скачать книгу бесплатно
– Только дом, амбары, овины, хлева и конюшни мои будут, но и ты можешь ими пользоваться, телеги я тоже тут на дворе буду держать, колодец мой будет, мне скот поить надобно, а огород твой. Холопы будут тут же жить, в людской, одну девку тебе в прислугу дам. Но в прислугу, – Волков поднял палец, предостерегающе, – пользовать её не будешь, а начнешь, и она пожалуется, так я её у тебя заберу.
Кажется, всё пока устраивало хитрого попа. Он понимающе кивал, на всё соглашался.
– А ещё тут у тебя будут господа кавалеры жить, сам мне их насоветовал брать, тут внизу будут жить, твои покои вверху, послуживцы их будут с холопами жить в людской.
Вот это, кажется, брата Семиона не устраивало, скривился едва заметно, видно, один хотел жить в огромном доме. Но кавалера его недовольство мало заботило, тем более что он кое-чем готов был монаха успокоить:
– Сто шестьдесят монет, что остались от денег на церковь, оставишь себе на обустройство, – Волков замолчал и потом добавил серьёзно: – И займись уже костёлом, займись уже. Дождёшься, попрошу у епископа другого попа на приход.
На том разговор был закончен. Все, включая дворню и жену, весь этот разговор слышали. Госпожа Бригитт не удержалась, встала и начала выходить из-за стола. Рука у Волкова лежала на подлокотнике кресла, так она как бы невзначай руки его коснулась бедром. Стала извиняться и говорить:
– Господин, так мы что, переезжаем в тот красивый дом, что у края деревни стоит?
Этот вопрос интересовал всех присутствующих, включая жену его, которая тоже хотела это знать, да от спеси не хотела сама спрашивать.
– Да, – сказал Волков, – теперь вы, госпожа Ланге, на лавках спать не будете, у вас будут свои покои.
– Правда? – обрадовалась та, едва не запрыгала. – А можно мне узнать, какие мне покои положены?
– Выберете сами после того, как госпожа Эшбахта выберет нам спальню.
– Ах, Господи, как это хорошо, – никого не стесняясь, вроде как в благодарность госпожа Ланге склонилась и с грациозным приседанием поцеловала руку Волкова. – Спасибо вам, господин.
– Можно ли нам с госпожой Эшбахта уже посмотреть дом?
– Идите, – сказал кавалер, – посмотрите, решите, чего в доме не хватает. Потом скажите.
Жена, хоть и не благодарила его, но сразу бросила своё рукоделие и пошла с Бригитт смотреть новый дом. Даже Мария, отодвинув сковороды с огня, пошла очаг и печи смотреть, а все дворовые за ней побежали.
Он и сам пошёл. С ним шли все: и Максимилиан, и Увалень, и Сыч, и оба монаха. Забор высок, ворота крепки, двор огромен, хоть тридцать телег сюда ставь. Амбары, конюшни, хлева большие – и всё это крепкое, новое. Двор настоящего хозяина. И колодец, и привязь, и поилка для коней. Курятник таков, что сто кур тут проживут, тесноты не зная.
Дом уже почти готов был, мастера кое-что правили по мелочи уже, мыли да собирали всё, что лишнее осталось. Молодой архитектор уже ходил по дому, показывая его госпоже Эшбахта и её подруге. Как Волкова увидал, так стал ему кланяться. Взволновался.
Стал ему показывать дом. Дом был и вправду хорош, был он на вид не меньше старого, но в два настоящих этажа с чердаком и подвалами большими под вино и прочее съестное. Полы из хороших досок вощёных, стены чисты, белены. Окна огромны. Двери в две створки, хоть свадьбу выводи через них, крепки и широки, с красивыми бронзовыми ручками. Печи с плитами удобны, другие печи, что с дымоходами для обогрева дома, и вовсе в изразцовой плитке с замысловатыми рисунками. Камин большой, в него войти может даже сам хозяин, головы не склонит. В нём кабана целиком можно зажарить. Максимилиан в удивлении вытащил меч, поднял его, потянулся им вверх и до потолка не достал. Все посмотрели на это и увидали на блоке красивую люстру под двенадцать свечей. А стропил не увидели, потолок был ровен и побелен, как и стены.
Две тысячи талеров! Две тысячи. Теперь ясно было кавалеру, на что этот чокнутый монах потратил столько денег. Столько, что на эти деньги можно было выстроить небольшой костёл на пятьсот прихожан.
Дальше пошли по широкой лестнице с красивыми перилами наверх, а там ещё один зал, да ещё какой. Вдоль всего зала высокие окна, свет просто льётся в залу, его так много, что ламп не придётся зажигать до самой густой темени. Там тоже обедать можно, только мебель купи. Там же двери в покои и опочивальни.
– Здесь будут мои покои, – сказала госпожа Эшбахта таким тоном, что вряд ли бы кто решился ей перечить.
А вот кавалер решился:
– Покои ваши будут там же, где и мои, те, самые большие, – он указал на большую и пустую комнату, – нам с вами подойдут.
Жена его только фыркнула как злобная кошка, все видом своим выражая пренебрежение и даже, может быть, презрение к словам супруга своего, сказала, кривя рот и с апломбом:
– За что же мне кары-то такие?
При всех людях его, оскорбив господина Эшбахта, она пошла дальше, заглядывая в комнаты.
Повисла плохая тишина, все, кто тут был, почувствовали себя неловко. А архитектор, что вот-вот заливался соловьём, рассказывая про своё детище, тут же замолчал, стоял с виноватой улыбкой. Госпожа Ланге искоса бросила многозначительный взгляд на Волкова. И был в этом взгляде смысл и знание общей тайны. А потом она пошла вслед за подругой. Она всё правильно делала.
Волков, не проронив ни слова, повернулся и направился к лестнице, за ним все его люди, а архитектор, в растерянности постояв немного, пошёл за госпожой Эшбахта. Ну, а что ему ещё делать было?
Вечером, когда Мария собирала посуду со стола сразу после ужина, госпожа Эшбахта встала и, сделав лицо высокомерное, сказала едва не сквозь зубы:
– Спокойных всем снов. И прошу вас, господин, меня сегодня не тревожить. Не будет в том вам резону.
И пошла наверх.
Волков посмотрел ей вслед, а затем посмотрел на госпожу Ланге, ожидая пояснений. И та сказала, не смотря ему в глаза и тоном таким, каким сообщают плохие вести:
– Госпожа не обременена.
– Что? – сразу не понял Волков.
– Элеонора Августа не беременна, – тихо повторила Бригитт, всё не поднимая глаз. – У неё нынче кровь пошла.
Как будто ударили его. Не сразу даже слова эти в голове его улеглись, так, чтобы понял он их. Хуже новости для него сегодня быть не могло. У него плечи опустились, он сгорбился и стал смотреть в стол, растирая больное место на ноге. Никому он того бы не сказал, но каждый день, каждый Божий день пред тем, как заснуть, молил он Господа о том, что бы даровал Он Элеоноре бремя. Редко он молился, он всегда редко молился, обычно перед делом. И обычно просил у Господа только две вещи: простить его грехи да быстрой смерти, уж если смерть его достанет. Ну, а что ещё может просить солдат? А тут изо дня в день он просил и просил о том, чтобы Господь послал ему чадо. Сына, конечно, но можно и дочь, в крайнем случае. Пусть дочь для начала, он согласен и на дочь, лишь бы была. Но ничего на этот раз не вышло.
Словно смеялся Бог над ним. И славу, и почёт, и деньги, и жену родовитую, и землю – всё дал! Всё! А наследника не даёт. Издёвка, смеётся над ним лукавый старик, не иначе. Или, может, в том жена его виновата. Брунхильде, молодой кобылице, одного раза было достаточно, чтобы понести. Захотела и понесла. И госпожа Анна фон Дерингхоф из Рютте писала ему, что тоже понесла.
А эта квёлая да рыхлая не может. Видно, нездоровая она. Всучили ему её распутную, так ещё и больную. У него лицо потемнело, кулаки сжались.
Как называют тех, кто наследника произвести не может, как называют тех, кто без чужой помощи с коня не может слезть. Нет, их называют вовсе не стариками. Есть у таких название похуже, злое и насмешливое название, такое, которое в лицо никто не скажет, зовут таких «Мягкий меч».
Стариков ещё можно уважать, а если ты Мягкий меч, то уважения не жди. Никто не пойдёт за тобой в бой. Никто не будет уважать твоё право. А зачем, всё равно новый господин будет на месте твоём, наследников-то нет. Одно слово – Мягкий меч. И как ни будь ты силён и славен, всё одно – ты временный человек, человек не на своём месте. И, чтобы место было твоё, ты должен в него корни пустить. А корни – это сыновья, такие же суровые и сильные, как и отец. С которыми, как и с отцом, никто не захочет связываться.
Да разве заведёшь их при такой жене?
Было тихо в доме. Сестра Тереза с племянницами переехала к мужу, Мария понесла с кухни кадку на улицу. Других дворовых тоже не было, даже Увалень, что обычно валялся на лавке возле входа, и тот куда-то ушёл, видно, спать. Никого не было вокруг. Такое случалось крайне редко. Только он да госпожа Ланге. Она тут встала, подошла и села ближе, совсем близко к нему. И положила свою руку ему на руку, а он сжал её пальцы. Тогда она поднялась и обняла его за шею, поцеловала в висок. А он гладил её по спине и заду. И не выпускала, пока в сенях не послышался шум. То возвращалась со двора Мария.
Когда служанка пришла и стала греметь у печи чистой уже посудой, он сказал Бригитт негромко, но твёрдо:
– Пока жена не способна, буду вас брать.
– Как пожелаете, господин, – отвечала та сразу, она согласно кивнула, явно не испугавшись и не тяготясь этим его желанием.
– Жалею, что не вы моя жена, – произнёс Волков, не отводя от неё глаз.
Она изумлённо уставилась не него и не нашлась, что ответить.
Глава 12
На следующий день уже начали переезжать потихоньку. И, как ни странно, самым рьяным в деле переезда был брат Семион. Торопился заселиться в старое жилище господина Эшбахта, которое теперь считал своим.
В дом нужно было мебель покупать, та, что он купил в старый дом, в новый дом совсем не подходила. Стол на всю залу из толстенных досок, даже из бруса, тяжеленые лавки, что ночью становились кроватями, да и сами тяжёлые кровати не шли никак к новому дому. А посуда, а гобелены на стены, шкуры или ковры на полы, подсвечники, лампы – разве всё вспомнишь сразу. Он пошёл к себе в спальню и отпер сундуки.
Достал деньги и обомлел. Вдруг понял, что серебра-то у него осталось немного совсем. Да, были две тысячи монет в двух больших мешках. Так они на постройку церкви должны были пойти. Ещё были деньги, которые он обещал оставить брату Семиону в меленьком мешочке. Ещё был полупустой мешок, там почти пять сотен, вот и всё серебро. Остальные деньги – золото, которое ему очень не хотелось тратить. Поначалу он даже перепугался. Куда деньги делись!? Потерял? Своровали?
Ещё недавно он получил за ограбление ярмарки в Милликоне почти три тысячи монет приза. Три тысячи! А перед этим ещё от епископа четыре сотни! Куда же дел он их? Ну да, за дом придётся отдать две тысячи из этого приза, это главная его трата. Сестре в приданое ушла куча монет. Половина мешка без малого. Потом солдатам дал серебра, за сражение на реке выплатил почти три сотни. За поход в город тоже дал двадцать четыре монеты серебром. Не будут солдаты таскаться туда-сюда просто так. Офицерам он не платил, те сами знали, за что воевали и для чего в город ездили, а вот солдатам пришлось платить.
Амбары строил и пристань, они в копеечку вышли. Столько пришлось леса из города везти. Лес до?рог, перевоз до?рог. Всё дорого. А фестиваль мужикам устраивал, второй день в деревне пьяный гул стоит. Пир ландскнехтам тоже недёшев был. Подлец трактирщик просил тридцать восемь монет. А когда Волков сказал, что даст двадцать пять и ни пфеннигом больше, так схватил эти деньги и ни слова не возразил. И ещё радовался, вор. Видно, даже так хорошую лишку взял. А ещё людям Сыча, что на том берегу сидят, и самому Сычу много денег шло.
И ещё по мелочи, по мелочи, по мелочи. Нет. Не терял он денег, и никто его не обворовывал. Нет. Просто текут они сквозь пальцы, как вода. Не удержать. Он засыпал серебра себе в кошель, опять даже не считал его, две полных пригоршни. Надо будет Бригитт дать пять монет на женские нужды. Бригитт. Не женщина, а удовольствие. Не зря говорят про рыжих, что в них огонь дьявольский. Вчера ночью ещё неизвестно кто кого брал, он её или она его. Словно бес в ней любовный был: и царапалась, и кусалась, словно зверёк. А ещё выла сквозь зубы, чтобы не кричать, дом не перебудить. Такую бы ему жену, раз Брунхильды нет. От неё были бы хорошие дети, дочери были бы красивые, а сыновья яростные. А ему досталась эта бледная немощь, вечно недовольная и вечно препирающаяся с ним. Надо будет Бригитт десять монет дать. Она ему нужна. Он вздохнул и опять вспомнил про деньги.
Война, стройки, пиры, покупки. Ох, недешевое это дело – быть господином. Захлопнул сундуки, запер их и пошёл вниз смотреть, как дворовые собирают скарб для переезда.
Сел в кресло. Как и договаривались ещё вчера, пришли к нему Ёган и господин фон Клаузевиц.
– Ёган, господину рыцарю обещано мной тысяча десятин пахоты. На солдатском поле ещё есть земля, что не распахивается? Свободная там есть земля? Или солдаты всё распахали?
– О, какой там, – Ёган махнул рукой, – там много целины, бурьяна столько, что коня измордуешь, пока всё поднимешь.
– Выдели господину фон Клаузевицу лучшую тысячу.
Рыцарь поклонился Волкову.
– Хорошо, землицу-то найдём не самую худшую, а кто же ему пахать-то будет, мужиков-то у нас лишних нет.
– Ну, может, он солдат наймёт, а ты скажешь им, как и когда лучше пахать и что сеять.
– Ну, ясно, – сказал Ёган без всякой радости.
А чего ему радоваться, ещё одна забота.
– Господин фон Клаузевиц, – продолжал Волков, – а думаете ли вы строить дом или тут у меня будете жить?
Рыцарь задумался и сказал после:
– Дом не по карману. Ваш этот дом вполне пригоден для жилья. Я не из тех спесивцев, что требуют личных апартаментов.
– Да, но здесь помимо вас будут жить и другие люди: и мой поп, которому теперь будет принадлежать дом, и молодые господа из города. И мои оруженосцы.
– Ничего, я не дерзкий человек и напрасных свар не затеваю, тем более что из всех ваших людей я буду старшим, а значит, должен быть им примером.
– Хорошо, но имейте в виду, что для дома вы можете брать всё, что найдёте на моей земле, бесплатно. Мои офицеры поначалу, пока не было кирпича у нас, строили свои дома из орешника и глины, хорошего леса на них уходило немного, дома были просты, но удобны и даже красивы, если их побелить. А теперь у нас и кирпич свой, солдаты жгут его во множестве, он дёшев.
– Вот как? – задумался фон Клаузевиц. – И где же мне будет позволено ставить дом, если надумаю?
– Да где захотите, хоть тут, в Эшбахте, хоть у сыроварни.
– У сыроварни это…
– Это как ехать к амбарам, к реке, на восток, там дома всех моих офицеров. Впрочем, если вас не тяготит жить с другими господами тут, то живите, я просто предложил вам.
– Спасибо, – рыцарь поклонился, – я буду думать.
Пришли из нового дома госпожа Эшбахта и госпожа Ланге. Бригитт весела, радостна, вся светится от переезда и от того, что у неё будут свои покои. Даже Элеонора Августа, и та не так недовольна, как обычно. Даже сама заговорила с Волковым. Стала рассказывать, что надобно купить в дом.
– Будет, будет вам, – морщился кавалер, слушая разговоры и причитания женщин. – Перин и простыней у нас достаточно с приданого госпожи. Посуды у нас столько, что лишняя есть. Коли гости придут, так всем серебряных стаканов хватит.
– А кровати, – с возмущением говорила жена, – мне… Нам нужна новая кровать. А Бригитт кровать? Я хочу, чтобы у Бригитт была хорошая кровать. А ещё гобелены на стены.
– Хорошо-хорошо, – вздыхал кавалер, – будет госпоже Ланге хорошая кровать и хорошие перины с простынями. Все будет.
Госпожа Ланге улыбалась довольная. А Волков подсчитывал в уме расходы. Тут пришёл Максимилиан и сказал:
– Кавалер, к вам гонец.
Волков даже спрашивать не стал: что это за гонец, от кого или как выглядит. Он и так знал, от кого. И не ошибся. Опять был гонец от самого курфюрста. Гонец стоял в трёх шагах от кавалера с пакетом в руке, а Волков письма не брал. Тогда Максимилиан забрал письмо и положил его перед ним.
Скажи ему, кто лет, этак, десять назад, да какие десять, пять лет назад, что писать ему будет герцог, да не простой герцог, а настоящий курфюрст, так не поверил бы. А может, и в морду дал бы говорившему, посчитав его слова за насмешку. А вот прошло время, и вот оно, письмо от курфюрста. Лежит перед ним, и никакого трепета у него перед этой бумагой нет. Наоборот, век бы её не видать. Да, многое в его жизни с тех пор, как он служил в гвардии, переменилось. А письмо всё лежит. Гонец стоит терпеливо, кухарку Марию рассматривает. Максимилиан отошёл к стене, сел на лавку.
А Волков бумагу всё не брал, сторонился, как будто она с проказой или чумой. Сидел и тёр глаза руками, словно спать хотел, хотя совсем недавно лишь завтракал.
Но сколько так глаза не три, а письмо не исчезнет, и гонец не растает. Взял он, наконец, бумагу, посмотрел на ленту, на печать. Развернул её нехотя:
«Сын мой, писали Вы мне, что недужите и так ваш недуг тяжек, что ехать ко мне не можете от того, что немощны. А мне говорят, что недуг Ваш не тяжек и немощь Ваша сошла совсем. И так не тяжек недуг Ваш, что соседи от Вас плачут слезами горькими и пишут мне жалобы, послов-жалобщиков шлют с просьбой, чтобы унял я Вас.
Много о Вас говорят дурного, много злого. Хочу сам от Вас самого слышать, как дела у Вас в Эшбахте идут. Как с соседями Вы живёте? Как мир храните?
Поэтому прошу Вас слёзно быть ко мне, немедля, иначе я к Вам буду.
Вильбург. Курфюрст Карл».
Перстень герцога приложен – считай приказ. Как думал Волков, так и вышло: уже не просто письмо, уже повеление сеньора. И не просто повеление, уже и угроза в нём. Попробуй, дерзкий, только ослушаться, так сам приду. Конечно, сам он не придёт, но уже людишек своих точно пошлёт, гадать о том не надо.
А гонец стоит над душой, ждёт. Нужно ответ герцогу сочинять. А сочинять нечего, только всё то же писать, что уже в первый раз писал. Ну не ехать же к курфюрсту, в самом-то деле.
Взял бумагу, перо, монах, как увидал гонца, так принёс всё без напоминания. Стал писать:
«Государь мой, хотел Вам сам писать, да всё ещё хвор был. Живу здесь как на войне, и двух недель не прошло, как воры из-за реки, те, что из кантона Брегген, вышли на берег мой все в железе и доспехе, были они во множестве. Думали грабить, как раньше грабили. Пришлось идти на них со всеми людишками моими и гнать их обратно за реку, чтобы не дать грабежу случиться. Так еле отбился от них, так как воров было премного. Сам же был ими побит, ранен в шею и снова хвор стал, в чём клянусь вам Богом. Лекарь мой, честный монах Деррингфоского монастыря брат Ипполит, Вам подтвердит и тоже поклянётся, что говорил он мне на коня не садиться много дней, так как горячка от раны может быть. И буду я к Вам, как только смогу по делам и здоровью. Уповаю на Бога и на Вас, как на заступника.
Вассал Ваш, Иероним Фолькоф, кавалер. Милостью Бога и Вашей милостью господин Эшбахта».
Он поднял глаза на гонца:
– Ты ли мне в прошлый раз письмо доставлял от герцога?
– Я, господин, – отвечал гонец.
Волков достал талер и показал гонцу:
– Значит, знаешь, что с этим делать?
– Прогулять его в Малене, гулять два дня, – улыбался посланник.
