Калинка-малинка для Кощея

Я оперлась руками о подоконник. Вот что с этим гостем незваным сделать? Огненный вихрь вызвать али пчелок с пасеки Микулы Радяниновича привлечь, чтобы пояснили, что врываться к девице ночью – нехорошо?

Мелодия стихла. Дивислав поднял глаза к звёздам. На мгновение моё сердце замерло. До того красив и невероятен он сейчас был. Вот уж и правда интересно: откуда такой взялся? Ведь чужак, точно чужак. А ведёт себя так, словно ничего и никого не боится.

– Вот говорят, что Луна-серебряница, – сказал он низким, пробирающим до костей голосом, – однажды поругалась со своим любимым Жар-Солнцем и ушла в вечную ночь. И как ни пытался Свет-богатырь Солнце её вернуть, как ни слал драгоценные дары, только ничего не получалось. Уйдя от его горячих лучей, стала Луна-серебряница холодной и далекой, позабыла, что такое любовь, греющая сердце. А дары бывшего супруга и возлюбленного превратила в звёзды. Так много их было, что усеяла она ими весь ночной небосвод. И каждый раз бегут они друг от друга – Луна и Солнце. Пытается догнать один другую, только никак не может. Вот как думаешь, Калинка, что будет, если Жар-Солнце всё же сумеет поймать ледяную возлюбленную?

«По рогам… точнее, по лучам получит, – молча подумала я. – Учудил же что-то, что Луна решила покинуть его?».

Но вслух мысли не озвучила. Не все молодцы оценят подобную прямоту. А у этого надо ещё выпытать, чего он умеет и какими чарами пользуется, чтобы к невинным прекрасным девицам в дома проникать.

И не стала говорить, что это всего лишь сказка. И на самом деле Луна-серебряница не возлюбленная, а сестра Богатыря-Солнце. А Жар-Солнце – выдуманный в девичьих грёзах златокудрый красавец. Только и всего.

– А что будет – потом узнаем, – хмыкнула я.

Дивислав лукаво на меня посмотрел:

– Сойдутся день и ночь в битве страшной? Или, может, танце брачном?

Ишь, как сладко заливается. Прям Соловушка-разбойник, прям тот охальник, который в соседней деревне людей добрых с пути сводил в чащу лесную, а потом забирал ценности всякие. Только вот долго он так не протянул: поймали его и князю на суд увезли. Больше никто о Соловушке и не слышал, и поделом ему. Нечего у людей честных нажитое трудом отбирать.

Люди могут обидеться и дать в лоб. Больно.

Глаза Дивислава сияли серебром, лунным и чистым. Прямо как у Луны из его рассказа. Только вот зрачок внезапно вытянулся чёрным узким веретёнцем, а черты лица заострились. И жутко стало, словно я увидела дикого зверя в человеческом обличье. Серебро взгляда вмиг померкло, уступив чёрной бездне, в которой никогда не отразится ни свет звёзд, ни свет солнца.

– Что думаешь, Калинушка? – прозвучал хриплый низкий голос настолько близко, что я невольно вздрогнула.

Однако Дивислав не сдвинулся с места. Только молча сидел и смотрел на меня. Миг – внешность вернулась к прежней, просто красивый молодец. Хотя я прекрасно помнила, как этот молодец обернулся вороном. Следовательно, человеческий облик – просто обман. А каков он на самом деле – неведомо.

Но тут же я собрала волю в кулак. Расслабилась совсем что-то, нельзя так. Будто нелюдей никогда не видела. Ишь какая невидаль, подумаешь! Но всё же не такой он, как те, что приходили ко мне раньше, ох… не такой.

– Да вот… – медленно начала я, – думаю: ты всегда по ночам к девицам в гости захаживаешь? Особенно коли приглашения на то не было?

Уж лучше так, чем смущаться и о красоте его думать. Красота-то, конечно, дело хорошее, только в хозяйстве её не применишь. Да и толку, когда её носитель слишком нагл и явно не собирается раскаиваться в содеянном?

– Вообще-то нет, – неожиданно спокойно ответил Дивислав, и я с изумлением поняла – не шутит. – Но вот в такие ночи, как эта, сдержаться не смог. Каюсь, грешен. Но… когда бы ты ещё в лес пошла, Калинка-малинка?

А вот панибратства не люблю. Где там моя сковородка? Ишь чего удумал! Сдержаться не мог он!

– Ну, коль несдержанный такой, то потом не жалуйся.

Мою руку охватила алая лоза силы, оплетая от кисти до плеча. Дивислав смотрел на это, как заворожённый. Только ни капельки страха в этих глазах не было – лишь восхищение. Хм, огня первородного то ли не знает, то ли не боится. Первое маловероятно, следовательно, второе.

– Хороша ты, чудесница Калинка, хороша, – улыбаясь уголками губ, сказал он.

А потом поднялся с земли, медленно и плавно, будто ни капельки мышцы не онемели да кости не заломило, пока сидел. Хотя сидел немало, хочешь или нет, а удобство то ещё.

Подошёл к окну, остановился в паре шагов. Посмотрел на меня спокойно и чуть лукаво. Словно чувствовал, что не противен, и поэтому можно испытывать моё терпение. О том, что где-то в глубине души мне и самой хотелось, чтобы он побыл подольше, думать не хотелось. Надо бы только разузнать, кто такой и чего желает? А ещё слова Тишки и Мишки из головы не шли. Поэтому проверить всё надо обязательно.

– Ну, в прошлый раз помнишь, чем всё закончилось? – невинно уточнила я, намекая на пощёчину и давая понять, что в этот раз может даже не пытаться меня поцеловать.

Дивислав только хмыкнул. Так-так, по глазам вижу, что всё прекрасно помнит. Вон, даже с ручки в карманы сложил с независимым видом.

– А красна девица должна уметь за себя постоять, – неожиданно выдал он. – Особенно если нет у неё того, кто защитит от охальников всяких.

– Вроде тебя?

– Вроде меня.

– Вот дочке своей и расскажешь, – не растерялась я.

Дивислав посмотрел на меня так, словно только что сделал какое-то крайне смелое предложение, а я возьми и согласись.

Алая лоза на моей руке больше не слепила пламенной силой и немножечко поблекла, горя мягким светом и рассеивая ночную тьму.

– А что… – начал было он.

– Кто ты такой? – ледяным тоном спросила я. – И почему ходишь рядом?

Он было открыл рот, чтобы что-то сказать, но, заметив мой взгляд, чуть нахмурился. Почуял, всё почуял. Вот и славно. Пусть говорит правду, а не ходит кругами.

– Живу я не близко и не далеко, Калинка моя, – заговорил Дивислав тем же низким голосом, от которого мне не по себе делалось. – Среди людей бываю, среди зверей тоже. Умереть не могу, а жить как хочется – не получается.

Складно как говорит. Только глаза – холодные-холодные, будто не любит вспоминать о своём роде, но ради меня почему-то согласился. Не ловушка ли тут?

И тут же поняла – не ловушка. Говорит искренне и правду, это уж чутье чудесницы подсказывает.

– Пока не могу открыться полностью, – продолжил он. – Но это будет недолго, вот увидишь.

Я задумчиво посмотрела на руку с лозой.

– А с чего взял, что захочу это видеть?

– Все хотят, – хмыкнул он. – А ещё… хочешь знать, куда девался друг твой голубоглазый. Вот и узнаешь.

Я резко вскинула голову, пристально глядя на Дивислава. Сердце в груди застучало быстрее прежнего.

– А ты знаешь похитителя? И так просто мне назовёшь его?

Он только молча смотрел на меня. А потом резко склонился, подцепил сильными пальцами за подбородок и шепнул, почти касаясь моих губ своими:

– Назову, Калина. Но не так просто. Дело у меня имеется к похитителю и разговор серьёзный. Но об этом ты узнаешь позже.

Алая лоза метнулась к нему, окутала жаром огня, однако Дивислав не обратил никакого внимания, словно и не чувствовал вовсе. А тело окутала слабость, и не поймёшь: от силы его нечеловеческой или чувства непонятного? Смешно и страшно одновременно.

– А как вернусь – женюсь на тебе, – шепнул он.

И я поняла, что не отступится от своего.

* * *

Утро выдалось ненастным. А после вчерашней ночи и выспаться толком не смогла. Всё в голове перепуталось, и мысли шальные бродили. Сначала о Ельке с Лелем, потом о Дивиславе. От последнего сила шла тёмная и густая, такую тронь – захмелеешь тут же, мир в иных красках увидишь. А сбегать – это не по-моему, волков бояться – в лес не ходить. Ну ладно. Тут, допустим, не волк, но явно не человек.

На рассвете попробовала поворожить, только яблочко зачарованное по блюдцу кататься отказывалось, а вода, набранная из окутанного чарами колодца, была прозрачной и спокойной. Не желала показывать ни прошлого, ни будущего.

Поняв, что толку не будет, я прибрала в доме и разобрала травы. Собранные вчера разложила в пучки и перевязала нитью, после чего подвесила сушиться. А те, что уже можно было снимать, ещё раз просмотрела и сложила в мешочки, а потом – в котомку с лекарскими приспособлениями. Это добро всегда нужно, мало ли к кому хворь прилипнет.

За окном собирался дождь. Пока ещё ни капельки с небес на землю не сорвалось, но тучи затянули небо так знатно, что оно стало серым-серым.

Я выглянула в окно и вздохнула. Наивно было надеяться, что останутся хоть какие-то признаки нахождения тут Дивислава. Ушёл красиво, все следы убрал. Ух, нелюдь! Впрочем, мне печалиться особо нечего. Есть тот, кто может дать дельный совет. Выйдя во двор, я ещё раз осмотрелась. Нет, всё как обычно.

Внутри кольнуло от лёгкого разочарования и жалости. М-да, Калина, чудесница из Полозовичей, а чего ты ещё ожидала? Что у порога тебе даров оставили?

И, тряхнув головой, быстро сбежала со ступенек. Обошла дом кругом – нет нигде того, кого ищу. Но ведь чую – тут он. И нет, не Дивислав, конечно. Но вот по манере нехорошо себя вести – словно его брат-близнец.

Я направилась к стоявшей за домом раскидистой яблоне. Остановилась и прислушалась. Вроде бы ничего, только шелест листвы на ветру. Но вот… щёлк… клац… Ага, явно не ветви и не плоды. А просто кто-то нахально грызет сворованные с крыши фрукты, которые я порезала и выложила на солнышко сушиться. В специально отведённое место, разумеется.

Подняв голову, я прищурилась. Звуки тут же стихли.

– Вася-я-я, – вкрадчиво произнесла я. – Васяточка-а-а-а.

В ответ – тишина. Только смешок ветра, мол, нашла кого звать. А потом настороженное чавканье, словно и хотелось бы съесть побыстрее, да не дадут. Отсюда вся глубина печали и страдания. Недоеденное лакомство – это такая же боль, как суровая хозяйка, пристально следящая за фигурой и не дающая поесть вволю.

– Вася-я-я, – позвала я. – Я всё равно знаю, что ты там. Выходи, лапушка моя.

Несколько секунд длилась тишина. А потом сверху раздалось глубокомысленное:

– А что мне за это будет?

Я сложила руки на груди и честно пообещала:

– Могу сказать, чего тебе за это не будет.

– Мне надо подумать, – важно сообщили оттуда. – А то я ещё прошлый раз не позабыл.

– Да-а-а? – протянула я с нотками удивления, высматривая упрямого помощника. – И как? Всё отросло уже?

– Нет, – многозначительно донеслось сверху. – Но я заявляю, что… А-а-а-а!

Последнее было вызвано красным шаром, вспыхнувшим прямо возле ветки, на которой расположился нахальный Василий.

Прямо к моим ногам тут же бухнулась увесистая тушка в перьях. Тёмно-серых таких, с серебристым отливом. Крупные лапы с когтями торчали в разные стороны, крылья распластались по земле.

– Аи-и-и-и-й, горемычный я! – простонал он прямо в землю, отчего голос прозвучал глухо и неразборчиво.

Потом выразительно дрыгнул лапами, видимо, пытаясь показать всё бедствия своего положения.

– Помоги, дева красная, не оставь на погибель, тьфу! У тебя тут листья валяются, между прочим.

– Васенька, не придуривайся, – почти ласково сказала я. – Сегодня тут убиралась. А коль нашёл чего, так метёлку в клюв – и вперёд!

Огромный филин Василий, мой неизменный помощник, давший клятву роду матери помогать в делах чудесницких, только тяжко вздохнул и сел. Сейчас он маскировался под обычную птицу, поэтому и размеру был маленького, как обычная лесная совушка. Однако я прекрасно знала, что истинная форма у него далеко не такая безобидная, как сейчас.

Вася пару раз моргнул круглыми жёлтыми глазищами и попытался принять как можно более невинный вид:

– Чего надоть, хозяйка?

Я погрозила пальцем и хмыкнула:

– Ты говор свой окраинный оставь. Всё равно не поможет. И даже не думай, будто я не заметила, что ты все фрукты перетаскал.

Вася тут же страшно задумался, словно я спросила, что день завтрашний принесёт? Пророчить он, кстати, умеет весьма недурно, чем и пользуется, оглоед несчастный. А полозовчанки и счастливы бежать к «птичке вещей», дабы судьбинушку свою узнать. А птичка, зараза, только и рада этому.

– Мне это было необходимо, – как ни в чём не бывало ответил Вася. При этом даже ни капельки не смутился. – Организм надо поддерживать в форме.

Я только покачала головой:

– Уж и не знаю теперь, кто из вас ест больше: ты или Тишка с Мишкой?

Вася задумчиво посмотрел на небо, почесал затылок крылом и выдал:

– Это смотря с какой стороны посмотреть.

Я закатила глаза, понимая, что разговор бесполезен.

– Так, ладно. Ты мне вот что скажи: кто тут возле моего дома бродит, пока я в отлучке?

Вася уставился перед собой в одну точку, словно там было нечто важное. Однако я некоторое время терпеливо ждала, так как порой, чтобы перестроиться с шутливого настроения на серьёзное, моему филину необходимо время. Впрочем, «серьёзное» – понятие расплывчатое. Серьёзность Вася недолюбливал из личных соображений, всё время мотивируя это тем, что от серьёзности портится цвет лица. То бишь морды. На что получал от меня ответ: вашу морду, сударь, ничем не испортишь.

– Ну-у-у… – задумчиво протянул он. – Никого такого, отчего стоило бы бить тревогу, Калина. Хотя, если ещё разок заглянет и хранителя как следует не приветит, то и погонять будет правым делом.

Я насторожилась:

– Так-так, а кто ходит-то?

Не приветить хранителя – это, конечно, оплошность. Особенно такого, как Василий. И пусть заботиться он должен о духовном, но от материального никогда не откажется. Учитывая, что всеяден аки чудище заморское, угодить ему не так уж сложно. Главное, с пустыми руками не приходить. А тут…

– Такой, – многозначительно выдал Вася и взмахнул крыльями, судя по всему, пытаясь показать то ли рост, то ли вес, то ли размер харизмы ходившего, – добрый молодец. Только явно не наш, и холодом… – филин выразительно щёлкнул клювом, – могильным от него веет. Но чую, что зла делать никому не собирается, это ясно. Но вот с воспитанием, конечно, проблемы. На меня посмотрел как на пустое место, а потом и вовсе на дудочке заиграл.

– Дудочке? – приподняла я бровь, вспоминая Дивислава, наигрывавшего чудную мелодию вчера.

– Ага, – кивнул Василий. – На тоненькой такой, из кости вырезанной. И стоило ему только заиграть, как я понял: лишний раз лучше не нарываться.

Это мне совсем не понравилось. Что это такое он наигрывает на своей костяной дудочке, что среди бела дня лучше сторониться? Или Василий попросту меня за нос водит?

Решив, что проверить лишним не будет, я быстро шагнула к филину и ухватила его за шиворот. Василий резко завопил про покушение на честь его (что неправда) и тело юное (что совсем неправда) и попытался отбиваться. Правда, толком ничего не вышло, потому что хватка у меня крепкая, а желание разобраться в происходящем – ещё крепче.

– Ты меня за нос не води, – строго сказала ему. – Говори прямо.

Василий попытался изобразить жертву, но, в очередной раз поняв, что ничего не выйдет, только тяжко вздохнул:

– Пользуешься ты моей добротой, Калина. Вот как хочешь, так и пользуешься!

Я легонько встряхнула его. Всё же держать на весу такую тушку – то ещё испытание. Хотя я не жалуюсь, ведра с водой из колодца таскаю ежедневно, но всё же ведра ни в какое сравнение не идут с настоящим весом хранителя.

– Ай-ай-ай! Прекрати! Сынок это Кощеев!

От неожиданности я выронила Васю на траву. Тот ойкнул, ударившись пятой точкой, и недобро посмотрел на меня.

– Порча имущества, между прочим. В Берестах Къевских записано указом великого князя, что за порчу имущества полагается…

– Тычок под ребра и парочка воспитательных работ за непотребные разговоры. И вообще, моё имущество – что хочу, то и делаю!

– То есть я имущество?

– Конечно!

Вася насупился, но возражать не стал. Всё же знал, что я права. И уж коль одно сказал, то и далее надо договаривать. К тому же сынок Кощеев – это о-о-о… это ого-го-го! Как его в наши места-то занесло? И если так всё, то маскируется прекрасно. Я хоть и почуяла, что дело неладное, но вот определить не смогла. Эх, а могла бы подумать! В ворона же при мне обернулся! Да и ночью от него веяло таким… неживым. Вот делом надо было заниматься, а не заглядываться на очи прекрасные и лицо красивое.

– Короче, Кощеевич, он самый. На дом твоим косым взглядом не смотрел. Обошёл пару раз, наиграл мелодию чарующую, усмехнулся и растворился дымом чёрным. Я всё перепроверил: никакой гадости не навёл, только это…

Вася смущённо зашаркал лапой. Мне внезапно стало не по себе. Обычно мой нахальный хранитель не смущается. Что произошло?

– Только что? – осторожно уточнила я.

– Ну, это… – пробубнил Василий. – Заклятие любовное накинул.

Я потеряла дар речи. А потом… ночь, поцелуи, объятия. И на реке до этого. Сглотнула и сделала глубокий вдох. Так вот оно что! Ну, Коще-е-е-е-ей! Ну, явишься ты ещё разок, гость ненаглядный, приголублю ухватом так, что мало не покажется!

Вася на всякий случай начал отползать в сторону. Кажется, выражение моего лица его совсем не радовало. И не зря.

– А ты-ы-ы-ы, – прошипела я, – ты почему молчал?

Вася развел крыльями:

– Калинушка, сама подумай головой-то! Сначала вся эта толпа народу честного, потом девица в слезах, потом Забава с бельём и… Слушай, а у тебя уже возраст, хорошая моя, тебе замуж пора. Так почему бы не…

Я швырнула в него яблоком, но крылатый поганец сумел увернуться.

– Вот точно надо замуж! Будешь пилить тогда не только меня, но и мужа. А то я совсем скоро плохой стану. И тебя…

– Меня?! За Кощея?

– Ну, а что? Завидный жених, между прочим! И крепкий! Выдержит многое, и опять – одна польза в хозяйстве!

Ещё одно яблоко полетело в мерзкого филина и на этот раз достигло цели. Послышались брань и гневное щёлканье клювом. После этого Василий гордо взмыл ввысь.

Я лишь молча проводила его взглядом. Да уж, скучно тут точно не будет. Осталось только выяснить, что делать дальше: спасать Леля или спасаться самой?

Глава 3. Разговор с домовым

Васька, паразит, улетел так быстро, что я не успела задать главный вопрос. Однако расстраиваться всё равно не стоит, сама разберусь. Поведя плечами и с тоской посмотрев на серое небо, поняла, что хорошей погоды ждать не стоит. Поэтому, следовательно, и поворожить нормально не получится. Не любят чары вот такого вот. Им солнечный или лунный свет нужен, но никак не хмарь, серое небо и накрапывающий дождь.

Я задумчиво постучала пальцами по стволу яблони. Если б с Лелем и впрямь какая беда приключилась, то почувствовала бы. Всё же не зря дружим много лет, а чудесница я не из последних. Уж другу-то сделала оберег что надо, чуть что не так – оповестило бы сразу. Но в то же время кто его знает… Ведь случиться могло всякое. А если не смерть или не тяжкая болезнь, то могу и не учуять. А ещё и Елька. Врала, ой врала, краса-девица. То ли кто надоумил историю рассказать, то ли сама просто умом не блещет, а Лель решил по-тихому уйти от невестушки. Хотя… не в его это характере. И хоть не любит говорить слова горькие любушкам своим, но предпочитает правду, а не хитрость и молчание. Поэтому и Ельке бы всё сказал… Разве что…

Я нахмурилась и направилась к дому. А вдруг не мог? Ох уж, дела. Надо бы в дом к нему наведаться, там могли следы какие-то остаться. А то так можно пропустить что-то важное. Залетев в хату, я погрозила пальцем домовым, громко сообщила, чтобы пирог до моего прихода не ели и всяких чужаков со светлыми очами и костяными дудочками не подпускали.

– Слушаемся, хозяйка! – хором сказали Тишка и Мишка.

Я только хмыкнула, заперла дверь и пошла к дому Леля. Домовые мои, конечно, безобразники ещё те, но за вверенной территорией следят чётко. Внутрь точно никого не пустят без моего дозволения. Тут хоть можно быть спокойной. А то вот Василий с его желанием выдать меня замуж оплошал малость. Это у него не всё время, но случается. Желание, в смысле. Особенно когда у самого начинается брачный сезон. Тогда Васька жаждет пристроить в ласковые нежные крылья (в моём случае руки) не только себя, но и меня. Ибо считает, что добрые дела надо делать с размахом, иначе это никакие не добрые дела, а так, лёгкая уступка.

На улице, змейкой вившейся к дому гончара-искусника Леля, оказалось пустынно. И хоть из кузни слышались удары молотов, а со дворов доносились крики и смех, всё равно совсем не то, что в солнечные дни. Полозовчане, как и легендарный полоз, давший имя нашей деревне, не любили пасмурных дней.

Правда, и сейчас, стоило пройти мимо кого-то, как слышалось:

– Доброе утро, Калинушка. Светлого тебе денечка!

– Здрава будь, Калина.

– Не хворай, чудесница, и от нас хвори отгоняй.

Я всем кивала с улыбкой и возвращала добрые пожелания. Настроение немного поднялось, а то Василий умудрился его испоганить, хоть сразу этого и не заметила. Вот же нахал!

Подойдя к дому Леля, я остановилась у калитки. Так-так, живёт он один давно уже, любит порядок. Дом у него и для работы, и для житья. Хоть девицы и заглядываются на красавца-гончара, да ещё далеко не факт, что кто-то согласился б жить среди горшков, чашек, мисок, тарелок и прочей утвари. Лель всё сделанное добро любовно расставляет по всем горницам. Часть продавал, часть дарил, часть переделывал – не любил, когда что-то было сделано нехорошо.

Я толкнула калитку рукой. Вмиг по дереву пробежал алый всполох, и калитка беззвучно отворилась. Ступив несколько шагов, замерла, прислушиваясь и пытаясь почувствовать – всё ли в порядке? Хм, а тут как-никак ворожили. Чувствуется лёгкий-лёгкий такой холодок, как после заклятья. Только вот времени прошло прилично и не определить теперь, кто тут и что делал. Я нахмурилась, вглядываясь в тропку, ведущую ко входу в дом. Эге, да тут следы виднеются. Маленькие такие, изящненькие. Женские, как пить дать. Не удивлюсь, если Ельке принадлежат – кажись, как раз по её размерчику. Что тут делала, если, по её словам, носила еду Лелю в лес?

Я присела и взяла щепотку земли, медленно перетёрла между пальцами. Так-так, а и впрямь есть что-то крупненькое, на землю совсем не похоже. Словно кто рассыпал соль. Только вот крупинки не снежно-белые, а с зеленоватым оттенком. Я поднесла ладонь к носу и понюхала. Что-то кисловато-свежее, с травами. Не удивлюсь, если варили зелье, а потом на солнце оставили, чары наложили, чтобы иссушило до порошка. Знахарки, которые не чураются подрабатывать приворотами, любят такое проделывать. Дёшево и сердито, как говорится. Вреда тому, кого присушивают, особого не делает, а вот найти такой порошок может только чудесница. Простой человек запаха не почувствует.

Неужто Елька опоила его присухой? Ой, дурёха. Лель же сам не простого рода. Пусть ворожить как я и не умеет, только всё равно кое-что может. А матушка его уж при рождении позаботилась, чтобы к сыночку никакая гадость не липла. И даже если временно чары подействуют, то потом всё равно восстановится прежнее состояние.

Лель, кстати, молодец. Абы кому этого не рассказывает. А присухой его опоить или приворот сделать уже не первый раз пытаются.

Только вот ничего из этого не выходит. И слава богам.

А в этот… Вдруг вышло?

Я приблизилась к двери дома. На мгновение замерла, потом приложила ухо. Со стороны, конечно, кто взглянет несведущий, всякое подумать можно, да только иначе дом не послушаешь. А в Полозовичах несведущих и нет, с чудесницами тут спорить не принято.

– Ну-с, – пробормотала я, – прости, хозяюшка бревенчатый, что пришла незваная. Да только иначе никак, Лель твой запропал куда-то. А просто так его не найти.

Дом только тяжко скрипнул, словно на своём языке высказывался по поводу непутёвого господина. Я приложила ладонь к двери; вмиг коже стало тепло-тепло, будто коснулась чего-то прогретого солнцем. А потом дверь тихонько тренькнула, будто петли приветствовали меня, и раскрылась.

Я ступила внутрь и сделала глубокий вдох. Запах трав и глины, немного – угля. И ничего съедобного, разумеется. Лель, когда зарабатывался, забывал и про сон, и про еду. Поэтому домовой его часто ворчал, а потом повязывал передник, брал ложку и шёл варить кашу, чтоб и самому поесть, и накормить уработавшегося Леля.

На полу стояли горшки. Маленькие, средние и большие. С гладкими бочками, уже покрытыми глазурью, с грубыми и необработанными или с резными разными узорами. В центре находился стол, сплошь заставленный макитрами с плоскими крышками. Из одной, особенно пузатой, торчала расписанная золотом ложка. У других соседок такого «украшения» не было. При этом ото всех исходило слабое медовое сияние.

– А я и говорю, – внезапно важно сообщила макитра с ложкой. – О нас и позабудут! Хозяйчик должен был на рынок везти сегодня меня и Конопатого.