скачать книгу бесплатно
– Мои проблемы, – поблагодарил Виталий Петрович. – Если он тебе принесет рапорт на перевод – подпишешь?
– Легко.
Сам Штукин об этом разговоре, конечно, ничего не знал. Ильюхин ведь все сделал в свойственной ему манере, то есть с конца и начала одновременно: вник в суть конфликта, разрешил его и только потом выдернул к себе Валеру для разговора. Вообще-то Виталий Петрович даже, можно сказать, рисковал, прося за парня, которого совсем не знал. Но, видимо, заметил он в Штукине что-то живое, человеческое… пусть даже и проявившееся не совсем удачно.
…Валера, зайдя в кабинет Ильюхина и поздоровавшись по уставу, попытался прикрыть за собой дверь.
– Дверь была открыта, – остановил его Виталий Петрович.
– Извините… – смутился Штукин.
– Ничего, ничего. – Ильюхин выбрался из-за стола и начал в упор разглядывать парня: – А вот скажи мне, пожалуйста, товарищ лейтенант младший, во всей этой карусели ты сам-то себя считаешь правым или виноватым?
Валерий уже все свои страхи пережил, особо ни на что не надеялся и вообще не очень понимал, зачем его вызвал заместитель начальника уголовного розыска всего Санкт-Петербурга. Поэтому ответил он спокойно и не без чувства собственного достоинства:
– Товарищ полковник, любой мой короткий ответ будет плохим, неверным. Если я отвечу, что считаю себя правым, – значит, мне наплевать на товарища и учителя. Если скажу, что виноват, – значит, дебил, который непонятно почему забыл элементарные правила.
Ильюхин хмыкнул:
– Присядь.
Валера сел на один из стульев у стола. Виталий Петрович закурил, посмотрел на парня еще раз внимательно и сказал:
– Сейчас я расскажу тебе одну историю. Как ты на нее отреагируешь – так я и пойму, что ты на самом деле думаешь и как у тебя нутро устроено. Эта история не аналогична твоему фортелю, она глубже и взрослее. Слушай: когда я был еще школьником, то залез однажды к отцу в стол, вытащил коробку с его наградами и начал рассматривать. А тут он в комнату заходит и спрашивает: «А как ты думаешь, сын, за что вот этот вот орден Красной Звезды»? Я отвечаю, за подвиг, мол. Он усмехнулся так невесело и рассказал, за какой именно подвиг. В 1941 году он служил преподавателем на офицерских артиллерийских курсах. И вот его, других командиров и курсантов в срочном порядке бросили на фронт. Так было надо. Снарядов хватало, орудия тоже были, правда не ахти какие. А самым печальным обстоятельством был средний возраст курсантов – 18–19 лет и все необстрелянные. Ну да ладно, заняли позицию, окопались. А один капитан, начальник отца, и говорит: «Побегут!» Отец ему возражает: «Товарищ капитан, это же советские люди!» А капитан ему: «Эх, сынок… не в этом дело… Побегут они… А поэтому стреляй в трусов, не жалей, иначе всем нам в любом случае хана: либо от немцев, либо от нашего трибунала!» Через некоторое время немецкие гаубицы начали лупить из-за холмов. Немецкие танки еще даже и не показались, а курсанты уже: «Ма-амоч-ка!» – и врассыпную. Тогда капитан выхватил ТТ, и отец выхватил ТТ. Так они человек пять в спину и застрелили. Остальные вернулись к орудиям. Капитан орал: «Заряжай, суки!» И ходил с пистолетом между курсантами. Продержались они недолго – меньше суток. Но продержались. Так вот что я хочу спросить: о чем эта история и за что у моего отца был боевой орден?
Валерка задумался, ответил не сразу:
– Ну… я думаю, за то, что ваш отец и капитан спасли жизни своим подчиненным.
– Правильно. А сам рассказ-то о чем?
Штукин аж лоб сморщил, пытаясь правильно сформулировать:
– Ну… про то, что они… Как бы это…
Ильюхин усмехнулся:
– «Как бы это, ну про то…» Ты что, деревенский? Или из «калинарного техникума»? Ладно, молод ты еще. Это рассказ о жизни и смерти. Понял?
– Понял, – неуверенно кивнул Валера.
Виталий Петрович помахал рукой, разгоняя сигаретный дым, и, практически не изменив интонации и темпа, задал новый вопрос:
– Ну а раз понял, скажи: хочешь служить дальше?
– Да, – четко ответил Штукин, не раздумывая ни секунды. Именно тогда, наверное, и определилась его судьба. Потом он не раз вспоминал эту сцену… Ведь, несмотря на уверенный ответ, сомнения в душе Валеры были, и очень сильные сомнения… Да и смирился он уже почти с неизбежным увольнением. И «ментовской дух» не пропитал его еще до косточек, и не мог он сам себе сказать, что жить без службы не может, скорее даже наоборот, – Штукин уже прикидывал, куда попробует ткнуться, как будет пытаться по-новому выстраивать свою жизнь, но… Но было еще, конечно, страдающее самолюбие, очень не хотелось уходить псом побитым, и даже не уходить, а «вылетать», получив коленом под зад. Одно дело, когда сам решаешь уволиться и тебя все уговаривают, просят остаться, причитают: «На кого ж ты нас покидаешь!» И совсем другой коленкор, если тебе убедительно советуют: «Пшел вон отседа, и чтобы духу твоего здесь больше не было, урод». В молодости, как правило, уязвленное самолюбие перевешивает здоровый прагматизм…
Да, потом Штукин не раз и с очень сложными чувствами вспоминал, как дал Ильюхину положительный ответ, умудрившись не проявить ни тени сомнения или неуверенности. По крайней мере заместитель начальника уголовного розыска – матерый сыскной пес – ничего не почуял. Так бывает.
Может быть, Виталий Петрович углядел в Валерке какие-то черты себя молодого, может, ему лишь показалось, что углядел. Ильюхин услышал то, что хотел услышать, его симпатия к парню была искренней и бескорыстной, и потому на быстрый Валеркин ответ полковник кивнул – еле заметно, но удовлетворенно:
– В уголовном розыске будешь работать?
– Да, спасибо! Спасибо, товарищ полковник, я…
– Да погоди ты благодарить! – Довольный Ильюхин делано нахмурился и движением руки усадил обратно на стул пытавшегося было привскочить Штукина: – Экий ты быстрый! Вот станешь капитаном таким, как из моего рассказа, – и отблагодаришь. Работать пойдешь на «землю», в самые окопы… В 16-й отдел. Вот там и покажешь свою удаль… или глупость. И запомни: отвечать, ежели что, – не только тебе придется, но и мне. Спросить с меня, конечно, не спросят, но отвечать придется мне. Да, и еще запомни: сыск – не разведка. В смысле, все наоборот – ты все время на виду… Ну да скоро сам поймешь, чего трендеть.
– Спасибо, – снова кивнул Валера. – Я теперь…
– Погоди, – досадливо перебил его полковник. – Я еще не закончил. Ошибка, которую ты совершил, по счастью, оказалась обратимой. Будашкин жив и, Бог даст, даже инвалидом не будет. И это все меняет. Но ты – не победитель, которого не судят. Я и еще… некоторые мои товарищи… мы уверены, что твои мотивации были, в общем, здоровыми. Поэтому и вытаскиваем тебя. Вот и иди с миром и докажи Будашкину, что… Сам сформулируешь, что… Свободен… Рапорт на перевод подашь лично начальнику ОПУ.
– А он… подпишет? – спросил, вставая, Штукин и тут же понял, что сморозил глупость. Полковник молча, устало и иронично посмотрел на него, и Валера вытянулся:
– Разрешите идти, товарищ полковник?!
Виталий Петрович лишь рукой махнул, все так же молча.
На рапорте Штукина начальник ОПУ написал по-штабному грамотную резолюцию: «Согласен, при утверждении управлением кадров ГУВД и на усмотрение руководства УУР, согласно устной договоренности с замначальника УУР полковником Ильюхиным». Начальник разведки не хотел брать на себя ответственность за дальнейшую судьбу Валерия.
После не очень продолжительной бумажной волокиты Штукин, уже в новой должности, прибыл в шестнадцатый отдел. Там его встретили как родного. Заместитель начальника отдела по уголовному розыску сказал вновь прибывшему оперу:
– У тебя ужасная репутация, нам это нравится, но пока ты лучший по поведению среди нас. Так что – давай!
И Валерка – давал. Он старался. Сначала на него косились, как на диковинку, так как опушники все же нечасто в оперов переквалифицируются, потом привыкли. Рабочее место Штукину определил все тот же зам по розыску:
– Занимай вот этот стол у окна… Место это почетное, можно сказать, с историей. Много тут достойных людей трудилось. Некоторые даже легендами стали.
– Легендами?
Зам по розыску как-то странно вздохнул:
– Да… Был такой опер – Артур Тульский… Он как раз за этим столом и сидел… Не слыхал?
– Нет, – пожал плечами Штукин. – А что этот Тульский сделал легендарного?
Новый Валеркин начальник вздохнул еще раз, но ничего объяснять не стал:
– Потом как-нибудь, под настроение… Непедагогично пока тебе ту историю рассказывать. Ты же у нас – вроде как штрафник? Вот и исправляйся.
В отделе Штукин прижился быстро, хотя особо тесно ни с кем не сошелся. Он стал своим, но в то же время оставался чуть-чуть особенным – не замкнутым, но и не рубахой-парнем, душой компании. Валерка никогда не отказывал никому из оперов в помощи, но сам почти никогда ни о чем не просил. Было в нем что-то от волка-одиночки. Это свойство не отталкивало от него людей, но оно чувствовалось.
Поначалу на Штукина, как на молодого, свалили все дерьмо – самые муторные, скучные и безнадежные дела. Он не пикнул, никому не пожаловался и – пахал, пахал, пахал.
Ильюхин время от времени звонил заму по розыску и интересовался:
– Как штрафничок?
В ответ полковник слышал, что «крестник», как ни странно, радует, что он – смышленый, быстро «всасывает», что не робок и легко берет ответственность на себя.
С финансовыми проблемами Валерию стало справляться чуть легче – нет, розыск, конечно, тоже не золотое дно, но, в отличие от разведки, имея на плечах смышленую голову, подзаработать дополнительно на кое-каких темах можно было – особенно если не увлекаться чрезмерно распитием спиртных напитков с коллегами. А Штукин пить не очень любил – нет, не то чтобы всегда от стакана отказывался, компанию поддержать мог, но до поросячьего визга не нажирался. При этом про него сослуживцы никогда не говорили: «Не пьет – значит, стучит!» Не похож он совсем был на стукача. А то, что парень старается и вкалывает… Может быть, и стали бы за спиной Валеры поговаривать: «Выслуживается, карьеру делает!» – если бы не одно его достаточно быстро замеченное свойство. Несколько раз Штукин проявлял не смелость даже, а какую-то отчаянную, полуавантюрную… храбрость – не храбрость, рисковость какую-то, лихость непонятную, почти хулиганскую. Он один заходил в притоны, легко втирался в доверие к торговцам наркотиками и «закупался», легко звонил блатным от имени черт его знает кого и назначал встречи. Очень часто он, придумывая что-то на каждом шагу, оказывался на грани фола, но всякий раз как-то выкарабкивался. Он словно действительно что-то хотел доказать кому-то… или самому себе.
Однажды, когда он отработал в уголовном розыске уже больше года, Штукин в одиночку попытался задержать трех находившихся в розыске разбойников. Эта история могла кончиться для Валеры очень плачевно (так как после предупредительного выстрела в воздух у него переклинило пистолет), если бы не помощь случайно оказавшегося рядом студента юрфака, некоего Егора Якушева, который вмешался в драку. Злодеев удалось задержать, на «разбор полетов» в отдел приехал Ильюхин. Валера увидел полковника впервые после того памятного разговора. Виталий Петрович своего крестника, конечно, отчитал, но в глубине души был доволен его лихостью, что, конечно, не укрылось от мудрого и внимательного взгляда зама по розыску Виктора Ткачевского. Ткачевский был служакой опытным, понять он, может быть, и не понял всего до конца, но в кое-каких своих прежних выводах еще больше укрепился. С тех пор Штукину как любимцу (а может, не только любимцу, но и протеже) высокого начальства прощалось и разрешалось многое. Надо сказать, что Валера, конечно, это отношение прочувствовал, но никогда им не злоупотреблял и от скучных службистских обязанностей не отлынивал. Да он вообще ни от чего не отлынивал, поэтому и получил в итоге никем официально не продекларированное право на «вольную охоту», то есть право самому искать интересные, необычные темы. А молодые опера получали на это молчаливое согласие от начальства чрезвычайно редко.
Конечно, Штукину весьма помогал его опыт разведчика. Он старался работать нестандартно и как-то раз именно на «вольной охоте» дошел даже до того, что самостоятельно практически внедрился в уголовную среду… Впрочем, начальство его так никогда (к счастью) и не узнало об этой истории, уж больно она была… как бы это поприличнее выразиться… стремная, что ли. Совсем не для начальственных ушей.
Зато вот Денису Волкову, помощнику Юнгерова, эту драму в красках с диким гоготом расписал Крендель – тот самый, который ходил на налет к «графине» вместе с Егором Якушевым. И который сам в этой истории сыграл непоследнюю, прямо скажем, роль. А дело было так.
…Горе-налетчики Крендель и Сибиряк получили как-то раз набой на интересную квартиру, где собирались бывшие фарцовщики, превратившиеся просто в спекулянтов, но – с устойчивыми связями с иностранцами. Навел на эту хату «центровой» жулик и наркоман по прозвищу Патагония. Патагония был, в общем, человеком не злым, но со склонностью к кидалову, а потому часто тер с гоп-стоповцами. Естественно, в разговорах за кофе или пивом возникали темы. Вот так и в тот раз вышло. Патагония рассказывал про «вкусную» хату и даже руками всплескивал от возбуждения:
– Да я лично видел коробок пять с Палехом[64 - Палехские шкатулки.]. Как заходишь – за туалетом ниша. Это же… Короче – вы делаете, а я уже к вечеру – в Москве. Скину все это добро скупщикам на Арбате. Вы только посчитайте табаш! И главное, это ж совершенно «чистая» тема! Они сами-то кто? Мажоры бывшие, «псевдоамерика». Все на штатников настоящих хотели быть похожими. И что они мусорам скажут? «Отняли у нас злыдни этак под триста палехских шкатулок! У нас родни много, вот мы и накупили презентов…» Не заявят они, отвечаю, в натуре!
– В натуре – будет в прокуратуре, – сомневался Сибиряк (а заодно и сомнением своим понижал долю Патагонии за «набой»).
– Да ладно тебе! – загорелся азартный Крендель. – Делюга плевая. А что? Квартира – проходной двор, влетим туда без проблем. Мажорня, она нутром хлипкая, одним паром из ноздрей угомоним.
Сибиряк поскреб в затылке и отчаянно махнул рукой:
– Делаем! Нехай будет «псевдоамерика». По мне, так хоть «чучундрия». Но гляди, – он погрозил пальцем Патагонии, – шкатулок ежели не найдем, то…
– Отдадим в рабство в деревню под Лугу, – поддержал коллегу Крендель. – Там дед Фадей научит ложки вырезать да бересту плести. Вот там и заготовишь сувениров, а потом сам же их и будешь фирмачам толкать, чтобы с нами расплатиться.
Патагония клятвенно прижал руки к груди.
У Кренделя с Сибиряком на крайний случай в надежном месте были припрятаны обрез двенадцатого калибра да наган, а к нему полведра «маслят»[65 - Патроны.].
Но этот случай на крайний явно никак не тянул, поэтому на дело решили идти безоружными. Откладывать в долгий ящик не стали, и уже где-то через час после разговора с Патагонией Крендель поворачивал рычажок дореволюционного звонка в заветную квартиру. Сибиряк между тем по-хозяйски щупал косяки. Изъеденные временем доски уже еле держались на ржавых гвоздиках, и налетчик презрительно хмыкнул, сплюнув прямо на коврик перед дверью.
– Кто-о? – раздалось за дверью. Это короткое русское слово некто находившийся в квартире умудрился произнести с акцентом. Кстати, этот некто спрашивал явно не для того, чтобы получить ответ, потому что сразу же и распахнул дверь.
– А ты спрашиваешь, почему я всегда в глазок смотрю, прежде чем открыть, – сказал Крендель Сибиряку.
На пороге стоял мужчина характерной американской внешности. Мужчина вежливо улыбнулся и спросил еще раз:
– Кто-о?
– Дед Пихто! – представился ему Сибиряк, толкнул улыбчивого дядю двумя ладонями в грудь и вошел в квартиру.
– Хау ду ю ду? – поинтересовался у фирмача Крендель. Иностранец – а его звали мистером Литлвудом, он владел в Оттаве рыбным магазином – попытался что-то вякнуть. Крендель пнул его совсем слегка, но все равно уронил, и не только его. Мистер Литлвуд ударился о стенку прихожей, на которой висела копия известной картины «Партизаны обсуждают начало операции „Рельсовая война“». Репродукция наделась на мистера, и его сытое, пухленькое тельце сползло на пол, будучи уже обрамленным.
Сибиряк и Крендель состроили друг другу зверские рожи. Крендель наклонился к упавшему:
– Слышь, ты, фраер заморский! Будешь рыпаться – зашахую!
Мистер Литлвуд понял только интонацию и поднял руки вверх.
– Это Ка Джи Би?[66 - КГБ.] – с ужасом спросил он.
– Да нет же, – с некоторой досадой успокоил его Сибиряк. – Мы – бандиты!
Потом они с Кренделем разом влетели в комнату.
– Цоб-цобе!! – заорал устрашающе Крендель и поддал ногой журнальный столик, за которым сидели трое парней. Отдельные стоявшие на столике предметы долетели до потолка, а высота потолков в этой квартире составляла четыре метра двадцать сантиметров. Разлитая по четырем рюмкам лимонная водка пролилась на пол липким дождичком.
– На пол, суки! – гаркнул на хорошем драйве Сибиряк. – Лежать! Расфасую так, что в медсанбате не запломбируют! Рогами в пол!
Эти простые и ясные команды начали исполняться, но как-то медленно и неуверенно, без огонька.
Поэтому Крендель выдал одному из этой троицы (по виду – также американцу) мощный пендель, отшвырнувший жертву лбом в буфет. Буфет выдержал, а американец сполз на пол, перевернулся на спину и в полной прострации начал рассматривать лепнину на потолке.
Двое его собеседников легли на пол, правда, один при этом хмуро буркнул:
– Хотелось бы знать, чем прогневали?
– С какой целью интересуешься? – подскочил к нему Сибиряк, а Крендель гордо выпятил грудь:
– Это налет!
– Мы понимаем, – спокойно откликнулся парень – как-то даже слишком спокойно…
Квартиру Крендель и Сибиряк обшмонали быстро. Добычи было действительно много: шесть коробок с палехскими шкатулками, несколько упаковок военных натовских рубашек, блоки сигарет, видеокассеты и прочая спекулянтская дребедень. Друзья нашли также картонную упаковку с газовыми баллончиками, один из которых Крендель немедленно захотел опробовать на ком-то из лежавших на полу. Сибиряк еле успел остановить напарника, покрутив пальцем у виска:
– Ты че, рехнулся?! А мы? Мы же тоже надышимся!
– Действительно, – согласился Крендель и шагнул к двум лежащим рядком спекулянтам: – Эй, плесень! Гроши где?!
– А самородок с кулак размером не подойдет? – хмыкнул в ответ тот, кто до сих пор еще не проронил ни слова. За этот юмор он получил от Сибиряка ногой под ребра. Между тем Крендель шагнул к «отдыхавшему» у буфета фирмачу:
– Ну а ты чего притих, гость города трех революций? Обиделся, что ли? Ой, какой у тебя клифт козырный! Сымай! Днем шубки ваши – ночью наши!
Иностранец безропотно снял с себя понравившуюся налетчику куртку. Щеки фирмача вздрагивали, казалось, что он вот-вот расплачется. Крендель примерил пришедшуюся впору куртку и обратил внимание на странные гримасы заокеанского гостя:
– Ну до чего вы жадюги! Не жмись ты, у вас там этого говна – на каждом углу…
– Знаю, мать писала! – на чистом русском языке вдруг откликнулся «американец».
Крендель от неожиданности даже рот открыл:
– Так ты… Наш, что ли?
Двое русских спекулянтов оторвали головы от пола с неменьшим удивлением.
– Осей меня погоняют, – «фирмач», кряхтя, начал подниматься с пола. – Слыхали?
В то время это погоняло действительно гремело, в основном в кругах катранщиков и мошенников-гастролеров.
– Ося-Шура? – на всякий случай уточнил Крендель.
– А что, не похож? – Липовый иностранец раздраженно начал массировать себе затылок. Сибиряк шагнул к нему поближе и, всмотревшись в лицо, опознал: с этим гражданином вместе его несколько лет назад заметали с Галеры[67 - Галерея Гостиного Двора – в 80-х годах XX века культовое место фарцовщиков.] омоновцы. Сибиряк светски поприветствовал известного в блатных кругах товарища:
