скачать книгу бесплатно
Двести тысяч легионеров охраняли чудовищно огромную территорию империи, что находилась на трёх континентах с населением более ста миллионов человек. Любое малейшее волнение народов в далёких провинциях настораживало императоров. Из донесений наместников трудно было понять, где была правда, где ложь, потому что наместники, те, которые имели большие соединения легионов, часто провоцировали возмущение народов, чтобы отложиться от императора и начать гражданскую войну.
Домиций Корбулон, наместник провинции «Сирия» был самым талантливым полководцем императора Нерона. Во всех походах он вёл себя, как Гай Юлий Цезарь. Не имел ни одного поражения. Ел то, что ели солдаты, в походе шёл впереди них в лёгкой одежде даже в зимнее время, когда был наместником провинции «Германия». Строгость дисциплины в его легионах была такой же, как в давних республиканских армиях. Он пользовался любовью и авторитетом у народов восточных провинций, уважением парфянского царя – врага Рима.
В городе ходили слухи, и Нерон знал их, что Корбулон решил отложиться от императора. Народ хотел потрясений, крови и гражданской войны.
Тегеллин шагнул вперёд и раздражённым голосом крикнул:
– Август, убей Корбулона! А эти! – Он ткнул пальцем в сторону окна, за которым был Капитолийский холм с храмом Юпитера Благого и Величайшего, место заседания сената. – Они мечтают о сумасшедшем императоре, вроде Клавдия, чтобы иметь власть. Они ударят тебе в спину, потому что ты сильный, Август. Убей Корбулона, Веспасиана Флавия, Фения Руфа, Сенеку, Петрония. Этот последний нагло смеётся над твоим пением. А все они поддерживают твою мать, Агриппину. Вспомни, как она хотела держать тебя под своей ногой. У своей мамочки научилась. Та тоже рвалась к власти, как одержимая, хотела расколоть империю!
– Между прочим, – мягко ответил Нерон, перебирая пальцами струны кифары, – Сенека, Петроний и Бурр помогли мне выбраться из-под ноги божественной матери. – Нерон милостиво улыбнулся Тегеллину и ласково добавил: – А что мне нужно, ты знаешь.
– Знаю, Август! – гаркнул префект и рассмеялся.
Нерон, покачиваясь и убыстряя свой шаг, направился на ипподром, где ежедневно стояли квадриги, готовые для скачек. Конюхи уже держали коней под уздцы, зная привычки императора.
– Тегеллин, бери левую, а ты, Патробий – правую. Я возьму среднюю, – торопливо сказал Нерон.
Он вихрем взлетел на пятачок квадриги, забыв снять с плеча кифару, уж так он жаждал насладиться стремительной скачкой.
Алчно поглядывая на четвёрку коней, которых с трудом удерживали на месте конюхи, волнуясь руками, Нерон быстро, привычно и умело, затянул конец вожжей на своём поясе, на голом теле, поднял над головой длинный кнут, ожидая удар гонга. И когда он прозвучал, а конюхи отскочили от квадриг, дикие кони с храпом бешено сорвались с места, взметнув из-под копыт комья земли, что хлёстко ударили по лицам возниц.
Нерон закрыл лицо левой рукой и услышал хохот Тегеллина. Префект именно в этот момент и обрушил удар кнутом на спины своей четвёрки коней и вырвался вперёд.
Кифара болталась на свободном ремне и мешала Нерону управлять квадригой. Он простонал, увидев, что и Патробий вырвался вперёд, а он, император, скакал третьим!
Ветер свистел в ушах Нерона, а сбоку от него трибуны превратились в сплошную тёмную полосу, в которой невозможно было различить людей и лавки. Под его широко расставленными ногами прыгала и скакала колесница с большими лёгкими колёсами. Устоять на ней было трудно, даже держась рукой за ограждение пятачка. Но тот спортсмен, который хватался рукой за железный прут, осмеивался публикой. Это было постыдным делом для возницы.
Левой рукой Нерон управлял пучком вожжей, а правой рукой непрерывно во всю силу бил кнутом и без того летевших по полю скакунов. А нужно было следить за соперниками. Поворотный столб быстро приближался.
Может быть, оттого, что Нерон яростно горячил своих коней кнутом, он догнал Тегеллина и Патробия. И теперь три квадриги мчались в одной линии.
Кифара нелепо болталась за спиной Нерона, но он не чувствовал её, весь подавшись вперёд, находясь на колеснице почти горизонтально, прищурясь и не мигая веками император смотрел на поворотный столб, примериваясь к борьбе на опасном участке поля.
Все, кто находился на трибунах, затихли, насторожились, следя за скачкой трёх квадриг, которые не могли пройти столб все вместе. Кто-то должен был уступить. А тот, кто уступал, презирался зрителями, осмеивался и уже никогда не выступал на скачках.
Колесницы имели широкие оси для устойчивости на земле. А большие колёса были лёгкими с тонкими спицами. Дубовые концы осей выступали за пределы колёс на четверть фута с обеих сторон колесницы.
Перед поворотным столбом дорога не сужалась, но каждый спортсмен хотел пройти по ней как можно ближе к столбу. И тот, кто проходил первым, отрывался от основной группы квадриг. Здесь было самое опасное место скачек. На всех играх и, особенно, на Олимпийских, возницы не жалели ни себя, ни тем более соперников, мчались к повороту, всегда ведя грязную борьбу друг с другом, о которой знали судьи, но её невозможно было заметить со стороны трибун.
Кифара уже не болталась за спиной Нерона и не била его, а летела по воздуху, настолько была огромной скорость квадриги. Император чувствовал момент, когда он должен был пройти особую точку перед столбом. Распластавшись на воздухе натянутой струной и непрерывно работая кнутом, немигающим взглядом Нерон следил за этой точкой, видя слева и справа от себя приближавшиеся к нему квадриги Тегеллина и Патробия. Крепко держа вожжи левой рукой, император дёрнул часть их влево, и кони, послушные приказу возницы, взяли влево. В следующее мгновенье конец оси колесницы Нерона вонзился в спицы колеса колесницы Тегеллина. И тотчас прозвучал резкий звук, а потом разломанная колесница вместе с префектом взлетала в воздух. Кони Тегеллина сбавили свой бег, и Нерон, торжествующе крича, с широко раскрытым ртом вихрем скользнул за поворотный столб, слыша, как за его спиной с грохотом рухнула на землю колесница его соперника.
Душа императора пела и рвалась вперёд. Он не посмел глянуть назад на поверженного префекта, чтобы не потерять равновесие и не сорваться с пятачка квадриги. Поле был изрыто копытами коней, и квадрига то и дело мячиком подпрыгивала вверх. Удержаться на ногах был искусством, достойным только олимпиоников.
Патробий был легче императора, и настиг его. И Нерон простонал, вспомнив, что утром он выпил много воды, и она утяжелила вес Нерона.
Как две молнии спортсмены пролетели всё поле. Зрители, едва-едва дыша, следили за бешеной скачкой, любимой и обожаемой всеми гражданами Рима. И никто не обратил вниманье на Тегеллина, которого волочили по земле обезумевшие кони. Когда конюхи остановили их и подняли с земли префекта, он долго не мог прийти в себя, а потом, хромая на обе ноги, ушёл на трибуны.
Раб Патробий, как более лёгкий, первым приблизился к поворотному столбу. Патробий, разгорячённый смертельно опасной гонкой, не хотел отдавать первенство императору, но грязно бороться с Нероном он не мог.
Квадриги стремительно сближались колёсами, и когда Нерон вновь направил ось на спицы колеса соперника, Патробий, зло усмехаясь, не видя выхода в борьбе с императором, рванул вожжи так, что в следующее мгновенье колёса двух квадриг сцепились друг с другом. Тонкие оси лопнули, соперники, как пушинки, взлетели в воздух.
Конюхи с арканами и сетями бросились навстречу коням. Зрители выскочили на поле, подняли Нерона. Он улыбался дрожащим лицом, с головы до ног покрытый грязью.
– Идёмте в термы. Там я напишу стихи об этой скачке.
К императору подошёл Тегеллин, озираясь по сторонам. Тихо сказал:
– Август, всем известно, что в это время ты ходишь в термы.
– Говори точней, – отрывисто, между торопливыми глотками воздуха, ответил Нерон, уже предчувствуя нечто неприятное для себя.
– Мне только что передали, что Августина ждёт тебя на пути к термам в носилках с занавесками.
Нерон судорожно сжал двумя руками кифару с порванными струнами.
– Продолжай.
– Август, я не смею сказать тебе.
– Говори. Приказываю! – с угрозой в голосе крикнул Нерон.
– По городу ходят слухи, что.… Нет, не смею, – с нарочитым стоном пробормотал Тегеллин, закрыв лицо руками и внимательно глядя на императора в щель из-за толстых пальцев.
– Я догадываюсь. Говори.
– Ты, Август, вступил в кровосмесительную связь с Августиной. И якобы были пятна на подушках носилок, в которых ты и твоя божественная мать находились за закрытыми занавесками.
– О, – иронично улыбаясь, ответил Нерон, – вот зачем Августина плотно закрывала занавески.
– Да, она хочет приучить тебя и народ к мысли, что брак между вами неизбежен. Ведь ты боишься ей, Август.
– Заткнись, Тегеллин. Не смей говорить так о моей божественной матери, иначе я разобью кифару о твою голову, – прорычал Нерон и крикнул в пространство: – Дайте мне кифару, освещённую в храме Аполлона!
Он стоял голый в окружении своих вольноотпущенников и друзей и морщился грязным лицом. Он хотел быть в этом мире актёром, поэтом, певцом, кифаредом, великим спортсменом. Чтобы спустя тысячи лет люди восхищённо говорили бы о нём: «О! Я знаю! Это известный всем Нерон. Его сладкий голос и поныне никем не превзойдён!» Император мысленно видел огромные толпы людей, которые нескончаемым потоком шли мимо его статуй великого олимпионика, великого кифареда, великого певца и великого актёра. Люди на разных языках говорили: «Великий… великий… великий…» Нерон был весь в далёком будущем, как вдруг услышал рядом с собой раздражённый голос Тегеллина:
– Август, вернись на землю!
Император вздохнул, оторвался от созерцания чудесных видений его славы и быстро перешёл к земным делам:
– Смойте с меня грязь. Я иду за Поппеей.
И опять прозвучал вечно недовольный, скрипучий голос Тегеллина:
– Август, на том пути тебя ждёт в закрытых носилках Акта.
– Хм… а разве отменён закон, запрещающий частным лицам использовать носилки с занавесками?
– Каков будет приказ, Август?
Несмотря на падение, Нерону понравилась гонка, и он был в благодушном настроении, к тому же ему хотелось встретиться с любовницей Актой, красавицей Актой. Её в своё время подарил Нерону Сенека. Она была рабыней. А после того, что Акта показала императору в постели, он громовым голосом приказал заковать её в кандалы и вызвать претора. Претор торжественным, медленным жестом руки опустил свой жезл на кандалы, что сковывали нежное тело рабыни, и произнёс формулу. Действие претора означало, что девушка никогда не была рабыней и отныне получала статус «гражданка Рима». Теперь она была богатой.
Но, взяв в руки новую кифару, император тотчас забыл о любовнице, о сладких минутах стремительной гонки, начал настраивать струны, к которым никто не смел прикасаться, кроме Августа.
Когда он закончил настройку инструмента и ласковым движением провёл по струнам, и услышал их нежный звук, то в порыве чувства громко воскликнул:
– Скоро я сложу с себя звание принцепса и уеду в Ахайю, где буду кормиться ремеслом кифареда и певца!
Гай Петроний один из первых ударил в ладоши, а Сенека, бывший воспитатель Нерона, сказал, сильно напрягая голос, чтобы все друзья императора услышали его слова:
– Тебе не надо так говорить. Народ не поймёт твоей шутки.
Скользящие по струнам кифары пальцы Нерона остановились. Нерон приятно улыбнулся Сенеке.
– Твой совет, как всегда мудрый. Я воспользуюсь им. – Он быстрым шагом направился во дворец и сказал тихо, сквозь зубы Тегеллину, который хромал рядом с патроном: – Сделай так, чтобы Сенека сегодня не приближался ко мне. Сволочь, он по-прежнему пытается руководить мной, словно я не император, а его ученик.
– Август, ты умнеешь с каждой секундой. К тому же Сенека никогда не называет тебя Августом.
– Займи моих друзей хорошим обедом, а я займусь государственными делами, – ответил Нерон и прибавил шаг.
Он давно заметил вольноотпущенника Магна, составителя всех речей императора, с которыми он обращался к друзьям, к матери, к сенату, к народу. Магн – плешивый, кривоногий коротышка – держал в руке связку вощёных табличек и скромно стоял в стороне от свиты Нерона. Он и во дворец прошёл последним, но едва Магн вступил в императорский кабинет, как принцепс прыжком бросился к нему, вырвал из его руки связку и сел за стол.
Нерон схватил край своей тоги и торопливо обтёр влажные ладони и пальцы, не отрывая взгляд от стопки табличек. Но когда он начал развязывать связку, то отметил, что пальцы вновь стали влажными. Это вызвало ярость в душе императора, и он, рыча, дёрнул концы бечёвки и затянул узел.
На помощь к Нерону бросились его вольноотпущенники. Но всех опередил Тегеллин. Он не собирался руководить друзьями императора, а в нарушении приказа стоял за спиной Нерона. Префект ловким движением рук вытряхнул из связки таблички и аккуратно положил их стопкой справа от императора.
За край стола сел Магн и, вынув из-за пазухи чистые таблички и стилет, начал быстро записывать речи, исходя из событий дня. Магн, то есть, Великий, выдвинулся из группы рабов-грамматиков и занял высокое место во время принципата Клавдия, который не мог разумно говорить, более того, не знал, что говорить и как говорить с людьми, окружавшими его, но владел удивительной памятью. Имея всегда под рукой Магна, император начал поражать своими речами народ и сенат, но все поступки обличали в нём сумасшедшего человека. Единственный закон, который он сам придумал, заставил хохотать всю империю. Закон, разрешающий пукать на пирах. Сенаторы несколько дней внимательно и серьёзно изучали его, помня, что по приказу добренького Клавдия были казнены тридцать пять сенаторов и более трёхсот всадников, пока Нарцисс, вольноотпущенник, правивший империй за спиной принцепса, не послал в сенат народного трибуна, чтобы тот объявил императорскому указу «вето».
Магн с помощью стенографистов тайно переписал записки Августины, а потом вместе с писцами сделал расшифровку текста.
О том, что у матери есть записки, и она хотела издать их отдельной книгой, Нерон узнал от шпионов, которыми руководил Магн.
Нерон боялся Августину не потому, что она отравила трёх своих мужей, а потому что на ней лежал блеск славы Германика, её отца. Народ империи, сенат, германские и восточные легионы помнили бывшего полководца, его супругу, их детей: Калигулу, Друзиллу, Агриппину-младшую и Ливиллу. То, что дети Германика запятнали себя чудовищным развратом и позором, забылось народом. Осталась память о благородстве, чести, высокой нравственности Германика и его супруги, Агриппины-старшей. Граждане Рима и Италии восхищались тем, что Агриппина-старшая руководила германскими легионами, когда им грозил разгром во время похода за пограничный Рейн. Она же принимала парад победоносных легионов. Вот по этой причине народ любил её дочь Агриппину-младшую, хотя все знали, что дочь была сослана на остров Калигулой за то, что объявила себя проституткой. Дело в том, что римских гражданок за разврат претор судил и отправлял в изгнание. Чтобы уйти от строгого неумолимого закона, две младшие сестры Калигулы объявили себя проститутками, на которых действие вышеуказанного закона не распространялось. Но их поведение было предусмотрено другим законом. Родственникам дано было право судить развратных римлянок. Император Калигула исполнил волю закона и отправил двух проституток и Сенеку, мужа младшей проститутки, на бесплодные, скалистые острова, отмерив преступникам весьма скудное питание, достойное только рабов. Закон суров, но это закон. После смерти Калигулы народ Рима встретил Агриппину-младшую, когда она вернулись из ссылки, как героиню, выйдя из города навстречу. Она же тотчас по прибытии в Рим начала бороться за власть. Будучи племянницей императора Клавдия, Агриппина женила его на себе.
Поведение матери страшно напугало семнадцатилетнего Нерона в час смерти Клавдия. Она сама, собственной рукой облила ядом белые грибы в присутствии мужа и всего большого семейства во время обеда, и в полной тишине приказала рабам подать их императору. Холодно и жестоко улыбнулась ему и сказала:
– Мой божественный супруг, это самое лучшее кушанье, которое ели только боги. А теперь отведай и ты.
Словно парализованные, дети Клавдия с ужасом смотрели на своего отца. Он, посмеиваясь, как обычно с жадностью схватил гриб и торопливо сунул его себе в рот, а потом – второй, третий. В тишине звучали только смех императора, его чавканье и натужные глотки. Клавдий чувствовал себя хорошо, и Агриппина раздражённым голосом крикнула, глядя на императора:
– Лакуста!
Из-за портьеры в зал осторожно и быстро скользнула создательница ядов.
– Что ты приготовила?!
В это время Клавдий захрипел. Его рвало. Агриппина сделала знак врачу и другу императора Ксенофонту, стоявшему наготове с отравленным пером.
– Прочисти ему горло.
У друга императора не дрогнула рука, когда он ввёл в открытый рот Клавдия смазанное ядом перо якобы для того, чтобы вызвать рвоту. От новой порции яда Клавдий поник головой. У него обвисли плечи. Император повалился лицом на стол, а спустя минуту, у него остановилось сердце.
Агриппина, между тем, с большим аппетитом ела дичь и спокойно смотрела на конвульсии супруга. Когда же врач сказал, что император умер, она холодно посмотрела на Нерона и властно сказала, словно приказала:
– Теперь ты – император!
Дети Клавдия по-прежнему сидели неподвижно, боясь выказать своё сострадание к отцу. В комнату вбежали телохранители императора – германцы, молодые, высокие, с длинными до плеч белыми волосами, которые телохранители не хотели обрезать, несмотря на то, что белый цвет и длиннота волос вызывали смех у преторианцев и городского люда. Германские юноши не знали римский язык, обычай, нравы, но у них были глаза, были уши, были чувства. И когда караул телохранителей сменялся очередным, и свободные от дежурства при особе императора Клавдия возвращались в свою казарму, то сокрушённо качали головами, готовые начать обмен мнениями по поводу того, что они видели и слышали. Но их вождь, старый, опытный воин, знавший Германика, тихо, с угрозой в голосе говорил: «Молчание». Телохранители тотчас плотно сжимали губы. Однако их вождь Ульрих понимал, что с ними иногда нужно проводить беседу, поэтому он, прохаживаясь по казарме, перед замершими телохранителями, кратко говорил:
– Если вы не хотите получать хорошие деньги, красивых девушек, то вы можете вернуться на родину, в свои леса, где вы будете вновь пахать и сеять или заниматься грабежом, пока не попадёте в рабство римлянам.
Конечно, юноши презирали смерть, любили войну, но, живя в Риме, они точно знали, что никогда по своей воле не смогли бы покинуть солнечную, весёлую, многолюдную Италию и самый лучший город мира – Великий Рим. Они молчали и верно служили Клавдию. И, хорошо зная, кто есть кто в окружении императора, германцы, при виде неподвижно лежавшего на полу Клавдия, вырвали из ножен свои мечи, чтобы немедленно изрубить в куски Агриппину, её сына Нерона, врача Ксенофонта и вольноотпущенника Палланта, любовника Агриппины. Паллант, в сущности, обыкновенный раб, которого поднял из ничтожества Клавдий, подарил ему сотни миллионов сестерциев, сделал министром казначейства, был сообщником Агриппины в убийстве своего благодетеля и друга. А в прошлом Паллант был одним из организаторов убийства Гая Калигулы и этим гордился, и почти любой разговор начинал с того, как он уничтожил тирана. Здесь он уйдёт от смерти. Он вскочил из-за стола и метнулся вместе с врачом вон из комнаты. И не смогли бы они уйти от длинноногих германцев, но в комнате находились Сенека и префект претория Бурр, которые были участниками заговора. Бурр окликнул стоявших за портьерой преторианцев. Они вбежали в комнату, обнажая мечи и, вероятно, над телом убитого императора завязалась бы кровавая схватка. Все знали свирепость германцев и уже считали себя погибшими, но появился Ульрих. Его невмешательство в события Агриппина купила за золото.
– Хальт! – крикнул он германцам и указал пальцем в сторону выхода. – Шнель!
Юноши тотчас опустили мечи и немедленно вышли из комнаты.
С того момента, как появились германцы, неожиданно для Агриппины, она тряслась от страха за свою жизнь. А едва Ульрих увёл телохранителей, Агриппина бросилась к Британику, к сыну Клавдия и с надрывом закричала о том, как она боялась за его жизнь. Потом со слезами на лице обратилась к врачу:
– Ксенофонт, обрадуй меня, что мой божественный супруг живой.
– Да, он живой, – заикаясь от только что пережитого страха, ответил с противоположной стороны комнаты Ксенофонт и радостно вскрикнул: – Он шевелится!
Агриппина в ужасе обхватила руками свою голову, потому что знала каким лютым зверем становился Клавдий в припадке гнева.
– Убейте его скорей! – завопила Агриппина.
Бурр с обнажённым мечом подошёл к императору, осмотрел его, потом наклонился, припал ухом к груди Клавдия и, удовлетворённо хмыкнув, по-военному кратко сказал:
– Он мёртвый. Дайте ему припарки.
В словах префекта одно противоречило другому. Дело в том, что во время обсуждения деталей убийства Клавдия, заговорщики решили, что смерть императора необходимо скрывать несколько дней, а для этого нужно было объявить его больным и обложить припарками.
– Дайте моему божественному супругу припарки! – властно и сильно крикнула Агриппина.
Её лицо вновь стало спокойным и холодным. Она приказала принести заранее приготовленное золото и своими руками сыпала монеты в подставленные плащи преторианцев, которых привёл Бурр. А в это время рабы в присутствии детей Клавдия торопливо обкладывали мёртвое тело горячими припарками.
Три дня Агриппина скрывала смерть мужа от народа и осыпала золотом рабов, преторианцев, сенаторов. А чтобы ввести народ в заблуждение, заговорщики приглашали актёров, певцов. И они пели песни, плясали перед трупом, хорошо видя и понимая, что перед ними лежал на ложе труп, на теле которого рабы то и дело меняли горячие припарки. На третий день был схвачен и брошен в политическую тюрьму «Карцер» вольноотпущенник Нарцисс, неофициальный правитель империи. И только после этого Агриппина объявила народу о смерти Клавдия, а Нерон, сопровождаемый своим воспитателем Сенекой и Бурром, отправился в лагерь претория, где все четырнадцать когорт торжественно присягнули ему как императору.
Потом начались казни сторонников Нарцисса. На Гемонии сбрасывались каждый день сотни мёртвых тел. Народ аплодировал Агриппине за убийство аристократов и наглых вольноотпущенников, которые люто грабили империю. Народ, то есть, пролетарии, которых в Риме было более трёхсот тысяч, любили дочь Германика, и ничто не могло очернить её в глазах простолюдинов. Она хотела выйти замуж за Палланта, чтобы отстранить от власти Нерона и править империей единолично.
Вновь был составлен заговор опытным интриганом Сенекой и туповатым Бурром. На сцене жизни появилась очаровательная красавица Акта, юная, игривая, весёлая, она легко обворожила Нерона. И тот, влюбившись в рабыню, начал подчиняться ей, выйдя из подчинения матери. Более того, ослеплённый чувством любви, Нерон подкупил группу сенаторов, чтобы они клятвенно подтвердили его слова в сенате, что Акта из царского рода, так как он решил жениться на ней. Сенека был душеведом. Он составил список того, что должна была требовать от любовника Акта. Нерон окружил себя центурионами претория и говорил с матерью только в их присутствии, потом, осмелев, он лишил её в соответствии со списком Сенеки свиты, телохранителей, выселил из дворца в частный дом. Мать поняла, кто руководил её сыном, мгновенно изменилась. Стала чувственно-ласковой с Нероном, бесстыдно в присутствии центурионов показывала ему свои интимные части тела, словно это было то, что требовал наедине от матери её сын.
Умение Агриппины перевоплощаться напугало драматурга Сенеку, всех друзей Нерона, потому что за победой Агриппины немедленно последовала бы их казнь.
Сенека отправил Акте миллионы сестерциев и подробный список того, что она должна была делать в постели с Нероном, что говорить в момент жарких объятий любовника.
Агриппина не дремала.
Так как сын обязан был учитывать мнение народа и появляться перед матерью несколько раз в день, и он появлялся, окружённый центурионами, она принимала Нерона в спальне. Агриппина лежала на ложе, чуть прикрыв интимные части тела лёгкими, прозрачными одеждами и говорила с сыном томным, чувственным голосом. И так как он стоял, окружённый мрачными преторианцами, мать нежно просила сына то накрыть её, потому что ей было холодно, то раздеть её, потому что ей было жарко. Сын подчинялся, и она хватала его влажные руки и прижимала к своей груди, громко восклицая:
