Девятая квартира в антресолях II

– Наташа, – Андрей Григорьевич степенно вел ее под руку. – Ты сильно жаждешь лицезреть клоунов и комедиантов?

– Нет, Андрюша, – улыбнулась она ему. – Ты же сам знаешь, что я бы с радостью погуляла где-нибудь в тихом парке с тобой. Но сдается мне, что у Мити в этом цирке какой-то свой интерес, я как мать чую. Нельзя его обидеть. Пойдем!

– Идем, идем, – похлопал Полетаев пальцами по тыльной стороне ее ладони.

Протиснувшись сквозь толпу очередников, надеющихся на бронь, Дмитрий постучал в деревянное окошко запертой кассы и, когда оттуда выглянула симпатичная головка, расплылся в улыбке и вновь весь покрылся румянцем. Вот и интерес обнаружился! Миловидная кассирша долго говорила с ним, разводила руками и сочувственно качала головой. Митя отошел от нее расстроенный, с четырьмя билетами в руках – больше взять возможности не случилось. Он понуро подошел к обнадеженным приятелям Лизы и тут Полетаев все же не выдержал и предложил:

– Дети! Идите без нас, вам нужнее!

– Ну, как же так! – Митя чуть не плакал как большой ребенок. – Я-то и без билета там всюду пройду, за кулисами постою. А матушка ведь из-за города прикатила! Я так хотел показать вам…

– Иди, Митя, я вовсе не расстроюсь, – погладила его мать по плечу и улыбнулась. – А все, что нужно, ты нам уже показал. Главное я видела.

Митя обернулся на все еще не закрытое окно кассы и снова покраснел:

– А как же вы?

– Мы погуляем, идите!

– А обратно как же? Где мы вас найдем? – все никак не мог решиться отчего-то растерянный нынче Дмитрий.

– Да дома и найдете, уж вернемся, поди, – мягко улыбался Андрей Григорьевич. – Ты «жених», вот и проводишь Лизу обратно.

Старшие развернулись и затерялись в толпе, так и не заметив, что последние слова вызвали досаду не только у нахмурившегося Мити, но и у Лизы, чутко уловившей его перемену настроения. Да и у еще одного невольного свидетеля! В толпе соискателей на билеты, никем не замеченный, наблюдал за прибытием наших знакомых, не кто иной, как праздный отпускник Лев Александрович.

Он, оставшись в городе один, без своего большого друга, решил как-то развлекать себя. Вся ярмарка гудела о новой итальянской труппе, прибывшей в город, и он поддался на всеобщий восторг. Скучая в толпе возле касс, Борцов сразу заметил Лизу, узнал ее спутников и вновь почувствовал в груди то неприятное чувство, от которого вынужден был сбежать в Москву. Нынче он от поездки туда с Саввой отказался и видимо зря! Он разозлился на себя, развернулся, и, не подходя к Лизе и ее окружению, так незамеченным и ушел с ярмарки. Потом снова ругал себя уже дома – за бегство и малодушие, а после решил, что все это пустяки и яйца выеденного не стоит. У Лизы может быть своя жизнь, и ему это никакого неудобства причинять не может. Они друзья. Да, друзья! Он завтра же докажет это сам себе, явившись к Полетаевым с визитом. Легко и просто!

***

Больше недели отсутствовал Савва Мимозов в Нижнем Новгороде. К его частым отлучкам стали уже привыкать – и на производстве, и в Пароходстве. Многочисленные знакомые, переговариваясь между собой, переезд Саввы в Москву обсуждали как дело окончательное и решенное. Кто радовался, потирая руки, предвидя возможность прибрать к рукам Мимозовские активы, а кто вздыхал. Андрей Григорьевич был из тех, кто о перемещении друга и соратника жалел, и понимал, что разговор о Товариществе все равно выйдет, потому как – пока что Мимозов сбывал с рук весь крупняк, но и до мелочишки дело когда-то дойдет. И тут Савва сам заявился к нему.

– Здравствуй, друг мой любезный! – Савва Борисович нынче не шутил, был серьезен, Егоровне протянул шляпу и, пройдя в коридор, кивнул на закрытую дверь Полетаевского кабинета.

Хозяин понял, что к чаепитиям сегодня гость не расположен и велел няне к ним ни с чем не входить, по пустякам не отрывать.

– А мы думали, что Вас нет в городе, Савва Борисович, – Полетаев пригласил гостя располагаться с удобствами. – Рад! Рад видеть!

– Догадываешься о чем речь вести стану? – из-под бровей осторожно спросил Савва.

– Да чего ж там, – Андрей Григорьевич попытался улыбнуться. – Сам ждал этого разговора. Перед смертью не надышишься, как говорят.

– Ну, уж! – махнул на него Савва. – Поживем еще! Не на радость, так назло завистникам. Небось подумал, что я явился тебя доклевывать? Думаешь, долю свою пришел у тебя выщипывать?

– Ну, если ошибся, то прости! – в глазах Полетаева засветился лучик надежды. – Съезд открылся, ты потому вернулся?

– Нет, друг любезный, я на съезде заседать не смогу. Сейчас расскажу почему. У меня, друг мой, тоже того… Э-ээээ… Завертелось многое. Твои как дела? Доклад-то не сняли?

– Да видишь, как с этим съездом все выходит. Схлестнулись ваши промышленники с аграриями не на шутку. Нам, кустарям, и не вклиниться, боюсь, – Полетаев развел руками. – Как пойдет. Если время выделят, так у меня все готово. Тексты согласованы, утверждены. Что, кстати, для меня отдельная радость – уж не знаю, дадут ли выступить, а вот в печатный вестник Съезда все до словечка войдет! Я уж и материалы комитету сдал. Не выслушают, так прочитают, кому интерес есть.

– А за что голосовать собираешься, если не секрет?

Полетаев опустил глаза.

– Поня-яяя-ятно, – протянул Савва и отвернулся к окну.

– Савва, пойми! – Полетаев не то, чтобы оправдывался, но осознавал, что его решение другу доставляет боль, а сам он по-другому перерешить не может. – Пойми, я сам по сути своей – аграрий. Я всю эту кухню досконально знаю. Какие пошлины! Окститесь! Да на одних запчастях разоримся, техника-то у всех сплошь немецкая. Вы ж предлагаете всем и сразу на отечественную перейти. Да где ее взять столько?

– Андрей Григорьевич! – Савва начинал злиться и ноздри его раздувались в такт ладони, что ребром постукивала по зеленому бархату стола Полетаева. – Уж ты-то! Сам жизнь свою, душу свою… Э-ээээ… Имущество свое положил, не пожалел! Станочки, разработочки!

– Савва! – попробовал остановить его Полетаев. – Потому сам и знаю! Не свернешь с места здесь ничего, все по ветру пустишь!

– Да не перебивай ты меня! – Мимозов хлопнул всей ладонью по столу и чернильница, подпрыгнув, выплеснула перед ним свое содержимое. – Ох, прости! Погорячился.

– Ах, Савва! – Полетаев привстал и застилал теперь чернильное пятно, взяв с подоконника газеты. – Что уж о столе жалеть, когда все в тартарары летит…

– Кстати, Андрей Григорьевич, о Товариществе-то нашем, – присмирел Савва. – Не хотел я тебя расстраивать, да лучше, чтобы ты знал. Урядник-то наш предусмотрительный, свою долю англичанам решил сбагрить. Да тем, видно, она одна без надобности, так этот… Э-ээээ… предприниматель трусоватый еще и Погодина решил втянуть! Благо – тот человек совестливый да прямой, ко мне явился, доложил. Пока не состоялось, но ведь знаешь, как бывает – если мыслишка гнилая закралась, так уж не выбьешь! Выждет этакий Тимофей Михайлович момента, как тебя в городе не будет, а после будет клясться, что срочная необходимость у него случилась. Я руки марать не стал, а ты бы, как председатель, напомнил бы ему права и устав, да судом пригрозил. Может, присмиреет. А лучше от греха – давай его долю сами выкупим?

– Ох, Савва, – вздохнул Полетаев. – На что выкупим? Этот дом того и гляди с молотка пойдет. Я не знаю, как Лизе сказать, что возможно нам в деревню вскоре перебираться придется, при мастерских там ютится зиму. Наташа Мите учебу и квартиру оплачивать должна. Я сам… Эх! Последнее проедаем.

– Ясно. Забыли пока, – Мимозов не стал испытывать гордость товарища и сменил тему. – Так вот обо мне. Что менять в своей жизни многое пора настала, это я еще с начала лета знал. Потому и избавляюсь от излишков и мелочи, так как чую, что созрел для чего-то нового, большого. А что это будет, веришь, как за пеленой? Думал производством самодвижущихся экипажей заняться, в Петербург писал, узнавал, спрашивал. После думал, что по своей линии надо дальше идти, только с паровых турбин на современные переключаться. Потом… Э-эээ… Как государь-то к нам приехал, так я в его свите пару раз имел возможность с нашим министром мыслями обменяться. Наскоро. Вскользь. Но! – Савва поднял вверх указательный палец. – Веришь? Мне тех его нескольких слов хватило, чтобы понять, что все суета эти мои метания. Если кто достиг до состояния созидательной силы, приобрел умения, опыт, то самый лучший путь – положить то на благо Отечеству.

– Так все мы, по мере сил, именно для того и стараемся, – недоуменно вставил Полетаев. – Разве булочник, что две улицы хлебом кормит, не для Отечества старается? Не России свои умения и опыт отдает? Или ты только при определенных масштабах то в людях допускаешь? Не гордыня ли это?

– Прав! Сто раз прав ты, дорогой мой Андрей Григорьевич! – у Саввы загорелись в азарте глаза. – Каждый на своем месте. Вот я и подумал, что раз туманом мне мое будущее застит, то пусть мне мое место и укажут! Булочник может только булки печь, он на то годы потратил, чтобы пышные да вкусные. Корабельщик суда строит, чертежи выверяет. Ты ножи да замки тачаешь, сталь улучшаешь да технологии. А я сейчас – что угодно могу, понимаешь? Вот любое дело с нуля подниму, организую. Хоть корабельный завод, хоть сталелитейный. Вот и подумалось, пусть это не блажь только моя будет, а надобность государственная. Только что я отсюда видеть-то могу?

– Понимаю, – серьезно взглянул на товарища Полетаев.

– Так я министру и написал, – выдохнул Савва. – Все свои расклады изложил и записку подал. Тогда еще. Вот вызвали в Петербург, через недельку еду. К самому! Уж теперь, что поручат – сам напросился!

– Ты, Савва Борисович, каждый раз меня по-хорошему удивляешь! – искренне улыбаясь, сказал Полетаев. – Бог в помощь! Что я еще могу на это сказать? А супруга что?

– А супруга, – Савва опустил было взгляд на кляксы, что расплывались поверх газетного текста, а потом поднял глаза и расплылся в улыбке. – Вронюшка говорит: «Я и не надеялась, что у юбок долго просидишь! Ты ж птица высокого полета, а не попугай-неразлучник».

– Повезло Вам, Савва Борисович, с супругой. Редкого терпения женщина.

– А понимания какого! – Савва выпятил нижнюю губу, ни сколь не утруждая себя ложными отнекиваниями, женой он гордился. – Сам до сих пор удивляюсь! – он снова перевел разговор в деловое русло. – Так вот! Раз такая оказия выпадает, я чего к тебе и заехал, Андрей Григорьевич! Дай-ка мне печатные листы твоих изысканий, тем более сам говоришь – только что к публикации все готовил. Не может быть, что бы лишнего экземпляра у тебя не нашлось.

– А на что Вам, Савва Борисович?

– Да пусть при мне будет. Вдруг, еще какой случай? Так я на столе у министра папочку и выложу. А то – дадут тебе слово, не дадут, напечатают, али нет – то бабушка надвое сказала. А я все ж не бабушка, в таких делах понадежней буду? А? Давай, неси!

– Нет, это вовсе неудобно, Савва Борисович! – завел Полетаев, потупившись, свою любимую горделивую песню. – Выделяться из ряда докладчиков, используя личные знакомства, это…

– Это способ донести до людей, принимающих решения, не токмо упоминание о своей скромной персоне, как ты из своего уничижения опасаешься, а и тот вклад, что уже помещен в развитие отечественного производства сделать достоянием общественности. Давай, не томи, – он проследил глазами, как недовольный все еще Полетаев повернулся, отворил бюро и, перебрав несколько папок, выложил одну из них на залитый чернилами стол. – Так-то. Благодарю. И вот еще что.

– Вы, Савва Борисович, неутомимы! – попытался через силу улыбнуться Андрей Григорьевич, давший себя уговорить, и присел напротив.

– Да не закрывайся ты от меня! – Савва откинулся на спинку. – Теперь я буду в роли просителя выступать, так тебе сподручней, надеюсь?

– Да чем могу, ты же знаешь, – снова перешел на «ты» Полетаев.

– Просьба такая. Конечно, решать все равно собрание будет, но предложить кандидатуру я не только смею, но и имею к тому прямое поручение. Не встанешь ли мне на замену? Попечительский совет я никак не смогу за собой оставить, слишком часто в разъездах.

– Да с великой радостью, Савва Борисович, – Полетаев развел руками. – Да, только видишь, влияния-то моего в городе с гулькин нос нынче осталось. Да и средствами я не располагаю, а так бы со всем моим удовольствием.

– Средства там как раз имеются, это дело соборное. А вот разобрать по совести кому та помощь необходима, вот сей час требуется, а кто и обождать может, влезть в чужую жизнь не разоряя, а бережно, не обидев – вот то дело для твоего ума и души. Позволишь ли рекомендовать тебя? Но то обуза, сразу говорю. Времени, сил достаточно отбирает.

– Да что ты, Савва Борисович, вот этого у нас как раз вдоволь! Рекомендуй, впрягусь, если решение будет.

– Ну, и славно! Уезжаю спокойный. А про голосование ты еще сорок раз подумай, – Саввва поднял вверх указательный палец.

***

У Олениных снова было людно. Алексей Семиглазов вышел из-за стола, увязавшись, будто бы невзначай, за Лидой во двор, а, оказавшись вдали от толпы гостей и домашних с ней наедине спросил:

– Лидушка, а Лизу не звали в этот раз?

– Соскучились уж, Алексей Григорьевич? – Лида налила воды из колодца в большой кувшин. – Не могу Вас обрадовать, как-то повода не нашлось. Да и виделись мы с ней всего пару дней назад, нас начальница Института приглашала на Выставку. По делу.

– Ну, то дела, а то… – запинаясь, мямлил Алексей.

– Да, и у нас тут не цирк нынче. У нас же сходка, зачем тут чужие?

– Чужие? Давно ли? – Алексей глядел на Лиду своими глазищами, и не понятно было чего в них больше – расстройства или осуждения.

– Да, бросьте, Алексей! – Лида начала раздражаться. – Вы все прекрасно понимаете. Зачем нам лишний раз рисковать?

– Нам? – Алексей тихо усмехнулся и вздрогнул, когда ему на плечо легла широкая тяжелая ладонь, он не слышал за спиной ничьих шагов.

– Нам, Алексей, нам, – Хохлов теперь обнимал его за плечи, а смотрел на Лиду. – Что за дела у вас с бывшей товаркой, Лидия Пантелеевна, позвольте поинтересоваться? Ведь обучение вы, кажется, обе завершили?

– Это по делам обустройства читален и школ в нашей губернии. Я толком не поняла, все равно заниматься этим более не буду, хлопотно, да и долго.

– А зря, зря, – как бы между делом протянул Хохлов. – Читальни! Какой простор для нашего дела. Тем более, что читателями в них станут что ни на есть беднейшие представители народа – те же рабочие. Кого ж как не их от безграмотности и выручать? А мы бы им подкинули, что почитать!

Он расхохотался.

– А Лиза? Лиза согласилась? Может быть ей помощь нужна? – Алексей из всего сказанного услышал только это имя.

– Ваша принцесса совсем Вам мозг скрутила, юноша, – Арсений глядел на Алексея снисходительно, сверху вниз. – Вы при ней пажом изволите состоять, а они на Вас лишний раз и взгляд-то кинуть брезгуют.

– Ерунду Вы говорите! – стряхнул руку с плеча Семиглазов. – И не лезьте Вы в чужие разговоры, что за дурной тон.

– Ах, прошу пардону, – шутливо раскланялся Хохлов, но тут же стал серьезен и даже груб. – Такие слюни губят людей и дела, милостивый государь! Извольте припомнить, что Вы взяли на себя некие обязательства, а Ваша…

– Прекратите вовсе упоминать о ней! – вспылил Алексей. – Что это за «ваша», что за тон! Вы изволите говорить о девушке. Извольте тогда вовсе не говорить о ней!

Хохлов рассмеялся снова и так же, как раньше Алексея, по-дружески, теперь приобнял за плечи Лиду, та прижимала к себе огромный кувшин и переводила взгляд с одного собеседника на другого.

– Ну, будет, – Арсений наконец забрал у Лиды воду, – идемте в дом. Вы, Алексей, собираетесь по селам с распространением, или мне кому другому поручить?

– Извольте отдать другому, – ходил желваками Семиглазов.

– Так, так, – Арсений заглянул вглубь кувшина. – И какова причина? Не желаете проявить себя?

– Да уж проявил! – теперь укор во взгляде Семиглазова нельзя было спутать ни с чем. – До сих пор совестно! Человек мне доверяет, а я за ее спиной…

– Так, так, – прервал Хохлов и посмотрел на Лиду. – Это куда?

– На кухню сразу, – улыбнулась ему Лида. – Сейчас чай пить станем.

– Чай – это хорошо, – Арсений не сходил с места. – Чай, Лидия Пантелеевна, первейшее для истинного нижегородца наслаждение! Вот в мае помню мы… А что, найдется ли в доме самовар, что с собой на реку взять можно? Человек этак на двадцать? Или поболее?

– Ой, – Лида покраснела. – Самовар матушка не позволит из дому выносить. А вот чайник! Чайник есть ведерный! Подойдет?

– Посмотреть бы?

– Я сейчас отыщу! – прокричала Лида на ходу и скрылась в доме.

– На двух конях не усидеть, юноша, – совсем беззлобно сказал Алексею Хохлов. – Вы бы среди равных пользовались случаем пользу принести, да себе баллов поболее набрать.

– Каких баллов? – снова возмутился взвинченный Семиглазов. – Что Вы всё умничаете? Не на экзамене же!

– Эх, юноша. Вся жизнь – экзамен! – Хохлов подошел к нему вплотную. – Ну, да это не я, это Вам Ваша принцесса скорей на самой кожуре Вашей пропишет!

Он сунул Алексею кувшин, а тот машинально принял его. Хохлов скрылся в доме. Алексей позлился, позлился, да делать нечего, он стал остывать и побрел на кухню.

И вот все сидят за столом. Действительно, никого чужого. Даже свои не все – Ольга Ивановна в очередной раз уехала с Леночкой к доктору.

– Ну, что, товарищи? – взялся верховодить и здесь Хохлов. – Предлагаю обсудить нерациональное использование с таким трудом доставшегося ячейке мимеографа. Игнат?

– Не понимаю твоих претензий, Арсений, – Кириевских скривил рот. – Мы печатаем все по решению товарищей. Что ты можешь предъявить конкретно? Наша сторона задержала или уменьшила какой-то тираж? Какой? Напомни мне. Да и всем тут. А то, брат, как-то нехорошо получается!

– Да нет, брошюрки свои вы отлично клепаете, тут не придерешься, – ухмылка проскользнула по самоуверенному лицу Хохлова. – Только это ли рациональное использование подобной вещи? Для того и наборных касс достанет. У тебя на перепись от руки времени уходит непозволительно много, а аппарат простаивает тем временем. Нет, товарищи! Надо все силы оперативной печати нынче кинуть на агитацию! Листовки, прокламации, призывы. И срочно все в массы. Вот, возьми. С этого сделай матрицу и прогони мне к тем выходным тысяч шесть-семь. Справишься?

– Прости, Арсений, но аппарат нынче и так занят под завязку, – Кириевских качал головой. – Этак надо все наше отменить, да только твое ставить. Нет, не возьмусь.

– Что значит «не возьмусь»? – Хохлов сузил щелки глаз и голос его стал еле слышим, от чего все затаили дыхание и вслушивались пристальней, чем, если бы он его повысил. – Это приказ.

– Прости, Арсений, но я не раб тебе, – Игнат вытянул свои длинные ноги в проход, в любой момент готовый вовсе встать и уйти. – Будет решение товарищей – вещь общая, прошу, пользуйтесь! А матрицы изволь сам предоставить, этого ни ты, никто мне приказать не может. Это, знаешь ли, – мой труд. Ночи, так сказать, добровольного письмовождения. Да и бумаги вощеной в таком количестве не имею – изволь выдать для общих нужд.

– Да где ж мне взять? – Хохлов так и не убрал прищура с глаз. – Ничего! Поручат товарищи, так и прикажем.

– Вощеной бумаги у меня нет, – стоял на своем Игнат. – Могу предоставить полный отчет за каждый лист.

– В воскресенье едем за реку, – Хохлов прекратил дискуссию этим не терпящим возражений резюме. – Там и решим.

***

Лида отвечала сегодня за чай. Это было первым поручением в ее кружковской жизни, и она отнеслась к нему со всей ответственностью. Она утирала пот со лба, подбрасывая новую порцию сучьев в костер, и прислушивалась к тому, что говорилось среди товарищей, стараясь не пропустить ничего, особенно громких реплик Хохлова. Слышно отсюда было не все. Алексей помогал ей и уже третий раз они кипятили чайник, а лодки все подплывали и подплывали. Через очередной борт, чиркнувший днищем по песку, преступили и с улыбкой направились к сидящим тесным полукругом товарищам две девицы. Обе они были статные, плотные, с русыми косами ниже поясницы. Хотя было видно, что разница меж ними есть, года в два-три, но всем было сразу ясно, что это родные сестры, хоть и не двойняшки. Многочисленные пуговки только что не отскакивали от их ярких кофточек, так туго натянулись они на груди у обеих сестриц. Несколько парней привстали навстречу им.

– Арсений, ты тянешь одеяло на себя! – доносился голос Игната. – Есть принятая программа, надо придерживаться ее. Мы поставили себе задачей до конца этого года вести просветительскую деятельность, раз силы охранки сейчас полностью брошены на зачистку. Зачем дразнить гусей? Пропаганда идей марксизма – вот наш вектор на данном этапе! А ты норовишь на ходу все поменять! Не сделаем в результате ни того, ни другого. Только товарищей зазря потеряем.

– Такое впечатление, что я слышу многодетную наседку, а не активиста марксистского кружка, – с ехидцей парировал Хохлов. – Ты ли это, Игнат? В нашем деле ничего не может быть зря! Вы слышали об успехах наших соратников этим летом в Петербурге и Москве? Вот с кого надо брать пример! Мы должны стать третьим городом, прозвеневшим на всю страну, самим стать примером и вдохновителем для наших хуже пока организованных товарищей по борьбе. По борьбе, Игнат! Не по отсиживанию в кустах. Ткацкие забастовки и стачки. Вот тебе вектор! Агитация! Террор, в конце концов! А, вот и наши дорогие ткачихи, приветствуем вас, товарищи!

– Арсений прав! – одна из вновь прибывших девиц, даже не присев, сразу же, с налету, присоединилась к дискуссии. – Надо переходить к этапу активной агитации! Нам поручили предать тебе, Арсений, пожелание нашего кружка: тебе, дорогой, пора возвращаться в город! Как хочешь, а давай увольняйся со своего нынешнего заводика. Товарищи подготовили тебе место в ремонтном. Там новую баржу на стапеля пригнали, возьмут и тебя, никуда не денутся. Но надо быстро, пока рабочих набирают. Сможешь уйти?

– Да уйти, Томочка, не проблема! – смеялся Хохлов. – Задержаться на одном месте труднее было. Ну, раз товарищи так решили. Ждите! Скоро буду.

«Томочка», «дорогой»… Лида чувствовала себя здесь совершенно лишней, маленькой и ненужной. Она засыпала горсть заварки в чайник и, сняв с большой корзины платок, вытащила связку бубликов и упрямо направилась к сидящим людям. Она протянула бублики Хохлову, тот поднял на нее глаза и увидел алеющие щеки.

– Спасибо, Лидия Пантелеевна, – церемонно обратился он к ней. – Познакомьтесь, товарищи! Это наши новые товарищи из слободки – брат и сестра Оленины и студент-биолог из Москвы Семиглазов. Это он доставил нам множительный аппарат от товарищей. Кстати, об этом! Игнат?

– Как скажете, Арсений, – Кириевских был сегодня настроен благодушно. – Но я просил бы у товарищей еще пару недель на то, чтобы докончить начатое. Не люблю бросать что-либо на полпути.

– А что с матрицами? – спросила плотная девица.

– Вот Петр и Алексей подрабатывают в городской больнице, – снова вступил Хохлов. – Прошу вас, товарищи, доложите сами.

– Поступила партия перевязочного материала, – прокашлявшись, хрипло начал Петр Оленин, не привыкший к публичным выступлениям. – У понимающих людей узнал, что из Японии, волокно тонкости необычайной. Если пропитать парафином…

– Мариночка, что у нас с кассой? – спросил у второй сестрицы Хохлов, когда Петр в очередной раз закашлялся. – Надо бы выкупить, да подменить на что-то попроще. А то с доступными материалами со всеми пробовали – ничего не выходит!

– Не густо, Арсений, – девица закатила глаза, как бы припоминая или подсчитывая что-то про себя. – А, найдем! На это дело средств достанет. Но, говорят, еще печатающая машинка нужна будет? Или от руки можно?

– От руки и скорость, качество не те, конечно, – вздохнул Хохлов. – Товарищи! Всем задание! Пока готовится вощенка, поспрашивайте, может, кто уступит печатный агрегат для нужд ячейки? Или сломанный где-то можно зацепить, а? Наши умельцы починят!

Разъезжались уже в сумерках. Обошлось без приключений и без жандармов, сходка прошла тихо. Хохлов вел к лодке обеих сестер, обняв за талии, а в груди у Лиды расплывалось непонятное чувство злости к этим кобылам. Вот, сейчас он перешагнет через борт и сядет к ним, сам станет грести. А ей еще собирать эти кружки, и этот дурацкий чайник переть.

– Петя, помоги! – со слезами в голосе крикнула она брату. – Мы что, самые последние здесь остаемся?

– Давайте я помогу, – раздался вдруг у нее над ухом тихий голос, это Хохлов, как всегда бесшумно подошел сзади. – Это надо мыть?

Лида кивнула. Не уехал! Они спустились к реке, где, казалось, было уже совсем темно. Костер догорал, его яркое пятно вырывало у сумерек малое пространство, а все, что за его пределами сгущалось до полного мрака. Хохлов выливал из чайника остатки заварки, Лида, присев на корточки споласкивала ложки, зажатые в ладонях. Выпрямившись, она даже не успела повернуться к берегу лицом, как почувствовала у себя на талии две сильные мужские руки. Они плетьми опоясали ее и прижали к горячему телу за спиной.