начальника отца, и я узнал его. То есть лично мы знакомы не были, но о его делах я, в свое время, читал. Очень крутой. И очень опасный по женской части. В газетах писали о двух его женах, покончивших с собой, о пропавших бесследно девушках, о тайном притоне в пригороде столицы.

Тут было над чем подумать. Отныне я – рыцарь, защищающий вдов и сирот. И чем моя коляска не Росинант? На одной из фотографий в альбоме отец Анны был с каким-то типом, похожим на меня. То есть на меня тех времен, когда я ходил на двух ногах. Эту фотографию я и взял. Потом предупредил Анну, что если она выйдет из дома, то на нее нападут пираты, бандиты и инопланетяне одновременно, а если высунется в окно, то подстрелит снайпер-самоубийца. Еда в холодильнике. Книги в шкафу. Телевизора, радио, магнитофона нет и никогда не будет. Никому не открывать. А если вражеские армии взломают дверь – хоть под пытками утверждать, что она моя племянница, а я ее родной дядя.

После этого я покатил в мэрию. Секретарша впустила меня в кабинет мэра без вопросов и препирательств.

– Здравствуй Иоанн! Что ты все на коляске? Купил бы уже машину! – это он так приветливо со мной шутил. Знаем мы эти барские шуточки! Он знал, что машин я не люблю. Да и некуда мне на машине ездить. В исторической черте города внутри крепостных стен автотранспорту движение запрещено. Даже мэр ходит пешком. Мерседес ждет его на автостоянке за крепостными воротами. А всего в двух милях от города – порт. Там и машины, и мобильные телефоны, и компьютеры. Словом, сумасшедшая современная жизнь.

После моего приветствия заговорили о делах.

– Мэр, вот на фото я с братом. Брат работал во Всеобщих системах связи. Но его босс, этот рыжий боров, захотел его дочку, мою племянницу Анну. Он посадил брата, довел до психички его жену и насел на девочку. Это ведь полный беспредел. Девочка сейчас у меня.

Можете Вы спасти племянницу? (Все это – со слезой в голосе. Убедительно, чуть сентиментально, но без сю-сю. По-моему – неплохо!)

Мэр Города старых башен не последний человек в нашей стране. Его влиянию мог бы позавидовать иной министр. Тому есть несколько причин, называть которые не стоит. Ну а мэр, в свою очередь, играет роль покровителя инвалидов. Кроме того, мне удалось решить одну очень сложную и запутанную проблему, связанную с личными и финансовыми взаимоотношениями мэра, его заместителя и его жены. Но это совсем другая пьеса.

Мэр достал из сейфа телефон с особым диском, и стал его накручивать. Я тактично отъехал в угол кабинета, но имена, которые я слышал, меня радовали.

В результате получасовых переговоров по этому хитрому телефону, мэр пообещал, что поможет решить проблему. Только на это нужно время. Пару месяцев. До этого времени покидать стены города племяннице не следует, а внутри стен ее, если нужно, защитит полиция. Ну, в этом я серьезно сомневался. От того, кто хотел Анну, никакая полиция в мире защитить не могла. Зато могли другие люди.

Я зашел в банк, и достал из своего сейфа несколько вещей, которые хранил как раз на такой случай. Потом я скатился в свою булочную. Я говорю «скатился», потому что мэрия находится в самой высокой точке города, в бывшем княжеском дворце. Георгиос отпускал покупателей. Он был расторопным и вежливым парнем, по-доброму шутил и мило улыбался. Не слишком умный, но и это – слава Богу! Зато не имеет комплексов. И не играет никого. То-то будет хороший булочник через пару лет!

Взгромоздившись за прилавок, я попросил парня повидать Хлыста и Грузина – обоих главарей банд (то есть, простите, директора концерна «Дары моря» Виктора Сергеевича Шматько и председателя Союза предпринимателей Приморского региона Сакварелидзе Георгия Шалвовича). Каждому я послал записочку с просьбой навестить меня в полдень. Мне нужны были они оба и сразу, потому что только так, ревниво следя за действиями друг друга, они представляли особую силу. Грузин, поддерживавший среди своих твердую дисциплину, «держал» игорный бизнес, и все прочие развлечения в городе, сервис, а также промзону за городом: склады, мастерские, автобусный и грузовой транспорт. Ну, а у Хлыста народ был вольный – контрабандисты и пираты. Каждый рыбак и каждый грузчик в порту платили ему процент. Под началом у каждого было по сотне отъявленных головорезов, в том числе адвокаты и спецназовцы. В мэрию эти два «бизнесмена» никогда вместе не ходили. Только ко мне. В свое время мне удалось убедить обоих, что в равновесии их сила. Я говорил, как Дизраэли! Жаль, что никто кроме них не слышал!

У меня в булочной два входа: для тех, кто спускается сверху, из центра, и для тех, кто поднимается снизу, от моря. Оставив своих бугаев-телохранителей на улице, оба зашли ко мне в булочную ровно в полдень, под бой часов на башне княжеского замка, каждый через свою дверь. Я перед этим удалил всех покупателей, а Георгиос поставил посреди зала стол, два стула, и уже нес кофе.

Хлыст, бывший морской десантник, здоровенный и вроде даже неуклюжий, ум имеет острый и пронырливый, слывет большим любителем парадоксов. Грузин – бывший спортсмен, любит во всем систему и порядок. Преферансист. Любит планировать и терпеть не может, когда планы нарушаются. Вот этим, столь несхожим людям, я и изложил свою просьбу: на племянницу охотятся, и ее нужно поберечь. Месяц, ну пусть два.

Хлыст первый сказал: «Добро!» Ему улыбалась перспектива посоревноваться со столичными фраерами. Ему лишь следовало сказать всем своим: «С моря ни одного чужого в город!» Грузину это явно нравилось меньше. Отвлекать людей от уже распланированных дел он явно не хотел. С другой стороны, это была новая интересная комбинация, и он уже начал планировать. Я словно читал в его лице: «Трех человек и джип к посту дорожной полиции, двух человек на автозаправку, по два человека на городской автовокзал и пригородную автостоянку, распоряжение в гостиницы, нищим под мост». Наконец он проронил «Согласен!». Ни один не сказал о своих затратах. Не перевелись еще у нас джентльмены! Впрочем, я тоже не хотел оставаться неблагодарным. Вечером Георгиос отнес каждому из них небольшой футляр. Хлыст получил малайский крис XVI века (он собирал коллекцию ножей), а Грузин, любитель искусства, – православную икону XIX века в серебряных ризах. Я же сыграл роль рыцаря, спасающего девицу от дракона. Что может быть прекрасней! Множьте добрые дела!

Домой я вернулся, как всегда, затемно. Анна сидела в кресле, поджав колени к подбородку, и глядела в камин. Там догорало, уже подернувшись пеплом, толстое березовое бревно. Ее одежду я выбросил в мусорник еще утром. Но сейчас принес новые джинсы, свитер и кроссовки. И халат – хватит ей ходить в моей пижаме!

– Все, красавица! – сказал я, – период отшельничества кончился. Отныне и до особого распоряжения стены твоей темницы расширяются до стен этого горда. Завтра ты, вместе с моим помощником Георгиосом, обойдешь весь город чтобы каждый налогоплательщик и каждый нищий запомнил твое ясное личико. Так мы сбережем тебя от позора и поношения, дабы неповадно было…, – как завершить эту глупую фразу я так и не придумал, поэтому попросил Анну достать из кладовки на кухне оплетенную лозой бутылку и сыр из холодильника.

Крестьяне, что живут на окрестных горах, испокон веку выращивали виноград и делали вино. Некоторые сорта местного вина могли бы выигрывать золотые медали на выставках, если б кому-нибудь взбрело в голову туда эти вина послать. Но пока, слава Богу, этими винами наслаждаются жители Города старых башен. То, что поставила на столик Анна, было темно-красным, густым , сладким и пахло почему-то сухой выжженной степью. Я налил вино себе в пузатый бокал, ей в маленькую ликерную рюмочку. Мы выпили за тех, кто в море, и за успех нашего предприятия, потом за то, чтоб нашим врагам снились огромные тараканы, потом за здоровье полицейских и воров. Потом я понял, что очень даже пора спать. Ведь прошлую ночь поспал совсем мало, а день был напряженный. Анна пошла в ванную, а я подкатил к креслу, и перебрался в него. Книгу я взять не успел. Заснул сразу. Давненько я так быстро не засыпал!

И снова ласковое, уютное утро. Любимая бросила мне в глаза солнечный лучик. Однако пора! Когда я вышел из ванной, Анна еще спала.

– Вставайте, Принцесса! Вас ждут, как утверждал один социалист, великие дела! Нынче Вас представляют двору! Его величество рабочий класс уже ждет с нетерпением. Нельзя спать в такой день!

Анна проснулась легко, вскочила с кровати и умчалась в ванную. Когда она вышла оттуда, я ощутил чувство, похожее на гордость. Мне не довелось стать отцом, но, думаю, что именно так себя чувствуют отцы, выводящие красавицу-дочь в свет. (Лев Гурыч Синичкин, привет!) Хотя мне Анна даже не племянница.

– Пошли, красавица. Ты позавтракаешь в городе. Сегодня весь он у твоих ног.

И мы пошли. То есть опять же, она пошла, а я покатил. Через десять минут мы были у порога моей булочной. Я позвал Георгиоса.

– Сынок, это моя племянница. Ее зовут Анна, и она поживет у меня какое-то время.

У нее неприятности там, в большом мире, ее хотели забрать себе нехорошие парни. Поэтому она и приехала ко мне. Хлыст и Грузин обещали, что у нас она будет в безопасности. Но ты с ней погуляй по городу. Представь ее людям. Пусть все знают, какую жемчужину мы забрали у нехороших парней. Ты возьми вчерашнюю выручку, чтоб вы могли перекусить, да и прикупить чего-нибудь, что она захочет.

Они ушли, а я весь день провел за прилавком.

Когда я прикатил домой, Анны еще не было. Я сидел в кресле, держал в руках «Записки о Галльской войне», но читать не мог.

Окно было приоткрыто, и я хорошо слышал в ночной тишине музыку и смех из Веселого квартала. Вот принципиально не буду о ней думать!

Они пришли далеко за полночь. Еще издали был слышен ее смех, потом она запела что-то. Георгиос пытался ее утихомирить, Боже, да она пьяна! Упала! Они завозились у входной двери. Георгиос хотел уйти, но она, видно, совсем не держалась на ногах. Он затащил ее в дом, и, как мешок, бросил на кровать. Я молчал, и пристально смотрел на него. Мальчик был очень смущен.

– Иоанн, она просто очень устала. Мы обошли весь город, и теперь каждый нищий и каждый лавочник знают ее в лицо. А потом сидели в кабачке у Остапа. Выпили совсем чуть-чуть вина. Она танцевала без конца, очень понравилась Остапу, и он сам угостил нас украинской горилкой с перцем. Ее просто от усталости развезло.

Георгиос всегда говорил правду. Ну что ж! После того, что эта девочка пережила, она могла расслабиться.

Остаток ночи я без сна провел в кресле. Спокойное течение жизни нарушилось, и я еще не знал, стоит ли об этом жалеть. Я ведь, кажется, хотел именно покоя?

Утром я покатил в булочную, когда она еще спала. Ничего. Пусть проспится.

После полудня послал Георгиоса со свежими булочками к себе домой. Он вскоре вернулся, и сказал, что Анна только проснулась, передала за булочки «Спасибо», и обещала чуть позднее подойти в булочную.

А потом она пришла. Я сперва и не узнал ее. В булочную вошла суперзвезда. Шикарное, облегающее, открытое красное платье, красная широкополая шляпа с тонкой черной лентой, тонкие черные туфельки на высоком каблуке с крошечными красными камушками и такая же черная с красными камушками сумочка. И большие черные очки, тоже с крошечными красными камушками. Но главное – фигура, походка. Это действительно была звезда. Королева подиума. Оказывается, они с Георгиосом вчера купили ей эти шмотки в лучшем магазине города. Сюрприз мне делали. По этому поводу мы закрыли булочную раньше обычного, и пошли кутить к Остапу. Мне тоже хотелось расслабиться. На двери я повесил объявление: «Желающие выпить за мой счет, милости прошу к Остапу»

Остап – мой приятель. Мы с ним иногда играем в шахматы. Он бывший моряк, и у него одна рука. Вторую когда-то отгрызла акула. В летнюю пору Остап выставляет столики на площадь перед своим кабачком. У него не так изысканно, как в ресторанах и барах Веселого квартала, но его жена замечательно готовит рыбные блюда, цены доступны, а маленький оркестрик знает бесконечное количество мелодий. В этот вечер у него было людно. Анна была безусловной королевой. С музыкантов пот лил в три ручья, а она, не уставая, танцевала каждый танец. Сам Остап сплясал с ней горячую самбу. Эта девочка, которой и 18-и то не было, влюбила в себя всех. Я видел, как Шкворень, один из людей Хлыста, увел в темноту двух здоровенных моряков, которые особо рьяно к ней приставали. Обратно они вернулись поврозь. Моряки притихли, быстро расплатились и ушли. Шкворень умел убеждать. А Анна все танцевала. Георгиос выбился из сил. Только красивый невысокий паренек с длинной черной гривой держался с ней наравне. Судя по говорку – голубой. Ну и пусть! У нас здесь демократия и плюрализм.

Поздно вечером подошел сын Остапа, сам моряк. Его попросили спеть, и он взял в руки гитару, и запел красивым, высоким голосом:

Прощай, родная. К черту грусть!

Не стой у пирса сиротливо.

Я может быть к тебе вернусь.

В полночный час с волной прилива.

Я вернусь! Я вернусь! Я вернусь!

Я вернусь, и насмешливым глазом

Будет солнце блестеть в небесах

Будут чайки лететь и рыдать над баркасом

Будет ветер гудеть в парусах

А если даже не вернусь,

Не так уж велика потеря

Пусть ты взгрустнешь разок и пусть

Другой не ждет в тот день за дверью

Ну и пусть. Ну и пусть. Ну и пусть.

Ну и пусть. Пусть насмешливым глазом

Будет солнце блестеть в небесах

Будут чайки лететь и рыдать над баркасом

Будет ветер гудеть в парусах.

Нас проклял Бог и царь морской,

Забрав навечно наши души,

И в море вновь глядим с тоской,

Едва ступив ногой на сушу.

Бог морской, царь морской, черт морской.

Черт возьми, ведь насмешливым глазом,

Будет солнце блестеть в небесах

Будут чайки лететь и рыдать над баркасом

Будет ветер гудеть в парусах.

Прощай, родная, не грусти

Пусть ветер крут, и мачты гнутся

Ведь, чтобы в море вновь уйти

Сперва должны домой вернуться.

Чтоб уйти. Чтоб уйти. Чтоб уйти.

Вновь уйду, и насмешливым глазом

Будет солнце блестеть в небесах

Будут чайки лететь и рыдать над баркасом

Будет ветер гудеть в парусах.

Пусть будет сын всегда с тобой

Пускай цветет за домом слива,

Ты жди, что вынесет прибой

В полночный час с волной прилива.

Нам с тобой, нам с тобой, нам с тобой.

Нам с тобою насмешливым глазом

Будет солнце блестеть в небесах

Будут чайки лететь и рыдать над баркасом

Будет ветер гудеть в парусах.