Подставка для луны

Но ничего не помогало, мысли не выходили из головы, и касались они, как бы странно это ни звучало, похода десятилетней давности. Павел рассказал все как есть, умолчав только об одном: было еще нечто, не дававшее ему покоя с тех пор. А началось все до смешного просто…

Стоял такой же погожий день, как и сегодня. Солнце светило с ослепительно-синего неба, покрытого редкими мазками облаков, кудрявых и безупречно белых. Ветер сбивал жару, не давая воздуху излишне накалиться, отгоняя его куда-то на юго-восток при первых признаках подступающей духоты.

Так же шумела молодая листва, так же рвалась вверх высокая трава. А за городом все это ощущалось еще сильнее.

Платформа, тянувшая вдоль путей на добрую сотню метров, упираясь в самом своем начале в небольшое здание вокзала, напоминавшее скорее кассу с буфетом, была в тот день наводнена людьми. Большая группа, примерно человек из сорока, готовилась выйти в лес, в сторону гор, которые незаметно, по мере движения на запад, вслед за неспешно плывущим по небосводу июньским солнцем, прорастали из невысоких поначалу холмов.

Павел и Витя (так он называл друга, сокращая имя «Виталий») стояли чуть в стороне от остальных, на дальнем краю платформы, обрывавшейся в этом месте у густых зарослей кустарника. Отсутствие перил еще больше усиливало эффект от такого резкого перехода, прочерчивая границу между привычной асфальтово-металлической цивилизацией перронов, столбов и рельс и совершенно другим миром, в котором следы человека ограничивались только протоптанными кое-где тропами и редкими просеками, прошитыми поблизости от железной дороги черно-серебристой нитью линий электропередач.

Друзья готовились перейти границу между этими мирами, столь разными, что сложно было поверить в то, как существуют они одновременно, бок-о-бок друг с другом.

У ног поместились два плотно набитых рюкзака: Витин был как всегда защитного цвета, Павел же взял ярко-синий, что тоже вполне удобно: с таким сложно пропасть из виду как в лесу, так и в большой компании.

Витя по старой своей привычке смотрел куда-то вверх, на сосновые верхушки, обозначавшие начало леса почти сразу за станцией. И это был не внимательный взгляд человека, ищущего глазами что-то конкретное, а скорее мечтательный взор не успевшего повзрослеть романтика. Таким его Павел и запомнил. И помнил таким до сих пор.

– Нет, вот серьезно, мы могли и сами пойти. Или собрать получше компанию. Зачем такой толпе садиться на хвост? – Павел ворчал, но делал это настолько умиротворенно и добродушно, что отторжения его слова вызвать не могли. – Весь смысл в том, что ты сюда уходишь отдохнуть от суеты. А мы, получается, взяли суету с собой, и теперь придется терпеть ее до конца недели.

– У нас были другие варианты? – выразительно спросил Витя, после некоторой паузы добавив. – Какую бы ты группу собрал?

– Да хотя бы Толика…

– В лес твоего Толика.

– Я его туда и предлагаю послать, но вместе с нами, – усмехнулся Павел, отчего Витя тоже не удержался и прыснул.

– Да нормальные люди вроде, – он попытался все-таки переубедить друга.

Павел демонстративно положил руки на пояс.

– Ты их видел? В поезде?

– Конечно, видел, – кивнул Витя. – Люди как люди.

– Вот это-то меня и пугает, – заметил Павел. – У нас полгруппы пенсионеров и чудиков каких-то. Сверстников вообще, по ходу, нет, тем более, девчонок.

Витя, надевая рюкзак, внимательно и саркастично посмотрел на друга:

– Вот не говори только, что ты здесь для обустройства личной жизни. Как бы сказать тебе, это так не работает, и есть способы попроще.

– К счастью или к сожалению, но нет, не для этого, – возразил Павел. – Просто компания людей втрое старше тебя – это как бы не самая интересная компания.

– Какая есть, – Витя слегка пожал плечами, ровно настолько, насколько позволяли ему это сделать лямки рюкзака. – На крайний случай можешь ни с кем кроме меня не говорить. Буду в ближайшие дни твоим пресс-секретарем.

– Вот этого еще не хватало, – усмехнулся Павел, тоже закидывая рюкзак на плечи. От этого он стал выглядеть до нелепости ярко: кислотно-синий цвет добавился к зелени куртки и ярко-красному пятну бейсболки, козырек которой оказался у Павла почти на макушке.

– А вообще, – заметил Витя, – сюда сходить нужно обязательно, на эту гору.

– Да, слышал, желания на ней исполняются и все такое. Стандартная реклама.

– Я не про это, – покачал головой Витя. – Просто в таком известном месте стыдно не побывать, если живешь рядом. Ты уже по каким только буреломам со мной не ползал, а тут, считай, прогулка, но такая, без которой тебя серьезно никто в нашей среде не воспримет. Это, не знаю, примерно как любить какую-то группу, но ни разу не сходить к ней на концерт.

– Это я тоже слышал, – отмахнулся Павел. – Ты меня окончательно убедил еще в тот момент, когда мы сели в поезд. А теперь уже в любом случае поздняк метаться.

– Вот и хорошо, – согласился Витя.

Как раз в это время руководитель группы начал, насколько было возможно, созывать всех собраться ближе к зданию станции, чтобы скомандовать о начале выхода.

После был спуск на тропу и довольно долгий переход до широкой поляны, где планировался первый, весьма непродолжительный по времени привал.

Павел с Витей договорились идти не быстро, постепенно перемещаясь в хвост колонны, где было значительно спокойнее и тише, хотя бы уже оттого, что громогласный голос ведущего группу Белякова, постоянно что-то командовавшего и объявлявшего, туда не долетал. К тому же здесь было гораздо просторнее: Павел давно заметил, что в первые часы после выхода все куда-то торопятся и стараются попасть вперед, в самое начало группы.

Павел привычно говорил с другом обо всем понемногу. Вчерашние дела никак не вылетали из головы, а оттого непроизвольно, в том числе от навалившихся тишины и свободы, хотелось решить все оставшиеся проблемы. Или же наоборот, это было средство привыкнуть к резкому изменению обстановки, адаптироваться к ней, отчего мозг непрерывно обращался к тому, что в данный момент было совсем не существенно и не важно. Но затем, по мере удаления от станции, слов было все меньше, а спокойствия все больше. Свежий лесной воздух действовал бодряще и в то же время опьяняюще, немного кружа голову и создавая странное ощущение нереальности происходящего. Болтать уже не хотелось.

Теперь шедший впереди друга Павел лишь изредка оборачивался, чтобы обменяться улыбкой, означавшей, что все идет ровно так, как и должно быть. Внимания на остальных они с Витей обращали немного. Уж, и правда, очень разномастный в этот раз подобрался коллектив, «от пионеров до пенсионеров», как выразился Беляков еще на станции.

Иногда их обгоняли другие туристы, или наоборот, они обгоняли кого-то, остановившегося для перевязывания шнурков на обуви, а также для приведения в порядок другой одежды и амуниции. Так друзей обогнала уже не одна компания. И вот снова, судя по торопливому звуку шагов, кто-то собирался это сделать, отчего Павел уже привычно сместился на обочину, на секунду остановившись. А потом у него внутри что-то резко перевернулось…

Мимо торопливо прошла компания из трех молодых девушек, наверное, даже сверстниц. Первый две спутницы о чем-то негромко и с улыбкой переговаривались. Их Павел не рассмотрел и никогда бы, наверное, не запомнил, если бы не третья, идущая следом.

Около лица мелькнула темно-русая волна волос, собранных небрежно и одновременно изящно. Мечтательное и какое-то неземное лицо с тонкими, но хорошо запоминающимися чертами. Столь же неземной взгляд серых глаз. То ли улыбка, то ли нет. И в довершение образа плеер, черные провода которого прятались в высоком вороте белой с зелеными полосками куртки.

Ничего сверхъестественного в ней не было, ни Витя, ни спутницы этой девушки тоже ничего не замечали. Но, как случается сплошь и рядом, Павел на мгновение разглядел нечто, что недоступно увидеть другим, и оттого потерял дар речи.

Всю оставшуюся дорогу до привала он шел молча, изредка отзываясь на Витины реплики, благо тот и сам не был настроен на разговоры, наслаждаясь природой. Павел же продолжал идти за ней следом. Лица он теперь не видел, только волнистые пряди волос, легкий рюкзачок и общий силуэт, врезавшийся впоследствии в его память так, что даже по прошествии десятка лет вспоминался ему во всех деталях.

Почему-то он вспомнил Сольвейг. Павел даже не понял, почему пришел к нему в голову именно этот образ, разве только оттого, что природа вокруг почти такая же, как у Ибсена, в его норвежских горах. Такие же камни, сосны, реки и озера. Поэтому пусть будет Сольвейг, по крайней мере, пока он не узнает ее имени.

И стоило, пожалуй, окликнуть ее, в это нет ничего такого. Можно было даже для приличия сказать что-то дежурное про рюкзак или шнурки. Хотя нет, она в наушниках, не услышит, а касаться как-то не ловко…

– Значит, решено, – подумал Павел, – разыщу ее на привале и там заговорю с ней…

На этом воспоминание оборвалось, ведь на привале Павел ее не нашел, даже при том, что туристов было немного. Поэтому картина, развернувшаяся ненадолго перед его глазами, уступила место реальности.

Павел не запомнил, как оказался в подъезде, как вызвал лифт к себе на девятый этаж, как открыл последовательно два замка на входной двери. Только что он был на улице, а через какой-то миг уже осознал себя в квартире, сидящим в кресле и даже не переодевшимся: хорошо, что хоть обувь по привычке была оставлена на давно не чищеном коврике, разложенном у порога.

Комнатное окно с самого утра оставалось открытым настежь, отчего сквозь москитную сетку в помещение затекал прохладный, наполненный звуками улицы летний воздух. Лучи уже невысокого солнца вскользь проникали в комнату, ложась отдельными полосами на обои где-то под потолком и на верхотуру большого гардеробного шкафа.

На светлых следах, которые оставляло солнце в пространстве комнаты, в ее воздухе можно было разглядеть отдельные пылинки, пролетавшие подобно искусственному снегу за стеклом растрясенного снежного шара. Время от времени они ложились на свободные и не очень поверхности вроде письменного стола и умещавшейся на его краю неровной стопки бумаг, принесенных когда-то с работы на выходные. Но если одни пылинки под действием сквозняка садились на стол, то другие в то же самое время взмывали с него вверх, так что это назойливое подобие снегопада продолжалось и явно не собиралось заканчиваться.

Некоторое время Павел просидел в кресле, откинув голову и будто бы собираясь задремать. Но затем, вспомнив что-то важное, торопливо поднялся и направился в соседнюю комнату, которая обычно пустовала и использовалась им как склад. Зачем ему две комнаты, Павел и сам не мог объяснить. От родителей он съехал почти сразу после выпуска, сняв именно двухкомнатную квартиру. Выходило дороже, но для себя он почему-то решил, что одной комнаты будет мало, а потому остановился на более просторном варианте. В результате жил он в зале, там же принимал редких гостей, а спальня почти сразу стала складом, где кроме велосипеда, швабры и других громоздких вещей находился разве что комод, заполненный до отказа всем, чем Павел обычно не пользовался. Он представлял собой своего рода хранилище для предметов, которые еще были нужны, но сказать для чего именно, их хозяин уже затруднялся.

Именно к комоду направился Павел, как могло бы показаться со стороны, даже несколько торопливо. Какое-то время он открывал один за другим перегруженные ящики, выкладывая и меняя местами их более или менее бесполезное содержимое, пока, наконец, не достал то, ради чего начал свои поиски.

Фляжка за эти годы ничуть не испортилась: из качественного метала, хорошо сделанная, она не потемнела и не заржавела, разве только запылилась немного. Так что пяти минут под краном вполне хватило для того, чтобы придать ей изначально присущий серебристый блеск.

Закончив с поисками, Павел вернулся в кресло и вновь расположился в нем почти неподвижно, неспешно перебирая пальцами гравировку на фляжке. И нужно ли говорить, о чем он думал в этот момент? Очевидно, о том, как странно иногда бывает: время проходит, все вокруг меняется до неузнаваемости, но каким-то чудом от прошлой жизни остаются такие вот странные, вполне осязаемые следы, которые доказывают, что все это не сон, не фантазия, а реальность, пусть и давно прошедшая.

Глава 3

Идти было чуть тяжелее, чем обычно: от утреннего тумана, упавшего на землю, почва размокла, а на траве и листьях кустарника лежали большие холодные капли росы, похожие скорее на следы ночного дождя. Воздух был свеж и прохладен, с привкусом, подобным тому, что ощущается на берегу водоема в ветреную погоду.

Солнце, робко появившись между сосновых столпов, еще не успело согреть охлажденную за ночь природу. Но ржавая их рыжина засияла уже огненными красками, оттененными на контрасте густой зеленью крон.

Птицы не слишком старались, лишь изредка, побеспокоив тишину, слышался недолгий, но мелодичный посвист или игривый стрекот. Ветра тоже не было. Лес стоял в полном безмолвии, во всем своем гордом великолепии встречая утро и солнце, готовясь только вздохнуть полной грудью и жить полной жизнью, как ему в общем-то и положено.

Каменник привык смотреть вокруг себя и очень хорошо чувствовал по малейшим приметам, ждать ли смены погоды или каких-то других характерных для местной природы событий. То, что лес непривычно безмолвен, он уже заметил, да и вокруг озера, от которого он возвращался к себе на камни, было подозрительно тихо. А это значило только одно: скоро что-то изменится, и это будет нечто большее, нежели погода или направление ветра.

Впрочем, словно в опровержение его мыслей, из-за деревьев послышался шум. Точнее разговор, довольно громкий, чтобы можно было различить в нем два знакомых, но совершенно разных по звучанию голоса. И, судя по ним, каменник уже готов был вдоволь посмеяться. Оттого, насколько возможно ускорив шаг, он вывалился из кустов на перекресток двух тропинок, протоптанных людьми за долгие годы и никогда на его памяти до конца не зараставших.

Вполне закономерно каменник заметил того, благодаря кому эти тропы не размыло дождем и не затянуло растительностью, даже когда по ним ходило гораздо меньше людей, чем в последнее время. Тропиночник был, пожалуй, единственным, кто охранял созданное не природой, а людьми. Точнее, вытоптанное ими. Впрочем, человек все-таки – часть природы, да и звериные тропы тоже по его части, так что от остальных он мало чем отличался. Разве только полным отсутствием лица: его просто не было, как ни вглядывайся под коричнево-серый капюшон, завершавший подобие запыленной, небрежно подпоясанной накидки.

Второй источник голоса оказался еще интереснее. В кронах деревьев, куда был обращен, судя по наклону головы, взгляд тропиночника, кто-то постоянно сновал, весело смеясь. И этого кто-то каменник тоже знал хорошо: воздушница, полопрозрачная, почти эфемерная, легко скользила в высоте, периодически хватаясь за ветки тонкими руками. И если удавалось поймать момент и приглядеться к ее едва различимому лицу, то бросались в глаза сразу две очень яркие черты: горящий взгляд больших светлых глаз и широкая улыбка, обнажавшая белые зубы почти до корней. Впрочем, духа безобиднее сложно было найти.

Тропиночник, казалось, готов был залезть на дерево, настолько он был возмущен:

– Ты когда успокоишься уже? Только я порядок наведу, как опять пыль столбом. Ты ураган хочешь надуть?

– Если я буду в полную силу стараться, тут ветки падать начнут, – откликнулась воздушница. – А это так, дружеское приветствие.

– У меня от твоих приветствий беспокойство одно, – тропиночник повернулся к каменнику и указал ладонью наверх. – Нет, и вот что мне с ней делать?

В этот момент ему в затылок прилетела сосновая шишка. Как только он поднял голову, прямо под капюшон попала вторая.

– Вот я тебе сейчас!

В ответ пролился смех, то еле уловимый, раздающийся с большой высоты, то слышимый совсем рядом, едва ли не за спиной.

Каменник попробовал сгладить беседу, которая до его прибытия явно не задалась:

– Ладно вам уже, довольно, – обратился он скорее к тропиночнику, который в отличие от неугомонной собеседницы точно стоял рядом. – Чем сильнее злишься, тем она больше…

– Да я знаю, – кажется, тропиночник уже улыбался, только вот понять это было невозможно. Путать он умел не хуже, чем находить дорогу. – Но согласись, какова зараза. Знает, что от меня вообще никак не зависит, вот и нашла, кого донимать.

– Просто, как по мне, вы оба вездесущи, – заметил каменник, опершись о ствол ближайшей сосны. – Так что места вам двоим мало в лесу.

– Мне места хватает, – выпалила из-за спины воздушница, пролетев мимо и усевшись в этот раз на небольшой пригорок прямо напротив перекрестка. – Если я от вас устану от всех, улечу высоко и ищите потом меня.

– Велика же будет потеря, – отозвался тропиночник и снова едва не получил шишкой по голове, успев уклониться в самый последний момент.

– У нас скоро общая встреча, – заметил каменник, – Так что никто никуда не спрячется в ближайшие дни. Нам пещерника достаточно с его затворничеством, не хватало еще, чтобы кто-то другой надумал пропускать.

– Ты про середину года?

– Ага, солнце уже высоко.

– А я в заботах чуть не забыл.

– Тем более это странно, ведь обычно ты мне напоминал, а не наоборот, – каменник был немного удивлен.

– Выходит, я вырастил достойную смену и теперь можно расслабиться, ни о чем не думать и ждать твоих напоминаний по самым важным поводам.

– А вот сейчас уже я в тебя шишкой кину, – с улыбкой процедил каменник.

– Я невыносим, знаю, – рассмеялся тропиночник в ответ.

– Не прошло и ста лет, а он признал, – отозвалась с пригорка воздушница.

Однако тропиночник ничего не ответил ей. Он на секунду замер, внимательно к чему-то прислушиваясь.

– Ладно, а кто это идет? Вроде наши, и вроде не совсем – чуткий слух тропиночника первым уловил шаги, доносившиеся издалека, от места, где одна из дорожек делала несколько крутых поворотов, огибая небольшие холмы, заросли и буреломы. Всех, кто шел по ним, он слышал на большом расстоянии, отчего легко мог определить, человек ли это или кто-то из местных обитателей.

– Ты меня даже заинтриговал, —каменник тоже обратил внимание свое на дорогу. – Первый раз вижу, что ты сомневаешься.

– Есть у меня одна догадка, – начал было тропиночник, но каменник только коротко кивнул, давая знать, что понял его мысль.

Впрочем, ждать пришлось недолго. Через некоторое время хорошо знакомый свист заставил тропиночника громко и весело крикнуть в сторону шагов, слышимых уже совершенно отчетливо:

– Ну что, лешие вы мои, куда путь держим?

Не менее громкий голос откликнулся, разносясь эхом между деревьев:

– Сейчас сам все увидишь.

Из-за поворота показались три фигуры. Две из них каменник узнал сразу: хвойник и листвяница, обычно сливавшиеся с растительностью, на дороге были видны и даже слишком заметны: высокие, с раскидистыми шапками зелени на голове, ветками и листьям по всему телу, из-за которых выглядывали их лица: чуть более темное у хвойника и округлое, березово-белое у его спутницы.

Третьего каменник видел впервые, и именно на него обратил все свое внимание. Тем более что силуэт был едва различим, и лишь некоторые черты угадывались в нем, позволяя предположить, что принадлежит он человеку. Точнее сказать было нельзя, уж очень блеклой, как бы утратившей цвета была эта фигура.

– Ох, надо же, – пробасил хвойник. – И ты здесь.

В довесок он помахал каменнику рукой.

– А вот и тот, кого мы хотели встретить больше всего. К тропиночнику отправились, чтобы тебя найти. Он-то лучше всех у нас знает, кто где топчется.

– Как видишь, я здесь топчусь, – отозвался каменник. – А это, стало быть, к нам?

– Да, – протянул хвойник. – Листвяница его нашла вот совсем недавно, как только туман спал. Расскажи, как оно получилось.

Листвяница небрежно смахнула ветку, лежавшую у нее на лбу на манер пряди, и начала:

– Мы с хвойником обычно вместе везде ходим, сами знаете. А сегодня я задержалась, ушла вишневые кусты смотреть, и слышу шорох. Ну, думаю, туристы опять пришли, полезли собирать. Так ведь рано еще, какая может быть вишня. А потом вижу его. Я тут самая молодая и сама почти ничего не помню, так я тогда напугалась. Но как только на него посмотрела, сразу поняла, что это наш.

– Ты это поняла, когда он тебя увидел и попятился, – усмехнулся хвойник. – А что он там крикнул, даже я услышал.

– С непривычки случается, – заметил тропиночник.

– На крик сразу пришел хвойник, – продолжила листвяница. – А этот стоит у березки, спиной к стволу и смотрит на нас.

– И конечно спрашивает, где он оказался и кто вы такие, – рискнул предположить каменник, для которого эта история становилась все интереснее.

– Ага, все так и было, – кивнула листвяница. – Я ему начала объяснять, а он не понимает ничего.

– Потому что ты объяснять не умеешь, – рассмеялся хвойник.

– И ты тоже хорош, – возразила листвяница. – Как ты ему сказал? «Теперь это твой дом».

– Но ведь правду же сказал…

– Все это замечательно, – вмешался каменник. – А теперь лучше будет, если мы с ним останемся наедине и поговорим. Я спокойно все ему объясню.

Он повернулся к стоявшей неподвижно фигуре и произнес, внимательно и насколько возможно приветливо посмотрев в глаза (впрочем, глаз он толком рассмотреть не смог):

– Бояться меня не надо, и их тоже.

Силуэт ничего не ответил. Кажется, он потерял дар речи и никак не реагировал на происходящее.

– Да, непросто тебе будет, – заметил хвойник. – После того крика я от него ни слова не слышал.

– Вот поэтому не будем здесь толпиться. Точнее, вы продолжайте, если надо, а мы пойдем.

– Ну, бывай, расскажешь потом, – кивнул тропиночник, и следом за ним попрощались остальные.

Каменник подошел к силуэту и негромко позвал его за собой. Как и в случае с хвойником, словно лишенный воли, тот сразу же последовал за ним.

Решение пришло сразу и без лишних сомнений: каменник решил отправиться в свое любимое место, к нагромождению валунов. Во-первых, потому что находиться там было привычнее. К тому же, жизнь нового обитателя тоже будет связана с камнями, а значит, следовало начинать к ней приспосабливаться.

По дороге каменник не стал нарушать тишину: раз новый знакомый ничего не спрашивает, значит, время еще не пришло. В этом смысле он, сам того не понимая, повторял поведение предыдущего скальника. Тот, будучи от природы немногословным, говорил лишь в моменты, когда к нему обращались с вопросами.

Каменник, безусловно, был разговорчивее, но как вести себя в этой ситуации, пока что не понимал. Все-таки до этого ему не поручали ничего подобного. А, впрочем, разве кто-то поручил и сейчас? Или мог поручить? Все получилось, как часть бывает здесь, само собой, просто потому, что каменных духов было немного. К тому же пещерника, и так крайне неприветливого, с недавних пор никто не видел. Оставался еще тропиночник, но зная, как занят второй в летнюю пору, когда люди приходят сюда толпами, каменник и не подумал просить его об одолжении. Впрочем, никто и не сомневался, что вводить в курс дела нового скальника придется именно каменнику, недаром же хвойник отправился за ним едва ли не на другой конец леса.

И все же, добравшись до валунов, каменник решился заговорить:

– Садись, пока можешь побыть здесь. На этих камнях удобно и довольно спокойно. К тому же, это самое сердце нашего леса, отсюда до любого нужно места идти не слишком далеко.

Силуэт ничего не ответил, однако же сел на крупный пологий камень, почти полностью вросший в землю, так что видна была едва ли десятая его часть.

Некоторое время каменник безуспешно ждал ответа, после чего продолжил:

– Ты сейчас не в том настроении, чтобы слушать меня, и, скорее всего, не до конца понимаешь происходящее. Думаю даже, что тебе кажется, будто ты спишь, а все это какой-то странный сон. Что же, может оно и так. Но разбудить я тебя точно не в силах, поэтому могу предложить только привыкнуть к этому сну, осмотреться вокруг. А когда будешь готов, мы поговорим. Я всегда здесь, и если даже отлучусь по делу, то ненадолго. Ты тоже можешь пойти куда захочешь, но пока еще не советую. Лес ты не знаешь, отчего легко можешь в нем заблудиться, да и мне потом придется тебя искать. Или встретишь кого-нибудь из наших. Нет, никто тебя абсолютно точно не тронет, но напугаться с непривычки достаточно легко. Так что побудь лучше пока здесь.

Не дождавшись ответа и на это раз, каменник расположился на уступе, образованном двумя валунами на манер кресла, облокотился спиной на один из них и закрыл глаза, отчего на какое-то время стал совсем незаметен, слившись с окружавшей его горной породой.

Глава 4