скачать книгу бесплатно
– Нет «чего»! – рявкнул вдруг Ильюхин.
Потемкин вздрогнул, схватил переполненную окурками пепельницу и побежал ее вытряхивать почему-то на улицу. Виталий Петрович между тем скомандовал Уринсону:
– Открой-ка сейф!
– Мой?
– Так… приплыли. А чей еще, муж художницы?! Борис быстро открыл свой сейф.
– Так, четвертое снизу дело – мне!
Уринсон выкинул папку, и полковник раскрыл оперативно-поисковое дело по факту разбойного нападения на гражданку Корзун Н. Я.
В нехорошей тишине зловеще шелестели страницы.
– Ага… Гражданка Корзун… сняли полупальто, серьги… Помнишь?
– Само собой, – бормотнул Уринсон. Ильюхин кивнул:
– Я не спрашиваю тебя, почему так мало бумаг… Я сам знаю – почему. Я даже не говорю, что все бумаги, которые есть, – липа. Нет проблем! Расскажи-ка ты мне, касатик, приметы похищенного. Весь список назубок!
Борис округлил глаза:
– Откуда же я все приметы…
– Конечно! Откуда приметы! Завтра на рынке кто-нибудь продавать ее серьги будет, а откуда же приметы у твоей агентуры?! А?! Когда в отпуск идешь, депрессия?!
– Че-через п-пять дней, товарищ полковник… Мы же с женой на ее выставку в Варшаве собирались…
– Это хорошо, что на выставку, – потер ладони Виталий Петрович, и вправду будто обрадовавшийся. – Значит, билеты уже купили?
– Так точно! – в ужасе пискнул Уринсон.
– Чтобы кончилась депрессия и началась жизнь – свой билет завтра сдашь к фене с едреней! Вечером сегодня разосрешься по этому поводу с женой-художницей! Меня можешь козлом назвать раз двадцать, но не более! Смотри – проверю! Диван у вас в кабинете есть? Ну вот и славно! Значит, перетопчешься, ежели она тебя выгонит! Чай не на полу, как мы – лет двадцать назад. Раздобудешь подножного корма, непоследним человеком станешь! Глядишь – и депрессии нет, и жить охота! Не слышу?!
– Будет исполнено! – вытянулся еще больше по стойке смирно опер, хотя дальше, казалось бы, уже было некуда.
– Конечно, будет! – рыкнул Ильюхин. – Еще бы не было! А как раскроешь разбой – ко мне с рапортом на отпуск. И – в костюмчике к жене на выставку. А там – эстеты и эстетки смачные… Красота! Кстати, гражданка Корзун может быть родственницей солдата Корзуна, героя Родины, чьим именем в нашем городе названа целая улица. Сечешь? Так что – повнимательнее. Ну что, пошел я? Ткачевский, найдешь мне машину? И вообще, милые мои, у меня от вас дырка в носке проделалась!
Последнюю фразу, разумеется, никто не понял. А Виталий Петрович, отбывая в главк, с удовлетворением отметил, что мешавший ему в ботинке шов куда-то подевался сам по себе…
Добравшись до своего кабинета, Ильюхин дал в сводку раскрытие убийства на Суворовском, вписав в нее Ткачевского и Уринсона с Потемкиным. Себя вписывать не стал. На основании этой сводки позже можно будет сделать приказ о поощрении оперов. Виталий Петрович вспомнил молодых офицеров и улыбнулся: когда он был молодым, его драли еще нещаднее. Впрочем, тогда и время было другое.
Хорошее настроение Ильюхин сумел сохранить недолго. Ему снова вспомнилась утренняя история с топорной попыткой «разработки» Юнгерова. Полковник нервно закусил губу: «Так все же сказать Крылову? Или…»
Так и не приняв окончательного решения, Ильюхин пошел искать Петра Андреевича. Кабинет Крылова был пуст, и Виталий Петрович после недолгих поисков обнаружил коллегу у «убойщиков». Это слегка удивило Ильюхина, потому что в принципе «убойщиков» курировал он, так же как Крылов – «разбойников». И, несмотря на то что такое разделение сфер ответственности никем не формализовывалось, залезать на чужую «территорию» было не очень принято… Разумеется, вслух Виталий Петрович ничего не высказал. Он просто наблюдал, как запаленный Крылов нервно прохаживался по кабинету, где работали два опера. Между ними в вальяжной позе сидел задержанный. Опера неуклюже пытались продолжить беседу в присутствии начальства. Подозреваемый в убийстве ублюдок ухмылялся. Не обращая внимания на вошедшего Ильюхина, Крылов вдруг подскочил к задержанному и резко схватил его сзади за волосы:
– Ну, сука, что самое главное на этапе?! А?! Главное, опарыш, это уметь часами сидеть на корточках! Сука! Я лично прослежу, чтобы тебя, гниду, к морю Лаптевых услали! Лично!
Крылов коротко глянул на одного из оперов и резко скомандовал:
– Фото девчонки!
Незаметно материализовавшийся в кабинете начальник отдела умудрился откуда-то проворно выхватить фотографию убитой неделю назад девушки. На снимке была изображена распоротая и разорванная надвое грудная клетка. Петр Андреевич сначала смачно прилепил фотографию на лицо задержанному – чтоб глазами в самое распоротое нутро, – а потом начал засовывать снимок в рот подозреваемому, завизжавшему в голос, когда у него треснула губа.
– Узнаешь, мразь? Да?! Да?!! Лично отъебу! Это моей соседки дочка!! Да?!!
Подозреваемый мелко затрясся и закивал. Крылов понял, что сломал его, и спросил уже чуть спокойнее:
– Сейчас все-все расскажешь оперу. Да?
– Д-да-а…
– Падаль, может, будешь жить…
С дистанции в два сантиметра Петр Андреевич плюнул в лицо подозреваемому и при этом сам немного замарался. Крылов достал платок, утерся и вышел из кабинета, нервно закуривая.
В коридоре его поджидал уже закуривший Ильюхин. Виталий Петрович видал всякое, но эта сцена его не то чтобы шокировала, скорее неприятно удивила. Очень неприятно.
– Что, Петр Андреевич, действительно соседкина дочка? – негромко спросил Ильюхин, сам, конечно, не веривший в положительный ответ, но все же уцепившийся за возможность «личного момента», объяснявшего такую повышенную эмоциональность поведения Крылова.
Петр Андреевич резко вскинул глаза на коллегу:
– А? Нет, конечно… Достало просто смотреть, как они с ним чикаются. Не опера, а понятые… полублатные… и этот… Тоже мне – убивец. На Руси скоро ни одного правильного кандальника не останется, одни опарыши… А с ним сю-сю-сю… Разваливать его до жопы надо, он гнилой весь! Раз-ва-ли-вать! Быстро и красиво!
– Ну да, – все еще пытаясь свести собеседника на улыбку, мягко сказал Ильюхин. – Как в любимом «разбойном» отделе?
– А чем тебе мои хлопцы из «разбойного» не нравятся? – вызывающе дернул подбородком Крылов и, не дожидаясь ответа, удалился, словно каменный гость.
Ошарашенный Ильюхин долго смотрел ему вслед. Неуверенное желание поговорить с Петром Андреевичем о Юнгерове уверенно улетучилось. Виталий Петрович припомнил вдруг разом шепотки, давно уже ходившие по главку, о специфических методах работы Крылова и его команды. Раньше Ильюхин резко обрывал такие шепотки, а сейчас вдруг вспомнил их сам и подумал: «Крылов и его команда… Он ведь совсем недавно перевелся, а у него, действительно, команда…»
Полковник ссутулился и побрел к себе в кабинет. Настроение упало напрочь, хотя ничего принципиально нового для себя Виталий Петрович не увидел. Но, как говорится, одно дело догадываться, что жена изменяет, и совсем другое – видеть, каким именно образом. Ильюхин как-то вдруг разом прозрел, понял внутреннюю суть Петра Андреевича: «Крылов сам блатной, только он все силы кладет на явную нечисть. Но кладет он эти силы не для того, чтобы ее не было возле людей, а чтобы она, нечисть эта, не позорила честных жуликов! Вот дошло, так дошло… Ну да, конечно же! А я все не мог понять, что мне крыловские манеры по сути своей напоминают! Самого знакомого – и не признал. Потому что считал это невозможным изначально. А Крылов – он словно вырос в лагере! Психологи сказали бы – система пап и мам…»
Из кабинета в коридор выскочил сияющий опер и натолкнулся на дотягивавшего сигарету у урны Ильюхина:
– Все рассказывает, упырина, даже почему грудную клетку вскрыл! Это же кем надо быть, чтоб за полминуты расколоть такого?
– Крыловым, – хмуро буркнул Виталий Петрович и направился к своему кабинету. Он не хотел показывать оперу своего раздражения. Хотел, чтобы раздражение улеглось сначала, а потом бы он уже спокойно поговорил с операми-«убойщиками» за жизнь и за «особые методы-с» Петра Андреевича. Ильюхин понимал, что разговаривать надо, но при этом понимал и необходимость тщательно продумать такой разговор, чтобы он не выглядел проявлением какой-то начальственной ревности. Ведь стремительные «кавалерийские наскоки» Крылова импонировали в первую очередь как раз молодым. В молодости всегда хочется быстрого и убедительного результата. Крылов такие результаты и давал, постепенно превращаясь в легенду. А легенду не уважают, легенду поднимают как знамя, на котором не замечают ни грязи, ни прорех… Да и к тому же – ведь в данном, например, случае – Крылов действительно надрывался за объективное добро…
…Уже совсем к позднему вечеру Виталий Петрович наконец успокоился и полистал показания расколотого Крыловым задержанного: «…затем я туристическим топориком вскрыл грудную клетку незнакомой мне девушки, а затем разломил ее грудную клетку и вывернул…» Дело действительно было необычным.
«Интересно, – подумал Ильюхин, – что сделал бы Крылов с этим негодяем, если бы мог? Если бы абсолютно точно знал, что никак и ни в какой сфере от этого не пострадает? Прокусил бы ему сонную артерию и выпил всю кровь? А может, так и надо с такими мразями?.. Может, это правильно?» Многие вопросы, которые Ильюхин в тот вечер задавал сам себе, так и остались без ответа…
А следующий день был Днем милиции. Праздник 10 ноября в России отмечается шумно и отчасти даже всенародно. И ведь действительно концерт, который показывают в этот день по телевизору, – очень интересный, как правило. Правда, многие сотрудники смотреть его уже не могут, потому что 10 ноября почти во всех подразделениях с самого утра – бесконечные движения, звонки, улыбки и рукопожатия. Все добрые и веселые. С обеда уже начинается «по чуть-чуть». К вечеру – сабантуйчики, сдвинутые столы в кабинетах или заказанные залы в кафешках. А как же иначе? Праздник же…
И так случилось в тот раз, что в конце всех этих приятных движений Ильюхин и Крылов очутились за одним столом, притом – рядом друг с другом. Полковники к такой «рассадке» не стремились, но и не сопротивлялись этому. Просто так вышло.
Пошли тосты – некоторые были даже игривыми и оригинальными. Начались беззлобные товарищеские поддевки и россказни баек. Было тепло, шумно и хорошо. Пел какой-то ансамбль, сотрудники танцевали – и правильно делали.
Ильюхину все время казалось, что Крылов хочет что-то сказать ему, не то чтобы извиниться за вчерашнее (да и за что извиняться?), но… Поэтому он совершенно не удивился, когда Петр Андреевич тихо прошептал:
– Слушай, Виталий Петрович, давай заедем в спокойное место – по рюмке… А? Ты ведь, наверное, тоже подустал?
Ильюхин не колебался:
– Петр Андреевич, а я согласен.
На служебной машине Ильюхина они быстро домчали до гранд-отеля «Европа», где давали хороший кофе, а официантки беззвучно парили между столиками. За рулем, естественно, был Паша Юртаев, который в этот день специально и с вызовом нарушал все правила, какие только мог нарушить. Ильюхин на его художества не отреагировал даже словом.
Крылов это оценил. Надо сказать, что за все время совместной службы Петр Андреевич впервые ехал на машине Виталия Петровича…
Они присели за столик в уголке огромного зала, именуемого «Мезонином», – только успели развалиться в креслах, как неподалеку уже примостился Рахимов, которого иногда называли тенью Крылова. Капитан Рахимов при Крылове выполнял функции то ли адъютанта, то ли офицера для специальных поручений. Видимо, он сопровождал машину Ильюхина. Ну да, конечно, ведь потом он повезет Крылова куда-нибудь еще. У Рахимова было умное восточное лицо, Ильюхин бы инстинктивно не стал доверять человеку с таким лицом. Оно было таким… Вот если бы кто-то сказал про человека с таким лицом, что он умеет метать нож, то все поверили бы. А Рахимов, может, и умел. Но его не спрашивали. А сам он о себе говорил чрезвычайно мало…
Полковники за общим праздничным столом выпили совсем немного, начальству ведь нельзя лакать при всех, а потому были они почти трезвыми и чуть собранными. Воздух над столиком загустел. Первым начал Крылов, не дождавшись даже, когда принесут кофе и водку:
– Ты мне ровня. Я это уважительно, ты знаешь. Выяснять отношения не из-за чего. В дружбу я не набиваюсь – не так заточен. Посему – поговорим?
– Поговорим, Петр Андреевич.
– И тебе это тоже надо? – специально подчеркнул «тебе» Крылов.
– И мне это тоже надо, – спокойно ответил Ильюхин.
Они напоминали двух рыцарей, поднявших забрала. В этот момент официантка принесла водку, кофе и какие-то маленькие бутербродики. Полковники чокнулись рюмками, но тост произносить не стали. Крылов проглотил водку легко, словно воду, и не стал ни закусывать, ни запивать:
– Так вот!
Это «так вот» полковник произнес так, будто скомандовал: «От винта!» Ильюхин еле сдержал улыбку – абсолютно сейчас неуместную. Крылов покосился на коллегу и продолжил:
– Ни разу ты мне и моим людям не ставил палки в колеса. Не вмешивался, даже когда мы перегибали палку – если иной возможности не было. Я все это вижу. Я не кланяюсь, но готов протянуть руку и в трудную минуту, и просто так. Но я чую своей лагерной чуйкой, что ты не хочешь быть со мной вместе. И своим любимчикам (в хорошем смысле этого слова) тихонько и тактично советуешь не сближаться, а… максимум – следовать параллельным курсом… Может, я не совсем те слова нахожу, но… Но ты понял, что я хочу сказать?
– Понял, Петр.
Крылов крякнул и разлил водку уже не в рюмки, а в стаканы, поставленные для минеральной воды, потом поднял свою посудину и глянул на Ильюхина в упор:
– Ты – мужик. Так ответь мне прямо, и пусть мне будет неприятно – но если я увижу свою неправоту, то искренне извинюсь. Будем.
Они выпили, одновременно закурили, а потом Виталий Петрович усмехнулся жестко и негромко начал говорить:
– Извиняться лично передо мной тебе не за что. А про остальное… Что ж, я постараюсь тебе ответить честно. Ты появился у нас недавно, но не случайно. И ты достойно занял свое место. Трудом! Подчеркиваю это. Сколько ты мразей задавил – я знаю. У тебя талант, нюх. И они тебя чуют – как бандерлоги удава. Но вот что меня внутри царапает: в тебя намертво въелись вышки, запретки, вертухаи и шмоны. Твое самосознание – очень национально-таежное. Ты играешь по правилам чуть ли не пятидесятых годов. Ты редкий и талантливый (я не льщу) представитель лагерной цивилизации. Ты охранник, точнее – охранитель этих моральных лагерных ценностей. А если надо будет, то не только охранник, но и палач. И ты считаешь, что у тебя есть на это моральное право, поскольку предан «делу Ленина – Сталина» и даже готов умереть за него. Понимаешь, о чем я? Разумеется, дедушка Ленин и папа Сталин здесь ни при чем, я не об их идейках, а об их механизмах. Понимаешь?
Крылов медленно кивнул, темнея лицом, и Ильюхин продолжил, незаметно для самого себя чуть повысив голос:
– Ты – хозяйский. Но каждому хозяину[29 - Хозяевами называют начальников колоний и начальников тюрем.] необходим Хозяин. Ужас хозяина – от ночной бессонницы, а бессонница – от боязни проспать звонок Самого! Так ведь страна жила? Я ничего не преувеличиваю? Ты любишь строй. Тот, который шеренгами шагает в будущее. Нет коммунизма на горизонте? Нет проблем – ты перестроился и все силы вложил в уничтожение упырей, которые мешают скорейшему наступлению светлого капиталистического завтра. При этом жулье для тебя – социально близкие, а те, кто на детей члены поднимают, – социально далекие. Их ты не считаешь за людей. Как троцкистов-утопистов[30 - Выражение из лагерной жизни 30–40-х годов, когда администрация исправительных учреждений считала уголовников более социально близкими, чем политических, которых презрительно называли троцкистами-утопистами.]. У них можно отбирать последнюю пайку, их можно стрелять без суда… Ты всех «клиентов» делишь на «своих» (это для тебя «народ») и «чужих», то есть «врагов народа». Ты вообще всех так делишь. Вот ты поэтому и во мне сомневаешься. Потому что по твоей системе координат я – не свой. А не свой – значит, чужой? Но «врагом народа» ты меня назвать боишься, не хочешь ошибиться. Ты ведь не интриган, тебе нужны факты… А я просто не люблю то время. Я не хочу идти строем из одного лагеря в другой. Я легавая собака, а ты – овчарка конвойная. Нам потому и неуютно вместе, что замашки у нас разные. При этом в сыске я больше тебя знаю и понимаю. И всегда готов тебе помочь в деле. Знаю, что и ты готов броситься на выручку. Но… Мы все равно – разные. В тебе больше агрессивности, чем смелости. Для тебя любимая команда – ФАС!! Но ты не примитивен, поэтому не дай бог, ежели команду эту отдадут некорректно. Никому не советовал бы. Даже…
Ильюхин вдруг запнулся, и Крылов, усмехнувшись, спокойно досказал за собеседника:
– Юнгерову, очевидно?
Виталий Петрович залпом опрокинул в себя остывший уже кофе:
– Да!
Крылов засмеялся:
– А я наших отношений и перед журналистами скрывать не собираюсь!
– Я знаю. – Ильюхин аккуратно поставил пустую чашечку на блюдечко. – Еще пару слов, если у тебя терпение осталось… Я для тебя – легавая глупая…
– Минутку! – вскинулся было Петр Андреевич, но Ильюхин жестом остановил его:
– Не перебивай! Легавая глупая, так как, по-твоему, меня плохо кормят. А ты привык есть тушенку, но с руки. Ты государю и 100 процентов, и 150 на-гора выдашь, но только в том случае, если тебе позволят жить не на зарплату. По твоему мировоззрению тем, кто первыми врывается в окопы, должно быть позволено (негласно, но официально) мародерствовать… Ладно…
Виталий Петрович умолк, закуривая очередную сигарету, и Крылов, воспользовавшись паузой, спросил с улыбкой:
– Все?
– Нет, не все! Ты на говор свой когда-нибудь обращал внимание? На то, как твои же к тебе обращаются? «Трщ плковнк, рщи-те обртится!» У них даже какое-то придыхание особенное выработалось, как у самураев… Внешне, конечно, все выглядит очень даже по уставу… Но менты, которые полицейские, так не разговаривают, не говорят так! У тебя не коллектив, не команда, у тебя – стая. Стая с блистательными показателями. Из-за них мало кто может что-то хрюкнуть против. Я – могу, но… не очень хочу. И не из-за Его Величества Показателя, а потому что вижу труд дикий. Не было бы его…
– И что бы было? – хмыкнул Петр Андреевич.
– Ничего… хорошего! Петр, у вас вошло в привычку мордовать наркоманов, так как вы считаете их примкнувшими к «врагам народа». А мразей вы вообще пытаете… На совещаниях ты иронизируешь и гнобишь оперов, которые, по твоему мнению, впустую тратят время на разработки и скрупулезное собирание доказательств. Ты им прилепил обидное прозвище «интеллигенция». Иногда мне кажется, будь у тебя такая возможность, ты бы и их – именем оперативно-розыскной деятельности… Вашей стаи стали опасаться свои же, а ты это видишь, и тебе это нравится… Пока все. Полковник Ильюхин доклад закончил!
Последней фразой, пародирующей «заслушивания», Виталий Петрович попытался как-то смягчить резкость всего сказанного. Но Крылов на шутку не отреагировал. Он задумчиво смотрел куда-то в пространство, потом перевел взгляд на столик и обнаружил, что водка закончилась (сначала-то полковники, как «приличные», заказали всего двести граммов). Петр Андреевич шевельнул бровями, и Рахимов метнулся к барной стойке, цапнул прямо с нее бутылку, захватил пару фужеров и какой-то фрукт, приготовленный для другого столика. При этом Рахимов так подмигнул официантке, что она замахала руками:
– Пожалуйста, пожалуйста, берите-берите…
Ильюхин, наблюдая эту сцену, не удержался от вопроса:
– А Рахимов… зачем он?.. Он ведь не холуй? Он – маленький хозяин? Извини, если задел.
Крылов улыбнулся и покачал головой, дождался, пока Рахимов поставит водку на стол и отойдет. Петр Андреевич разлил по фужерам, полковники молча чокнулись и выпили. Крылов отер рот тыльной стороной ладони и внимательно посмотрел на Ильюхина:
– Нисколько ты меня не задел, Виталий. Ты прав, только мне эта правда немного под иным углом видится… А твой Паша Юртаев – он что, сильно от Рахимова отличается? Зачем ты сам себя обманываешь? Лжешь себе, а потом – остальным? Ты исповедуешь вегетарианство, а сам любишь мясо. Лю-юбишь! Ты не прочь посмотреть жесткое порно, но – пост уже не тот, должность, а потому – в коротких юбках не ходить! Для тебя высшая награда за службу – это служба, и ты не любишь все, что ей мешает! Ты точно так же не умеешь отдыхать, как и я… А ты когда-нибудь задумывался над тем, что мы будем делать, если с преступностью покончим? А?! К счастью, это невозможно… Что же касается тех, кого ты называешь мразями, а я именую мутантами, – да, они к преступности не имеют ни малейшего отношения. Да, и поэтому я считаю, что к ним неприменимы правила. Я своих учу их есть живьем. И готов отстаивать этот метод, как единственно верный. Помнишь того мутанта, который мальчика изнасиловал, а мальчику потом желудок вырезали? Да любой здоровый человек и в Мексике, и в Калмыкии согласится выпустить на волю сотню квартирных воров, если это поможет взять такую тварь. Так вот: этот мутант – сдох в тюряге. И я, чтоб ты знал, не только не помешал этому… И я сплю спокойно! А жулика, который его придушил в общей бане, моими стараниями этапировали в Зеленоград в самую сытную зону! И Юнгеров, между прочим (которому это все до фонаря), – вытащит его на условно-досрочное! И если хочешь знать, этим принесет пользу родине! Вот так! Да, если все это выслушать – по отдельности, – то, конечно: «Караул, хватайте их!» А если не по отдельности, а всё вместе оценить и переварить, то не хватать, а тайно награждать надо! Тайно, потому что всему народу такое нельзя говорить, но каждому здоровому человеку по отдельности – можно! И я знаю, что ответит мне этот самый здоровый человек. Это я тебе по поводу мразей, в отношении которых, как ты считаешь, должны соблюдаться правила. Ты, Виталий, не обращал внимания, что вокруг тебя собираются, только ты не обижайся, трусоватые? Не трусы, не предатели, не лентяи, вкалывающие и так далее, но – трусоватые. И жены у них – нагловатые. Хотя внешне они умнее и образованнее моих «преторианцев». Они раскрывают – и правильно делают. И огромные они молодцы, только вот почему-то их все время в организованную преступность тянет, мафию искать и изобличать, схемы сложные чертить. Все правильно – там, в мафии-то, там спокойнее. Спокойнее и чище. Все мафиози на «мерсах», на галстуках, прослушивай себе их неделями – ды-ды-ды… И журналисты интересуются, и депутаты нервничают… А в Павловске безо всякой мафии четыре изнасилования девочек было! Арестованного мутанта врачи каким-то там невменяемым признали, потому что у него папа-фабрикант! А мне – насрать, я его папу в упор не вижу, я вижу мам изнасилованных девочек. А мои им – дозанимаются, он признается повторно! А если закону и еще кому-то насрать на наше мнение, то нас – орда!! И нет врагов страшнее римлян! Наливай!
Ильюхин доразлил бутылку. Головы полковников сблизились, глаза смотрели в глаза, и официантки инстинктивно обходили их столик. Обоим не хотелось прекращать разговор. Такое бывает на Руси: сойдутся два человека и начнут разговор о Боге, душе и морали. Поговорят, поговорят, а потом либо на Черную речку стреляться едут, либо пьют люто, либо прямо за столом друг дружку режут.
– Петр, ты погоди, – шумно задышал после порции водки Ильюхин. – Ты же не будешь отрицать, что без соблюдения хоть каких-то правил – просто кранты! Это ж получается, что после нас, мол, хоть потоп!
Крылов резко засмеялся смехом, в котором веселости было мало:
– Ты сам-то много блюдешь? Ты тоже каждый день нарушаешь что-то плюс УК РФ. Но ты нарушаешь в одном, а я еще и в другом. У тебя получаются раки по три рубля, а у меня не раки, а звери – по пять![31 - Цитата из известной интермедии М. Жванецкого, исполнявшейся Карцевым и Ильченко.] И вся недолга! Ты говоришь, мне нужно, чтоб негласно разрешили мародерствовать? А с каких щей, с какого пардону сыщик должен жить на эти крохи, что государство дает?! Нет у нашего атамана золотого запасу – видим! Сами сидим на подножном корму и неплохо тявкаем! И заметь, диссидентством не занимаемся! Понимаем, что сложные времена… Да, я убежден, что в сильной стране, в державе одним из симптомов здоровья и крепости должен быть конкретный, чуть колеблющийся, но стабильный уровень профессиональной и рецидивной преступности. Стабильный и сильный своими внутренними законами профессиональный преступный мир возможен только в сильной стране! А кому нужна сильная Россия? А кому не нужна?! О-о-о, то-то… Мы профессионалы, и они – не подкачают! Можно свои законы установить, как на войне… Духу на это не хватает?! Боимся, как Запад отреагирует? А того, что мутанты изо всех щелей вылезают, – не боимся? А когда каждый лавочник под рюмочку про заказные убийства вопит, это как? А – никак. Про наших нищих семидесятилетних женщин пусть думают сопливые участковые! А все остальные – про мафию, которой нет! Вот это – нормально. Увешаться спецтехникой и еврокабинетами, взять в придачу лукошко трепа и – в поход на… А так как мафия очень хитра, изворотлива и вообще бессмертна, то спросите результат лет через двадцать! Глубокие разработки, в жопу мать!! Настолько глубокие, что пока мафия вынуждена сама доплачивать участковым, чтобы те хоть как-то старух защищали! И тебе самому все это хорошо известно! У нас в стране уровень правоохранения определяется возможностью отдать бедному украденное у него же! А твои «интеллигенты» иной раз говорят – заслушаться можно! Второй год выручку в таксопарке пересчитывают. Скоро реализация! Подрывают финансовые корни преступности – клоуны! Скоро договорятся до того, что надо идеологические корни подрубать, – ты оглянуться не успеешь, как вокруг одни замполиты окажутся, которые позабыли уже давным-давно, когда в последний раз лично жулика за шиворот брали. Как же – не их уровень! Да их скоро гаванская шпана обезоружит! У них, от греха, надо табельные стволы отобрать и выдать детские, с присосками…
Крылов сердито махнул рукой, а Ильюхин покачал головой – Петр Андреевич его не убедил, но ссориться и ругаться с ним почему-то расхотелось. Может быть, потому, что Виталий Петрович вдруг отчетливо понял всю бесполезность любых споров с Крыловым.
Полковники помолчали, отходя, потом поговорили на общие темы, посудачили немного о бабах, разулыбались и, внутренне разжавшись, запьянели. И вдруг, после хорошего анекдота, Ильюхин сам для себя неожиданно вернулся к тому, что не отпускало:
– Ну, Петр… Ну вот скажи мне: разве правильно в отношении мутантов планировать – ну пусть не убийства. Пусть ликвидации. А? Ведь ты и… Юнгеров – серьезные взрослые люди… Братцы, ну… неправильно это… неправильно.
