скачать книгу бесплатно
– Может, пугаем мы себя? У страха глаза велики. Останешься ты до конца дней своих стрелецким сотником, а может, и тысяцким станешь. Иль будешь жить тут, в тиши, поместным дворянином с красавицей женой людям на радость.
– Чует мое сердце, не так станется. И опять же претит мне женитьба воровская. Хотя из любви к Таисии, из жалости к ней на все пойду… А может, все-таки пасть на колени перед государем, просить, чтоб заступился перед барыней Марией?
– Говорил я такое Таисии. Да где там, боится она барыни. Твердит, что ведьма Машка отговорит государя.?– Хотел было о сватовстве Спиридона добавить, но промолчал: и так на бедную голову названого сына сколько всего свалилось!
– А может, к государыне? – Искал выход Юрша.?– Благоволила она ко мне. Вдруг захочет доброе дело сделать. А государь ей не откажет – наследника она пестует. А я ей подарю «Сказание».
Так и порешили: до сырной недели закончить книгу, на масленицу поехать к государыне, и, если ей будет угодно, на Красную горку сыграть свадьбу. Все это Юрша описал в грамоте, и Аким повез ее деду Сургуну.
Два дня пасечник Сургун искал удобный предлог, чтоб повидать боярышню, да еще столько же потребовалось для получения ответа. Слова боярышня никакого не сказала, поэтому Аким только в Хлынове от Юрши узнал, что Таисия одобрила их план. О чем другом писали они друг другу, Аким мог только догадываться по тому, как сын перестал хмуриться да задумываться, больше улыбался и будто расцвел весь.
Иногда Юрша одевался, брал саблю и исчезал в лесу. Аким подсмотрел, как он, по пояс утопая в снегу, направо и налево рубил сучки и ветви, возвращая руке былую силу. Радовался десятник: «Слава Богу, мысли о монастыре оставил!» И тут же возникали сомнения: «Ладно ли все идет?»
Юрша не захотел отрываться от книги, чтобы поехать смотреть второе имение свое Ганусово, послал Акима да старосту Михея. Это дело отошло на второй план, он был уверен, что Аким справится не хуже его.
Правда, принесли ему огорчения известия о нищенском существовании крестьян и полном развале хозяйственных и земельных дел в Ганусове. Стали подыскивать нового управителя, устройством имения занялся и Аким, помогал ему за небольшое вознаграждение шустрый броничский подьячий.
13
Зима того года выдалась снежная, ветреная, засыпало, перемело все дороги, ни гостей, ни путников в Тонинском: только зверье полями да перелесками рыщет. Волки осмелели, из лесов к жилью перебрались, воют, жуть нагоняют на людей. А?перед Рождеством такая вьюга разбушевалась, что света белого не видно, днем в светелках лучины и свечи жечь пришлось. Только на второй день святок ветер утихомирился.
Барыня Мария выгнала холопов дорогу к церкви расчищать. Сама пожаловала в храм к вечерне, с ней Таисия и вся дворня. Во дворце остался только боярин Прокофий со слугой да сторожа. Служба длилась долго, по всем канонам. Под конец старик отец Ираклий уже хрипеть и ошибаться начал. Наконец хор замолк. Мария и ближние ее приложились к кресту и, покинув церковь, вышли на клубящийся паром мороз. Ветер совсем стих, облака разбежались, небо вызвездило, и заметно похолодало.
Таисия с девушками отстала от барыни. По сторонам расчищенной дорожки высились сугробы. Как можно утерпеть и не потолкаться, будто ненароком упасть, тихонько повизгивая, в?пушистый и колючий снег! А потом веселая возня в прихожей, когда отряхивали шубки и высыпали снег из валенок.
И опять во дворце тишина. Барыня гневаться изволит, обиделась, что никто из соседей на Рождество не пожаловал.
Таисия после ужина пришла в опочивальню отца. Здесь по углам лежали охапки лапника, пахло хвоей и воском. Боярин Прокофий лежал в обширной кровати, его теперь не узнать, куда девалась его былая дородность: волос на голове совсем не осталось, борода и та реже стала, лицо пожухло, потемнело. Гложет его боль под ложечкой, утроба пищи не приемлет, уж много дней жиденькой сытой пробивается. Около кровати за аналоем дьячок читает «Житие преподобного Сергия Радонежского».
Прокофий обрадовался дочери, кивнул легонько: «Хорошо, мол». А Таисия поправила подушки, потом села подле поставца, пододвинула рамку с распяленной ширинкой и принялась вышивать красным, зеленым и желтым шелком, из-под ее пальцев появлялись петухи да цветы красочные. Дьячок читает:
– «…Мнози бо зверия в той пустыни тогда обретохуся. Они стадами вьюще, ревуще шастают, а другие же не по мнозе, по два или трие, или един по единому мимо проходят, одни же издалеча, а другие близ блаженного приближахуся и окружаху его, яко и нюхающе его».
Неслышно ходит седой, сгорбенный слуга боярина. Берет от печи разогретую лисью шкурку, аккуратно подсовывает ее под одеяло, накрывает боярина, а остывшую шкурку несет к печи.
Прокофий и слушает дьячка, и не слушает. Смотрит не отрываясь на дочь. «Что ожидает ее, как останется сиротой? Характером непокладиста, со снохой не ладит, а та норовит унизить ее. Придумала за Спирьку выдать. Ой, тяжело дочке придется! – Нежданные слезинки покатились по щекам…?– Мало осталось ему земной жизни. Не привел Господь выдать дочь за хорошего человека. Сотник все у ней на уме, а что Спирька, что сотник – одна статья, безродные. Скорей бы Афанасий приезжал…»
А дьячок читает проникновенно:
– «…И от них же един зверь, рекомый медведем, иже повсегда обыче приходити к преподобному. Се же видев преподобный, яко не злобы ради приходит к нему зверь. И выносил ему из хижа своея мал укрух хлеба и полагаша ему или на пень, или колоду. По обычаю зверь обрете пищу, и взем усты своими и отхожаше…»
То ли задремал Прокофий, то ли наяву, но увидел вроде медведя огромного, с оскаленной пастью, а на пенечке перед ним сидит Таисия. Испугался боярин, очнулся, огляделся – все тихо, Таисия по-прежнему ловко накладывает узоры на ткань. Почудилось, значит. Хотел перекреститься, а руку поднять не может.
– «…Аще ли когда не доствшу хлебу, и пришед по обычаю зверь не обрете обычного своего урочного укруха, тогда долго время не отхожаще, но стояще, взирая в стороны, ожидая, акы некий злый должник, хотя восприяти долг свой…»
Читает дьячок все глуше и глуше. Под руками Таисии расцвели на полотне петухи и цветы дивные, и клонится головка ее к полотну. Замечает это Прокофий, прерывает чтеца. Тот крестится и уходит, крестит его и уходит дочь, остается только старый слуга. Для больного наступает долгая бессонная ночь. А?задремлет немного, наваливаются кошмары, рожи мерзкие, выпучив глаза, лезут на него, звери поганые прыгают на кровать и все рвут, раздирают на части грудь и живот его. Просыпается он в холодном поту, будит задремавшего слугу и успокаивается под сменной горячей шкуркой.
И вдруг, то ли во сне, то ли наяву, услышал он какие-то шумы. Открыл глаза – в опочивальне темно, свечи в поставцах выгорели, только глазком огонек лампады подмигивает. Слуга спит, стоя на коленях и уронив голову на одеяло. И шум усиливается, люди забегали, двери захлопали. Глянул на окно, холодом обдало: по обледенелой слюде сполохи бегают. Уж не пожар ли?! Крикнул:
– Скорей! Скорей! Смотри, что там?!
Слуга спросонья ткнулся в окно:
– С факелами томошатся, а чего, не пойму. Дозволь выйти?
Убежал слуга, а боярину страшно стало. Ведь случись что, забудут про него! Живьем сгоришь! Попробовал подняться, будто ножом резануло грудь, в глазах потемнело. Вскрикнул и откинулся на подушки. Но скоро вернулся слуга. Меняя остывшую шкурку, он рассказал:
– Государь приехал на пяти возках. А ворота замело. Дворня кинулась снег отгребать. Гости же плетями их подогревают да покрикивают. Одначе государь, слава Богу, не гневается, смеется.
14
Дорогих гостей впустили через красное крыльцо в трапезную. Они входили, сбрасывали тулупы и – к печам, в которых уже разгорались сухие сосновые дрова. Уж свежевали баранчиков, тащили на кухню только что зарубленных кур и гусей. Дворецкий, задыхаясь, бегал по двору и дворцу, распоряжался. Он заметил, что гости навеселе, тут же послал на село за девичьим хором. Дважды пересчитал приехавших, важно, чтобы в хоре девок было хоть на одну больше, чем гостей. На такой случай девками рядили баб вдовых, что помоложе да поличманистей[2 - Поличманистей – попригожей, покрасивей.], дворецкий грех на свою душу брал.
Пока дворня колесом крутилась, девки спешно одевали барыню. Когда она вошла в трапезную, гости образовали около ярко пылающих печей две живописные группы, усевшиеся на сдвинутых скамейках, а то и просто на полу, на сваленных в кучу тулупах. Меньшая группа – около Ивана, в ней самые приближенные. Князь Вяземский, всегдашний спутник царя в развлечениях, представлял в лицах, как он с друзьями напал на купающихся девок замоскворецких, как отбивали те захваченные рубашонки. Иван хохотал громче всех.
В слабо освещенной трапезной Мария не сразу узнала царя. Он был одет, как и все, в светлый шерстяной полукафтан с золотым и серебряным шитьем. Гости ж, увлеченные рассказом, не заметили вошедшей барыни. Но тут слуги внесли множество поставцов с зажженными свечами, все вскочили и расступились, один Иван остался сидеть. Мария низко поклонилась ему:
– Милости прошу, государь наш батюшка Иоанн Васильевич со товарищи! Не обессудь, государь, боярин Прокофий сильно болен, встретить тебя не может. Я, раба твоя, нижайше прошу откушать нашего хлеба-соли. Помилуй нас за нерасторопность нашу, что заставили тебя ждать.?– Она еще раз поклонилась.?– И вас, гости дорогие, прошу к столу.
Слуги уже расставили кувшины с брагой и вином, холодные закуски, квашения и соления.
Иван поднялся со скамьи и тоже поклонился:
– Здорова будь, барыня! Не сердись на нас, что мы не приехали поздравить тебя на Рождество Христово, дела государственные одолели. Сейчас поздравляем и просим принять от нас подарки. Спирька!
Вошел Спиридон и с поклоном передал царю, а царь Марии резной ларец из белой кости, наполненный сверкающими каменьями. Мария вспыхнула, румянцем залилась и вновь поклонилась:
– Спаси Бог тебя, государь, что жалуешь меня, недостойную, своей милостью и тороватыми подарками. Мы готовы тебе служить…
Благодарение затянулось, Иван прервал барыню:
– Принимаешь, ну и ладно. Веди всех к столу.
Началась попойка. Хозяин на ней обязан был бы присутствовать неотлучно. Для хозяйки же делалось исключение. После первой здравицы она пригубила бокал и попросила разрешения покинуть трапезую. Тут появилась разноцветная стайка девок. Их хором управлял церковный регент. Он шепотом, христом-богом умолял дополнительно приглашенных баб не петь, а только разевать рот, не портить лада.
После первой песни государь приказал поднести девкам меда хмельного, особенно большой ковш регенту. Вскоре хористки сидели на коленях у гостей и пели вместе с пирующими.
Иван сидел за отдельным столом, пил вино маленькими глотками из большого серебряного кубка и насмешливо смотрел, как его сотрапезники хмелели – кто пускался в пляс, кто горланил песни. Потом начали уходить, сперва выскакивали хористки, за ними исчезали их собутыльники, еще соблюдалось приличие.
Иван встал, приказал Спирьке захватить с собой вина и два кубка, в сопровождении дворецкого прошел в свою комнатку близ трапезной, у дверей которой уже стояла стража. Сюда приглушенно доносились песни пирующих. Вошла барыня с кувшином кваса, Спиридон и дворецкий незаметно исчезли. Мария налила ковш кваса и поднесла Ивану с поклоном:
– Испей, государь.
Иван будто не слыхал, сел на лавку. Барыня несколько секунд стояла с протянутым ковшом, потом бросила взгляд на царя, поставила кувшин и ковш на лавку, вернулась и встала перед ним, сложив руки на груди.
Царь спросил:
– Прокофий плох?
– Дюже плох. На днях соборовать собираемся.
– Афанасия мы вызвали из-под Казани. Днями будет.
Барыня подошла к нему и обняла за плечи. Иван встал, Мария хотела прижаться к нему, но он отстранился.
– Днями, говорю, Афанасий приедет.
– Ну и что?
– Честь надо знать! Хватит, побаловались.
– Что это ты такой совестливый стал? Бывало, не совестился. Напоишь его, а меня – к себе в постель. Иль, может, не было того?
– Было, а теперь не будет.?– И вдруг грозно: – Веди к Таиске.
У Марии челюсть отвисла, глаза на лоб полезли, в лице ни кровинки не осталось.
– Ты… ты… Давно надумал? – зашептала она.
– Давно. Когда увидел в мальчишечьем обличии. Веди.
Мария бросилась к нему и зашептала как безумная:
– Нет, нет! Не бывать этому! Ты мой! Никому, никому!! Ее, гордячку, Спирьке отдай. Или вон своим…
– Опомнись, барыня! Кому перечишь?!
– Тебе, государь мой! Тебе, любимый!
Иван схватил ее руку, больно сжал и отстранил от себя. Зашептал свистящим шепотом, не сводя с нее пристального страшного взгляда:
– Говорю, опомнись! – И сильно встряхнул ее.?– Я знал, что кто-то из вас заартачится, поэтому Мокрушу прихватил. Не посмотрю, что ты барыня! Мокруша так обработает, месяц спать на животе будешь. Поняла? – И оттолкнул Марию от себя.
Барыня повалилась на пол, запричитала:
– Горе мое горькое! Ведь люблю тебя! На позор пошла! Люди все видят! Для тебя готова все терпеть!..
– Вот и ладно. Терпи. Вставай!
– Только не это! Не прощу разлучнице! Изведу проклятую!
Иван порывисто нагнулся, схватил барыню за плечи и поднял ее. Увидев искаженное злобой лицо и выкатившиеся глаза, Мария замолкла и вдруг почувствовала: что-то кольнуло под левой грудью. И тотчас увидела нож в руке государя.
Иван шипел змеей:
– Машка! Еще слово, Мокрушу звать не буду, сам прикончу. Смирись. Ну! – Нож все сильнее и сильнее врезался в кожу.
Хотела крикнуть: «Убей!», но, взглянув в его глаза, поняла?– убьет! Поняла и взмолилась:
– Прости меня, неразумную! Все, все готова сделать, что прикажешь.
– Давно бы так.?– Спрятал нож и строго добавил: – А ежели хоть волос упадет с ее головы, засекут тебя плетьми на Пожаре. То воля моя, государева.
Боярыня почувствовала что-то горячее под грудью. Провела рукой – кровь. И она и Иван смотрели на окровавленную руку. Мария тяжело вздохнула и громко сказала:
– Спаси Бог тебя, государь, за науку и за все! Идем.
Тот усмехнулся:
– Вот и ладно. Бери вино и кубки.
В коридоре с лавки встал Спиридон. Иван, проходя, буркнул:
– Не ходи. Спи тут.
Шли слабо освещенными переходами, впереди Мария. В?трапезной слышались пьяные голоса. Шарахались от барыни девки. В прихожей на боярской половине дремал дворецкий и Малайка. Дворецкий не проснулся, а Малайка проворно отворил дверь перед барыней, узнав царя, согнулся в низком поклоне.
Мария поднялась по широкой лестнице в девичью светлицу. Постучала. Тишина. Постучала громче. Послышалось шевеление и голос девки. Мария назвала себя, дверь отворилась. За Марией шагнул царь. Девка ойкнула. Мария вытолкнула ее на лестницу.
В неровном свете лампады обычная обстановка девичьей: лавки, ларцы, укладки, пяльцы с вышивками, донца, прялки. В?углу – кровать. Иван подошел, поднял полог и долго смотрел на спокойно спящую, раскинувшуюся девушку. Опустил полог и, тихо ступая, вернулся к Марии, прошептал:
– Поставь и уходи.
Она ушла, не забыв поклониться. Иван задвинул дверной засов. Сбросил кафтан, оставшись в зеленой шелковой рубахе. Взялся за нож на поясе, секунду поколебавшись, отстегнул его вместе с ремнем, положил на скамью. Налил кубок вина, одним махом выпил, повременил немного, налил оба кубка, оставив их на скамье, отдернул полог и сел на кровать. Таисия шевельнулась, с улыбкой повернулась и открыла глаза. Несколько секунд недоуменно смотрела на царя, потом рывком отодвинулась в угол, в немом крике прикрыла рот ладонью. Иван, придавая голосу нежность, спросил:
– Чего испугалась, глупая? Радоваться должна. Царь всея Руси пришел справиться о твоем здравии.
– Уйди! Уйди, государь! Ради Бога, уйди! Закричу!
– А чего кричать? Тебя не трогают. Святки на дворе, пришел с тобой вина выпить. Что тут плохого?!
Иван отошел, взял кубки и вернулся. Таисия вскочила с постели, прикрывшись летником, стояла у стены, с ужасом глядя на Ивана:
– Уйди! Уйди, государь! Уйди, Бога ради!
– Заладила: уйди, уйди! Вот выпьем и уйду. Держи.
Таисия видела только его глаза, требовательные, строгие. Не отрывая от них взора, дрожащей рукой взяла кубок, вино расплескалось. Иван придержал ее руку своей горячей и влажной, приговаривая:
– Вот и ладно. Вот и ладно.?– Одним глотком осушил свой кубок и бросил его на пол. Таисия пригубила, сладкая, душистая влага согрела горло. Иван смотрел на нее, шептал как наговор: – Пей, все пей! Выпьешь до дна, тут же уйду! Фряжское вино душу веселит, печаль уносит! – Сам придерживал и наклонял кубок.
Таисия выпила и едва перевела дух:
– Ой! Все! Уходи!
Иван, не отпуская ее руки, видел, как краска заливает лицо девицы. Медленно приближая ее к себе, выдыхал слова:
– Поцелуй, поцелуй и уйду.
