скачать книгу бесплатно
На ладожских ветрах
Юрий Колонтаевский
Библиотека классической и современной прозы
В сборник вошли три пьесы Ю.Ф. Колонтаевского: «На ладожских ветрах», «Затмение», «Наследники победителей». Проблемы, поднимаемые в произведениях, актуальны во все времена: честность и порядочность, ответственность и равнодушие, умение сохранить человеческий облик, несмотря на обстоятельства и окружение, и человеческая слабость, приводящая к подлости и предательству.
Где бы ни разворачивались события, описанные в пьесах: будь то коммунальная квартира, или конструкторское бюро, или даже кабинет президента – в центре всегда оказываются судьбы людей… Такие разные: счастливые и несчастливые, сложившиеся и разрушенные волею случая, трагические и успешные… Они заставляют читателя пережить разные эмоции – от сочувствия до ненависти, но одно точно – они никого не оставят равнодушным.
Юрий Колонтаевский
На ладожских ветрах
Автобиография
Я родился 9 декабря 1937 года в городе Керчь.
Война изгнала мою семью в эвакуацию, в Ташкент ? под крыло к бабке. В 1955 году закончил в Ташкенте среднюю школу c золотой медалью и поступил в Ленинградский институт точной механики и оптики на радиотехнический факультет, который закончил в 1961 году. Профессия уникальная: инженер-радиомеханик.
До 1995 года работал по специальности в научно-исследовательских и конструкторских организациях. Тогда же создал предприятие «Система» по разработке и изготовлению учебного оборудования для общеобразовательной, профессионально-технической и высшей школы по физике и радиоэлектронике.
В семидесятые годы некоторое время преподавал в техническом училище и одновременно писал учебник для училищ профтехобразования «Радиоэлектроника», заказанный издательством «Высшая школа». Учебник вышел в свет в 1988 году тиражом 150000 экз. в том же издательстве и был отмечен серебряной медалью ВДНХ. Позже был издан огромным тиражом «Практикум по радиоэлектронике», призванный методически оснастить разработанное с нуля оригинальное лабораторное оборудование.
В конце семидесятых в издательство «Советский писатель» была сдана рукопись первого моего романа «Люди как реки», которую достойно отрецензировали большие писатели, а издательство одобрило к печати и включило в план. Следом начались неприятности. Издание оттягивали три года под разными предлогами. Как я теперь понимаю, искали убийцу. Успешно нашли ? в те годы это было несложно сделать. Рецензия выглядела доносом. В результате отредактированный и сверстанный роман без каких-либо объяснений был выброшен из плана. Издать его удалось только в 1990 году в издательстве «Художественная литература».
В 2007 году вышел сборник «Пьесы», состоящий из трех полнометражных пьес.
В том же году приступил к эпопее «Хроники исступленных», две книги которой подготовлены к печати в питерском издательстве. Первая книга уже вышла и представлена в электронном виде в магазине «ЛитРес» и каких-то других. Качество издания, к сожалению, ничтожно, придется все начинать сначала. Третья, заключительная книга, пишется медленно, без надежды на завершение и издание.
Продолжаю с удовольствием работать в собственной лаборатории, уцелевшей после погрома моего довольно успешного предприятия. Усердно занимаюсь разработкой демонстрационных приборов и лабораторных комплектов по физике. Заодно приглядываюсь к современной поросли инженеров, надежд на энтузиазм которых не испытываю, и оттого временами становится грустно и даже тоскливо.
Готовится переиздание двух пьес из сборника 2007 года и одной новой пьесы. Ни малейших потуг к реализации пьес на сцене не предпринимал и уже не предприму, но издать их считаю своим долгом.
Только что вышел основательно переработанный мой первый роман «Люди как реки». Электронная версия уже в магазинах.
Основываясь на опыте, полученном при мытарствах с первым романом, никогда ни с кем ни бодаться, ни договариваться не буду. Эту охоту отбили у меня навсегда. Попробую также, если позволит жизнь, собрать сборник повестей и рассказов разных лет.
Если говорить по большому счету, я по-настоящему счастливый человек. Жаль только, что среди живущих совсем не осталось друзей. Словом перекинуться не с кем…
На ладожских ветрах
Драма в трех действиях
Действующие лица
Замятин Иван Егорович – начальник конструкторского бюро завода
Охлобыстин Иван Антонович – начальник первого отдела
Карякина Ольга Владимировна – заведующая конструкторским отделом
Леха Замятин – инженер-технолог, муж Карякиной
Дима – инженер-конструктор
Слава – инженер
Алик – инженер
Вересов Юрий Андреевич – представитель головного НИИ
Елена – жена Вересова
Жанна – секретарь Замятина
Егоров Николай Иванович – начальник главка
Соловьев Виктор Афанасьевич – директор серийного завода
Действие первое
Кабинет Замятина, начальника специального конструкторско-технологического бюро опытного завода. Просторная комната, стол самого начальника, поодаль – длинный стол для заседаний. Стулья вдоль стен и стола. Задняя стена кабинета – широкое, от пола до потолка окно. В окно видна территория опытного цеха – обширное пространство с редкими чахлыми деревцами. На отдалении – обвалованная мастерская, над валами возвышается только плоская ее крыша, по валам расставлены громоотводы. С наружной, видимой зрителю стороны вала бункер для наблюдателей – пультовая под бетонным козырьком – навесом.
За столом, сутулясь, сидит озабоченный хозяин кабинета Замятин Иван Егорович. Перебирает бумаги, раскладывая их в стопки – по важности.
На пороге возникает странная, пришибленная фигура. Это Охлобыстин, начальник первого отдела. Небольшого роста, щуплый, незаметный и довольно старый, но взгляд пристальный, цепляющийся, привыкший подмечать мелочи. Он неловок, потому что изрядно пьян. В руках у него стопка свежих газет и писем – утренняя почта. Молча подходит к столу Замятина, все это укладывает на свободный уголок стола. Одну газету разворачивает и помещает перед начальником, наводит на столе порядок, обходя его по кругу. Чувствуется, что он проделывает эту процедуру каждый день, и ему не нравится беспорядок, неизменно возникающий в подопечном хозяйстве. Он жует губами, бубнит самому себе что-то неразборчивое.
З а м я т и н (раздраженно). Ну чего ты мельтешишь? Не надоело? Уходи, без тебя тошно.
О х л о б ы с т и н (невозмутимо, продолжая бубнить). То-то и оно, что без меня тошно. Ты это правильно подметил, угодил, считай, в самую точку. Как ты без меня-то? Ты-то сам-один на что годен? Вот и теперь… Приехал, понимаешь, какой-то хрен с бугра, а у тебя уж и поджилки того… По идее у меня должны трястись эти самые поджилки, мать их за ногу… Так что сиди, не вякай. Не твоего это ума дело, умник, это дело дипломатическое, оно особенного подхода требует…
З а м я т и н (почти кричит, перебивает). Ну что ты несешь?
О х л о б ы с т и н (взрывается). Я несу? И это говоришь мне ты? Тля поганая! Тогда давай сызнова. Давненько не прочищал тебе мозги… Напоминаю по порядку. Когда я этого козла вязал и пускал в разделку, ты, дружок евонный, в каком образе предо мною стоял? Что говорил, что подписывал, помнишь ли, скотина? А я напомню тебе, не постесняюсь: ты натуральный поклеп подписывал – классический поклеп. Доносом называется. Теперь вдруг засвербела душа? Ясно же как божий день. Знаешь, разбойник, что в моем архиве все целехонько, ни одна бумажка не утрачена, уж я постарался… И ведь как далеко смотрел ? предвидел, теперь пригодилось. Ты на моих глазах закопал человека. Жевал сопли, мямлил о революционной бдительности… Сучий потрох… Ладно я. Мне по должности положено отлавливать всякую шелупень, и неважно, что я думал обо всем этом, но ты-то, красный специалист, можно сказать, ты-то – как же ты так промахнулся, пес? Заодно хапанул бабу, не побрезговал – с чужим-то брюхом. Это как называется? А? А что как захочется этому, который с бугра, ознакомиться, так сказать, с истоками?..
З а м я т и н . Ты же мне сам сказал, что она следом пойдет, если…
О х л о б ы с т и н . Нашел оправдание? Ничего такого я не говорил. Я дал понять, что лишний довод не помешает, чтобы ты посговорчивей был, а вот говорить не говорил. Сам придумал – себя успокоить. Теперь что же, из обоймы желаешь выскочить? Ничего у тебя не выйдет.
З а м я т и н . Ничего я не придумал. Ты меня сразу вызвал и сказал… Ты не помнишь…
О х л о б ы с т и н . Черта с два, я все помню. Дурак ты, дурак. Они же не расписанные жили, башка, так хороводились, по-скорому.... Вот ежели бы расписаться успели, тогда другое дело, тогда бы ни тебя, ни меня и спрашивать не стали, а взяли бы заодно, чтобы племя, значит… пресечь. Понял, нет? Ты же задолго до того глаз на нее положил, я не слепой – видел. Облизывался как кот на сметану… Немудрено, баба классная…
З а м я т и н . Что мне делать теперь, умник?
О х л о б ы с т и н . А ничего. Сиди на заднице как ни в чем не бывало, помалкивай. Главное – помалкивай. Мы с тобой не прохлаждались, тоже хватили лиха, пахали не за страх, а за совесть. А в войну? Немец по территории чуть ли не прямой наводкой шпарит, головы не поднять, сами – доходяги, а продукцию гоним, да еще какую продукцию – вся, почитай, под микитки этому самому немцу. Помнишь, как тебя контузило и засыпало? Едва откачали. Хорошо еще, этот раздолбай Рабинович вовремя подвернулся, мастак парень, мигом в чувство привел. Мы его позже разоблачили. Ничего, он и там не пропал, как ни крути, а Рабинович всюду Рабинович. Прошлый год явился, память, вишь, ожила, потянуло в знакомые места, все ходил, вынюхивал. Мне докладывали. Человеком стал, книжки писать натыркался. Меня увидал, аж в лице переменился, руки не протянул, скотина. Шкурой помнит мою обработку, медик хренов. Мы с тобой работали, и хорошо работали. Сколько одних диверсантов переловили – пропасть… Тебе орден за что дали? За пороха, за тол? Ничего подобного. Один я знаю, за что. А Николай, что ж, Николай действительно пострадал безвинно, соглашусь. Так не высовывался бы, сидел бы тихо, авось и пронесло бы. Куда там, невтерпеж ему, видишь ли, правду искать схотелось, правдоискатель долбаный. Ненавижу таких, им, оказывается, больше всех надо. Вот и поныне от них происходят все наши беды, от этих уродов с квадратными головами. Уж я ли не повидал недоумков… во всевозможных ракурсах, мать их, перемать…
З а м я т и н (тоскливо). Страшный ты человек, Охлобыстин. Страшнее человека не знаю.
О х л о б ы с т и н . Во мне ничего страшного нет, Ваня. Сказки все это, не слушай – бред. Я строг, этого не отнимешь. Я очень строг, ежели мне поперек стать… Жаль, что у тебя нет опыта общения со мной с глазу на глаз. Вот тогда ты сообразил бы, что я вовсе… не страшен…
З а м я т и н . Упаси бог. Ты… пальцы людям ломал… не страшно ли? Бодягин рассказывал, будто была у тебя приспособлена дверца такая. Туда пальцы совали, а ты как прижмешь неожиданно и… всмятку. Можно ли пальцы живому человеку ломать? Как же они кричали при этом…
О х л о б ы с т и н . А не упорствуй. Упорство до добра не доводит. Этот козел Бодягин у меня еще допрыгается. Мало ему, видать, перепало. Пускай благодарит, что живым ноги унес. Вот скажи на милость, какого черта он сюда притащился, ведь определили на жительство в Казахстане, вроде хорошо устроился, семьей обзавелся, детками, так нет, сюда потянуло… Романтик хренов. Дай срок, займусь этой персоной. Прописки не получит ни в жизнь, а уж комнату свою – тем более. Вишь, чего захотел. Дудки. Дураков нет, чтобы комнаты отнимать у заслуженных тружеников, у наших активистов и отдавать черт знает кому. Нам товарищ Игнатьев помогал безотказно. Мой, можно сказать, актив. И зачем Бодягина взяли на работу, не понимаю директора. Жалко стало? Он-то, приди его время, не пожалеет. До чего же упорный, гад. Представляешь, не углядели, как прописался временно, на той стороне Невы, каждый день на пароме – туда и обратно. Теперь вознамерился здесь прописаться и на постоянно. А хрена не хочешь?
З а м я т и н . Интересно, а ты теперь слышишь голоса тех… кого дверцей?..
О х л о б ы с т и н . Опять за рыбу гроши? В который раз говорю – нет, не слышу. Представь себе, ничего такого не слышу. Голоса, сновидения – сказки для слабаков. Мы руководствовались революционной законностью, остальное – по фигу. Как же свободно дышалось тогда. Руки были развязаны, все твои вины – прошлые, будущие ли – приняли на себя другие, у которых власть и ответственность. А ты всего-навсего винтик жалкий, крутишься, вертишься, ввинчиваешься, вывинчиваешься…
З а м я т и н . А что – как явятся те, которых ты… дверцей? Явятся и предъявят счет. Как будешь выкручиваться?
О х л о б ы с т и н . А выкручусь, Ваня, не боись, Иван – найду, что ответить. За мной не залежится… А вот ты как?
З а м я т и н . А что я? Я дверцей не заведовал.
О х л о б ы с т и н . Ты, хитрован, рядышком отирался. Ладно, Ваня, шутки в сторону. Ну и что, что начальник главка, подумаешь – птица… Было времечко мы таких… волоком по коридору, идти уж не могли, к стенке, бывало-че, прислонишь и… в затылок. Меня частенько на Литейный звали, когда запарка… Выручал товарищей. Да, когда волоком, орали здорово, чуяли паскуды, чем пахнет… И, что показательно, мочились. Все мочились, не веришь?.. Бабы – те мочились скоро, чуть надавишь, а эти – стойкие, но в конце ломались… герои хреновы.
З а м я т и н . Прекрати!
О х л о б ы с т и н . Не будь слабаком, Иван. Слабаки – они первые в очереди… Так что смело гляди в глаза… Мы не в детские игры играли, мы власть берегли. Без нас что было бы, представить страшно. Войну бы проиграли, уж это как пить дать…
З а м я т и н . Что-то ты сегодня разговорился. Молчишь, молчишь, а тут как из прорвы… Ладно, некогда предаваться воспоминаниям. Поеду встречать… А не хочется как, если б ты знал. Плюнул бы на все, закатился бы на охоту…
О х л о б ы с т и н . Так охота еще не открыта.
З а м я т и н . Это я так, к слову. В листья мне хочется закопаться, и чтобы до весны не нашли…
О х л о б ы с т и н . Ладно, пойду. Ты держись, Иван. Если что, информируй. Подключусь, пособлю.
З а м я т и н . Чур меня… Постой. Я тебе вот что хочу сказать, Ваня. Ты того… на глаза ему хотя бы не попадайся. Нам только рукопашной не хватает…
О х л о б ы с т и н . Не боись, тезка, я пока что стою на ногах крепко… Что касается рукопашной, очень даже пожалуйста, как говорится. Всегда готовы…
Охлобыстин плетется к двери, постепенно распрямляется до военной выправки, выходит. Одновременно слышны уверенные щелкающие шаги – в кабинет входит Ольга Владимировна Карякина – вся порыв, энергия, сжатая пружина.
К а р я к и н а (с энтузиазмом). Дорогой шеф, кажется, утряслось. Ребята готовы провести загрузку вручную.
З а м я т и н . Кто же такие смелые?
К а р я к и н а . Слава и Алик.
З а м я т и н . Они, помнится, из института по распределению?
К а р я к и н а . Да. Это важно?
З а м я т и н . Именно. У нас нет права предлагать им работу, связанную с риском для жизни.
К а р я к и н а . Да какой же здесь риск? Ведь только на стадии загрузки…
З а м я т и н (терпеливо объясняя). Несколько лет назад, ты еще не работала у нас, при зачистке пьяной бочки рабочий вместо медного взял стальной молоток. И где он, дубина стоеросовая, откопал этот поганый молоток? Мы тогда не досчитались сразу четырех ребят. Старшему, Павлику, было двадцать шесть. А ведь габарит уже отлили и вывезли. Регламентные работы всегда выполнялись вручную, экономили растворитель и время, конечно… Казалось бы, никакой опасности. А получили четыре полупустых гроба, четыре вдовы, трое ребятишек-сироток. Я не хочу брать ответственность на себя. Последняя авария, уже при тебе, слава Богу, без жертв.
К а р я к и н а (заметно волнуясь). Я была у директора. Он одобрил это решение.
З а м я т и н (внимательно разглядывает Карякину, точно видит впервые). А ты, смотрю, самостоятельная… расторопная, вот и к директору побежала… без моего ведома…
К а р я к и н а . Он сам вызвал меня.
З а м я т и н (сухо). У него есть такое право, а у тебя обязанность – доложить непосредственному начальнику, то есть мне, что идешь к директору. Напоминаю, потому что ты начинаешь об этом забывать. Я должен быть в курсе, о чем ты собираешься толковать, понятно?
К а р я к и н а . Понятно.
З а м я т и н . Вот и договорились. А ты знаешь, это же хорошо. Вот пускай он и подписывает временные инструкции. В них должны быть упомянуты люди.
К а р я к и н а . Зачем же упоминать людей, если только при загрузке?
З а м я т и н . А много ли остается после загрузки? Или людей на самом деле не будет? Ладно. Мне теперь некогда, я уже опаздываю. Начальник главка не должен ждать, еще успею встретить на границе. А вы готовьте испытания, готовьте. На всякий пожарный случай.
Час спустя. Вновь те же щелкающие шаги, в кабинет входит Карякина – та же уверенность и напор. Следом идет Юрий Андреевич, представитель Института и разработчик рецепта топлива.
К а р я к и н а (на ходу). Жанночка, шеф звонил?
Голос Жанны из приемной. Нет, Ольга Владимировна.
К а р я к и н а (возбужденно). Подождем. Садитесь, Юрий… простите, все никак не запомню вашего отчества…
Ю р и й А н д р е е в и ч . Андреевич.
К а р я к и н а . Так вот, Юрий Андреевич, сегодня все решится. В том числе быть нам или не быть. (Смотрит на часы). В эти именно минуты. Странно, никогда так не волновалась… Как перед экзаменом. Нам долго не везло…
Ю р и й А н д р е е в и ч . Наслышан.
К а р я к и н а . И что же говорят? Нет, вы не подумайте, будто мне не терпится вызнать… Просто интересно.
Ю р и й А н д р е е в и ч . Я читал заключение комиссии.
К а р я к и н а (перебивает раздраженно). Бумажки я тоже читаю, а, бывает, составляю сама. Не в них суть, есть кое-что кроме.
Ю р и й А н д р е е в и ч . Кроме – только слухи.
К а р я к и н а . Неважно. Иногда в них есть то, что необходимо знать…
Ю р и й А н д р е е в и ч . Ясно. Так вот, вкратце слухи сводятся к тому, что сначала вы напороли с проектом переоборудования старой мастерской, а уж затем благополучно подняли ее на воздух, чтобы, как говорится, концы в воду.
Дверь отворяется – в кабинет заглядывает Леха, муж Карякиной.
Л е х а . Мама… оказывается, ты здесь? Я вот заявление приволок. Как сказала. Подпиши. А папашки, что, нету?
К а р я к и н а . Подожди в приемной, он скоро будет, тогда и подпишем.
Л е х а . Мама…
