Патриот. Жестокий роман о национальной идее

скачать книгу бесплатно


– Ну, я-то о тебе знаю столько, что хватит выше крыши.

– Любопытно… Я думаю, о вашей профессии не стоит даже догадываться, она и так очевидна.

Генерал Петя, а это, конечно же, был он, лукаво улыбнулся:

– Ты, Гера, зря сразу как-то ершиться начал. Со мной ерш только один канает, тот, который из белой с пивом состоит, а остальных ершей я, как правило, на донку ловлю – и в уху. Ты любишь уху-то? Чтобы, значит, на природе, на речном бережку эдак вот котелок подвесить, да с удочкой, да с пузырьком холодным, а? – С этими словами генерал Петя протянул Гере свою огромную, похожую на поле для мини-футбола ладонь и представился: – Сеченов. Сразу предупреждаю – не академик и не его родственник. Собак не режу, выходит дело.

Герман попытался обхватить его ладонь, но сразу понял, что у него ничего не получится. Так что рукопожатие вышло похожим на руку, по неосмотрительности вложенную в пасть гигантского крокодила. Впрочем, крокодил оказался в добром расположении и пасть не защелкнул, так что Гера отделался лишь легкой ломотой в правой кисти.

– А имя-то у вас есть, товарищ Сеченов? – потирая ноющую кисть, спросил немного оробевший Гера.

– Петром мамка называла, с тех пор так и зовут все. Для тебя Петр, и все. Без отчества.

Собеседники вдруг словно увидели себя со стороны и поняли, что их разговор в этом храме тишины выглядит неуместным. Генерал Петя предложил:

– Так чего мы тут стоим-то? Ты небось от Рогачева идешь?

– От него.

– Ну так пойдем ко мне зайдем, если, конечно, у тебя есть время.

Гера пожал плечами:

– Если вы действительно знаете обо мне так много, то наверняка в курсе, что чего-чего, а свободного времени у меня теперь гораздо больше, чем мне того хотелось бы.

Кабинет генерала Пети находился в противоположном крыле. Вместо секретарши в приемной у Сеченова дежурил у телефонов молодой человек, до странности похожий на того, что сидел в бюро пропусков. Гере вначале даже показалось, что это именно он и есть, но долго размышлять над этой загадкой он не стал, так как генерал Петя предложил ему кресло, сам сел в такое же рядом и откуда-то извлек забавный бронзовый колокольчик. Позвонил.

– Сам не знаю, откуда во мне этот аристократизм, – шутливо ответил Петя на вопросительный взгляд Германа и сказал вошедшему денщику: – Вань, ты давай позвони там, чтобы нам снизу закусон принесли горячий поприличнее. Рыбки там, икорки, балычку какого-нибудь, фруктов, а пока нам лимон порезанный принеси на блюдечке и сам знаешь чего еще.

Денщик щелкнул каблуками, лихо повернулся на каблуках и молча вышел. Коньяк и блюдечко все с теми же тремя кружками лимона стояли на журнальном столике спустя минуту.

Гера, увидев коньяк и поняв, к чему все идет, было взбунтовался:

– Да, Петр, да я… Да мне особо-то нельзя. Я ж только недавно на ноги встал и не поправился толком, и…

– А вот сейчас и поправишься, – прервал его генерал и, не желая больше ничего слушать, разлил коньяк по рюмкам. Коньяк генерал Петя пил по старинке из рюмок или стаканов, никаких «тюльпанов» не признавал и рюмки опрокидывал сразу, до дна. – У тебя огнестрел был не навылет, так ведь? Пей. Лучшего средства для восстановления от несквозного огнестрела еще никто не придумал…

…Гера и впрямь не пил несколько месяцев. Опасался чего-то, а вернее, боялся, что увлечется и остановить стремительно развивающийся алкоголизм уже никто не сможет, но сейчас, выпив пять-шесть рюмок коньяку, он понял, что это именно то, чего не хватало ему все это время. Коньяк согрел, во рту приятно солонило белужьей икрой, чувства и мысли пришли в полный порядок. Его собеседник не торопил и не «нагружал» беседой, словно они и вправду сидели где-то на речном берегу и, наблюдая вполглаза за плавающим неподалеку от берега поплавком, лениво перекидывались легкими фразами.

– Ну а дома как? – спрашивал генерал Петя.

– Да так все как-то, – рассеянно отвечал Гера, – штиль. Да и в жизни штиль, чего уж греха таить.

– Скучно? Не любишь, когда штиль?

– Ненавижу.

– Эк ты, сразу «ненавижу». Это сильное слово, слишком сильное. И уж если ты его произнес, то сдается мне, что в тебе ненависть живет большая и, видать, свежая. К кому это ты так проникся? Старые раны?

Обостренным коньячным рассудком Гера понял, что с этого вопроса их беседа приобретает некий предметный разговор, и, не в силах противиться кипевшей в нем неприязни, принялся говорить. Он жаловался генералу Пете на свою жизнь, на свою несчастную и несправедливую судьбу, на Рогачева, который вызвал его, преследуя, по мнению Геры, цель поиздеваться над ним, рассказав, что его, Герины деньги, оказывается, находятся в целости и сохранности, но просто так возвращать он их не намерен, а собирается, по словам Геры, «поиметь его голову за его же счет». Гера привык к тому, что он сам всю жизнь объявлял другим условия, и все в нем клокотало оттого, что он вынужден теперь унижаться перед Рогачевым и, главное, непонятно за что! Герман совершенно забыл, что еще сутки назад он подумывал о призрачной возможности найти любую работенку, согласившись, на худой конец, на должность какого-нибудь коммерческого директора ООО «Вонючка» с офисом, расположенным в здании бывшей котельной, по адресу Скотопрогонный проезд, дом пять. Но не таков был этот человек, чтобы долго раздумывать над подбором слов для благодарности господу богу, который столь щедрым жестом приоткрыл перед Герой полог сцены новых возможностей. Наш герой всегда действовал исходя из текущей ситуации, и его личным девизом было спорное сочетание «Будь голодным». Дитя системы, что с него взять? Чем больше Герман думал о Рогачеве, тем большую антипатию испытывал к своему бывшему и без пяти минут действующему шефу. «Чертов баловень судьбы. Небось думает, что схватил бога за бороду и весь мир теперь у его ног». Распалившись, Гера и не заметил, как позволил своему внутреннему голосу перейти границу и обрести силу слова. А генерал Петя, который и во хмелю сохранял завидную ясность мысли, лишь внимательно слушал и со снисходительным видом кивал, а иногда и с жаром поддерживал своего молодого собеседника, и в конце концов Гера настолько проникся симпатией и доверием к своему непростому визави, что неосмотрительно оборонил:

– Отравить бы этого Рогачева, суку, да так, чтобы он перед смертью еще и помучился.

Генерал Петя шутливо погрозил Гере пальцем:

– Ну, ну… Всему, как говорится, свое время.

Герман уставился на него осоловевшими глазами:

– Вы… Вы тоже его не любите?

– Не перевариваю, – быстро и очень серьезно ответил Петя-Торпеда, «торпедировав» Геру, что называется, наповал. И, дабы закрепить успех своей очередной чистой вербовки, продолжил: – Он здесь чужой, понимаешь? Мы тут все люди государственные, целую жизнь у Родины на службе, не за ордена и мзду, а за совесть служим – и я, и президент, и много еще толковых мужиков. Я тебя со всеми познакомлю.

– И с президентом? – облизав сухие губы, спросил Гера.

– Ну а почему нет-то? Он хороший мужик, наш президент. А такие, как этот Рогачев, нас только компрометируют. Им государство порулить дает, так они сразу в облака возносятся, добро забывают, думают, что на этом свете все бабки решают…

– А разве не так? – перебил его Гера.

– Нет. Бабки тогда по-настоящему что-то решают, когда они вместе с властью из одного места растут и не из жопы, как у некоторых, а из плеч, от головы невдалеке. А Рогачев жопой думает. Он тебе предложил что-то? – вдруг неожиданно поменял тему разговора генерал.

Гера кивнул:

– Да. Толковал про контроль над Интернетом что-то. Мол, необходимо в Сети патриотизм наращивать и лояльность к власти создавать.

– А ты к Интернету-то каким боком? – словно бы между делом осведомился генерал Петя.

– Я?! Да я в Интернете лет пять рассказы пишу! Вот жаль, что вы их не читали. А народу нравится. Ну, и знаю я там всех. Основных, так сказать, персонажей сетевых, кто уважением пользуется. Да вы знаете, сколько народу в Интернете с утра до ночи пасется? Сейчас ведь читать стало нечего, так люди эти рассказы по винтикам, по буквам разбирают, комментируют. Здесь их, конечно, и обработать можно, если технологией обладать соответствующей. Можно черт знает что делать – в Сети берегов нет.

– Ах вон оно что… Значит, тебя Рогачев решил на Интернет бросить?

– Да «бросить» – это громко сказано. Должности не дает, а сулит мне мои же деньги назад и намекает еще на какие-то миражи в Каракумах. Бизнес-план требует через два дня предоставить, а я так не могу, понимаете?! Я должен мотивацию знать, у меня без нее на работу не стоит.

– Понимаю, – участливо поддержал его генерал Петя, понимая, что именно сейчас для него, старого ковбоя, настал тот самый момент, когда лучше всего набросить на жертву лассо, чтобы наверняка. – Ты, Герман, не переживай так. Я вот что тебе скажу: ты хороший парень, без всяких там экивоков тебе говорю. У тебя все получится, какие твои годы. Здесь у нас, как и везде, кухня своя, особенная, и если ты на этой кухне хочешь жрать вкусно, то придется вначале чутка картошку почистить – это я тебе так, по-солдатски говорю, без блядства вашего гламурного. Давай с тобой договоримся вот о чем: ты готовься к совещанию, я тоже приду тебя послушать. А еще знаешь… Лучше тебе со мной подружиться. Согласен?

Гера, который почувствовал в воздухе долгожданную авантюру с привкусом больших денег, почти протрезвел от радости, но виду не подал и, напустив на себя вид пресытившегося скукой человека, парировал:

– А есть ли в этом необходимость?

Генерал Петя поднял правую густую бровь и сказал в унисон:

– Хочешь на гору? Другого подъемника, кроме меня, тебе не найти. Рогачев все твои мысли присвоит – он, как говорят в творческих кругах, «прирожденный соавтор», а ты так и останешься на правах одноразовой прокладки. Станешь делиться со мной, и я обещаю тебе место в администрации.

– Где-е?!!

– Здесь, в администрации. Ну что? Согласен теперь? – Генерал протянул Гере руку.

– Согласен. – Гера растопырил пальцы, чтобы хоть как-то смягчить последствия столкновения с медвежьей лапой Торпеды. – Только как же Рогачев-то? А если он узнает? У него ко мне доверия и так меньше нуля, как говорится.

– Так это самое интересное. Постарайся вернуть свои позиции обратно, выслужись, и когда он расслабится и перестанет ожидать с твоей стороны сюрпризов, то… мы с тобой что-нибудь придумаем. Договорились?

– Договорились. Только насчет «вернуть позиции» не знаю я… Он олигарх, прожженный матерый волк, он людей до сердца видит.

– Так и ты не агнец божий. Так что попробовать нужно. Согласен? Вот и хорошо. Тогда до встречи в четверг. Да, чуть не забыл – вот тебе все мои телефоны, адрес почты, в общем, все как положено. Будем связь держать, а встречаться нам с тобой здесь ни к чему. Я скажу, где лучше, но чуть позже.

Генерал Петя позвонил в свой колокольчик, вошел денщик:

– Мою машину к подъезду, пусть парня домой отвезут, только с черного хода его проведите, чтобы не видел никто. – Проводил глазами спину денщика и обратился к Гере: – Я-то во всех этих современных штучках-дрючках не разбираюсь, но ты, когда свой доклад готовить станешь, на «Живой Журнал» внимание обрати.

– На какой журнал?

– На живой. Его американцы придумали – хорошая штука, что-то вроде личного дневника, который доступен всем. У меня и то есть такой.

Гера лишь молча поклонился и вышел. Вплоть до самой дороги к дому его не покидало ощущение, схожее с которым испытывает рыбак, неожиданно вытащивший из моря кувшин с Хоттабычем внутри.

Придя домой, он поцеловал Настю и уселся за компьютер. Настя, уловившая запах спиртного, скривилась и саркастически спросила:

– Что, возвращаешься к жизни?

Герман вдруг ощутил в глубине души то же самое чувство, которое не раз уже в течение сегодняшнего дня заставляло его быстро «возвращаться в форму», – чувство страшной, нечеловеческой ненависти, которая множилась внутри него, становясь все сильнее и сильнее. В конце концов, он знал это по себе, поток ненависти должен был прорваться наружу, и вся эта дикая злоба должна была выплеснуться на кого-то в полном объеме. Ему стоило огромных усилий не вылить на Настю этот яд, тем более что однажды он уже позволил себе дать волю своей ненависти, и лишь чудо вновь соединило его с женой. Поэтому вместо ответа Гера встал с места, достал из ящика фотоаппарат, треногу, установил ее на полу и сверху прикрутил фотоаппарат. Нажал на замедлитель:

– Настя, садись на стул вот сюда.

– А что это ты придумал?

– Я вдруг вспомнил, что у меня в бумажнике нет твоей фотографии. Именно твоей. Последнее время это было не актуально, а теперь я в бумажник буду заглядывать почаще и, значит, чаще буду тебя видеть.

Настя улыбнулась. Видно было, что она простила мужу это возвращение под хмельком. Она села на стул.

– А ты?

– Да я-то при чем?

– Нет-нет, давай тогда вместе. И Алешку я бы тоже принесла. Хотя он спит…

Гера нехотя занял место рядом с женой, и в этот самый момент фотоаппарат «крякнул».

– Готово. Теперь распечатаем.

На фотографии Настя вышла очень хорошо, а лицо Геры было каким-то темным и смазанным. В этот момент из соседней комнаты донесся недовольный вопль малыша, и Настя убежала укачивать сына. Гера взял ножницы, отрезал от фотографии половину со своим изображением, скомкал и бросил в урну, а Настин портрет положил в отделение бумажника под прозрачную пленку.

– Чтобы не расставаться нам никогда, – вслух произнес Гера.

Объяснить свой поступок он не мог, да и не собирался забивать себе голову лишними мыслями. Иногда некоторые вещи происходят спонтанно, а иногда они просто результат спора двух фей: злой и доброй, которым ведомо то, что будет. Добрая фея знала, что Герману предстоит все то, о чем поведает эта история, и была не в силах помешать злой фее, готовящейся обрести облик земной женщины, однако сумела, заставила Геру положить в свой бумажник оберег – фотографию жены. Больше добрая фея, сколько ни пыталась, сделать ничего так и не смогла.

Часть II

«New Media Diamonds» представляет

Fuck

Когда же все это началось?..

Пожалуй, в последние годы XX века, когда на смену чисто конкретным пилорамам в малиново-канареечных костюмах явилась слабая, бледно-зеленая из-за паршивого фотосинтеза поросль, проросшая на отвалах новейшей российской истории и питавшаяся исключительно цинизмом. Цинизм – вот то единственное, что усваивала пищеварительная система юнцов, успевших уже к этому времени ухватить последние годы фарцы, которая канула в Лету с приходом кооперативно-политических горбачизмов и ельцинизмов. В лихие времена подъездных расстрелов и гангстерских перестрелок, приватизаций и демонстраций молодая фарца была лишь наблюдателем. Впрочем, и выводы для себя она делала такие, чтобы «навсегда». Сама себя учила своей же морали, а попутно ходила на лекции в свои институты и в свободное время бралась за книгу. Время перехода из двадцатого в следующее столетие совпало с переходом от старого доброго дремлющего в собственной немощи традиционного уклада, который еще и под конец своей жизни пытался производить что-то приличное и вполне интересное, к времени пустому и шуршащему. Жить становилось все неинтереснее потому, что жизни учат книги, а хороших книг, тех, что могли хоть чему-то научить, становилось все меньше и меньше, и вот их не стало совсем. И если сменившие, но ни в коем случае не заменившие их бесчисленные романы о тех же гангстерских перестрелках смогли удовлетворить тех, кто взялся их читать, оставляя на жестких сиденьях электричек прочитанный замусоленный pocket book с тем, чтобы взять себе такой же, лежащий рядом, то фарца, считающая себя авангардом современности, с таким положением вещей мириться не собиралась. И вот отправной точкой новой культуры, которую цинично воспитанные бунтари немедленно озвездили как «контркультура», явилось модное и повседневно употребляемое кватролитерное словечко FUCK. Все откуда-то произошло: Вселенная из взрыва, курица из яйца, долговая тюрьма из процентов, а контркультура произошла из «фака», он ее породил с помощью своего адепта, известного паспортному столу под именем Георгий Лавриков, а в кругу золотой молодежи носящего прозвище Франко Неро. Приводить здесь полную биографию этого залетевшего на наш огонек от нездешних болот мотылька мы не станем, а скажем лишь, что Жора Лавриков был сыном одного большого жулика, пережившего в России пять или шесть покушений и от греха подальше переехавшего на ПМЖ куда-то в Западную Европу. Сам Жора проживал в бывшем родительском доме на том самом шоссе, которое чаще перекрывают для некоторых, чем едут по нему все остальные. Парнем он был, мягко говоря, умным и влюбился в Интернет сразу, лишь стоило ему с ним познакомиться. Столь сильное чувство у Жоры появилось оттого, что он сразу поверил в потенциал Интернета, в возможность делать с его помощью деньги, и Лавриков принялся торить в Сети пионерскую тропу. Делал сайты для банков, которые ломились от черного «наличмана» и расплачивались с Жорой им же, ввинтился в предвыборный штаб одного авторитетного кавказского предпринимателя с тонким орлиным носом, любителя лихой езды на красной «Феррари» в сопровождении кавалькады «джигитов-охранников», и провел для того предвыборную кампанию в Сети, каковая, к огромному счастью, с треском провалилась. И много еще чего выкачал Жора из маленькой кнопочки «Е» на экране компьютерного монитора. Наконец Жора придумал нечто совершенно новое, чего еще и в помине не было. Рассудив, что многие поражены неизлечимой графоманией, развившейся на почве нехватки интересной литературы, а иногда среди огромного числа графоманов нет-нет да и встретится настоящий талант, Лавриков и сам, будучи графоманом-любителем, зарегистрировал сайт под нехитрым названием «fuck», который за считаные дни стал одним из самых популярных мест для сбора тех, кто пытался что-то написать, и тех, кто все это читал и критиковал прочитанное.

Слухи о том, что можно бесплатно и, главное, без цензуры разместить в Сети для всеобщего обозрения любую собственную мысль, облекши ее в форму небольшого повествования, расползались с колоссальной скоростью. Вскоре почти во всех российских офисах не осталось ни одного человека, кто не знал бы о существовании Жориного сайта. В день тысячи людей, улучив на работе свободную минутку, набирали заветные буквицы «fuck» и спустя мгновение переставали быть самими собой. На смену Оле, Маше, Пете и Денису приходили Херба, Степан Ублюдков, Мандаринка и Алкей Швеллер. Эти странные псевдонимы с неясными на первый взгляд производными именовались никами, и под этими самыми никами офисный народец, называемый «планктоном», отрывался на всю катушку. Каждый мог написать что угодно о своем идиоте-начальнике, да и просто о ком угодно: анонимность развязывала фантазию, а с нею и языки. Движение стремительно набирало обороты, появились свои любимые авторы, просто известные персонажи, и одним из них стал некто Миша с ником Змей.

У Жоры Лаврикова была одна, вне всякого сомнения достойная любого творческого индивидуума, черта: он никогда не доводил ничего до конца. Вот и «fuck» надоел ему, словно старая игрушка избалованному ребенку. К тому же после столь провально проведенной предвыборной кампании авторитетного кавказского предпринимателя, за время которой на счетах Жоры отложилось что-то около восьми миллионов долларов, он решил, что слишком хорош для России. Его жена Лурдес, Лурдита – красавица из Коста-Рики, каким-то чудом попавшая в московский модельный бизнес, по ее собственному выражению, «замерзла». Именно так она однажды и заявила Жоре, что называется, в лоб прямо с утра, когда тот с трудом разлепил воспаленные от ночного бдения за компьютером веки:

– Жорес, – так она называла его на испанский манер, – я очень замерзла здесь и не хочу больше жить в твоей стране. Я хочу уехать, вернуться к себе, в свою маленькую теплую Коста-Рику, где нет снега в мае, где, черт меня возьми, вовсе нет никакого снега!!! Я южный цветочек, понимаешь, а здесь я могу жить только в оранжерее, иначе я просто завяну раньше времени и стану такой же блеклой и невзрачной, как все ваши бабы!

– С чего это ты взяла, что наши бабы блеклые и невзрачные?! – начал было возражать Жора, но Лурдита пресекла его негодование простой фразой, брошенной ею усталым и делано безразличным тоном в стиле себе под нос:

– Ну, женился-то ты на мне.

На это Жора не нашел ответа и, выйдя на кухню, приоткрыл окно, выходящее в сад. За окном стояли белые искристые стволы, за окном было все, кроме солнца и тепла, и где-то там, очень далеко, так что этого никак было не увидеть, авторитетный кавказский предприниматель точил свой племенной кинжал, пробуя ногтем лезвие. При воспоминании о предпринимателе и его кинжале Жора поежился, закрыл окно, нервно закурил, удерживая сигарету в трясущихся пальцах, и позвонил Змею:

– Мишка, я сваливаю.

– Э-э-э, не понял… Куда это ты, Неро?

– Неважно. Я замерз и, чтобы не окоченеть на веки вечные, покидаю берега нашей родины.

– Ну, в добрый путь, как говорится, – равнодушно напутствовал Змей, недолюбливающий Жору за его капиталы и лидерство.

– Змей, я только об одном тебя прошу: ты движуху сохрани, ладно? Придет время, и она для тебя хорошую службу сослужит, наживешь с нее, понял?

– Не волнуйся, не глупее тебя, – усмехнулся хитрый Змей и бросил трубку.

Жора продал дом, квартиру на Кутузовском, все свои автомобили, которых у него было не то пять, не то восемь, и все из серии «Ой, гляди, вот классная тачка!», и навсегда покинул Россию. За последние несколько дней до отъезда Жора поочередно встретился со всеми своими московскими и питерскими знакомыми и как бы между делом взял у них в долг, под честное слово «так, по мелочи». Зачем делал это, он, пожалуй, и сам не смог бы объяснить, но итоговая сумма оказалась значительной. Сам Билл Гейтс не отнесся бы к ней с безразличием. В Коста-Рике он не смог найти себя и пристрастился к местному очень качественному и при этом очень дешевому кокаину. Иногда Жора выходит в Интернет под ником Кокаиновый Рантье и от первого лица пишет байки из жизни миллионеров. И когда некоторые из его бывших друзей напоминают, что «должок платежом красен», Жора принимается сквернословить и вообще ведет себя оскорбительно. Такой вот «типус» стоял у истоков появления контркультуры в нашей интересной стране, еще раз подтвердив постулат: «В России есть все!»