скачать книгу бесплатно
– Соглашусь, Паша. Вот только чуйка мне подсказывает, что наши девки этого несчастного майора дожмут. И тогда…
– Что?
– И тогда я останусь без сытного, а главное – халявного обеда…
Я оказался прав. Уже не знаю как, но они уговорили майора. Это могли сделать только Эля и Пруденс. И то – только вдвоем и только с похмелья. Опять же, не последнюю роль сыграло эффектное преображение наших телебарышень. К первому выходу в сирийские поля Элеонора облачилась в шикарный белый брючный костюм и туфли на высоком каблуке. Под стать ей была и Пруденс – тоже в костюме, только бледно-голубом… В общем, майор выделил нашей и американской группе микроавтобус и назначил каждой по два офицера для охраны и сопровождения. И мы, на зависть Медвежонку, а с ним – и всем остальным, томящимся в холле журналистам, поехали в Старый Город. В сердце Дамаска…
Глава пятая
Микроавтобус припарковался в самом конце узенькой, извилистой улочки, выводящей к Большой мечети Омейядов. Здесь американская и русская съемочные группы разошлись, чтобы не путаться друг у друга под ногами, договорившись встретиться на этом же месте ровно через час. В отличие от Мити и Пруденс Элеонора прилетела в Дамаск впервые, так что ее реакция на одну из самых величественных и старейших в мире храмовых построек оказалась вполне предсказуемой:
– Мать моя женщина! Красотища какая! Это та самая мечеть, да? Где хранятся голова и мощи Иоанна Крестителя?
– Она самая, – подтвердил Образцов. – Хотя момент с подлинностью мощей, в какой-то мере, дискуссионный. Но вот к могиле с прахом великого и ужасного Салах-ад-Дина, она находится во-он там, вопросов нет.
– О-бал-деть! А внутрь можно зайти?
– Почему нет? Дамаск – город гостеприимный и веротерпимый. Но конкретно в мечеть Омейядов и на территорию ее внутреннего двора бесплатно пускают только мусульман. Да и то только тех, что из арабских стран и Турции. Всем остальным за вход надо платить. Год назад это стоило порядка пятидесяти фунтов. Копейки, короче.
– А профессиональную съемку внутри разрешают?
– У меня проблем никогда не возникало. Причем я снимал там и с руки, и со штатива.
– Отлично! Тогда финальный стендап[11 - Стендап (ТВ-сленг) – вербальный репортёрский приём, когда журналист работает непосредственно в кадре (часто – на месте освещаемого события).] сделаем в мечети.
– Слушаюсь и повинуюсь. Если повезет, заодно подснимем колоритных служителей с пылесосами.
– Почему с пылесосами?
– Обрати внимание на башню. Это минарет, посвященный пророку Исе. Он же – Иисус. По преданию, светопреставление начнется именно здесь: перед Страшным судом во втором пришествии по минарету спустится Иисус Христос, войдет в мечеть, воскресит пророка Яхью и затем оба направятся в Иерусалим вершить справедливость на нашей грешной земле. Поэтому работники мечети ежедневно пылесосят здешние ковры. Чтоб, в случае чего, не краснеть перед Иисусом.
– Да ладно? Правда, что ли?
– Истинный крест.
– Забавно. А там что?
– Fortress Wall. Сохранившаяся с незапамятных времен городская стена. А чуть левее, там, где такие высокие, серого мрамора колонны, видишь?
– Да.
– Это все, что осталось от римского храма, посвященного Юпитеру. А рядом – один из входов на знаменитый рынок Сук аль-Хамидия. Между прочим, один из древнейших базаров не только на территории Сирии, но и на всем Ближнем Востоке. Ему, по меньшей мере, тысяча лет.
– И чем там торгуют? – В вопросе Элеоноры обозначился женский интерес.
– Всем. Начиная от золота, благовоний и пряностей и заканчивая майками и магнитиками с портретами Асада, Путина и лидера «Хезболлы» Насраллы.
– Начнем с рынка! – вынесла окончательное и бесповоротное решение телезвезда.
Парочка молоденьких сирийских лейтенантов, прикрепленная к русской съемочной группе, пытались было протестовать. Оно и понятно: огромный бурлящий восточный базар, затеряться в рядах и переходах которого проще, чем высморкаться, не лучший, с позиций обеспечения безопасности, объект. Но – куда там?! Разве эти салажата могли остановить поймавшую кураж, да еще и продолжавшую пребывать во власти своего неусиденчика русскую журналистку?
* * *
– …Элеонора Сергеевна, а мы сюда, стесняюсь спросить, на шопинг притащились? Или слегка, самую малость, поработать?
– Какой ты все-таки зануда, Митя!
– Отнюдь. Я это к тому, что время поджимает. А ты, помнится, хотела еще и в мечети подсъемочку сделать.
– Успеем. Без нас все равно не уедут.
– Не уедут. Но на обед опоздаем. А я без пропитания не могу.
– О чем и говорю – зануда.
– Я протестую! Постулат «как полопаем, так и потопаем» еще никто не отменял.
– Ай, да ну тебя! Слушай, я не поняла, они это все на розлив продают, что ли?
– Да. Хоть во флакончик, хоть в бутылку, хоть в кувшин. Все зависит от пожеланий клиента. И толщины его кошелька.
– Круто!
Госпожа Розова не без сожаления покинула парфюмерную лавку, благоухающую ладаном, сандалом, миррой и еще тысячей оттенков ароматов, профессионально осмотрелась по сторонам и скомандовала:
– Вон те колоритные старики в кофейне, с кальяном. Давай на их фоне стендапчик сделаем.
Отправляясь на эту, по сути рекогносцировочную вылазку в город, штатив Митя оставил в холле, под пригляд Медвежонка. В подобного рода командировках, когда приходилось обходиться без помощи видеоинженера и таскать всё на себе, он старался работать с плеча. И хотя любой модификации ТЖК [12 - ТЖК – телевизионный журналистский комплект.] и без того бандура увесистая, Образцов все равно предпочитал более тяжелые, а значит лучше сбалансированные камеры. Ему нравилось, когда орудие труда всей своей тяжестью ложилось на плечо и более никуда уже не дергалось. Как следствие – диагностированный лет десять назад 2-й степени сколиоз и участившиеся в последнее время боли в пояснице. Ничего не попишешь, как некогда пел Михаил Боярский: «И никуда, никуда нам не деться от этого».
Кадрируя госпожу Розову немного ниже груди (и какой груди! Вах!) Митя выстроил так называемый молочный план, и маякнул о готовности. Элеонора Сергеевна контрольно посмотрелась в карманное зеркальце, приняла красивую телевизионную позу и бойко, на экспромте затараторила:
– Мы находимся в самом сердце древнего Дамаска. Это – знаменитый восточный базар Сук аль-Хамидия. Старейший в мире рынок, представляющий собой своего рода город в городе, протянувшийся почти на километр и накрытый огромной металлической крышей. Торговля здесь идет веками и не прекращается никогда. Даже когда правительственные войска сражались с боевиками буквально в предместьях Дамаска…
Больше Элеонора не успела сказать ничего.
Где-то, как показалось совсем рядом с местом съемки, вдруг началась беспорядочная стрельба, перекрываемая какофонией людских воплей и криков, и торговые ряды, словно внезапно проснувшийся вулкан, со всех сторон начали извергаться человеческой толпой, разбегающейся в панике и ужасе. Эта толпа сшибла Элеонору с ног, а Мите едва не разбила камеру.
Это уже потом, много позже, мы узнали, что боевики группировки «Тахрир аш-Шам» специально к этой международной конференции наводнили город и устроили мятеж, надеясь захватить в плен или убить кого-нибудь из заявленных высокопоставленных гостей. А тогда мы ничего не понимали… На Востоке такое часто: только что был мир – и вот уже идет резня…
* * *
Сирийские лейтенанты помогли русским журналистам вырваться из обезумевшей толпы и потащили их по главному базарному продолу в сторону выхода, выводящего к городской цитадели. Вот только расстояние до него было весьма приличным: метров двести, никак не меньше. Между тем беспорядочная стрельба, звуки которой сливались в перекатывающийся грохот и многократно усиливались за счет ограниченности пространства и особенностей конструкции железной крыши рынка, раздавалась все ближе.
И вот уже один из лейтенантов, вынужденно начав отстреливаться, вдруг упал, суча ногами и выпуская изо рта кровавую пену. Увидев это, второй лейтенант успел втолкнуть Митю и Элеонору в ближайшую по ходу лавку, с порога которой двумя короткими очередями срезал парочку бегущих к нему боевиков. Но при этом и сам успел получить несколько пуль в грудь, после чего рухнул на спину, завалившись внутрь лавки, – аккурат на колени свернувшейся там на полу калачиком Элеоноры. От ужаса она попыталась закричать, но Митя успел закрыть ей рот ладонью:
– Тише, Эля, тише…
Алые пятна крови быстро расплывались по белым брюкам Элеоноры, щедро выступая из ран в груди лейтенанта с еще совсем мальчишеским красивым лицом. Несколько секунд спустя он захрипел, выгнулся всем телом и… затих, обретая вечный и славный покой погибшего в бою, не предавшего честь и присягу воина.
– Ой мамочки!
– Тише, Эля, тише…
По щекам Элеоноры потекли струйки слез, а губы задрожали. По всему, она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Однако на утирание соплей времени не было: инстинктивно вжимая голову в плечи, Митя осмотрелся. Их укрытие оказалось лавкой сладостей и пряностей, хозяева которой, судя по всему, в панике сбежали. Впрочем, по причине отсутствия элементарной входной двери, которую здесь заменяли вертикальные пластиковые жалюзи, назвать эти четыре стены укрытием можно было лишь с большой натяжкой…
А затем наступила тишина. Похоже, смерч из человеческих тел, выстрелов и криков ушел по рядам куда-то далеко вниз. По крайней мере, рядом с их лавкой никакого движения более не ощущалось. Образцов осторожно выглянул наружу и убедился, что люди окрест – либо действительно убежали, либо в страхе притаились, боясь высунуться. И тогда, подхватив камеру, он распрямился, шагнул за порог и принялся снимать: разгромленную пустую торговую улицу, убитых боевиков и лейтенантов, съежившуюся на полу Элеонору, костюм которой к тому времени был уже весь заляпан кровью сирийского паренька…
Много позже, с уже включенной холодной головой, я пытался детально проанализировать все события этого страшного дня в Дамаске. В том числе я хотел понять: какой природы сила заставила меня покинуть какое-никакое, но укрытие и выйти на открытое пространство. По сути, я стал статичной живой мишенью, которую с первого выстрела смог бы поразить даже ребенок. Как ни крути, объяснение было только одно – журналистский азарт. Редчайшая возможность снять войну настоящую. Войну в режиме реального времени.
У рядового телезрителя здесь наверняка возникнет вопрос: парень, а чем же тогда, скажи на милость, ты занимался последние двадцать с лишним лет? Кочуя по горячим точкам и пичкая нас телевизионными картинками-страшилками? Снятыми в том числе на наши же, налогоплательщиков, деньги?
Конечно, не хочется никого разочаровывать, но – увы. Печальная реальность заключается в том, что телеэфир уже давно не показывает подлинную картинку. По целому ряду причин. Одна из ключевых – военный репортер, военный оператор не вездесущ и не свободен.
Во-первых, существует цензура, изначально вмонтированная в саму структуру кадра. В данном случае даже не со стороны руководства канала (хотя она существует тоже), а цензура, грубо говоря, принимающей стороны. Почему в чужой монастырь со своим уставом не ходят? Да потому, что не пускают! Скажем, в том же Ираке, равно как позднее в Ливии, нам официально дозволялось работать только в составе журналистских групп и только по программам, предложенным национальными Министерствами Правды (в смысле – Информации). С запретом на самостоятельное передвижение по городу, включая использование такси. Почему представители иракских спецслужб пытались в одну из ночей вломиться в номер Элеоноры? Да потому, что они засекли сигнал спутникового телефона. Которым, согласно утвержденным иракскими властями правилам, мы могли пользоваться только в присутствии специально обученных представителей пресс-центра. Маразм? Для журналистов – безусловно, да. Но – не для иракских спецслужб.
Во-вторых, в горячих точках, в зонах активных вооруженных конфликтов, журналистов стараются всеми правдами и неправдами отсечь, не допустить до реальных боевых действий. Ибо, если, не дай бог, с корреспондентом что-то случится, отвечать за него будет тот, кто допустил подобную ситуацию. И не важно, в данном случае, кто принял решение – отмороженный полевой командир или, условно, офицер Красной армии. Так что, общего спокойствия ради, журналистов стараются держать под приглядом в рамках периметра защищенной военной базы, лишь изредка выпуская попастись в строго отведенные места и под надежной охраной. Как результат: сочиняющие свои репортажи в комфортных и безопасных условиях военкоры попросту лишены возможности рассказать читателям и зрителям подлинную правду о войне. Чтобы показать таковую, нужно вырваться из цепких объятий военных. Но тогда, пропорционально свободе трактовки происходящих событий, возрастает угроза собственному здоровью, а то и жизни. Снять яркий, честный репортаж – это, безусловно, здорово. Но остаться в процессе съемок живым – тоже неплохо. Такие вот журналистские вилы.
Вот потому-то в теленовостях, как правило, демонстрируется фейковая война. Не показ реальных боевых действий, а картинка, смоделированная оператором – самостоятельно либо при активном содействии военных. Во втором случае, по просьбе журналистов, на первый план выкатывается, как бы по тревоге, заранее подготовленный черт в белой рубашке и с ручным пулеметом в лапах и по команде начинает херачить и крушить все подряд. Поверьте, в данном случае я ничуть не утрирую. И, что называется, за базар отвечаю. Так как в своей практике самолично наснимал таких вот чертей десятками.
Между прочим, история фейковых киноновостей ведет отсчет едва ли не с момента рождения самого кино. Как некогда, за рюмочкой чая, просвещал меня Коля Сухов, еще в начале прошлого века французские кинофабриканты, не добившись допуска своих операторов на фронты русско-японской войны, взялись производить у себя в Париже фальсифицированную и инсценированную «хронику» этой интригующей европейцев войны… Понятно, что зритель, тот, который не в теме, такие вещи спокойно проглатывает, по причине отсутствия должного опыта он почти не способен учуять фальшак. Но профессионалы подобного рода постановочные кунштюки раскусывают на раз-два.
В первую очередь «артиста» всегда выдают движения. При случае приглядитесь: плечи развернуты, грудь колесом – видно, что человек ничего не боится. Не пригибается, не вздрагивает. Опять же – белая рубашка. Да откуда?! Если ты, в процессе, все время падаешь, перекатываешься, встаешь, куда-то кидаешься… Да на тебе лохмотья должны висеть! От таких телодвижений! Голые локти, голые коленки – из той же серии. Потому что, опять-таки, падаем-встаем-ползем-перекатываемся. Значит, все должно быть максимально закрыто. По возможности еще и наколенники, налокотники, перчатки неплохо заиметь. В противном случае – обдерешься, расцарапаешься, а там – грязь, песок. Раны начнут гнить, а «зеленка» эффективна разве что применительно к детским коленкам в песочнице.
Вообще, все движения людей в процессе боя – они некрасивые. Человек, как таракан, инстинктивно жмется к стенам, к земле… Судорожно перебирает лапками… А в постановочной съемке он даже ползет красиво. Гордо так ползет, постоянно голову поднимая, чтоб по сторонам осмотреться. Угу, щас!.. Да и как, скажите на милость, снять на камеру сам процесс проползания? Какой придурок-оператор вздумает это снимать в условиях реального боя? Если так уж все катастрофически сложилось, что журналист ползет где-то рядом, он заботится, в первую очередь, о спасении собственной жизни. Никак не об офигительной картинке! Когда речь заходит об элементарном выживании, человеку абсолютно насрать – как он в данную минуту выглядит. Между «жрать» и «трапезничать» разницу чувствуете? Вот примерно так и здесь. Люди, когда жрут, чтобы насытиться, некрасивы. Они чавкают, капают на одежду, остатки пищи застревают у них на усах и бороде. Иное дело в ресторане: вилочка, ножичек, тарелочка для хлебушка, салфетка… Поход в ресторан не имеет ничего общего с процессом насыщения. Вот и движения человека в бою ровно тем и отличаются…
Движемся дальше. Оружие! Во время боя очень быстро раскаляется ствол автомата – дотронешься случайно, и сразу получишь ожог. Поэтому на потенциально травмирующие части оружия обязательно наматывают тряпочки. Понятно, что со временем те лохматятся, свисают ниточками. Отсюда видуха – как у индейцев или ватажников из банды батьки Кикотя. Но такого оружия в новостных репортажах вы не увидите, в новостях у бойца обязательно красивый чистенький автомат. Такой же нарядный, как и его белая рубашка.
Что там у нас еще, в части запудривания мозгов телезрителю? Ах да! Если ты видишь бойца, не нагруженного аки верблюд, знай – тебя снова обманывают. Почему? Потому что во время реальных боестолкновений ты никогда не знаешь, где окажешься в следующий момент. Возможно, потребуется бежать вперед, но, возможно, что и назад. Быть может – налево, но – не зарекайся и от направо. Поэтому свой мешок, со всем своим барахлом, будь любезен – с собой. Допустим, у тебя там два рожка, в подсумке еще четыре и про запас патроны россыпью. А еще гранаты. Консервы. Сухари. Конфеты или что-нибудь сладенькое. Бутылка воды. Фляжка «антигрустина». Какая-никакая сменка белья, подстилка, спиртовочка… В армии все это дело именуется «рюкзаком десантника». Снять его, зашхерить где-то ты просто не можешь, иначе рискуешь после боя банально не найти. Плюс – лопатка саперная, еще чего-то. Короче, ты буквально увешан всеми этими армейскими гаджетами… А не как в постановочном кино: автомат на груди, в руке пистолет – и все, и привет. Нет, братец, ТАК ты много не навоюешь!..
К чему я это все рассказываю? Да к тому, что за годы своей телевизионной службы я снял немало таких, как бы военных, репортажей, за которые мне до сих пор стыдно. Но вот та съемка на базаре Сук аль-Хамидия, равно как стихийно случившийся следом за ней бой, стали для меня тем немногим важным и настоящим, чем в жизни можно по-настоящему гордиться…
Покончив с лайвом[13 - Лайв (ТВ-сленг; от английского live – живьем) – единица журналистского материала, в котором жизнь показана такой, какая она есть, т. е. без закадрового текста и прочих профессиональных ухищрений.], Митя вернулся в лавку и уселся на пол рядом с дрожащей всем телом Элеонорой. Все то время, пока он снимал, она смотрела на него, как на сумасшедшего.
– Ничего, ничего… Всё нормально будет. Давай-ка…
– Что?
– Давай-ка сматывать отсюда. Надо назад, к мечети попробовать… Это не так далеко, добежим… В мечети они стрелять не будут. Это – большой грех. Немыслимо осквернить одно из самых священных мест в Дамаске!
Взгляд Мити упал на туфли Элеоноры. А те были всяко не для экстремального бега: слишком уж открытые, да еще и на высоких и тонких каблуках.
– У тебя какой размер?
– Что?
– Обувь, говорю, какой размер?
– 38-й, а зачем?..
– Снимай туфли! Живо!
– Зачем?
– Затем, дура! Подрочить в них хочу! – рявкнул Митя. – У парня нашего ботинки не больше сорокового, тебе подойдёт.
С этими словами он взялся расшнуровывать и стаскивать высокие десантные ботинки с убитого лейтенанта. И когда до Элеоноры наконец дошло, она истерично затрясла головой:
– Нет, я с мёртвого не надену! Нет!
– Эля, не тупи! Жить хочешь?! Я спрашиваю – жить хочешь?! – Та в ответ часто-часто закивала. – Ну так давай… Ты на своих каблуках далеко не убежишь. И босой нельзя, порежешься, здесь всё в стекле битом… Давай брюки подверни и надевай.
Швырнув Элеоноре ботинки, Митя отстегнул с пояса мертвого лейтенанта кобуру с пистолетом, забрал автомат и нашарил на теле запасной магазин к нему. Тот оказался не в штатном армейском подсумке, а в красивом, расшитом бисером замшевом чехле.
– Пижоны! Спасибо хоть рожки не на тридцать, а на сорок пять. Пулемётные. Это у них шик такой.
– А? Что?
– Это я так, о своём, о девичьем. Шнуруйся живее, а я быстренько в ряды метнусь. У второго парня патронами подразживусь.
Но едва Митя высунул голову из лавки, стало понятно, что добежать до первого убитого лейтенанта не суждено. Медленно спускаясь по торговой улочке в их сторону, двигались боевики, проверяя лавки, одну за другой.
– Всё. Приплыли.
– Что?
– Ничего, ничего. Всё нормально будет!
Спрятав камеру под одним из прилавков, Митя нацепил на ремень запасной рожок, защелкнул кобуру с пистолетом и, обозначив стволом автомата направление в глубь лавки, произнес тихо, но очень спокойно и четко:
– Эля, всё будет в порядке. Сейчас мы с тобой уйдем на другой ряд. Потом – еще на другой и побежим к мечети. Не паникуй, держись рядом и как можно быстрее… Всё. Пошли.
Они быстро прошли сквозь лавку к черному ходу. А вот здесь дверь имелась. Благо – оказалась заперта не на замок, а на простую щеколду. Митя осторожно приоткрыл ее и…
И осторожность оказалась совсем не лишней: на параллельном ряду, метрах в десяти от них, обнаружился боевик с автоматом. Похоже, это был головной дозор ранее замеченного Митей отряда.
– Чёрт!
– Там – ОНИ?! Они нас убьют, да?
– Один всего… Пока… Дай секунду…
Я потом много раз вспоминал это мгновение. Никакого плана я не продумывал, просто времени не было думать. Всё как-то само получилось, там ведь счёт даже не на минуты шёл…
Приняв решение, Митя вынул из кобуры пистолет и, передернув затвор, протянул его Элеоноре.
– Времени у нас нет, так что врубайся сразу. Сейчас я вальну этого урода. Мы перебегаем на следующий ряд, в лавку, что напротив. Ты – точно так же проходишь через нее, выскакиваешь и бежишь, стараясь держаться ближе к стенам. Если вдруг что – стреляй не задумываясь, патрон в стволе. Главное – добеги до мечети! В ее внутреннем дворе – твое спасение.
– А ты?
