Третья палата от Солнца

В голове что-то щёлкает, и я, скрывая смущение, спрашиваю.

– Эда ко мне ни разу не зашла. С ней больше ничего не случилось?

Как я могла забыть о Эде – другой вопрос.

Ник пожимает плечами.

– Её в последнее время часто запирают.

– За что? – Ян опускает книгу, да, я смотрю прямо на него. – Что она сделала?

– Спроси её саму, – советует Ник. – Когда выйдешь. Ты же скоро выйдешь?

Теперь мы оба пожираем взглядами Птичника. Тот пожимает плечами и утыкается в книгу.

– Скучные вы, – бурчит Ник и, встав с кровати, начинает бродить кругами по комнате. Подходит к зарешёченному окну, заглядывает через плечо Птичника в его книгу, поправляет мне подушку.

Я смотрю на него, на бесконечное движение по кругу, когда нет никакой возможности вырваться, и у меня в голове снова щёлкает. Мне больше не нужно спрашивать себя, сплю ли я, потому что я уверена – это уже не сон. Это реальность, где я привязана к кровати, по моим рукам бегают мурашки, а жизнь, даже заторможенная жизнь больницы, проходит мимо меня.

Надо что-то с этим делать. Главное – успеть до следующей капельницы.

Снова заходит Кит. У него на пальцах крошки от печенья, кудряшки в беспорядке и он улыбается мне так, что я хочу сделать фотографию или закрыть ауру этой улыбки в банку и поставить на полку.

Он пишет «Всё нормально. Эда только ноет чаще, чем обычно. Ольге не нравится, что за столом мы сидим не как всегда».

– Передай ей, что мне жаль.

Он записывает это на чистом листе и аккуратно вырывает его. Ольга расстроится, если край будет неровным.

«У Принца без изменений»

– Это ожидаемо, – говорю я вслух. Что я точно не буду говорить: надеюсь, они не нашли мой нож. Он мне ещё пригодится.

«А Ник редко бывает внутри. Дожди закончились, и он много бегает сейчас».

– Я тоже хочу… – хочу на улицу. Очень хочу на улицу. Не могу же я лежать здесь вечно?

«Без него тихо. Эде, когда она с нами, это не нравится, и она пытается компенсировать».

– Оу, – выдыхаю я.

«Я не удивлюсь, если Принц проснётся».

В этот раз смех звучит почти нормально.

Заглядывает Хриза и держит меня за руку, считая пульс. От неё пахнет кофе и лекарствами, запахи бьются, пытаясь заглушить друг друга. На её лице – любопытство.

– Нам рассказывали о подобных вещах, знаешь. Самоубеждение.

Она мягко трогает тёплыми ладонями мою шею, но я всё равно дёргаюсь. Сестра прикасалась там же, когда вдавливала меня в кровать и сжимала горло. Хриза отдёргивает руку так быстро, что ударяется о спинку кровати.

– Прости. Но это действительно редко встречается, по крайней мере, я не видела ни разу. Так же работают стигматы. При нервных расстройствах эмоциональное возбуждение может проявляться очень необычно. Возникают синяки или даже открываются раны. А при наличии и галлюцинаций…

– Я не галлюцинация!

Я дёргаюсь, натягивая ремни.

Сестра стоит за спиной Хризы. В глазах – ярость. И она шипит, сжимая призрачные кулаки:

– Сама ты галлюцинация! Я, может, и не жива, но реальна, слышишь, реальна!

Конечно, Хриза не слышит. А я, я так хочу ей ответить, накричать на неё, выругаться, да что угодно, но если сделаю это на глазах у Хризы, то ещё долго пролежу в Клетке, замученная капельницами и таблетками. Поэтому я сжимаю зубы и молчу. Хриза разливается о возможных причинах появления синяков, а сестра снова растворяется в воздухе. Слишком много посетителей за раз.

Хриза уводит Птичника из Клетки, и они шепчутся там. И когда Ян возвращается, он не запирает дверь. Облокачивается на створку, скрестив руки, долго смотрит на меня и наконец говорит:

– Ну что, возвращаемся?

Я киваю.

Он приводит меня прямо в палату. Будто и не было той ночи – кровать аккуратно заправлена, подушка взбита, на покрывале ни одной складки. Понятно, кто здесь был. Я жду, что Птичник сейчас достанет связку ключей и снова запрёт меня, не в Клетке, так здесь, но когда я оборачиваюсь, его нет и дверь открыта.

Птичку выпустили на волю!

Сразу иду в общую комнату. Хоть бы всё было как обычно. Ольга бы читала, а Ник и Эда гадали старый кроссворд, потягивая чай. И позвали бы меня к себе, и Эда бы рассматривала следы синяков на моей шее, и мы бы смеялись, и всё бы было хорошо.

Всё почти как обычно.

Ольга читает «Джейн Эйр», устроившись в кресле и закутавшись в шаль. Ник листает какой-то старый журнальчик, а Эда дремлет на диване. Так мне кажется. Но когда я подхожу ближе, понимаю – она не спит. Глаза полузакрыты, но через ресницы она неотрывно смотрит в окно. Пальцы сцеплены в замок, на руках новые бинты.

Даже не могу предположить, насколько она далеко сейчас.

Я тянусь к ней. Если я могу вызывать призраков, то почему бы и не отогнать их, не вытащить её? Я скучала по Эде. Без неё тихо, жизнь застывает, да она даже моей сестре нравится!

Но Ник, вытянувшись, ловит меня за запястье.

– Не надо, – говорит он. – Если она хотя бы немного придёт в себя, то сразу начнёт, – и изображает, что разрывает себе горло.

Смотрю на новые бинты, нашлёпки пластырей, длинные следы от ногтей на бёдрах, уходящие под серые больничные шорты – и верю ему.

Мне остаётся только сесть между Ником и Ольгой, тоже взять журнал и наблюдать за тем, как Эда бродит в своих снах наяву.

Это тянется, тянется и тянется. Эда или сидит запертая в палате, или ни с кем не разговаривает. Я как-то останавливаюсь у приоткрытой двери и смотрю, как Птичник затягивает на ней смирительную рубашку, а она пытается укусить себя или схватить его за полу халата.

«Ян и Хриза сами не понимают, что с ней», – пишет мне Кит, когда мы вместе стоим у двери на улицу. Он выглядывает в сад и улыбается, я не могу не подхватить.

– Откуда знаешь?

«Подслушал, пока пытался залезть на кухню. Они говорили около её кабинета. Только никому не рассказывай».

Я обещаю хранить секрет, и мы вместе смотрим в окно, на красное закатное небо. В отделении слишком тихо. Я не люблю тишину, она затягивает, отрезает. Я даже жалею, что Кит не говорит, сейчас я бы хотела услышать хоть чей-то голос.

Эда бьётся о дверь палаты. С другого конца коридора раздаётся звук торопливых шагов Птичника.

Не этого я хотела, но тоже сойдёт.

Юпитер

У стен есть глаза.

Это не идиома или метафора, у стен есть глаза и они всегда карие. Они смотрят на меня, не моргая, и это неправильно, у стен не должно быть глаз, и я пытаюсь убежать, но мне некуда. Тогда я пытаюсь заставить их уйти. Это сон, и мне нужно проснуться.

В моей сумке лежит косметический набор, в нём – пилочка для ногтей. Мне бы лучше попросить кого-нибудь ущипнуть меня, как это смешно и мило, чтобы я проснулась, но я одна, коридоры пустые, все уже сидят в аудиториях, а я как всегда опоздала. И теперь мне приходится просыпаться самой.

Пилочка не сразу протыкает ткань джинсов, приходится замахиваться, а глаза, глаза везде, даже на потолке, когда я запрокидываю голову, чтобы не смотреть на стены. Опустить её – и видно капли на полу. Моя кровь, пилочка тёплая и мокрая, теперь они должны закрыться, пусть они закроются…

Да, это был один из плохих дней, я знаю. Хотя плохие дни случаются так часто, что их уже можно назвать нормальными, а хорошие выделить отдельно. Под хорошими я понимаю дни, когда не выпадаю из реальности.

Это я сейчас так говорю, потому что действуют таблетки, или ещё что-то. На самом деле, я не слишком-то понимаю, где реальность, а где всё остальное. Я вижу, как исчезают плитки пола, а под ними чёрная вода. Если нырнуть туда, то окажешься среди длинных водорослей, которые оплетут тебя, и это будет похоже на прикосновение рук. Очень реальное прикосновение.

Я опять расцарапала предплечье, да? Всё, вижу. Мне нужно что-то, чтобы вытереть кровь, Птичник потом обработает царапины. Это я, кстати, придумала называть его Птичником, вы не знали?

Может, он ещё одна галлюцинация. Может, они все галлюцинация, Птичник, Психе, Ник и остальные. Я не хочу проверять. Неважно, реальны или нет, я люблю их.

Как я сюда попала? Грустная история. Я вообще-то на преподавателя училась. Пятый курс, почти закончила, а потом меня увезли в больницу, потому что я залезла на парту посреди лекции и начала кричать. Не спрашивайте, что я видела, не помню. Врачи сказали, что мне нужно лечение. В смысле, это же очевидно, что мне нужно лечение, нет?

Не слишком люблю говорить о прошлом. Но да, я помню, как умерла моя мать. Ей голоса сказали выпрыгнуть из окна, надев себе на голову наволочку. Очень глупо, наверное, смотрелось. Мне голоса ничего такого не говорили. А если и говорили, то это только наше с голосами дело.

А она мне рассказывала, как умер её отец. Если бы у меня была дочь, или сын, или близнецы, как Психе и её сестра, я бы продолжила цепочку. Первый облил себя бензином и щёлкнул зажигалкой, вторая выбросилась из окна, третья – это я.

Дурная наследственность, вот как подобное называется.

Не надо на меня так испуганно смотреть. Это всего лишь кровь. Да, противно, но как ещё мне убедиться, что вы не моя фантазия? Хватит смотреть, я же сказала. Хотите сделать что-то полезное, принесите перекись и пластырь, а лучше позовите Птичника.

Что вы сказали? Вы точно не галлюцинация, я могу быть уверена. Да ладно.

А вы сами уверены в этом?

5

На следующий день после разговора у двери, я заглядываю в третью палату. И вижу там её.

Эда сидит около кровати прикованного Принца и смотрит в стену. Замираю на пороге, пытаясь понять, что происходит.

Её выпустили? Серьёзно? Неужели всё так быстро пришло в норму?

– Они здесь, – говорит Эда. Я вздрагиваю. – Я вижу их, они смотрят.

– Кто смотрит? – спрашиваю, не удержавшись. Не стоит. Не нужно интересоваться этим, будто её галлюцинации реальны. Надо её вытащить, но я уже задала вопрос.

– Они.

И Эда резко поднимается на ноги. Я пячусь к двери, по инерции, хотя знаю, что Эда ничего мне не сделает. Но кто знает, что она видит на потолке, на стенах, везде.

Я могу только смотреть, как Эда впивается ногтями в своё предплечье. Будто ей мало шрамов, мало ран, которые постоянно обрабатывает и перебинтовывает Ян.

– Они всё видят…

– Эда, – Птичник где-то рядом, он может прибежать в любую минуту.

Хватаю Эду за руку, пачкая пальцы в её крови, и тяну к кровати. Эда вертит головой, смотрит на пол, стены, потолок.

– Прекрати. Приди в себя уже! – нельзя кричать, услышат. Если бы Ник был здесь, у него получается с ней справляться, а я не знаю, как.

– Дай ей пощёчину, – советует сестра из дальнего угла. Вот её тут не хватало.

– Вот тебя не хватало. Исчезни! – Эда опять царапает свою руку. – Хватит!

На моей ладони всё больше крови, пока я разжимаю её пальцы. Вторая рука абсолютно бесполезна, болтается в гипсе мёртвым грузом. Всё равно получается, хватка слабеет. Эда дёргается, сестра бурчит что-то, и только у Принца хватает ума лежать молча.

Эда резко поворачивает голову, глядя на сестру.

– Оу. И ты здесь.

Наши пальцы склеивает её кровь.

– Ты её видишь? – шепчу я. Она поворачивается ко мне, и пустота из её глаз постепенно уходит.

– Психе… – тянет она, глядя на мою окровавленную ладонь. – Ты что, специально за мной ходишь?

Это звучит очень осознанно.

– Ну, немного, – тихо говорю я, отпуская её.

– Давно пора, – краем одеяла Принца Эда вытирает руки. – А то всю неделю тебя нет. Как ты вообще могла попасть в Клетку? Да ещё так надолго? Бросила меня тут! Да мне поговорить кроме как с Ником вообще не с кем, а он постоянно на улице. Сама представляешь, как это скучно?

Не думала, что она так меня ценит.

– Кит всё время сидит у себя, Ольга постоянно ноет, что мои шрамы несимметричны, а Птичник всё за тобой смотрит, – и она бьёт меня окровавленным кулаком в плечо. – Как ты могла?

– Говорю же, это не я. Это она, – я показываю в угол. Сестра недовольно скалится.

– А, – Эда бросает на неё взгляд и снова поворачивается ко мне. – Она правда хотела тебя придушить? Зачем?

– Спроси её сама.

– Зачем? – говорит Эда в угол. Сестра делает неприличный жест и отворачивается.

– Она не хочет с тобой разговаривать.

– А жаль. Но как хочет, заставлять не буду.

– А ты… – может, не лучшая идея спрашивать вот так прямо, но мне нужно знать. – Ты сама в порядке? Ты сейчас здесь?

Эда поправляет Принцу одеяло. Его волосы немного отросли и мягким светлым пушком покрывают голову.

– Да вроде бы. Но иногда, знаешь, нет никакой разницы между здесь и там. По крайней мере, я её не могу увидеть. Разницу.

– Нет, не знаю.

Сестра фыркает.

– Куда тебе, тупица.

– А не пойти ли тебе куда подальше? – не сдерживаюсь я.

– Хватит препираться, вы же близнецы. Знаешь, пока я не познакомилась с вами, думала, что близнецы всегда поддерживают друг друга. Или это просто вы такие ненормальные? – Эда всё говорит, её руки в разводах уже подсыхающей крови разглаживают складки на пододеяльнике в цветочек.

Она сейчас слышит только себя, взгляд снова уходит внутрь. Надо сделать что-то, отвлечь её, но мы же в палате Принца и никого больше нет рядом.

Мне нельзя не воспользоваться возможностью.

В конце концов, я пришла в третью палату с определённой целью.

Пока Эда продолжает говорить про близнецов и пытается согреть пальцы Принца, я пячусь к подоконнику. Шарить рукой за спиной не слишком удобно, пальцы никак не могут поднять, но если я развернусь, Эда может заметить, а нож… Я не уверена, как она на него отреагирует.

– Вы можете хотя бы попытаться поладить, – говорит она, нависая над Принцем и приглаживая остатки его волос. Она стоит боком, смотрит в другую сторону, Принц ёрзает во сне.

Я резко разворачиваюсь и поднимаю подоконник.

Он скрипит, я сажу себе занозу, Эда должно быть уже смотрит на меня – какая разница? Какая? Теперь? Разница?

Ножа там нет.

Нет ножа, нет банки мёда, которую я берегла для Кита. Кто-то знает про мой тайник. Кто-то залез в него и забрал нож и сладкое, кто-то…

Сестра кладёт голову мне на плечо. Ледяной, костлявый подбородок, как у Смерти.

– Я же говорила, что ничем хорошим это не кончится, – издевательски тянет она.

– О, у тебя тут тайник, – говорит Эда.

– Теперь по отделению бродит псих с ножом.

– Что там интересного?

– И именно ты в этом виновата.

– Птичник ведь не знает?

Что мне делать?

Надо найти его, надо срочно найти его. Пока кто-нибудь не совершил самоубийство раньше меня, пока на него не наткнулся Птичник, ведь тогда второго шанса не будет, ничего больше не будет.

– Он пустой, – бросаю я Эде, опуская подоконник. – Я буду в общей.

Эда ещё что-то говорит нам вслед, но я не слышу. В несколько шагов я пересекаю коридор и замираю на пороге общей комнаты.

Здесь почти все.

Ольга сидит на кресле, демонстрируя идеально ровную осанку, и читает книгу.

Кит устроился на подоконнике и рисует карандашом, выглядывая в окно. Солнечные блики дрожат на его бледной коже.

Ник крутит на пальце ярко-красный эспандер, бьёт ногой по подлокотнику дивана и первый обращает на меня внимание.

– Ну и как? Эда пришла в себя?

Я молчу.

У одного из них мой нож. А мне надо быстрее совершить самоубийство, то есть, нужно его вернуть. Сестра просачивается между моим плечом и косяком.

– Поиграем в детектива? – предлагает она, лёгким танцующим шагом пересекая комнату. – Кто из них мог это сделать, как думаешь?

Напряжённо слежу за ней. Не хватало только её издёвок сейчас. Я должна понять, кому тут нужен дрянной канцелярский нож, который только для вскрытия вен и годится?

– Ольга? – сестра нависает над ней, заглядывая в книгу. – Чтобы подстричь кого-то или обрезать что-то. Вообще, нож нужный инструмент. И если так, за него можно не волноваться, Ольга будет держать его чистым и наточенным.

Да, Ольга могла найти мой тайник.

– Кит? – сестра поворачивается к окну, лучи света проходят через её тело, Кит всё водит карандашом по бумаге. – Может, он нашёл тайник случайно или видел, как ты заглядывала туда. Он хотел взять только мёд, но прихватил и нож, знаешь, вырезать что-то из бумаги.

Если он у Кита, я могла бы написать ему записку, попросить вернуть. Хотя бы на пять минут, этого бы мне хватило.

– Психе? – Ник щелкает пальцами, машет мне рукой. – Ты что, совсем зависла?

– А Ник? – сестра огибает диван, остановившись у него за плечом. – Он обычно пользуется руками, но нож тоже неплохой вариант.

– Эда… – выдыхаю я.

– Она ведь не знала про тайник, – сестра поворачивается ко мне. – К тому же, Эда бы сразу кому-нибудь разболтала. Ну а Принц постоянно спит. Итак, у тебя три варианта, – она обводит призрачными руками комнату. – Кто из них?

Ольга, Кит или Ник? Не могу ответить. Кто бы…

– Психе! – Ник снова щёлкает пальцами, и я понимаю, что все смотрят на меня.

Ольга подняла голову от книги, Кит от рисунка. Сестра всё ещё стоит у дивана, ухмыляясь.

«Отдайте мой нож, пожалуйста», – стоит сказать мне. Он мой. Он мне нужен, нужнее, чем вам, точно. Я уже собираюсь попросить, спокойно, в конце концов, мы все друг друга понимаем. Нас всех терзает что-то, требующее выхода, будь это галлюцинации, навязчивые идеи или желание умереть.

Я открываю рот.

На плечо ложится тёплая рука.

– Всё в порядке? – спрашивает Птичник, заглядывая в комнату. Мы синхронно киваем. – К Эде не ходить, я её запер.

– Что на этот раз? – спрашивает Ник, сжимая эспандер.

– Опять расцарапала себе руки.

– Зря ты оставила её одну, – шепчет сестра. – Ты ведь видела, что она в неадеквате. Снова думаешь только о себе.

Заткнись. Заткнись же! Как бы я хотела сказать это вслух, но Птичник всё ещё держит меня за плечо, осматривая комнату, выискивая повод запереть ещё кого-нибудь. Меня нельзя запирать. Только после того, как я найду нож.

– Если найдёшь, – шипит сестра. – Разве ты справишься с этим?

– Обед через час, – бросает Ян.

Надо успокоиться и всё обдумать. Птичник удаляется на свой пост, а я падаю в свободное кресло. Кит закрывает глаза и уходит в себя, только рука, сжимающая карандаш, автоматически движется по листу. Ольга снова смотрит в книгу, но не листает страницы. И только Ник бодро бросает в меня подушкой.

– Для того, кто сначала пережил покушение, а потом освободился из Клетки, ты слишком мрачная, – говорит он.

«А ты слишком бодрый», – хочу ответить я, но боюсь. Поэтому неопределённо пожимаю плечами.

– А ещё ты бледная. Тебе надо на улицу.

Улица… Я думала о том, что хочу прогуляться, пока была привязана к кровати. Потом это вылетело из головы. Странная Эда, пропавший нож – мне надо разобраться с этим.

С другой стороны, Ник очень прав.

Ольга, за всё это время ни разу не перелистнула страницу книги. Её волосы, разделённые на ровный пробор, закрывают лицо, но я знаю, что она почти не моргает. И дышит глубоко, но медленно, незаметно.

Иногда она кажется мне статуей.

Или просто, не знаю, вещью.

Из отделения Птичник меня выпускает только на следующее утро и только после обыска. Мог и не волноваться – ножа у меня нет. Ему я об этом, конечно, не говорю.

Я даже не начала искать. После обеда Птичник сделал мне ещё один укол, и весь день прошёл как в тумане. Помню только, что Ольга читала мне вслух, но не помню, что. Новых уколов ещё не было, но Хриза постоянно что-то придумывает. Поэтому я решила выйти наружу, пока могу.

Ника, кстати, выпустили раньше, ему вообще разрешают спокойно ходить по саду. Я слышала, как Хриза говорит ночью Птичнику, что прогулки хорошо на Ника влияют. Даже во время приступов ярости – он избивает деревья или кричит, хотя, это больше похоже на вой, от которого дрожат стёкла. Но зато возвращается Ник почти спокойным.

Ещё он любит бегать.

Остальным выйти из отделения сложнее. Нужно сначала попросить Птичника открыть дверь, а потом только бродить по саду. Немногие, кстати, стремятся. Ольга, например, вообще не любит гулять. Её раздражает грязь и кусты, и нравится ей только симметричная решётка.

Кстати, о решётке.

То, что нам разрешают выходить из отделения, может создать ложное впечатление о нашей свободе. Но нет. Это совсем не так. Не успеешь сделать и пятьдесят шагов в любую сторону от стены, тебя остановит решётка. Перелезть не получится, открыть тоже – ворота только одни, и, как обычно, заперты. Мы можем только смотреть наружу.

Я часто вижу, как Кит стоит у границы между отделением и миром, держась за прутья.

Птичник открывает мне дверь в конце коридора, ту самую, с окошком. У лестницы низкие перила, но даже сбросившись с неё головой вниз, я только поцарапаюсь о кусты.

И кстати о кустах.

Не знаю, кому пришло в голову, что это будет забавно. Это не забавно, это странно, или даже глупо, но у нас есть лабиринт. Как в каком-нибудь романе – свой лабиринт из зелёной изгороди. Дорожки, повороты, разветвления, тупики, всё, как нужно, кроме одного факта. Кусты даже мне достают только по пояс.

Это лабиринт, но к центру можно пробраться за пару минут, немного поцарапавшись. Он не выполняет главной функции лабиринта – запутать и сбить с толку. Он такой же ненормальный, как и мы.

Я останавливаюсь у подножия лестницы. Ника рядом не видно, обычно он игнорирует лабиринт, бегая по периметру решётки. От избытка кислорода у меня кружится голова, от утреннего холода мурашки, от росы на траве – мокрые ноги. Но всё равно мне здесь нравится.

Уже углубляясь в кусты, я оглядываюсь. На площадке около двери стоит Птичник, а рядом с ним на перилах сидит моя сестра.

Слишком много людей следит за мной сегодня.

Так и с ума сойти можно.

Я не ищу Ника специально, но на него трудно не наткнуться. Подходишь к решётке, задумчиво выглядываешь наружу, и тут рядом появляется бегущий Ник.

Увидев меня, он машет рукой и сбавляет скорость, чтобы остановиться рядом. У него ко лбу прилипли мокрые чёрные пряди, на футболке тёмные пятна. И он улыбается. Читай – скалит зубы и блестит глазами.

– Наконец-то тебя выпустили. Птичник следит?

Я показываю в сторону лестницы.

– Он там. И моя сестра с ним. Никуда от них не деться.

Ник шмыгает носом, убирает со лба волосы. Я оглядываюсь через плечо. И Птичник, и сестра всё ещё смотрят за нами.

– Как мне это надоело, – вырывается у меня. – Они всё время рядом. Куда бы я ни пошла, кто-то из них следит за мной, – я смотрю на решётку и за решётку. – Не знаю, что с этим делать.

Ник тоже смотрит на прутья.

– Зато я знаю.

– И что?

– Нужно сбежать.

Воздух попадает мне куда-то не туда, и я начинаю кашлять.

– Иногда мне кажется, что я могу выбраться, – продолжает он.

Не верю.

– Через неё нельзя перелезть, – отвечаю ему.

Прутья слишком гладкие, без завитушек, цветов, чего угодно, за что можно ухватиться. Даже Ник с мышцами в пару раз больше моих не справится.

– Не перелезть, – говорит он. – Я могу сломать её и уйти отсюда.

Кладу руки на холодную решётку. Это металл, и, как и положено металлу, он очень прочный. Всё ещё не верю. Но если… если на пару секунд допустить, что Ник сможет. Разорвёт прутья, будто они из бумаги, откроет нам путь за пределы территории, наружу.

Даже не знаю, что бы сделала в таком случае.

Ник вытирает ладони о штаны и сжимает прутья.

Куда бы я пошла? Или побежала бы, пока меня не поймали?

Его мышцы напрягаются, он скалит зубы, как хищник, волк, пытающийся вырваться из капкана. Я почти вижу, как поддаются прутья, как открывается достаточно пространства, чтобы можно было вылезти, выйти на свободу.

Что я буду там делать?

Ник опускает руки.

– Не сегодня, – говорит он.

Даже не знаю: разочароваться или вздохнуть с облегчением.

– Почему?

– Не знаю, – он пожимает плечами. – Не чувствую в себе этого.

– А…

– Но потом, – Ник вытирает лоб краем серой футболки. – Обязательно, только позже. Обещаю, – и он гладит меня по голове.

Что на это ответить, я тоже не знаю.

– Побежали, – Ник несётся дальше. Ещё один круг, ещё один, но никогда не вырываясь за границы отделения.

– Ты же хочешь туда?

Я оборачиваюсь. Сестра стоит у решётки, прутья просвечивают сквозь тело. Её они не ограничивают. Призраку ничего не стоит пройти сквозь металл, сквозь что угодно.

– Ты хочешь наружу, Эва?