Старый помещик

Константин Георгиевич Болконский

Старый помещик

Осень – красивое время года. Леса постепенно покрываются золотом, потом краснеют и темнеют, а под конец, сбросив свой наряд, готовятся к долгой зимней спячке, чтобы весной дать жизнь новым побегам и листьям. Небо становится странного пронзительно-синего цвета, часто закрывается сытыми серыми тучами, которым уже не хватает сил подняться ввысь, поэтому они плывут низко, едва не задевая верхушки деревьев. В прохладном воздухе начинает витать сильный терпкий запах бархатцев, которые за их способность цвести от начала сентября и до первых морозов так любят высаживать везде, где только можно. В нашем городе тоже, ведь Орёл ничем не отличается от других городов России. Он мог бы выделяться на карте, мог бы стать таким же знаменитым, как Москва и Питер, и здесь бы ходили толпы туристов, но время ещё не пришло, и придёт ли когда – неизвестно.

Неспроста я заговорил об осени и Орле вместе, у них много общего. И дело вовсе не в том, что наш город переживает эпоху увядания, а в том, что с ним, как и с осенью, связано большое количество писателей и поэтов. Перечислять их долго, я назову самых знаменитых: Тургенев, Лесков, Бунин, Фет и Тютчев. Наверняка вы вспомните хотя бы одно произведение каждого из них. Родились они не все в Орле, а в Орловской губернии или даже за её пределами, но наш город они посещали часто, ведь он был губернским центром.

Разговор о золотой поре и творчестве я начал неслучайно, это лишь предисловие, ведь история, которую мне бы хотелось рассказать, произошла именно осенью и именно там, где каждый камень и листок вобрали в себя мысли и чувства одного из самых знаменитых писателей России, в Спасском-Лутовинове. Усадьба Тургенева, пожалуй, – единственный музей, который может привлечь туристов в наш регион. Там проходят праздники, выставки, концерты. Если же шум и веселье не вызывают у вас интереса, то приехать стоит ради парка, разбитого на территории усадьбы более двух столетий назад. Тишина и покой так и навевают мысли о чём-то большом и прекрасном, заставляют задуматься о жизни, и само собой приходит осознание, что здесь нельзя не писать. Как видите, пишу и я.

Был конец сентября. Погода, на удивление, стояла тёплая, светило солнце, только прохладный ветер своими редкими порывами напоминал о том, что уже далеко не лето. Мы ехали в Спасское-Лутовиново не просто погулять, а посетить недавно отреставрированный дом Тургенева. Никогда там не был, но и не сказать, чтобы стремился, учитывая, что пару лет назад, как раз в юбилей литератора, этот дом разобрали до каркаса, а до этого я и не видел, чтобы туда активно водили экскурсии, да и вообще кто-либо входил.

В полдень мы уже были на территории музея и ужасались огромному наплыву людей, которого, кажется, я здесь никогда раньше не видел даже в дни гуляний. Взрослые с маленькими детьми, школьники 10-11 классов – все толпились у кассы. Радовало только одно – очередь продвигалась быстро, поэтому через двадцать минут мы уже ждали экскурсию, присоединившись к группе, возле церкви Спаса Преображения, находившейся почти сразу за воротами. Наш экскурсовод, пожилая дама с тёмными жиденькими волосами, заколотыми на затылке в пучок, представилась как Тамара Николаевна и стала вести свой рассказ с самого начала, то бишь с того, кто был первым владельцем усадьбы, про его судьбу и некоторые легенды, связанные с этой на первый взгляд заурядной личностью. Особенно мне запомнилась легенда о разрыв-траве, которую ищет дух умершего помещика, чтобы восстать из могилы. Потом экскурсовод плавно перешла к описанию его племянницы и наследницы – Варвары, которую знает любой пятиклассник как мать Тургенева и прообраз барыни из рассказа «Муму». Дальше сообщила о пожарах, уничтоживших большую часть господского дома, и совсем немного поведала о Тургеневе и его братьях. После такого краткого экскурса в историю семьи Тургеневых мы проследовали в дом, точнее в единственное уцелевшее его крыло.

Вошли мы через дверь, ведущую в галерею. Её разделили картонными перекрытиями на две части, сделав в меньшей гардероб, где нам выдали бахилы и попросили натянуть маски на нос, а большую оставив пустой, если не считать узкого шкафа, люстр в специальных стеклянных ящиках и портрета Тургенева. Иван Сергеевич с должной выдержкой выслушал, собственно, как и все собравшиеся, историю про люстры и их особенности. Пожалуй, не буду раскрывать все тайны, кому интересно – милости просим в Спасское-Лутовиново, лучше расскажу про следующую комнату – столовую.

Что вы ждёте от столовой богатого барского дома? Фарфор, хрусталь, золотые и серебряные вилки и ложки? Увы. Столовая на редкость была бедна посудой. Не сохранилось почти ничего, кроме вазы для фруктов, красивой, позолоченной, в виде девушки-ангелочка с блестящими крылышками, державшей чашу на голове; сахарницы; индивидуального молочника и одной тарелочки, которую толком и рассмотреть нельзя, потому что всё стоит кучно в центре стола под куполом. Тамара Николаевна снова начала рассказ издалека: про Варвару Петровну, её порядки, а потом уже про конкретную посуду, шторы, портреты, напольные часы и самовар, который я даже не сразу увидел. Он притаился у самого выхода на маленьком столике и издалека был похож на медную вазу.

Пройдя столовую, мы попали в малую гостиную. Ничем так не запоминается дом Тургенева, как этой комнатой, а точнее главной вещью, которая находится в ней – диваном. О, про этот диван мне рассказывал ещё дедушка, бывавший в музее в молодости, лет так сорок назад. По словам нашего экскурсовода, сам Иван Сергеевич не очень лестно отзывался о диване, поскольку тот был настолько мягким, что, сев на него, ты уже не захочешь что-либо делать, а только сидеть, а ещё лучше лежать, закинув голову на мягкий подлокотник. Собственно, за свою мягкость и удобность диван получил название «самосон». Рядом с зелёным чудом стояла тумбочка с белым массивным светильником из камня, напоминавшим урну для праха, а над диваном висел портрет молодого Николая Сергеевича – старшего брата писателя. Зная, что он был военным, скажу сразу: на портрете нет никакого намёка на его будущую (относительно времён написания портрета) деятельность, просто барчонок с тёмными волосами и правильными чертами лица, в красном халате с белым отворотом.

За малой гостиной шла большая гостиная. Лично моё мнение таково, что это самая красивая комната в доме. Первое, что бросилось в глаза, – это спинка дивана, фриз которого украшен позолоченными рельефами в виде фигурок людей на мотив античности. Столик и стулья из красного дерева гармонично дополняли интерьер, но закрывали прекрасные резные ножки дивана в виде сирен1 с головой древнегреческой девушки с характерной причёской и позолоченной диадемой. Из мебели были ещё трюмо и бюро-секретер, на стене висели картины, а заканчивала ансамбль необычная люстра чёрного цвета, имевшая форму казана и украшенная позолоченными элементами растительного орнамента, по краю которой располагались электрические свечи. Не вписывалась в общий богатый интерьер только тощая ваза с пучком серо-лиловой травы и рыженькими цветочками, стоявшая сиротливо посередине стола.

Пока Тамара Николаевна с огромным воодушевлением рассказывала про картины, мимо нас сновал чей-то беспокойный ребёнок. Маленькая девочка то пыталась хныкать, то дразнила мальчика с фотоаппаратом, то просилась к папе на ручки, а, когда тот брал, сразу же просилась обратно на пол. И это всё производило неимоверно много шума, заглушая даже голос экскурсовода.

Из большой гостиной мы плавно переместились в кабинет Тургенева. Уютная комната в тёмно-бордовом цвете переносила нас из дня в какое-то затяжное утро, когда, не выспавшись, с гудящей головой не хочешь вставать с постели и открывать тяжёлые шторы, а сделать это надо, иначе не сможешь проснуться. Здесь не было электрических ламп, поэтому полумрак разбавляли только лучи солнца, пробивающиеся через окна, занавешенные белоснежным тюлем, но и они не могли до конца осветить всё помещение. Удивительно, как в этом полусне можно вообще что-то делать.

Главным объектом комнаты, конечно же, был письменный стол, за которым Тургенев мог работать по восемь часов в день без перерыва, сочиняя новые или переделывая старые рассказы. В центре стола в стеклянном кубе лежал костяной канцелярский нож, принадлежавший писателю. Также на столе имелся подсвечник с небольшим экраном, по словам Тамары Николаевны, защищавшим глаза от яркого света свечи. На стене рядом с дверью, через которую мы вошли, висел портрет отца писателя Сергея Николаевича. Под ним стояла открытая полка для книг с массивными томами, но, какого автора, я рассмотреть не смог, был слишком далеко. Рядом со мной располагалась ширма, но вот заглянуть за неё я не успел.

Всё началось со странного запаха. Он был ни на что не похожим, я не могу его даже толком описать. Первое, что пришло тогда в голову, что это могут быть пары ртути. Но ведь ртуть не пахнет. Я спросил у мамы, не чувствует ли она запаха, на что та лишь отрицательно помотала головой. Продолжал слушать экскурсию, стараясь сосредоточиться на ней, но тщетно. Запах был всё сильнее. И вдруг перед глазами стали появляться белые пятна, у меня началась паника, парализовавшая всё тело. Я пытался моргать, но от этого белые пятна расплывались сильнее, заволакивая всю видимую картину. Я испугался. В голове откуда-то возникла мысль, что, если сейчас заститься всё белым, я больше никогда ничего не увижу. И только потом, когда начался звон в ушах и ноги стали сами собой подкашиваться, я понял, что теряю сознание. Я схватился за первое, до чего дотянулась рука, за мамино плечо, и сумел выдать только одну фразу: «Мне плохо».

Происходившее дальше сохранилось в голове у меня обрывками, я продолжал видеть, но то, что появлялось рядом, можно сравнить с разноцветными кляксами на чистом листе. Я помню только, что экскурсовод не прервала ни на мгновение свою речь, помню, что меня вывели в соседнюю комнату и усадили на стул возле окна, из которого тянуло сквозняком. Я снял очки, куда-то швырнул их и облокотился на подоконник, пытался придвинуть нос к свежему воздуху настолько, чтобы он разом выбил всё ещё докучавший мне запах воображаемой ртути, даже привстал, но, закрыв на мгновение глаза, свалился на пол и очутился в настоящем кошмаре.

***

Я растянулся во весь рост на холодном деревянном полу, чувствуя, как горят подбородок и ладони, а в целом стало гораздо лучше: ни запахов, ни звона в ушах и никаких белых пятен, только тьма. Открыв глаза, я увидел, что в помещении был полумрак, ни одна лампочка на люстре не горела, только из-за спины бил слабый холодный свет. Вокруг никого. В потёмках я не мог понять, что это была за комната, но даже тогда, когда глаза привыкли, дело не стало яснее. Опираясь на мышечную память, я определил, что это должна была быть большая гостиная, но зрение опровергало эту теорию. Куда-то делось трюмо, нет картин, стульев гораздо больше, да и стол увеличился в размерах, на нём появилась скатерть. «Может, это другая комната? Кто знает, куда меня привели?» Я обернулся к свету. Это была луна. Полная и белая, за окном она озаряла сад, совершенно мне не знакомый.

Я почувствовал покалывание на пальцах, зрение и слух не изменились, но было физическое ощущение, как будто меня выдрали из одного мира и переместили в другой. Ох, если бы вы знали, как мне знакомо это ощущение. Я попал в Грань – особое место пространства и времени, где души умерших ждут своего упокоения. Можно сказать, что это параллельный мир, в который могут войти души и живые избранные. Как вы можете заметить, мне на этот счёт повезло, хоть и везение это было со знаком минус. Чаще всего общение с духами, душами и призраками доставляло мне огромную кучу проблем, ведь они всегда что-то требуют, а я как порядочный Всевидящий путник (человек, способный видеть духов, общаться с ними и помогать заканчивать их земной, если, конечно, так можно сказать, путь) должен выполнять их требования. Но что-то было не так. Во-первых, отсутствие подопечного – духи всегда прямолинейны, не будут шутить и прятаться, всегда показываются сразу. Во-вторых, время суток – оно всегда оставалось прежним в мои прошлые путешествия в Грань. В-третьих, место – оно тоже претерпело слишком сильное изменение, но, возможно, я ошибся комнатой. А самым главным отличием было то, что я перестал ощущать боль, пропала тактильная чувствительность, душу постепенно наполнял страх, однако он был приглушённым, будто я сплю, вижу кошмар и хочу проснуться, но не могу. «Что за чертовщина?» – подумал, оглядываясь в комнате, пытаясь найти ответ.

Что-то зашуршало за закрытой дверью, ведущей в предполагаемую малую гостиную. Я тихонько подошёл и осторожно приоткрыл дверь. В свете одной единственной свечи стояли две женщины, они разбирали посуду, которой был загромождён небольшой стол в центре комнаты. Дивана не было, светильника и портрета тоже. Обои были другими, не было плотных изумрудных штор, вообще никаких штор не было. Женщины в длинных юбках шёпотом переговаривались, стараясь шуметь как можно меньше, но я услышал их диалог.

– Недолго ему осталось, – шептала одна из женщин, стоявшая лицом ко мне, но загородившая собой источник света, поэтому ни её саму, ни её собеседницу я не мог толком разглядеть.

– Может, ещё поправится, – возразила вторая, но явно не была в этом уверена.

– Даже дохтур руки опустил, что уж там говорить… Жалко его… Да на всё воля божья! Без матери рос, может, теперь с ней встретится, – заключила первая. – Эх, Иван Иванович так к нему привязались, даже изволили учителя из-за границы выписать, да только когда прибудет энтот учитель, некого учить-то будет.

Вдалеке послышались шаги, резкие, стучавшие каблуками. Там, за вторыми закрытыми дверями, кто-то шёл в мою сторону. Мгновения ожидания, что сейчас распахнутся двери, мне показались бесконечно долгими. «Не хочу, не хочу снова искать кого-то…» – пришла мысль, когда в теле стала расплываться горячая тяжесть, заставившая опереться на косяк двери, но даже так у меня не было сил стоять. В голове нарастала пульсация, вернулась чувствительность, затылком я ощущал, как сильно бьёт жар, лакированная деревяшка, бывшая ледяной, от одного моего прикосновения моментально нагрелась. Ноги отказывались держать тело, и я безвольно опустился на стул, спинку которого нашарил рукой. Шаги слышались всё отчётливее. Вопрос о том, кому я буду помогать на сей раз, испарился сам собой, я уже ничего не мог, а стоило закрыть глаза, я тут же провалился в кромешную тьму.

***

В ноздри ударил резкий запах нашатыря. Меня легонько тряхнули за плечи. С трудом открыл глаза. Надо мной склонились мама и смотрительница музея, сопровождавшая нашу группу. Первая меня тормошила, а вторая водила перед моим лицом проспиртованной ватой.

Приходить в себя было болезненно, на меня разом нахлынули эмоции, которые там, в Грани, были задушены неизвестной силой: сначала всепоглощающий страх, а потом злость. Следом ударила вторая волна жара, спина мгновенно взмокла.

– Костя, – мама перестала наконец меня трясти, забрала вату у смотрительницы и сама стала ею размахивать.

– Не переживайте вы так, у нас много здесь падают, – чересчур спокойным голосом заметила смотрительница. Она мне тогда ещё не понравилась. Вся подобранная, не старая и не молодая женщина с короткой стрижкой шла за нами от гардероба. И казалось, что она смотрит и запоминает каждое движение всех присутствующих, был бы у неё в руках блокнот, она бы это всё ещё и записала.

– Всё… нормально, – выдавил я из себя, когда отступил жар и появилась слабость.

В висках по-прежнему бил пульс, но любопытство было сильнее, я осмотрелся. Малая гостиная, день за окном, очки, валявшиеся на подоконнике, – всё так, как и должно быть. Я успокоился и наконец почувствовал прилив сил, осознал, что всё закончилось, затем перестала болеть голова. Забрал у мамы вату, из которой стал выдыхаться нашатырь. Запах уже не казался резким, он сделался приятным.

– Всё хорошо, – уверенно заключил, вставая со стула. Ноги держали крепко, правда, голова немного зашумела, когда я наклонился к подоконнику за очками, но сразу же поднесённая к носу вата своим ароматом заставила мозги прийти в порядок.

Мама смотрела на меня в ожидании ещё каких-нибудь слов, но сказать мне было нечего. Смотрительница взяла со стола флакон и быстрыми шагами, стуча по паркету каблучками, пошла прочь из комнаты.

– Чего ты вдруг испугался? – поинтересовалась мама, немного погодя.

– Я же никогда не падал в обморок! Мне показалось, что пахнет чем-то странным, может, мебель чем-то обработали.

– Возможно, видел ведь, что маленький ребёнок тоже неспокойно себя ведёт, – мама положила руку мне на плечо. Она так делала всегда, когда хотела приободрить, и это всегда срабатывало. Я не мог не улыбнуться.

Ребёнок! Он почувствовал не запах, он почувствовал чью-то неуспокоенную душу – дети восприимчивее, чем взрослые, так говорил Мастер. Даже без каких-либо талантов могут их видеть и не осознавать этого. Конечно, так как я, они не прыгают между мирами, но приятного тоже маловато.

– Вы пойдёте дальше? – спросила смотрительница, вернувшаяся в гостиную. Она бросила на меня свой холодный пронзительный взгляд, намекая на то, что пора бы нам отсюда уйти.

Но уходить мы не собирались. Я хотел дослушать экскурсию, мы ради неё сюда и приехали. В душе побаивался повторения истории с запахом и перемещением, но надеялся, что вата с нашатырным спиртом мне поможет выдержать пребывание в кабинете, а дальше будет легче, ведь кто не рискует, тот и не пьёт шампанского. Мой Мастер говорил, чтобы я не злоупотреблял этим девизом, но его здесь не было, его вообще у меня больше не было. Мастер распрощался со мной больше трёх месяцев назад, бросив разбираться с каждой проблемой самостоятельно, сказав только, что дальше я должен научиться всему сам. И последнее время всё было не так, вокруг творился хаос, в котором я двигался без направления, лишь бы куда-нибудь прийти. Прежним было только одно, я задавал вопрос: «Как бы на моём месте поступил Мастер?» Не стал бы рисковать, развернулся и ушёл отсюда, а я рискнул.

– Пойдём.

Экскурсия уже закончила изучать кабинет и переместилась в следующую светлую и пустую комнату. Я не успел даже осмотреться, снова перед глазами стала мутнеть картинка, запах чудо-ртути забил даже нашатырный спирт. Сомнений уже не было – на сегодня экскурсия для меня окончена. Мама, заметив моё состояние, попросила сопровождающую экскурсию смотрительницу музея проводить нас до двери на выход.

Нас провели боковыми коридорами и выпустили на улицу через ту же дверь, откуда мы и заходили в дом, сказав напоследок, чтобы мы не расстраивались, ведь всю основную экспозицию увидели, осталось всего две пустые комнаты, которые особого интереса не вызывают.

Как только дверь захлопнулась, я опустился на ступеньки, стянул бахилы и сунул их в карман. Голова дала о себе знать, снова отзываясь тупой болью. Вата перестала источать запах нашатыря, но его заменял свежий воздух. Мама расположилась рядом. Мы сидели молча минут пять, пока я не пришёл в себя.

– Пошли? – спросила мама, указывая на аллейку, начинавшуюся сразу за здоровенным, обнесённым декоративным железным заборчиком дубом – гордостью усадьбы.

Я кивнул, вставая со ступенек. Шли медленно, осматриваясь. Клумбы с розами с одной стороны, ковёр из жёлтых листьев с другой, и на этом ковре, как султан, важно и величественно стоял тургеневский дуб. Остановились мы у таблички, описывающей его. Из того, что надо знать о дереве, то, что он примерный ровесник Ивана Сергеевича, тем и примечателен.

Мама не читала, она искала место для удачной фотографии. Справа от дорожки была разбита клумба и огорожена кустарником, за которым шла вытоптанная тропинка, чуть левее которой на ближайшем дереве висела кормушка для белочек в виде теремка с лесенками, идущими вниз и вверх. Родительница схватила меня за ручку рюкзака и потянула туда.

Моя мама безумно любит белок, поэтому уйти просто так мы не могли, надо было хорошо изучить все деревья и кусты, вдруг рыженький зверёк захочет нам показаться. Но ни одной белки не было, не было и птиц, они пока не нуждались в подкормке. Зато были бабочки – злая шутка природы, маленький кусочек жизни, который загнётся с первыми же морозами. Но если бабочки были в безопасности как минимум до конца сегодняшнего тёплого дня, то чей-то беспокойный ребёнок (второй уже за сегодня) явно нуждался в помощи.

Его яростный рёв был таким неожиданным, что я рванул сразу, как по сигналу, даже не поняв, что произошло. Оказалось, что пацан, на вид лет шесть, не больше, умудрился перелезть через ограду к дубу и сильно разодрал ногу до крови.

– Эй, не реви, – подбежав к заборчику, я огляделся. Вокруг дуба пустые лавки, на тропинке тоже никого.

«Придётся самому доставать», – подумалось мне тогда.

Мальчик посмотрел на меня, замолчав на мгновение, но только на мгновение, а затем разрыдался ещё сильнее и заорал ещё громче. Меня передёрнуло. Не люблю чужих детей, хоть режьте, особенно таких капризных и плаксивых. Но истерика ребёнка – это половина беды. Вторая половина вылезла из кустов с свирепым видом кабана, готового меня разорвать.

– Чего ты смотришь, помоги ему! – подбежав к изгороди, крикнула мне на ухо женщина. – Сейчас, сынок, он тебя вытащит.

Я побелел от такой наглости, но вой ребёнка был настолько противным, что спорить не стал. Скинул рюкзак на землю и прикинул, как будем доставать. Ограда была мне по грудь, поэтому перевеситься через неё и ухватить мальчишку за плечи не было возможности, не дотянулся бы. Пришлось лезть. И вот чёрт бы побрал эту мамашку, которая упёршись мне в лопатки, в тот самый момент, когда я уже был на заборчике, толканула вперёд, пытаясь ускорить процесс перелезания. Колышки загудели и пересчитали мне рёбра, едва не порвав кофту. В мыслях я перечислил всех её родственников, даже дальних. Но, стиснув зубы, я продолжил взбираться.

– Сейчас, сыночек, сейчас! – и эта деятельная, но, к сожалению, не большого ума женщина ухватила мою ногу за щиколотку и перекинула через изгородь, когда я, перенеся на другую сторону вторую нижнюю конечность, искал опору. Нашёл. Ровно тогда, когда, саданувшись левой ногой об очередной колышек, перекувыркнулся и встретился хребтом с землёй, а затем, прокатившись ещё с полметра, с дубом.

***

«Как же мне везёт: экскурсию не дослушал, в Грани побывал, обморок схлопотал, мальчишку достал… Ох, пардон, ещё не достал… И снова Грань!» – думал я, не открывая глаз. Спина отзывалась тупой болью, покалывало в кончиках пальцев, и ощущение переноса через границу миров пронеслось сквозь всё тело. Чёрт, неужели дерево – портал в Грань? Я нехотя открыл глаза. Ночь. Снова ночь, снова полная луна, свет которой с трудом просачивался через плотную крону дуба. Лёгкий ветерок, шевеливший волосы, упавшие на лицо, был по-осеннему холодным, пригнал запах гниющей листвы и сухой травы. Земля подо мной холодная, влажная, прямо-таки грозившая простудой, но вставать я не желал. Мне было хорошо. Холод забрал боль, остудил голову. Я не мог оторвать глаз от причудливых теней и лучиков – подвижной игры засыхающей листвы, которая вот-вот облетит, даже толком не пожелтев. Хорошо.

Через какое-то время встать мне всё-таки пришлось. Зубы начали выплясывать чечётку, ветер, дувший сзади, через влажную кофту пробирал до костей. А дуб был тёплый. Я обошёл его кругом и, спиной прислонившись к коре, стал ждать, пока ветер утихнет. Это перемещение, если не считать, конечно, времени суток, было, как и все прошлые нормальные переходы, – будто попал в зазеркалье: пустой парк, не изменившийся ни на одно деревце, клумбы и дом писателя – всё на своём месте. Тишина и покой, нарушаемые лишь шелестом листвы. Здесь был бы рай, если бы место не находилось в Грани – в чужом мире, мире, где я – подневольный, раб любой души, просящей помощи. Ведь я могу их не только видеть, но и слышать, понимать и исполнять их последнюю волю. Такова моя работа, навязанная природой, навязанная особенностью моих близоруких глаз, за которые меня зовут Всевидящим путником. Поскольку свободно перехожу через границу миров в обоих направлениях, и не только душой, но и телом.

Если вы помните, то первое перемещение я сравнил с дурным сном: есть страх, но притупленный, других чувств, эмоций, тактильных и болевых ощущений нет, ясно осознаёшь исключительно желание проснуться. Этот переход намного легче, так как все чувства и эмоции на своих местах, только не в своём мире. А это меняет многое. Ведь Грань – мир духов, законы здесь тоже на их стороне, даже законы физики, поэтому осязание, обоняние, слух и зрение в Грани не помощники, а порой даже враги. Ориентироваться здесь можно только на внутренний голос, хоть я и не отказываюсь от привычных методов познания: на вид, на слух и на ощупь, всё же места, в которые забрасывает Грань, иногда бывают нестерпимо отвратительны, если разбирать их только с помощью привычных нам органов чувств. Но это я отвлёкся. Теория Грани интересна, её изучают все добросовестные «глазастые», но понять дано не всем и не сразу, главное, что должен уяснить каждый, – не стоит рваться к духам, рискуешь напороться на неприятности.