скачать книгу бесплатно
– Будьте любезны мне все же сказать куда мы плывем? – тревожно спросил Амендралехо у Омара Мейяда.
– Тебе бы это должно быть все равно. Но если ты такой любознательный, уважу, в Эль-Джезаир мы идем. Все? – Или еще что-нибудь интересует?
Амендралехо затмило. Не собирается ли он там что-нибудь предпринять в отношении Мальвази?
Несомненно он заподозрил бея Хусеинида в неладном и выключал того из игры, пропуская за Гибралтар берегом Африки, когда как сам шел берегом Испании. Оставалось рассчитывать только на самого себя, если конечно «Халиф» не встретиться с судном отряженным беем Хусейнидом на обратном пути. Тут уж оно нападет по праву и закону корсарскому.
Этого не случилось, заставляя Амендралехо подумать о пустоте горячих обещаний, или о том что бей Хусейнид преследует здесь какие-то свои цели. Корабль шел под всеми парусами, и кроме того теплое береговое течение несло его на восток к городу – островам, что значило Эль-Джезаир по-арабски. Берег виден был совсем рядом – узкая прибрежная низменность, а за ней хребты Атласских гор протянувшиеся по северной Африке на полторы тысячи миль из Марокко, где они были особенно велики, хребтами через Алжир и отрогами в Тунис.
Столичный город, давший название всей стране, ныне резиденция дэев, показался сначала издали, своим портом облепившим собой обширную бухту, которую составляли так же островки, определяемые по водяным врезам между ними, заполненным рыбацкими суденышками.
Чем ближе к берегу, цвет воды менялся от синего все ближе к голубо-зеленому, словно отражая мелкоту дна. Казалось все портовое побережье было заполнено самыми различными надводными посудинами, начиная от челноков и кончая вполне приличных размеров парусниками, особенно с тем, с которым пошел на сближение «Халиф», выбрав для пристания его укромный причал, в стороне от кишащего теснотой и сутолокой торгового порта.
Несколько раз уже в своей жизни, так же как сейчас, прибывал Амендралехо в порты, но такой растерянности и безразличия как в этот раз он еще никогда не знал. Но!… Как же быстро все меняется в этом мире – заметив знакомое судно, столь хорошо знакомое по серым прямым парусам и треугольным фонарям, что даже когда ни того ни другого не замечалось на пришвартованном «Альтамуре», он узнавался по разоблаченному виду, Амендралехо моментально смекнул, что ему нужно делать, и бросив все что имел на корабле: подарки, а вместе с ними кое какое положение, так же слугу и соглядатаев, незаметно исчез.
* Алжир*
До слуха Омара Мейяда, вышедшего на середину палубы смотреть за ходом разгрузочных работ, неожиданно донеслись истошные крики Махмуда Варлада, который с этими криками выбежал из каморки, устроенной как каюта, одному всем известному здесь типу, и с заломленными руками бросился перед стоящим на колени… Сбежал европеец! – От любого другого сообщения Омар Мейяд не остолбенел бы больше чем от этого? От возможных происков его на море пришлось спасаться берегом, то теперь уже суша, не успели на нее ступить стала представляться бескрайними просторами местностью, чреватой самыми различными опасностями, ведь не спроста же он сбежал. И значит море содержало в себе ловушку, потому что европеец и поныне кроме своей посольской миссии продолжает надеяться на что-то еще?
Кругом в ужасе бегали негры-гвардейцы из султанской стражи в поисках того, кого им было строго-настрого приказано стеречь под страхом смертной казни. Заметив Куасси-Ба, который прибежал из трюмов с носовой палубы и вбежал в каюту, Омар Мейяд направился туда же. Куасси-ба был самый старший по званию и самый видный из негров – гвардейцев отосланных ему в плаванье. Что среди негров-гвардейдев замечался только один он способствовало два обстоятельства, Куасси-ба был на редкость мощного телосложения и большого роста, а так же то, что как и каждый представитель своего цвета кожи с добродушным веселым характером, если уж вызывал раздражение – так вызывал абсолютно всем, даже тем что только могло быть. Омар Мейяд сильно подозревал Куасси-ба в том, что тот потихоньку подсмеивался над ним со своими подчиненными на своем родном языке. И еще у Омара Мейяда имелись старые счеты, еще по дворцу, насчитанные именно этим чувством раздраженности из-за легкого фривольного поведения гвардейца перед ним. Куасси-ба смог понравиться султану, но высокопоставленному чиновнику – нет.
Когда Омар Мейяд вошел в каюту, негры перевернувшие до этого в ней вверх дном все, бросились в отчаянии на колени, и даже Варлад, последовал тому же примеру, но не Куасси-Ба, который растерянно стоял, не зная что делать, и это явственно выдавало в нем нежелание склониться. Это вызывающее несмерение и вызвало в сановнике возмутившуюся ярость:
– Связать его! В посольский дворец! И там казнить! – крикнул Омар Мейяд стражникам, стоявшим за ним.
Куасси-Ба взглянул ему в глаза, но уже не тени испуга не было в них, а только злоба, выразимая через блестящий выразительный взгляд. Он не ждал помощи от двух своих товарищей, которые в другой бы раз еще могли вступиться за него, но не сейчас, и ему захотелось самому постоять за себя, он готов был накинуться на Омара Мейяда, да был схвачен и потащен куда было приказано его доставить.
Получив хоть некоторое удовлетворение и набравшись от этого уверенности Омар Мейяд пошел к пленнице, которую должно быть занимала суматоха происходящая за стенами ее комнатки. Приставленная к ней служанка, тоже навряд ли могла что-нибудь понять, так как предпочитала не выходить за дверь, и он поспешил к ней что бы сделать сообщение и вообще завести разговор, от которого итальянка постоянно ускальзывала. Теперь же она пойдет, должна была сама его заводить.
У Омара Мейяда был особый подход к обращению с теми, кто так или иначе подпадал под зависимость, например с наложницами и перевозимыми султану женами, или вот как сейчас с пленницей. Это потому что ему самому нравилось снисходить до одного уровня с невольницей, особенно если это была женщина именно такая, какую являла из себя эта итальянская княжна. Очень интересная собой, она вполне могла прийтись ему приятельски… Как это бывает приятно разговаривать с любой собеседницей. Этим Омар Мейяд раскрашивал свою скуку, которая обычно завладевала им в бездействии. Так же заводить хорошие отношения было не бесперспективно, потому что через женщину было так легко и убедительно действовать. А любая из них, даже на первый взгляд невзрачная, могла добиться такого положения, к которому лучше было относиться еще с большей почтительностью, чем к самому султану, хотя это когда как, но нравиться нужно было очень мало.
Ныне у Султана не было первой жены, та к которой он сейчас заходил, со временем вполне могла ею стать… Старая запользованная книга арабского языка лежала на том же месте, а листы бумаги оставались по-прежнему белы, почему служанка приставленная обучать сеньору новому языку виновато опустила голову в поклоне.
– Что случилось, мы уже приехали? – спросила без тени интереса сеньора итальянка, даже не взглянув в лицо вошедшему, а служанка на всякий случай перевела, хотя Омар Мейяд владел простым, то бишь разговорным итальянским, наученный самой жизнью. Он легко понял о чем его спросили, и жестом указал женщине уйти отсюда.
Не успела Мальвази как следует испугаться как ей было отвечено с мягкой предупредительностью в голосе:
– Именно так, драгоценнейшая сеньора.
– А куда вы меня привезли?
– В Алжир, сеньора. Вас ждет поездка до дворца в ручных носилках, потому обязательно закройте лицо когда будете сходить, хотя бы вот этим платком – как по мановению волшебной руки достал откуда ни возьмись взявшийся в его ладони свернутый квадратик ажурного красноватого цвета, затем распустившийся в легкий платок, уложенный на столик как скатерть.
Чем он хотел ее удивить или хотя бы порадовать!? Омар Мейяд, смутившись и сам не понял. На наряд она так равнодушно взглянула, что он почувствовал себя самоуязвленно от возможно проявленных эмоций. Конечно, жизнь избаловала ее всем этим вдоволь. Ее нужно было смирять.
– Непременно закройтесь, он почти прозрачный и вы быстро привыкнете к вещам подобного рода.
– Сеньор Мейяд, вам бы можно было знать что такое вуаль. И, чем наряжать меня в цыганский платок лучше бы вы приказали подать носилки к самому выходу! – дважды уколола она его.
– Нет, прелестнейшая сеньора, у нас про это говорят так: не гора должна ходить к Магомету, а все-таки Магомет к горе.
– У Вас ужасно.
Вереница груженных обозов, людей с тюками и вооруженных всадников, особенно плотно окруживших несомые носилки с еле приоткрытым пологом, тронулась от причала корабля, где еще раздавались возгласы смотрителя, командовавшего погрузкой последнего скарба. От причалов вереница неровной лентой потянулась напрямик через середину города, видневшуюся на повышении белой, так называемую Медина. Многолюдная, оживленная со множеством узких тесных улочек, выложенных отполированным за века булыжником и наполненных людом, белая от света, серой пыли и белых квадратичных домов с прямыми крышами, основная часть города и называемая Мединой, представлялась для новоприезжей в этот южный мир, очень необыкновенной и отталкивающей. Несмотря на непроходящее чувство чуждости. Вспомнив свои милые сердцу виды родной местности Мальвази невыдержанно всплакнула, теперь и бурлящий грозный Палермо представлялся таким приветливым.
Ее внимание занялось базарными видами, которые потянулись по широкой улице сильно забитой людом. Из-за этого продвижение вперед часто замедлялось, раздавались разгоняющие крики, даже удары плетьми, и видимость через край полога заслонял грозный Арабский всадник с головой полностью закрытой черной намоткой.
Восточные базары – это сердце любого города, где сходится трудовая и торговая жизнь, и одновременно здесь обмениваются свежими новостями и прочими разговорами, отчего жизнь здесь обыкновенно бьет ключом и представить базар без выкриков зазывал, прорывавших говорливый гул, было просто невозможно.
Эти резкие, порой пронзительные крики на непонятном языке сильно врезались в расстревоженную душу Мальвази, заставляя ее через силу свыкнуться с положением невольницы именно тем отверженным ощущением, которое наложило отпечаток на все дальнейшее ее поведение, со стороны еще казавшееся своевольным. Поэтому когда Омар Мейяд, подъехавший к носилкам на своем черном коне, отогнул пологу немного в сторону, Мальвази воспользовалась этим что бы получше взглянуть на торговый ряд, но не на того кто наклонившись смотрел на нее сверху.
Она смотрела на ряд сидевших на ковриках торговцев перед горками желтых красных оранжевых фруктов самых разных форм и особенно привлекших ее внимание мячиковых апельсин. Ее томила жажда и через «нехочу» ей нужно было просить. Ало-красные дольки арбузов заставили ее.
– Как душно, долго вы еще будете меня везти? – обмахиваясь веером спросила она взглянув через отворот полога на Омара Мейяда, который смотрел… и хотел ее.
– Но ведь мы в Алжире, нетрудно догадаться что до Марокко не день и не два. Как раз и приедем через две недели – переменившись ответил он.
– Что значит как раз?
– Как раз… на сорокалетие – ответил Омар Мейяд с многозначительной улыбкой.
Мальвази отвернулась, сразу поняв что это означало для неё, как женщины, вспомнив что однажды он ей сказал что султан родился в три часа ночи. И что такие люди соответственно особо бурную деятельность проявляют именно в такое время (с намёком). Она дуясь смотрела вперед за корпус черного коня, прося теперь только взглядом то на что с желанием смотрела. Видимость застил выехавший на ишачке вперед какой-то купец набобистого вида, показавший на подушечке пальцем на нацепленные перстни. … Омар Мейяд заметив по выражению лица итальянки что она смотрит уже не просто, отвернувшись от него в сторону, а смотрит именно куда-то с интересом, конечно же обратил внимание не на горы бахчи, а на торгаша драгоценностями, который к тому же и сам бы на себя невольно обратил внимание раскатистым зазыванием обращенным и к девушке, и более всего к Омару Мейяду.
– Может хорошая девушка хочет посмотреть такие же хорошие украшения?!
В другой бы раз Омар Мейяд постарался бы закрыть нахальному купцу доступ до девушки, он и собирался даже прогуляться по его спине плеткой, но сеньора Мальвази протянула руку. Купец оказался не так уж и нахальным, что бы протягивать перстень под шеей коня Омара Мейяда. Перстень тактично был подан едущему верхом, и тот не наклоняясь скинул его на подол итальянки. Та, даже не взглянув вверх, равнодушно взяла сапфировый перстень пальчиками; вроде он ей не понравился. Она протянула перстень обратно вверх.
Омар Мейяд взяв, швырнул его обратно купцу. Тот ловко поймав оный с обескураженным видом сдернул с петельки второй перстенек и теперь уже заехав вперед конской головы бросил другой перстень в итальянку
– Знаменитый камень Адамас! Таких драгоценностей падишахи не носят! Несмотря на то что кричал купец по-арабски, определенное слово прозвучало для Мальвази достаточно понятно, приведя в смешливое настроение.
Она смеясь отрицающе помотала головой, собираясь откинуть этому чумазому шарлатану обыкновенный бриллиантовый, может быть даже с поддельным камнем, не говоря о её по названию принадлежности. Но тут внимание проявил сам Омар Мейяд, очень интересовавшийся хорошими вещицами и слышавший о этом всемирно известном камне, Мальвази смеясь протянула ему второй перстень. Посмотрев на камушек и на то, что над ним смеются Омар Мейяд сурово взглянул за конскую голову, на купца вниз. Злость его вышла тем, что он резко размахнувшись запустил перстень в сконфуженно пригнувшуюся голову купца в тюрбане.
За то, что этот торгаш осмелился приставать к ним и смел недозволенно заглядывать в лицо девушки Омар Мейяд вообще хотел распорядиться что бы ему выпустили кишки, но то что легко можно было сделать в Марокко, здесь возможно могло кончиться неприятностями определенного рода. К тому же нахал поспешил скрыться в толпе. Мальвази от этого раскатисто звонко хохотала, задернув полог, и Омар Мейяд даже был доволен собой во всем произошедшем.
Отъехавший далеко в сторону купец-торговец таким образом кончив вояж, недовольно обернулся назад глядя на проходящую вереницу.
– Что такое не везет и как с ним бороться? – вздохнул тяжело он, поправляя съехавший тюрбан и затем через непродолжительное время добавил, вспоминая неудачу – Идиотка!
Перед ним как добрый ангел с водой появился по пояс голый чертенок и предложил анисовой водички, естественно за некоторую мзду, как подумал он только тогда когда напился. Денег у него с собой как раз-то никаких и не было. Было и стыдно не дать и жаль мальчика. Он посмотрел на свой широкий халат джеллабу ярких цветов – на халате ничего не было, а сам он был необходим. Тогда посмотрел он на свои остроконечные шлепанцы – бабуши, сами они ему были очень нужны. Достал тогда он из кармана то, что у него было, выбрал то что подешевле, а именно сапфировый перстень и протянул мальчику.
Смотревшие, которых как и всегда при всем великом оказалось много – Ахнули: … Вах, вах, вах.
Этот некто с видом купца затем посмотрел на удаляющуюся вереницу, за которой собрался было ехать, как его сзади поощрительно похлопали по плечу:
– Молодец дорогой, широко поступаешь, – похвалил бей Хусейнид. – Вот что дальше делать будешь только, не знаю?
– Не удалось у зверя из зубов добычу вырвать, придется к нему в логово за ней залазить. Подставь своих людей что бы подсобили в случае чего.
– Что ты думаешь у него сделать сможешь, ничего не понимаю?
– Там увидим, – пожал Амендралехо на прощанье руку и понукнул ослика ехать за вереницей.
Сложный замысловатый лабиринт улиц вился меж белых кубов домов-крепостей с глухими внешними стенами, так называемого крепостного стиля, который делал дом действительно неприступным оборонительным сооружением вместе с дувалами и высокими стенами оград. Поэтому улочки внизу, иногда шириной только для проезда одного всадника представлялись весьма неудобными и гибельными, потому что разили стесненного налетчика здесь уже со всех сторон, и снизу, и сверху.
Именно таких улочек, в которых легко можно было застрять и избегала длинная вереница каравана, посему за ней нетрудно было незаметно проследовать.
Путь-дорога уводила на край города, где местность становилась разреженней от городских кварталов, появлялись пустоши, дикие заросшие места, холмы.
В Посольском дворце Мальвази отвели покои выходящие окнами во двор, где собралось большое количество людей по случаю установления несложных эшафотов, Она украдкой глядела вниз, схоронясь за краем шторы. Ее сердце сжимали очень нехорошие предчувствия, хотя она и не понимала что выведенных негров будут казнить. Но несколько минут назад у ней побывал Омар Мейяд намеренно обративший ее внимание на заоконные виды. Не иначе как нарочно им было устроено что-то дикое что бы подавить ее волю. Мальвази в этой чуждой невольной обстановке чувствовала себя очень плохо. Смотря вниз через окна, которые не пропускали ни звука, она старалась понять что происходит зрительно, находя в этом некоторое забвение от гнетущей ее обстановки.
Вышедший Омар Мейяд в красочном богатом одеянии сразу, обратил на себя внимание, особенно виновных, для которых наступил решающий момент – решающий их судьбу. Горящие белыми зрачками виноватые глаза негров только усиливали тяжесть их вины, придавая обстановке дух необходимости поступить круто. Необходимость призывала насторожить людей. Почему бы и не казнить, и повод был такой что можно было не опасаться возмущения со стороны привилегированной гвардии, султан любил когда его верноподанные враждовали между собой, Омар Мейяд не мог изменить своего решения еще и потому что ему попался Куасси-Ба, высокий, сильный статный негр примеченный самим султаном, но по мелким причинам невыносимый ему. Перед ним-то Омар Мейяд не мог смалодушничать; ни перед ним, ни перед самим собой за все те мелкие погрешности в крайне раздражающем поведении негра, что бесили его, заставляли ненавидеть, подозревать в этом маленьком начальничке гвардии опасность открытого насмехательства над ним, среди своих черномазых подчиненных, чего Омар Мейяд не терпел больше чего-либо другого. Любая другая опасность переносилась им легче, чем эта. Эта им считалась наихудшей из зол – иметь насмешников в гвардии – значило иметь враждебность этих необузданных скотов, из-за которых мнение о нем могло пошатнуться повсюду. А это была болезненная черта его как человека и сановника. Дабы удовлетворить свое самолюбие и припугнуть гвардейцев, даже несмотря на большой риск, даже не пригибаясь перед тем обстоятельством что Куасси-Ба считался любимцем султана, но сам этот многозначительный факт пригибал: в любимцах оказался случайно попав на глаза. Пропав с глаз забылся настолько, что даже был послан в столь дальнюю и опасную поездку, из которой немудрено не вернуться, вот только если он сам не напросился на путешествие, посмотреть земли и моря. Важно не только поймать птичку, что сделал Куасси-Ба, но и унять ее трепыхания ценою собственной головы. Ворота посольства были закрыты, здесь он был полновластный властелин, и трудностей дипломатического характера, как в случае с купцом, коему он воздержался выпустить кишки, возникнуть не могло. Одна только заминка: торгаш пришел ему не только на ум, но и перед ним. В следующее время произошло то, что виновные, уже покорившиеся своей участи в поспешности всего произошедшего затем, были даже заучаствованы, причем самим Омаром Мейядом. Купец спросил, за что собираются казнить…
– Если за то, что потеряли дорогого гостя, так ничего подобного. Я здесь, я всегда был с вами, вы это сами можете подтвердить. Никуда я от вас ни на шаг не денусь! Это была только шутка убедитесь сами!
И он начал раскручивать на голове намотанный тюрбан сразу обнаружив признаки верного доказательства, встревожив Омара Мейяда, ведь могла заметить и догадаться сеньора Мальвази. По резкому жесту руки стражники державшие негров, а за ними и сами удерживаемые, накинулись на выступавшего, быстренько свалив и скрутив.
*за решеткой в темнице сырой*
Амендралехо вместе с Куасси-Ба бросили в подземную темницу, похожую на глубокую яму, выложенную тонким кирпичом и имеющую единственное сообщение с внешним миром – зарешеченное окно под потолком выходящее на пол полуосвещенного подвального коридора. В коридоре горел факел и монотонно ходил охранник, четко и верно выстукивая по мозгам стоящих ниже, вынужденных еще к тому же лицезреть эти шаги вровень со своими лицами. Настроение у Амендралехо с пребыванием в этой темной дыре сложилось тихое, еще он чувствовал себя здесь брошенным, если все вместе – заброшенным. Нужно было искать пути выхода из создавшегося положения, которое не иначе как могло кончиться убийством в темную: счастливец негр что-то не чувствовалось что бы больно радовался избавлению от смертной экзекуции, ее он возможно как раз ожидал. Ему лучше было знать. Хотя трудно было понять что так кручинит этого худощавого исполина, тупо воспринявшего смену эшафота на темницу и лишь немножко эмоционально оживившегося при попадании туда, что выглядело со стороны дурно, и действительно было некоторым дурным оживлением. Видно и тут, как всякому кому Бог даровал силу – ума отнял. Да и вообще все негры очень простой народ, стоит снова засветить солнцу и вернуться к друзьям, как к нему опять вернется непроходящая жизнерадостная энергичность. Пока же подавленность эмоций у Куасси-Ба соответствовала перевиденному им. Он тупо глядел через пробелы прутьев, таким образом что ли тянувшись к свету. Но вообще чувствовалось Куасси-Ба был неплохим малым и по прошествии долгого времени, когда между соузниками невольно установилось чувство общего, спросил Амендралехо:
– Твоя женщина, я взял?
Ну пришлось ответить просто и ясно – иначе бы не понял, чья княгиня.
Так это еще оказывается он утащил его любимую прямо у него с глаз и из под рук, верно тот рослый негр и был Куасси-Ба, а не просто эфемерный чернокожий. Как он мог не подумать так ни одного раза? Хотя какая была разница: не тот, так другой! Однако что для самого Куасси-Ба, то сие обстоятельство его очень смущало, и он натурально чувствовал на себе вину. И грустил. Хорошо еще что не считал виновником всех своих бед его. А так возможно оценивал великодушный поступок и это можно, и нужно было использовать, потому что нужно было бежать, если не отсюда, то вообще использовать первый же представившийся случай, что двум сильным проворным мужчинам, нацеленным на достижение какого-то результата, вполне возможно. Но возникшим радужным помыслам суждено было тут же потухнуть, и даже через нехочу, как-то неуместно было даже начинать разговор.
Вздорная мысль пытаться убежать со дна задраенного каменного мешка! Единственное что оставалось – смотреть что будет?
Последующие изменения несомненно должны были произойти и очень скоро. Чувствовалась предварительность обстановки и того положения в которое они попали. Над ними думали как с ними быть: оставлять в посольстве – верный способ потерять, брать с собой – это вернее и лучше для обоих сторон, если конечно не решалось третье, о чем подумать было жутко и не хотелось думать, хотя легко могло случиться – эшафоты еще стояли, и то подумать за что они были приготовлены!
В положении узников на все приходиться обращать внимание. Слишком зависимы они от внешнего, почти всем происходящим внутри. Всеми помыслами. Внешнее и чувствуется рядом, и как недосягаемая заветная мечта приобретает самые особые свойства. Стоило только в подземной галерее зашуметь шагам, как сразу все внимание очнувшееся от спячки задумчивости, показавшейся долгой и даже настоящей, было обращено за решетку. Что предстоящее им готовит? можно было ожидать всего наихудшего, хотелось надеяться на что-то обыкновенное.
Свет огня раздражительно ослепил, не давая приглядеться к тому кто подошел в пестром броском одеянии, в котором, с трудом разжмурив на миг глаз узнавались знаковые полы халата Омара Мейяда. Но голос грубый и жесткий принадлежал как будто не ему:
– Уберись с глаз!
Очевидно это восклицание относилось не к его особе… и верно, отвернув лицо в сторону, куда прикрыв глаза рукой можно было взглянуть не сильно слепясь от яркого света, Амендралехо увидел как Куасси-Ба присмирело и унижительно убирается в дальний угол, ну точно как собака с перебитыми лапами и даже скуля так же, всем своим видом вызывая жалость в замене злости.
Когда негр-гвардеец прислонился к стене и уткнулся лицом в самый угол, раздался вопрос теперь уже относящийся к нему, к Амендралехо.
– У кого ты взял одежды? Отвечай!
– Мне их подарил бей Хусейнид, еще на Галите.
Как осенило его ответить так напросто и ясно и что самое главное получилось произнести это как ни в чем не бывало твердым ровным голосом без всякого намека на робость и слабизну – оказавшуюся бы предательской. Но ничто не дало в Амендралехо слабинку, да и то в какой он позе отвечал в присядку, безразлично отвернув прикрываемое ладонью лицо в сторону, еще сильнее обескуражило грозного вопросителя. Обессиленно смолчав, даже и через силу не мог вдаваться в подробности после такого замешательства, поставивший его приход в тупое положение. Пришедший, дабы хоть чем-то оправдать свою досаду злобно проговорил
– Будешь сидеть до посинения! В подвальную пыль сотру!
И еще что-то сказав надсмотрщику пришедший недовольно удалился, оставляя после себя дурное ощущение навалившейся беды.
Однако вместе с тем как все, или почти все стихли, настроение Амендралехо погрузилось в спокойственную истому безразличной отрешенности и равнодушия к чему-либо, с вялым течением успокоительных мыслей о том и о сем. Занятое облокоченное положение у решетки и света давало ощущение пребывания на виду. Соприкосновение с камнями подвала посольства вселяло уверенность к изменчивости обстановки; никакие камни распираемые снаружи не удержат его здесь после отъезда Омара Мейяда. Если тот конечно не заберет его с собой или не пожелает покончить с ним здесь… Даже к этому он сейчас относился с невозмутимейшей апатичностью, так же как и к злости Омара Мейяда. Враг мечется, не знает что делать, желанное освобождение или хотя бы резкое изменение ситуации – забрезжило как свет наступающего дня, оставалось только ждать и смотреть что будет?… Не замечая доселе своего соузника-негра, так же обретавшегося у края решетки, только по другую сторону, Амендралехо невольно обратил внимание и на него, и на неожиданное изменение обстановки, выразившееся поначалу близким гулким шаганьем стражника-надзирателя, обычно ходившего посреди подземного коридора, а тут по каким-то причинам завернувшегося почти к самой стене. Казалось бы что тут могло быть стоящего внимания, однако негр что-то в этом нашел, и как будто очень стоящее. Возможно еще не совсем ясно осознавая что делает, все равно что как непроизвольно хватательно реагируя на что-то движущееся вблизи, Куасси-Ба сначало несмело протянул руку меж прутьев решетки, затем лишь сделал решительный выброс мускулистой руки.
Амендрадехо пришел в себя в того каким он всегда был, и понял что произошло только когда незадачливый стражник будучи подсечен или сдернут вниз рухнул наземь. Как это все нелепо и невероятно получилось, чуть не заставив пока стороннего наблюдателя усмехнуться! Но не было ни одного лишнего мгновения, начатое Куасси-Ба было вовремя поддержано вступившимся на поддержку Амендралехо. Еще прежде чем охранник успел набрать в грудь воздух чтобы крикнуть о помощи, удар по затылку привел его в бессознательное положение ниц.
Дальше нужна была не меньшая удача, чем в случае с забреденьем охранника к самой решетке – при нем должны были быть ключи, чего по идее не должно быть на внутреннем посту… Но все шло к тому что они вылезут из этой дыры и как в силу этого неумолимого обстоятельства Куасси-Ба забренчал отысканной связкой ключей. Пока он пребывал в неописуемом восторге, глядя белками глаз на ключи Амендралехо вырвал у него связку, быстренько отыскав нужный ключ по цвету металла запрыгнул на выступ перед решеткой, быть ближе к замку. Куасси-Ба стал снизу поддерживать его висячее положение…, а вообще-то он был просто отличным малым, и даже его глупость была только на руку, с ней можно было так легко поладить… Вылезши за открытую решетку наружу, Амендралехо на миг застыл задумав сделать еще больше того что они только собирались сделать. Задумать такое в подобном положении мог только отчаянно смелый человек, либо впавший в какой-либо вид безумия – Амендралехо так тянуло к ней, что он и сам не знал: не безумец ли он? Но в своей жизни он часто делал все что можно и нельзя было сделать. Нужно было попытаться и на сей раз… Куасси-Ба сбросил тело охранника за решетку и закрыл ее. То-то будет Омару Мейяду досадно обнаружить вместо узников своего надзирателя! Но что ждало впереди их?
*потемки*
Они добрались до места, где по всем расчетам и прикидкам должны были находиться как раз те самые окна во двор, из которых она смотрела.
Позади подвалы, ночной двор, они всеми правдами и неправдами пробрались вовнутрь, главным образом благодаря познаниям гвардейца-негра в распорядках несения внутренней дворцовой службы, а так же лихости или же удаче, коей в большей степени способствовали одежды полностью укутывавшие лица. Хорошо бы было захватить самого Омара Мейяда, но как тут к нему дорвешься?! Сеньору охраняли скорее всего еще сильнее, но ее охраняли изнутри, от себя самой, что давало им возможность что называется подойти к делу с задней стороны. У входа стоял всего лишь один страж, которому ничего другого не осталось сделать как пропустить проходивших за полог. Дойдя до того, что у арабов, да и вообще на востоке называется женской половиной дома любая находчивость встала бы здесь в тупик, а Куасси-Ба и тем более. Видя такое дело Амендралехо несмотря на удерживания негра уверенно ступил вперед и точно из под земли перед ним появились двое стражников, вооруженных кто чем.
Моментально определив взглядом евнуха или того кто мог быть ближе к этим обязанностям, повелительным голосом приказал ему приготовить итальянку и вести ее к Омару Мейяду.
Пуганно относящийся ко всему тому что исходило от этого имени пузач расторопно бросился исполнять повеленное, а уж что там и как за этим проследить не представлялось возможным. Служка исчез так же незаметно как и появился, после чего ничего другого не оставалось как оставаться ожидать… удачи или обратного тому, что могло бы обойтись им жизнью. В этом, напрашивающемся на слово «нетвердом» месте, затянутом коврами, за которыми люди появляются так же внезапно как и исчезают, было от чего вспомнить старое нервное ощущение перед востоком своего мягкого голого живота, беззащитного от острого лезвия. Посему Амендралехо быстро, хотя и в пределах достойного, заволновался, собираясь пойти устроить дознание прокладывая себе путь через преградительные пологи ударами сабли.
Такое конечно ни к чему хорошему не привело бы, и минутное замешательство не проявившееся в нем внешне никак, так и погасло. Чем дольше времени проходило тем больше подавала признаки надежда что столько-то времени тратиться именно на женщину; на вооруженный сбор времени потребовалось куда бы меньше. Ее так долго собирали… на ночь! Несчастная, каково было сейчас ей разбуженной собираться на что?.. Она наверное наложит на себя руки… Испуганное воображение Амендралехо нарисовало уже один легкий путь захлебнуться в поданной воде, как в этот момент он увидел что она ведомая евнухом спокойно вышла из-за края ковра делавшего угол. И хотя на ней была чадра, он определил ее по походке, отличившую ее от любой другой женщины. Несмотря на это Амендралехо все же убедился подлинно ли это она, отогнув край чадры – она, спокойная, будто бы смирилась или же не догадывалась куда могли ее приготовлять и вести в двенадцать часов ночи!…Или еще позже того!
Со смешанными чувствами ревности и радости что все же он выводит ее, ее повели, пользуясь ею же как пропуском, они вели женщину, а перед этим все расступалось.
Поначалу Амендралехо задумал смелый и решительный ход, идти с ней прямо к Омару Мейяду и таким образом взять его прямо в постели, что называется еще тепленьким. Правила полного их спасения диктовали делать именно это. Но еще издали завидев стражников у входа в опочивальню Омара Мейяда Амендралехо смутился и свернул в желанный темный коридор. Синица в руке ему показалась гораздо дороже журавля в небе. Он испугался лезть с ней на ражен, выбрав менее перспективный, но спокойный путь вместе с ней. Может быть он оказался абсолютно прав, ведь их бы близко к дверям не допустили, приняв от них женщину заблаговременно. Схватиться с ними принимая во внимание фактор внезапности имело бы место если бы их оружие было равно классом.
Евнух удивился тому, что они пошли в неверном направлении. Получил резкий рубящий удар в затылок, отчего свалился с ног как подкошенный. Этого Мальвази как будто не заметила, или сделала вид что не заметила, но по ее трепетному поведению можно было почувствовать, что она сильно боится, что над ней могут проделать тоже самое.
Что происходило потом, впоследствии вспоминалось как что-то невероятное, не вмещающееся в рамки никакого понимания и вызывающее чувство отчаянного сожаления к тому что получилось именно так, а не иначе… Они вышли наружу, направились по площади двора, после же криков и шума поднявшегося за ними следом с последовавшей беготней побежали и они, не так быстро, ведь юбки!… Пока не подхватили ее за пояс. Стали преодолевать ограду. Он помнил, что сорвал с себя сбившуюся чалму…, ее открытое лицо, предстало близко к его лицу, но вместо того что ему хотелось и следовало ожидать, его как громом поразило и как кошачьей лапкой скребнули по сердцу – она презрительно шикнула и попыталась вырваться из схватки его рук, оставшись по прежнюю сторону разделившей их преграды, пожелав остаться лучше с ними, но не на свободе с ним! Она шикнула и скорчила ненавистную гримасу, так-то относясь к нему при внезапной встрече, что нужно было принимать за абсолютную искренность и он воспринял это пораженно, не будучи в силах ни шевельнуться, ни что-либо произнести, только глядя в ее лицо широко раскрытыми глазами полными горечи, получая самые ужасные чувства обиды от каждого ее резкого вырывающегося движения.
Не в силах что-либо проговорить или сделать и слыша часто повторяемое ею: «-Оставь меня в покое, мерзавец, предатель!», – он так и потерял ее, точнее их оторвали друг от друга: подбежавшие стражники – Мальвази, а его товарищ его самого, увлекая за собой поскорее скрыться. Но встряхнутый этим, придя в себя из оцепенения и ощутив необратимость произошедшего, он сделал сумасбродно отчаянную попытку вернуть ее! Последнее это, что он смог сделать еще, видя ее, это крикнуть в ее сторону:
– У султана покоя не будет!
И невольно удаляясь в темноту ночи, еще более горечно добавил негромкое, ненужное бесполезное обвинение с обидой: – Конечно султан лучше простолюдина!
Он рыдал на бегу, сильно расслабляя тело, содрагаемое этим нервным невоздержанием. Слезы часто по нескольку срывались с глаз, падая наземь.
*рандеву*
Посольства Омара Мейяда и бея Хусейнида были при дворе алжирского правителя почти одновременно, поэтому что бы не отдавать предпочтения ни одной из сторон и вместе с ним стран в их лице, для страны находящейся между этими странами было проявлением высокого дипломатического искусства принять обе стороны вместе.
После традиционного поднесения подарков, протянувшегося в подобающей торжественностью обстановке, вдруг неожиданно резко оная прервалась раздраженным голосом Омара Мейяда, так что дей Баба Али даже вздрогнул и с подозрением взглянул на левую от себя кучу всякой всячины, куда гневно указывал кричащий:
– О светлейший дей! Не принимайте эти данайские дары! Ими хотят загладить свои преступления!
Омар Мейяд был перебит решительно и проворно выступившим из тунисской делегации Амендралехо, с еще более эмоциональной живостью и в речи, и в жесте:
– А эти дары, не принимайте, – указал на следующие противоположные, – …Потому что ворованные!
Ошеломленный последним заворотом, который преподнесла эта встреча, Баба Али покосился на правую кучу и воззрился на невидаль: Амендралехо одетого чисто по-европейски в белую рубашку сверху и черные штаны с сапогами снизу, всем своим задорным, да еще и обличающим видом под столь сильный контраст тем, с кем пришел, кого, выступая впереди их, собою же затенял, невольно создавая нелепое недипломатическое впечатление, что это он их с собой привел, что бы решать свои дела.
