Эншенэ

Да уж, избирательно. Точнее не скажешь. Роскосмос, скрипя зубами и грозя огромными счетами, всё же дал добро на привлечение станционной «тачанки» для выяснения причин сбоя оборудования. Умный робот допылил до места расположения «тортиллы», произвёл визуальный осмотр и, не обнаружив никаких внешних повреждений, получил команду на вскрытие защитного купола.

Под куполом было пусто. Только несущая платформа показала незначительную кривизну поверхности, словно, кто-то срезал установку, как кусок торта.

Они приехали. Третья экспериментальная, как и все новые лаборатории «Заслона» располагалась за чертой города. Автоматический КПП невыносимо долго сканировал автомобиль и пассажиров, опознал своих и, недовольно жужжа приводами ворот, пропустил на территорию.

Смирнов припарковался, вышел в прохладную сонную ночь, пробурчал себе под нос, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Надеюсь, они там не напортачили.

Они напортачили.

– Но, Евгений Степанович, – Оля наивно и обиженно хлопала длиннющими ресницами, с интересом рассматривая градиентно – от рыжего в шевелюре до багрового на шее – на глазах меняющего цвет Смирнова, – Связь нестабильна, периодически пропадает, синхронизацию удержали не иначе чудом, а вас всё нет и нет…

– Кто? – рычал главный инженер, совсем уже пунцовый.

– Я, – пробасил Юра и сделал шаг вперёд, как на плацу, – я принял решение извлечь объект, поскольку считал и считаю, что в противном случае мы бы его потеряли. Если нужно, – он приосанился и постарался выпятить впалую грудь, – готов взять всю ответственность на себя.

Смирнов забулькал, намереваясь не то задохнуться сам, не то придушить не в меру инициативного коллегу, и Решетников понял, что пора включать начальника.

– Остынь, Евгений Степаныч, – сказал он, усаживаясь в ближайшее кресло и знаком приглашая всех сделать то же самое. – Теперь по порядку и максимально подробно.

Трое переглянулись. Оля что-то шепнула одними губами, Федя моргнул, соглашаясь, и Юрий принялся рассказывать.

В лабораторию они с Ольгой примчались почти одновременно. Федя к их появлению уже захлёбывался в бурном потоке непрерывно поступающих противоречивых данных и совершенно не представлял, что делать с внезапно активировавшейся лабораторной установкой. Та вела себя совершенно неподобающе, сипела и подтраивала, показатели не соответствовали норме, демонстрируя то скачкообразное увеличение, то резкое уменьшение массы объёкта в приёмопередатчике. Пару раз, будто в бессилии, аппаратура замирала, и на людей обрушивалась зловещая густая тишина, чтобы через несколько секунд снова утонуть в сбивчивом ритме работающей техники. После очередной подобной лакуны, удостоверившись в относительно стабильном состоянии объекта, Юрий и принял решение объект этот извлечь.

Однако гибкие пальцы манипулятора вытащили на свет божий не металлический шарик, а нечто грязно-коричневое, напоминающее лоскут мятой ткани.

Повинуясь скорее интуиции, чем рассудку, Юрий немедленно, не дожидаясь помещения объекта на специальную платформу, запустил масс-спектрометр, что инструкцией категорически запрещалось, и скомандовал Ольге и Фёдору начать запись с автоматическим трёхмерным моделированием максимального разрешения.

И очень вовремя.

Только что безжизненно болтавшийся в пальцах манипулятора лоскуток, безо всякого предупреждения с громким хлопком разлетелся на миллион крошечных кусочков, покрыв слоем коричневой пыли все внутренности испытательной площадки и заставив исследователей одновременно ахнуть.

– Потом вы приехали, – закончил Юрий, всё ещё готовый защищаться, но не оправдываться, а потому ершистый и взъерошенный.

– А я говорил! – Смирнов торжественно воздел указательный палец к потолку, – Андрей, я же говорил! Не могла она просто взять и испариться.

– Погоди, Женя, не митингуй, – мягко осадил его Решетников, – ты слышал? Наш объёкт обратно не вернулся. Так что говорить об успехе преждевременно. А вот что именно вернулось – это вопрос.

– Так запись же есть, – подал голос Фёдор, – анализ я ещё не закончил, но запись-то можно посмотреть.

«Вот я болван», – выругался про себя Андрей Сергеевич, но вслух сказал другое:

– О том и речь. Включай.

– Пять сек, – лаборант лучезарно улыбнулся, ловко укатил вместе с креслом в противоположный угол, что-то нашаманил с проекционным интерфейсом и таким же макаром прикатил обратно.

– Вуаля. Десятикратное увеличение. Чтобы лучше видно было.

– Так, – задумчиво протянул Решетников после непродолжительной паузы, – и кто мне объяснит, как установка «Луна» оказалась в детской песочнице?

– Если это песочница, то детишки там весьма продвинутые и телепортационные установки штампуют, что твои куличики, – попробовал пошутить Фёдя, но под осуждающими взглядами стушевался и попытался спрятаться за Ольгу.

Посреди лаборатории примерно на уровне глаз висело и медленно вращалось изображение предмета явно рукотворного происхождения.

Оля и Юрой победоносно переглянулись. Смирнов пробурчал вполголоса заковыристое ругательство.

– Действительно, на лоскут ткани похоже, – проговорил он, поднимаясь и пристально всматриваясь в заметно более светлые на фоне остальной поверхности кружки и линии, сами собой складывавшиеся в странный, нелепый, как будто нетвёрдой детской рукой нацарапанный рисунок, – контрастность можно увеличить?

– Можно, – Фёдор пожал плечами, – пожалуйста.

На коричневой с разводами поверхности чем-то острым были выцарапаны две фигурки. Схематичность рисунка не позволяла разобрать детали, но тот факт, что это вряд ли было изображение людей, буквально бросался в глаза. Непропорционально узкое туловище с чрезмерно приплюснутой головой, венчал которую напоминающий гребень выступ. Кроме того существа имели по восемь конечностей. Из локтевых суставов верхних выходили по два предплечья, заканчивающимися четырьмя, насколько можно было судить, длинными отростками-пальцами. Нижние конечности тоже раздваивались в районе коленного сустава. Фигурки стояли боком друг к другу, и пальцы крайних верхних условных рук были переплетены.

– Ничего себе сюрреализм, – тихонько присвистнул Смирнов, расчёсывая жидкую рыжую щетину на подбородке.

– Скорее, примитивизм, – автоматически поправила его Ольга, тоже не сводившая глаз с изображения.

– Там ещё круги какие-то, полоски, волны и вон там, в углу, как будто наша установка, – подсказал Фёдор.

– Так это что, шутка такая? – Юрий обвёл всех растерянным взглядом, – Это кто-то так шутит?

– Не знаю, не знаю, – скептически процедил Смирнов, затем порывисто ухватил Решетникова под локоть, уволок в дальний угол лаборатории и зашептал горячо и сбивчиво:

– Это прорыв, Андрей, прорыв, понимаешь? Мы были правы. Ты был прав! Установки работают, а это главное. Всё остальное исправим, починим, откорректируем. Доложишь руководству, выбьем финансирование, вернём штат. Да мы таких дел наворотить сможем, мама не горюй. Это ж какие перспективы открываются! Ты только представь…

– Нет, – сказал Решетников.

Смирнов запнулся на полуслове, недоумённо уставился на товарища, переспросил подозрительно:

– То есть как это – нет?

– А вот так, – твёрдо повторил Решетников и, стараясь говорить убедительно, продолжил, – разберёмся – да, откорректируем – без сомнения. Но сообщать о том, что установка "Луна" обнаружена мы никому не станем. Пока не станем.

Смирнов вытаращил на него глаза, но через секунду лукаво прищурился, отступил на шаг, скрестил на груди руки и медленно нараспев произнёс:

– И что ты задумал?

– Ничего я не задумал, – почти раздражённо покачал головой Решетников. – Сам посуди, о чём мне докладывать? О сбивчивых сигналах? Неустойчивой связи? Или о детских рисунках на обрывке материала, который мы и сохранить не сумели? Женя, нас даже на смех не поднимут. Нас вообще никто слушать не станет. И слава богу! Здесь нужен не туз. Здесь нужен козырный туз.

Смирнов хмыкнул и принялся в задумчивости щипать и без того куцую рыжую бровь.

– Полагаешь, сами справимся? – спросил он, наконец, испытующе глядя на Решетникова.

– Полагаю, справимся. Если, конечно, коллеги поддержат, – с видимым облегчением подтвердил Решетников.

Коллеги, всё это время изо всех сил имитировавшие состояние полной невидимости, принялись старательно и громогласно выражать одобрение и искреннюю готовность участвовать в предлагаемой авантюре. А Оля от избытка чувств даже чмокнула в щёчку сначала Решетникова, а потом и Смирнова, чем снова вогнала того в краску.

– Резюмирую, – произнёс Решетников, уже не сдерживая улыбку, – раз уж мы все здесь слились в единодушном порыве, то и дело не стоит откладывать в долгий ящик. Остаёмся и работаем. Юрий, Ольга – на вас диагностика стационарной установки. Полная и с пристрастием. Мы с Евгением Степановичем постараемся достучаться до потеряшки. Если получится, конечно. Заодно и над общей гипотезой покумекаем. Федя, с тебя анализ вещества. Но это позже, а пока, будь добр, приведи площадку и установку в приличное состояние. Вымой там всё, протри. Короче, сам знаешь, не маленький. Да, кстати, стерильный комбез полной защиты в предбаннике возьмёшь. Мало ли какая гадость к нам залетела.

– Да почему я-то опять? – всплеснул руками Зайцев, но его уже никто не слушал.

Над северной столицей медленно поднималось ленивое и тусклое осеннее солнце. В Третьей экспериментальной лаборатории подводили промежуточные итоги. Итоги получились разной степени оптимистичности и вменяемости.

Стационарная лабораторная установка, как и предполагал Решетников, функционировала в штатном режиме. Взрывная волна лишь слегка по касательной зацепила пару контрольных датчиков и серьёзного урона не нанесла.

А вот с пропавшей близняшкой дела обстояли не так радужно. Во-первых, насколько удавалось разобрать в хаотично получаемых отчётах, не всё в порядке было с программным обеспечением. Впрочем, Смирнов хмуро пообещал, что эта проблема решаема, хоть и не на раз-два.

Во-вторых, шалили блоки питания. Основной вёл себя, как много повидавший на своём веку древний автомобильный аккумулятор. Резервный же вообще ушёл в отрыв и подключался-отключался по ему одному ведомому графику, создавая нерегулярные скачки напряжения. В-третьих вытекало из первого и второго и означало, что откалибровать приёмопередатчики точно по вектору оказалось на порядок сложнее, а погрешность гуляла в пределах от двух микрон до десяти-пятнадцати сантиметров.

Самое же неприятное заключалось в том, что, как ни бились Решетников со Смирновым, как ни формулировали запросы с привязкой сначала к особенностям рельефа лунной поверхности и созвездиям, а потом к пульсарам и галактикам – результат оставался неизменным. Собственно говоря, никакого результата не было. Определить местоположение установки «Луна» не представлялось возможным.

Не добавил ясности и Фёдор. Выбравшись из узкого, словно душевая кабинка дистрофика, шлюза-переходника, мокрый как мышь, лаборант безапелляционно и даже с неким вызовом объявил, что судя по данным масс-спектрометра, материализовавшееся в камере вещество однозначно биологического происхождения.

– А ещё, – в глазах Фёдора появился азартный блеск, – все аминокислоты там правые.

– И что это должно значить? – спросил Смирнов, с подозрением поглядывая исподлобья на не в меру восторженную физиономию лаборанта.

– Только то, что это неземная форма жизни, – радостно оскалился Фёдя.

– Откуда знаешь? – уточнил Решетников.

Фёдор пожал плечами.

– Так диссертация же, у меня тема смежная. Связана с хиральной асимметрией.

– А ведь пазл складывается, а?

В наступившей тишине голос Ольги прозвучал пугающе серьёзно.

– Федя, – высказал Решетников общее мнение, – покажи-ка нам ещё раз это послание неведомых миров.

Хлипкое подозрение, что пропавшая установка могла переместится не просто на другую планету, но на планету, населённую разумными существами, при всей первоначальной дикости и абсурдности, упорно и настойчиво стремилось перейти из области фантастики, в категорию гипотезы.

Первым очнулся Юра. Привычно пошарив рукой возле горла и не обнаружив на законном месте непременной «бабочки», он потеряно поморгал, кашлянул и осторожно выдал:

– Вообще, это даже хорошо. Судите сами, если там, – кивок в неопределяемое далёко, – смогли отправить нам, э, посылку, значит, смогли разобраться в принципах действия установки. Возможно, помогут и с устранением неисправностей. Сложность только в том, как наладить обмен информацией, найти, так сказать, общий язык.

– Общий язык, – хмыкнул Смирнов, – галактическое эсперанто, что ли?

И тут всех прорвало.

Предложения посыпались, как горох их дырявого мешка, и тут же безжалостно отбраковывались, уступая место другим ничуть не более годным.

Федя настаивал на цифровом коде, ибо язык математики универсален и понятен любому мыслящему существу. Ольга легко разбила его доводы, предложив на память воспроизвести цифры на кириллице. Сама она видела решение исключительно в пиктографии, подтверждением чему служило очевидное сходство в восприятии образов. Смирнов её высмеял, посоветовал не впадать в детство и всерьёз рассмотреть вариант с электронным носителем, который, кстати говоря, сразу решал вопрос немалого объёма передаваемых данных. Тут уже не выдержал Решетников и при поддержке Юры пригрозил завтра же принести техническое задание на лазерном диске. Или на дискете. Или вообще на виниле.

– Куда ты его вставлять будешь, этот свой носитель, подумал? – не без ехидства поинтересовался он, а Юра добил, напомнив про совместимость файловых систем, дескрипторы шифрования и разъёмы.

– Ладно, ладно, – признал своё поражение Смирнов, усаживаясь и отдуваясь, – так что теперь? Переписываться будем? В лучших, так сказать, традициях эпистолярного жанра?

– Заметь, – Решетников сел рядом, – нам тоже не инфокристалл прилетел. Так что будем рисовать.

– Зачем сразу рисовать? – удивился Федя, – Инженерную графику никто не отменял. Геометрическое и проекционное черчение нам в помощь. А что? Прямая она и на другом конце галактики прямая.

– Ты только Лобачевскому об этом не говори, – поддел его Юрий, – и Эйнштейну.

– Знаете, – произнесла Ольга, оторвавшись от созерцания голографической проекции артефакта, – кажется, мы забыли поздороваться.

– Здоровались, вроде, – буркнул Смирнов и вопросительно глянул на Решетникова, – я же не сразу орать начал?

– Я не об этом, – продолжила девушка и указала на вращающееся в воздухе изображение, – знаете, что это на самом деле? Присмотритесь внимательнее. Видите, как он похож на витрувианского человека? Это равносильно тому, как если бы нам помахали рукой.

– Или руками, – подхватил Юра, вставая и подходя к Ольге.

А ведь она права, подумал Решетников, очень может статься, что права. Витрувианский человек, говоришь? Пожалуй, что-то в этом есть. Гармония, значит, поверенная алгеброй.

– Женя, – он повернулся к Смирнову, – на твой взгляд, какова вероятность успешного повторения эксперимента?

Тот выпучил глаза.

– Сейчас? Без точных координат? С ума сошли?

– Синхронизацию провести условия позволяют. С калибровкой сложно, да, но невозможно, – парировал Решетников, – так как?

– Ну, – насупился Смирнов, тем не менее, быстро прикидывая что-то в уме, – за процентов шестьдесят, пожалуй, поручусь. Семьдесят-восемьдесят – как повезёт. Стопроцентной гарантии не дам. Но я категорически…

– В таком случае рискнём, – Решетников удовлетворённо кивнул и скомандовал, – всем занять места. Приготовиться к синхронизации и калибровке. Зайцев, принтер заправлен? Напечатай нам изображение витрувианского человека. И логотип «Заслона» поставь. Не люблю анонимки.

Аулла

– Обрекаю тебя, Аулла, на отлучение от племени на четыре дня и ночи и отрекаюсь от тебя, Аулла, на четыре дня и ночи. Духи свидетели мои и воля их произнесена устами моими, – торжественно и надрывно провозгласил Слышащий, опустил воздетые к небесам руки и с силой впечатал заострённый конец посоха во влажную землю.

Аулла стоял, понурив голову и пряча глаза. Где-то там, совсем рядом, среди притихших соплеменников была она, Эона. Ему становилось невыносимо больно от одной только мысли о том, что она видит его сейчас таким. Униженным, раздавленным, отречённым.

Он понимал, что сам виноват в случившемся. Слишком рано потерял осторожность, слишком быстро уверился в собственной избранности. Всё было слишком. За это и поплатился.

Небесное колесо как раз закатилось за далёкие, похожие на уснувшего ноголапа горы. Вымотавшиеся за день, разморённые жарой соплеменники разбрелись по хижинам и домам, а Аулла снова стоял перед Даром, тяжело дыша и то и дело воровато оглядываясь по сторонам. Окружающий мир был тих и спокоен. В жгутиковом перелеске, что, как стеной, отсекал бывшее пастбище от общины, тоненько попискивали недавно вылупившиеся птенцы; вдалеке, там, откуда много дождей назад пришли предки Ауллы, лениво громыхали трещотки заоблачных великанов. Нашёптывали свои заунывные песни крылья ветров, и даже сам Дар показался сейчас Аулле притихшим и умиротворённым, ожидающим.

Сзади негромко хрустнуло и зачавкало, удаляясь. Аулла резко обернулся, до боли в глазах всматриваясь в полутона сгущающихся сумерек, однако так ничего и не смог разглядеть. Крупных хищников в их небольшой, спрятанной в лабиринте старых, давно уставших гор не было. А чужакам требовалось сначала отыскать сюда дорогу, что было ой как непросто, так что выждав немного и не заметив больше ничего подозрительного, Аулла успокоился, поклонился Духам и уже привычно цепко ухватился за твёрдую и гладкую, с небольшими выступами и выемками поверхность ближайшего обода.

Он там был! Аулла чуть не задохнулся от волнения. Подцепил пальцами плоское и гладкое, слегка уколовшее руку, вытащил и, прижимая к груди очередное послание, принялся спускаться.

Дрожа от нетерпения и переполняющих чувств, спрыгнул, опустился на колени и принялся бережно разворачивать диковинный, ранее никогда Аулле не встречавшийся гибкий и упругий, сложенный в четыре раза материал. Сумерки сгустились уже почти до полной непроницаемости, Очи Неба прятались за густыми тускло подсвечиваемыми изнутри облаками, и Аулле приходилось изо всех сил напрягать зрение, чтобы хоть что–то разглядеть. Но даже в темноте ему удалось разобрать очертания фигуры, так похожей на его собственный рисунок и что-то ещё – плохо различимое, но тревожащее.

Аулла прерывисто вздохнул, чувствуя, как в душе зашевелилось холодное и скользкое предчувствие надвигающейся беды.

– Встань.

Скрипучий голос с навсегда въевшейся повелительностью в каждой нотке прозвучал так неожиданно, что Аулла вздрогнул всем телом и инстинктивно прижал к себе послание.

– Встань, – повторил голос громче и требовательнее.

Очень медленно, уже понимая, кого сейчас увидит, Аулла поднял голову.

Перед ним стояли четверо. И без того болезненно худой и прямой, как его посох, Слышащий рядом с коренастым плотным старостой выглядел ещё выше и солиднее. За их спинами переминались с ноги на ногу в ожидании указаний двое из молодняка – приятели и соседи по Мужскому дому.

Слышащий качнул головой, и староста тяжело, словно нехотя, сделал два шага вперёд, вытянул из негнущихся пальцев лист и, не глядя на Ауллу, чуть слышно с горечью бросил через плечо:

– Эона мне про тебя все уши прожужжала. Место для хижины присмотрела. Эх, ты…

И Аулла впервые в жизни представил, как здорово было бы сейчас умереть.

Впрочем, для соплеменников он умер. Умер ровно на четыре дня и четыре ночи. Изгонять из общины его, разумеется, не собирались. Это грозило смертью настоящей. Но и оставить безнаказанным поступок Ауллы, посмевшего преступить слово Слышащего, было нельзя. Его и не оставили. Аулла исчез для всех.

Ему больше не было места в Мужском доме, никто под страхом отлучения не имел права преломить с ним лепёшку, дать напиться, разделить ежедневные хлопоты, обменяться парой слов или просто встретиться взглядом. Соплеменники, с которыми он прожил бок о бок, деля радости и горести, всю свою недолгую пока жизнь, теперь при виде Ауллы менялись в лице и стыдливо отворачивались, страшась то ли гнева Духов, то ли собственного малодушия.

Ещё дня два назад это подкосило, а может быть, и сломило бы Ауллу.

Теперь же его мучило совсем другое.

Он единственный знал, что общине грозит опасность. Он единственный понимал неотвратимость надвигающейся беды. И он был единственным, кого ещё несколько дней никто не станет слушать.

Пробродив первый день отлучения невидимой тенью, Аулла с тяжёлым сердцем покинул пределы общины, на скорую руку соорудил себе крохотный кособокий шалаш на краю жгутиковых зарослей и принялся думать.

Ночь он провёл без сна. Ворочался с боку на бок, сжимался в клубок, силясь утихомирить урчащий с голодухи живот, и несколько раз вскакивал, судорожно и заполошно от пугающе правдоподобных видений, в которых в один морок сливались пылающие хижины, крики ужаса и боли и убийственное осознание собственной беспомощности.

Небесное Колесо ещё только подумывало, выкатываться ли ему из-за плоских гор, когда Аулла, почти не державшийся на ногах, крадучись подобрался к хижине Слышащего. Его заметно потряхивало от усталости, утренней прохлады и собственной дерзости, в горле першило, в глаза будто насыпали песка, но отступать он не собирался и внутренне был готов к любому исходу – от насмешек и ругани, до настоящего изгнания.

Перед старой, линялой занавесью, прикрывавшей вход, Аулла замешкался, против воли прислушиваясь. Внутри было тихо. Ни сопения, ни храпа, ни бессвязного бормотания, что частенько доносились из хижины Слышащего. Аулла глубоко вздохнул, больно сглотнул пересохшим горлом и, отодвинув занавесь, решительно шагнул в остро пахнущий пряным дымом, сухими травами и старостью полумрак.

– Пришёл, всё же.

Аулла вздрогнул и замер. Мысли и слова, с таким трудом и тщанием подобранные, мигом вылетели из головы.

– Садись, раз пришёл, – хриплым, совсем не знакомым голосом проговорил Слышащий, – а я всё думал, хватит у тебя смелости или нет? Со старостой вот поспорили. Он мне теперь полтуши молодого ноголапа должен.

Старик сипло засмеялся, закашлялся и принялся тяжело подниматься с лежанки, усаживаясь.

Ноги почти не слушались, и Аулла с видимым облегчением опустился на устланный сухими листьями пол. Оттуда, снизу, даже сидящий и сгорбленный, старик всё равно выглядел внушительно. Из густой тени над лежанкой вынырнуло изрезанное неровными морщинами лицо, приблизилось почти вплотную. Ауллу изучающее буравили выцветшие почти до полной черноты внимательные глаза, словно намереваясь заглянуть за оболочку, прямо в самую душу.

Видимо разглядев искомое, Слышащий откинулся к стене, спросил устало:

– Знаешь, как меня зовут?

Аулла поначалу не понял – Слышащий, конечно, – но поразмыслив, отрицательно помотал головой.

Он не знал. Никто в общине не знал.

Старик был таким древним, что, казалось так и родился Слышащим, и иного имени у него не было и быть не могло.

Аулла помнил, как давным-давно, ещё не ушедшие к Духам родители рассказывали ему и другим малькам, что старик был первым, родившимся в их долине после переселения. И единственным из того поколения живущим.

– Скажи мне, Аулла, – снова заговорил старик, – в чём предназначение Слышащего?

Аулла растерялся. Это был странный вопрос. Неправильный вопрос. В чём предназначение воды? Небесного Колеса? Продолжения рода?

Но старик ждал, и Аулла ответил:

– В том, чтобы слышать волю Духов и передавать её остальным. Чтобы жить по воле…

– Нет, – резко, почти грубо перебил его старик, – нет!

Он надсадно вздохнул, с трудом поднялся, опираясь на посох. Хромая больше обычного добрёл до кадки с водой.

– Предназначение Слышащего в том, чтобы защищать своё племя, свою общину. Оберегать, предупреждать об опасности, отводить беду. А Духи, – уголки его рта чуть дрогнули, – думаешь, Духи разговаривают со мной так же, как я сейчас с тобой? Кхе. Скажи, Аулла, как часто ты беседуешь с ноголапами? И понимают ли ноголапы то, что ты им говоришь?

– Но ведь мы другие! – возмутился Аулла, – Мы не животные. Мы…

Старик только махнул рукой.

– Я не знаю, кто мы для Духов, – сказал он, – всю жизнь с того дня, как стал Слышащим, я старался верно толковать их знаки. И смею надеяться, мне это удавалось. Почти всегда удавалось. Запомни, – он вытянул длинный кривой палец, чуть не ткнув им Аулле в лицо, – отводить беду. Вот наше главное и единственное предназначение. Ты ведь тоже её чувствуешь? Я прав?

Аулла старательно закивал и открыл было рот, чтобы поведать, наконец, всё, зачем шёл сюда, но старик снова остановил его.

– Не спеши, время ещё есть. Там, возле кадки, половина лепёшки и кусок мяса. Поешь и поспи. Я вернусь со старостой. Тогда и поговорим.