Франсуа и Мальвази. III том

С тех пор как Пакетти – крепкий, славный малый был удручен своей неудачной страстью к красавице Марселине, ветреной в отношении к нему, он насупился и приналег на свою садовничью работу и его наверняка можно было найти за работой. Но Марселина заметила его не в зелени, а возле берега у площадки бутафорских белогипсовых развалин под вид древнегреческих, хотя и там он сидел, занимался какой-то работой с садовым инструментом. Рядом же была яма с растительными отбросами. Он сидел с дремучей тоской и как увидел ее, Марселина заметила, сразу изменился, засмущался и оробел. Она это поняла, как то, что его чувства к ней не совсем еще прошли и захотела забить их еще более тем невидящим непонимающим видом, каким всегда расслабляющее воздействовала. Знала бы она что нужно-то ей было всего что недовольно топнуть ножкой и с бесслезным хныканьем потребовать перестать думать об этом, что ей сейчас не до этого…, как он бы тут же успокоился, потому что терзания его были и есть только самолюбивого плана с возможным уклоном на ревность к некоему другому. Но Марселина совсем не хотела о нем думать и разбираться в нем. Она лишь поступала с ним как посчитала правильным однажды.

– Сеньор Пакетти, можете ли Вы оказать мне большую услугу?

– Всегда готов.

– Можете ли вы запрятаться так, чтобы Вас не могли найти ни сегодня, ни завтра. И Вы если услышите, что Вас кличут, не отзывались бы на зов посыльных?

– Мне это нетрудно. Погода на море стоит хорошая. Я сяду в свою лодочку и отплыву подальше от берега, так что меня не станет видно. А на ночь вернусь и спрячусь в стоге сена. Там у меня укромное место. Следующий день я проведу весь в море: с самого утра и до позднего вечера. Вот только мне нужно позаботиться о еде.

– Я вам принесу и спрячу в стогу, – успокоила она Пакетти. – Вот только как бы с Вами в море не случилось что-нибудь. Вы можете заблудиться на обратной дороге к берегу.

– О нет, я буду сравнительно недалеко от него, а мою лодочку не будет видно, она цвета морской волны. Вечером же мне маяком будет служить свет в окнах, и я буду по нему возвращаться. Ну, так что, только сегодня и завтра?

– Да, и еще, если Вам будет это не трудно, послезавтра не попадайтесь особенно на глаза.

– Я найду заросший уголок для работы. Значит я прямо сейчас исполняю вашу просьбу?…

Марселина проводила его взглядом, затратив времени столько, сколько смогла выдержать для приличия, а после, торопясь пошла по дорожке в корпус, ведь она хотела еще успеть попасть на разговор Мальвази и Климентины с Амендралехо.

Марселина очень торопилась успеть пораньше попасть на разговор и потому, когда она вошла в залу, почувствовала, что запыхалась и попытавшись уняться, чтобы за ней этого не заметили, еще больше разбередила в себе эту немочь. Но ей можно было не волноваться, никто о ней ничего не мог подумать из тех, кто мог, обе девушки во фронт давили на слабо отвечавшего им Амендралехо. Правда, понять о чем именно они говорили было трудно, не зная начала разговора, что-то о нравственности. Значит, грозу он сумел отвести от себя и сейчас принимал капельки дождя, который неожиданно, но мог разразиться в ливень, и потому ему приходилось внимательно выслушивать каждую, потупляться робким взором.

Неожиданно разговор в том же тоне перешел на конкретные вещи. Стала говорить сеньора Мальвази:

– И, сеньор Амендралехо, это еще не все.

Она сделала томительную паузу за тем, чтобы отыскать взглядом то, на чем хотела остановить внимание. Взяв со стола цепочку серебряного цвета, она подала ее Амендралехо.

– Это было бриллиантовой брошкой. Благодаря Вам крепежка сорвалась, и все бусинки упали в воду. Соберите их все до одной и отдайте моему ювелиру на починку. И, сеньор Амендралехо, из-за вас это случилось, никто другой в этом не виноват, кроме Вас и никто другой, заместо Вас не должен искать эти бусинки. Я так хочу. У Вас вопросы будут?

– Дорогая сеньора, возможно, мои поиски завершатся неудачей. Может быть лучше будет, если Вы соблаговолите принять от меня в подарок новую бриллиантовую брошку, а старую забыть?

Получилось так, как будто он сказал: о старом забыть.

– Нет, я не хочу от вас принимать такие подарки, я хочу ходить в своих украшениях.

– Но что, если я их не смогу найти?

– Как Вы это умудритесь, когда они там, на дне бассейна…

Однако, предложение сие произвело небольшое впечатление на обоих девушек.

Значит, она его не пошлет с письмом, подумала Марселина, и также как незаметно появилась, также незаметно исчезла за дверьми – скорее успеть остановить Пакетти, потому что его потом два дня невозможно найти будет. И еще третий день будет прятаться.

Амендралехо, учтиво откланявшись, ушел минутой позднее, про себя усмехаясь всем тем глупостям, которые развела эта идиотка сеньора.

Не собираясь следовать ее наказам и чувствуя во всем этом большой подвох, он, проходя мимо столовой залы, возле дверей которой час назад встретился с сеньорой Мальвази, зашел за дверь вовнутрь. Выбор пал на малыша Детто, который ходил в пажах у Мальвази и слыл большим проказником. Малыш Детто сидел в столовой в полном и тихом сопящем одиночестве перед подносом торта, который планомерно по кускам поедал. Он сидел еще при сеньоре Мальвази и к данному моменту торт ему порядком опротивел.

– Ну и что напихиваешься сидишь? Пузо лопнет. Пойдем со мной – аппетит нагонишь.

– У-у. Я не хочу уходить от торта. Ты прикарманишь его себе.

– Идем, я тебе говорю, полазишь, придешь – дальше сможешь есть. Сейчас же уже не лезет, а ты давишься.

– Где лазить? – сдался Детто, вспомнив такое заманчивое предложение и через пару минут он стоял в одних штанах на бортике бассейна, дожидаясь пока Амендралехо скажет ему нырять. Его черные от загара плечики делали его похожим на мавритенка.

Амендралехо оставалось только сказать деточке походить босыми ногами по дну нащупать камешки, ответить может быть на вопрос зачем – дно чистить, но тут к вящему своему неудовольствию он краем глаза заметил, что по берегу идет она. Это было просто неприятно – попасться в самом начале, когда еще было свежо, и то что она опустилась до того, чтобы лично проследить, затушевалось именно этим.

– Не стыдно тебе, ребенка заставляешь лезть в холодную воду. Ему же будет с покрышкой! – устыдила его Марселина, которую он спутал с Мальвази.

– Ничего, я купался уже здесь! – задорно прыгнул в воду Детто и с содроганием вскрикнул.

– Ты что, дурачок, иди сюда ко мне, вылазь скорее, – заохала Марселина, а Амендралехо почувствовал себя в положении большого дурака, загнавшего малого. Мало ему одной, он и мальчишку сюда же – так и сказала Марселина, вытаскивая Детто.

– Ты что, в самом деле поверил что она тебе наплела про брошку?

– Ни черта я не поверил этой дуре!… Но хоть вид подать нужно же?

– Дождись отлива, вынь затычку, слей воду – и вот тебе все дела. А ребенка оставь в покое.

– Она в самом деле это придумала, мне можно даже не смотреть?

– Тебе и посмотреть лень. Ничего этого и в помине не было. Ей нужно было найти зацепку. Сначала она хотела использовать письмо, потом, значит, придумала лучше – брошку, которую ты должен будешь нырять, и собирать со дна. Ты не догадался.

– Это в отместку?!

– Ну, ладно, с этим можешь ты мне помочь?

– Наверное.

– Что, наверное?! Это я ради тебя все устроила, тебе и расхлебывать. Сегодня поздно вечером сходи на сеновал к Пакетти. Отнеси ему еды, я приготовлю. Да и, он будет там прятаться, скажи что больше не нужно прятаться. Амендралехо ничего у нее не спросил, но с интересом поглядел на нее. Всю вторую половину дня он провел у бассейна, а, вернее, у накатывавшейся морской воды под теплым, но негреющим солнцем, пока оно не зашло, а бассейн не иссох от последней влаги. Захватив ужин, который уже опять измененно им с Пакетти вместе для установления дружественных отношений приготовила Марселина, решил пойти поужинать вместе с ним. Минуту спустя она нашла бутылочку вкуснейшей наливки, которую до этого пробовала и, желая доставить приятное мужчинам, пошла отнести им. Когда она пришла – потасовка между ними у разваленного сарайчика со стогом была в самом разгаре. Это в общем-то начал первый Амендралехо своими грубыми дозывами, не щадя затаенное самочувствие прячущегося, и затем начав пинать утлую надстройку до того, что она покосилась, а затем съехала вниз, сняв верхушку покрываемого стога, которая по-видимому даже вместе с Пакетти и завалилась… Амендралехо и сам не понял зачем он пнул по жерди в последний раз, когда перед тем почувствовал, что она начинает заваливаться, и пнул от чего-то еще яростнее. Несмотря на полный разгром, чтобы не подавать виду Амендралехо вдобавок в том же тоне крикнул, применяя те же обидные слова: и вылазь, и не нужно больше прятаться, и жрать. Понятно, Пакетти обозлился на этакую бесцеремонность и даже грубость, хотя и ему, даже несмотря на то, что он подумал над ним жестоко надсмеялись, не могло быть никакого прощения: так внезапно выскочить и налететь на человека, принесшего ему еду с толстоватой жердиной, и не дав ему опомниться, начать бить – это не лезло ни в какие рамки представлений о Пакетти, почему Амендралехо и не успел ничего понять, благо еще первый удар пришелся ему в поднос, а против второго он успел сообразить закрыться подносом. Амендралехо ему явно представлялся теперь злым соперником, который отводил от него Марселину и сейчас издевался над ним.

Конечно, нужно было бить, не слушая никакие отговорки. И неизвестно сколько бы это продлилось и чем закончилось, если бы не пришла Марселина и своим криком не остановила бы Пакетти.

Тот, увидев ее, окончательно уверовал в то, о чем ни Амендралехо, ни Марселина даже не догадывались, приняв произошедшее за буйный нрав и то, что Пакетти разрушили этот сарай.

– Ух ты, какой злющий! – удивленно проговорил Амендралехо, как ни в чем не бывало.

– Ну, так тебе и надо, что домик твой развалился.

Он был бесподобен в своем роде и Марселина импонирующее улыбнулась ему.

* * *

День следующий выдался с самого утра пасмурным и преддождливым. Лежа в постели ему даже не хотелось вставать, хоть и очень неловко себя чувствовал на узкой постели под одеялом среди стеллажей книг. Они были высоки, темны и зажимали кабинет до вида узкого коридора, кончавшегося к счастью дверью. Потому что, если бы двери не было, дальше бы шла библиотечная зала, заглядывавшая бы сюда не стеллажом, а книжным хребтом до самого потолка, отчего бы ночевавшему внизу было бы абсолютно неуютно от этого и от единения с захожим местом.

…Но нужно было вставать и убираться отсюда, и из библиотеки вообще, неровен час – сюда могла прийти та самая, встречи с которой он так не желал хотя бы этот один день после вчерашнего. Ей, наверное, уже донесли уже про малыша еще вчера, но вчера он, прикрываясь тем, что его отправили к бассейну, весь день провел там, куда она не могла прийти. Сегодня тоже не нужно было попадаться на глаза.

Амендралехо встал, быстренько оделся и вышел из кабинета. Первое, что ему бросилось в глаза – это выбор между выходом в срединную часть здания, где могли быть люди и его могли окликнуть, и… окном. Окно потянуло его к себе еще и потому, что ему хотелось поглядеть что творится во дворе. Окно глядело на заднюю часть двора и посему Амендралехо, кроме того что небо затянуло матовой пеленой, моментально заметил, что у конюшен происходит работа по снаряжению или, наоборот, разнузданию кареты от коней. По идее, если утром, то карету княжны были должны снаряжать: она никуда вчера не уезжала и это была точно ее карета. Но и приглядевшись он ничего не понял: вроде распрягали, может на время дождя? Куда она собиралась ехать? Нужно было непременно узнать. Невзирая на высоту второго этажа, Амендралехо открыл огромную створку окна и занес ногу на карниз, как вдруг далеко за собой услышал:

– С каких это пор Вам надоело пользоваться дверями, сеньор Амендралехо?

Это была она! Она все видела и понимала. Она поджидала его, когда он встанет с постели прямо здесь в библиотеке. Амендралехо заторможено обернулся и глянул в ту часть залы, в которой за столом сидела княжна Мальвази, которую он не заметил.

– Я очень извиняюсь, что оставил вас без внимания. – с поклоном проговорил Амендралехо. – А что касается окна – я премного прошу Вас не брать это во внимание. Просто захотелось с утра эдак хорошо встряхнуться, ведь кто знает что день грядущий нам готовит?

– Да. Вы это правильно делаете – бодритесь. Я намерена вас отчитать, прежде всего, закройте за собой окно.

– Давайте, я приготовился. – повернулся он от закрытого окна.

– Прекратите немедленно поясничать. И ответьте мне: вы и дальше собираетесь вести себя тем же образом?… Сеньор Амендралехо, мой дом не место для Ваших шашней, вдобавок с дебошем.

– Ва-ау! Шашней каких – Любовных? – если я правильно понимаю это слово. Ва-ау! Как предусмотрительно, что Вы прежде, чем сказать мне такое, приказали мне закрыть за собой окно – я не разбил себе шею. Это же надо в чем меня подозревать! Я догадываюсь с Марселиной? Чистые дружеские отношения так опорочить! Она не удержалась от того, чтобы доставить мне приятное, и вот что вышло!

– Почему сенник оказался весь разваленным?

– Это буйствовал Пакетти так, что чуть меня не отдубасил. Вызовите его – спросите! Но не наказуйте. Я его простил, он просто не то хотел сказать!

– Аха! – тихо произнесла она, подумав за этим, что уезжать нужно ей и она правильно сделала что собралась.

– Сеньор Амендралехо, принесите, пожалуйста, письменный прибор. Мне нужно написать письмо герцогине Неброди.

– Новое? У меня сохранилось старое, если Вы желаете я его принесу и Вам его останется только продолжить…. правда, не будет стихов. Хотя, я за это время сочинил…

– Оставьте, не надо. Герцогине сейчас не до стихов. У нее умер близкий друг – князь Сан-Кальтадо. Я тоже за нее очень расстроена, поэтому попрошу Вас написать то, что я продиктую, пожалуйста, скорописью.

– Ох, сеньора! – вздохнул, уходя Амендралехо. – Хочу очень вас попросить не разглашать о моем умении писать чертиками. Не то может статься это дойдет до ушей епископа Трапанского и его Высокопреосвещенство как в старые средневековые времена сожжет меня на костре.

– Это последний раз, сеньор Амендралехо.

Оттенок прощальности послышался в ее голосе и Амендралехо зашел за дверь, направившись по кабинету в мрачном расположении духа. Он понял: она рвала с тем, что против ее воли зародилось и рвала, может быть, очень безжалостно. Но еще оставалась надежда, что все это не так: ему показалось. Этого не должно было быть!

Он наметил спросить ее об этом и поговорить, но когда он вышел к ней, то все его устремления ушли, соприкоснувшись с холодным видом княжны. Да и то сказать, что она княжна, великосветская княжна, с которой такой бы интим кончился плохо, и возможно даже жестоко, стоило бы ей только высказать свое недовольство окружению сверху.

Амендралехо безразлично писал почти все говоримое, успевая записывать обыкновенной прописью. Затем, когда он все переписал каллиграфическим почерком, подал ей на подпись. А она уже сама заложила листок в пакет и заклеила язычок клеем. По краям этого язычка аккуратно проставила тушевые клеммы знака «S».

С письмом было покончено и ему оказалось следовало то, что он и подозревал, нужно ехать отвезти его, да не куда-нибудь, а на тот конец Сицилии в Рагузу, Сиракузы или Кальтаджироне, в зависимости от того, где будут хоронить князя, и там найти герцогиню. Не было ничего хуже! И как же ему не захотелось отправляться по ее поручению, хотя и это уже давало надеяться: она отменила поездку и посылает его. Только это давало ему силы встать, после некоторого промедления, взять письмо и тронуться к выходу. Собираясь обернуться, чтобы попрощаться или высказать свое неудовольствие, попытаться перепоручить это кому другому, он не знал, но не успел он что-либо сказать и только взглянул на княгиню, как услышал от нее:

– Сеньор Амендралехо, Вы не держите на меня обиды за то что я била Вас плеткой и часто была с вами невежлива? Расстанемся друзьями…

О, это было уже верное расставание навсегда, обдуманное и твердо решенное; против него уже ничего нельзя сделать. Амендралехо уходил с нехорошими предчувствиями, пытаясь разогнать дурноту быстрой ходьбой по коридорам к выходу и к конюшням, скорее разузнать о том, что все же происходит?

Еще издали он видел уносимые чемоданы из багажа кареты. Марселину ему удалось найти внутри самой кареты, наводившей там чистоту и свежесть. Ее ответы на его горячие вопросы не дали прояснения, а еще более затуманили ситуацию. Сеньора княгиня собиралась сегодня куда-то уезжать, но отменила решение когда к ней примчалась Климентина, вся в слезах – сбежал Альбертик вместе со своими друзьями и сейчас неизвестно зачем будут использовать карету: для уезда, или погони. Больше она ничего не могла сказать, хотя и интересовалась конечно же куда Мальвази собралась уезжать?

Что было делать? Оставалось только то, что садиться на коня и поезжать, несмотря на все предчувствия совершаемой трагедии. Фарлэп стоял уже кормленый и поеный. В минуту взнуздав его, Амендралехо подъехал к берейтору справиться о карте дорог. Тот ушел и принес ему через некоторое время рисовку от собственной руки, вполне понятную и удобную для пользования. Держа и рассматривая эту карту сицилийских дорог Амендралехо так же и поезжал верхом. Но не смотрелось ему на карту, его взгляд тянуло к окнам, недалеко от которых он проезжал. Даже капельки дождя, поминутно падавшие на лицо нисколько не отвлекали его от желания увидеть хоть в одном из окон лицо ее, смотрящее на него… Но ничего он так и не заметил, сколько ни вглядывался, и сердце его наполнялось неистерпимой тоской по ней, трагической натуре женщины однолюбицы, опустошенной и закрывшейся от первой любви. Если бы только она хотя бы провожала его взглядом, он бы мог тогда броситься к ней и быть может все изменить, но видно все шло к тому, к чему шло, и ему не в силах было это изменить. Нужно ехать.

Дождик слабее слепого дождя продолжал накрапывать, грозя уничтожить чернильные подробности рисованной карты. Неожиданно на ум пришло прояснение и вместе с этим чувство морального облегчения, быть может он мог еще поймать герцогиню в пути, но самое главное даже заключалось в ином!

Тридцать пять раз по тысяче и будут Орлеанские ворота!

* * *

Вечером скрипнули открываемые ворота, послышался конский топот, медленно приблизился ко входу под балкон усталый изможденный Фарлэп, еле держащийся на ногах. Наездник привстал на ноги и ступив на седло подпрыгнул, уцепившись руками за основания балконных перил. Но видно не спроста конь под ним пошатывался. Ездок и сам устал не меньше, и как следствие этого оказалось неподрасчитал своих сил. С большими и последними усилиями ему удалось только закрепиться локтями, большее он не смог и сорвался.

Сеньора Мальвази, от начала до конца наблюдавшая за происходящим, когда руки карабкавшегося сорвались, сменила гнев на милость и даже немножко испугалась за неудачника. Отвернувшись от стеклянной двери на балкон к Климентине, которая смотрела в соседнее окно под балкон и не выказала никаких испуганных эмоций, Мальвази улыбчиво и в то же время строго произнесла:

– Вернулся. Посмотри, что он будет говорить в свое оправдание, если он конечно вообще намерен говорить.

Но как ни странно Амендралехо, появившись в дверях, сам нарывался на разговор. Большая усталость, выглядевшая правдоподобно, была неплохой завесой, но лучше бы ему было не появляться, потому что часто уж сеньора Мальвази терпела от него поражения, почему как раз и захотела использовать слабость противника, на его же пользу, как подумала она. Нужно было, чтобы начал он, а от этого уже строить нападение. Так она неосознанно думала, нисколько не смущаясь его развязным видом, он же был не пьян. И сеньор Амендралехо начал: как полагается – поклонившись, и, не удержавшись, чуть не завалился наперед, еле выровняв положение.

– О, если б вы знали, сеньора, как я устал.

– Да, я вижу, ваши обязанности и особенно, мои поручения вас доконали, поэтому я вас освобождаю от вашей обременительной должности.

– Но почему? – слабо запротестовал он.

– Потому, что вы не справляетесь! – твердо и громко произнесла она, – Кладите письмо на стол и ступайте – отоспитесь, где вы спали раньше. Пока еще ваше место никто не занял. За расчетом придете потом, а точнее уже завтра, сегодня я не хочу вас видеть! Бедной герцогине, может быть, так нужна моя поддержка, она написала мне, а я из-за вас потеряла целый день, самый важный! Когда вот теперь письмо дойдет до нее? Когда будет поздно!

– Сеньора, я не понимаю, о чем вы говорите? Никуда больше ничего отправлять не нужно, это уж пожалуйста. Вот письмо, которое герцогиня отправила вам обратно.

Говорил заплетающимся языком Амендралехо, конечно так, что его самого-то на том, что он говорит, понять было трудно, говорил намеренно нетвердо, а подавал все то же письмо в пакетике с синими клеммами, проставленного по язычку «S».

– Ты видишь, что он придумал?! Вознегодовала Мальвази, взглянув на Климентину, – Герцогиня вернула мне письмо обратно, не прочитав! Она же была в горе, он рассудил, и вдобавок к этому, чтобы съездить на другой конец Сицилии и вернуться обратно в тот же день – нужно очень устать. Убирайтесь отсюда немедленно, иначе я прикажу слугам, чтобы вам отвесили хороших колотушек, вам и вашему чудесному коню, на котором вы туда ездили.

Расстояние до того края острова казалось таким запредельным, как другой стороной света. Тут и Климентина с недоброй усмешкой взглянула на Амендралехо, но особенно стрельнула в него глазами Мальвази, так что тот, пораженный этим не столько от презрения, сколько от самих глазищ растроенно и обидчиво зарыдал, слабо протянув на нее руку.

– Сеньора, вы всегда так злобно на меня распаляетесь, и зря! Почему? – Я привез письмо от герцогини, все за один день, совершил невероятное, а вы, не разобравшись, легко и просто подвергли меня таким оскорблениям. Как мне тяжело принимать это от вас, если б вы знали!

Растроганная до самого сердца, Мальвази, устыдившись и раскаявшись, стала подходить к Амендралехо, растроганно произнеся просьбу о прощении.

– Нет, это уже было! Я не могу, не смогу уже простить при всем своем желании. Горечь обиды навсегда останется во мне. Если вам действительно нужно то, о чем вы просите, то вам нужно сделать что-то необыкновенно искреннее – поцеловать! Раз пять, я так это хочу от вас почувствовать.

Услышав последнее, что сказал Амендралехо, Мальвази сразу остановилась испуганно и, взглянув на него, но затем, отведя взгляд, несмело молвила:

– Давайте поцелуемся.

До чего же хорошо было с ее позволения взять ее тело выше пояса в руки и прижать к себе, а затем взять ее губы своими губами и, придавив еще сзади аккуратно убранную в прическу головку, страстно предаться пылкому поцелую, кончившемуся резким отнятием от немоготы. Он подержал ее еще некоторое время щека к щеке, прижатой к себе, с упоением придаваясь и этому удовольствию.

– Ты никуда не станешь уезжать, ведь так?

– Так. Сегодня приехал Чичисбей и решительно настоял на этом, – ворковала она ему под ухо томным голосом испытываемого наслаждения.

Потом, через некоторое время еще и более эмоционально, закончив негу и взглянув на нее умоляюще, попросил:

– Мальвази, милая, еще четыре раза.

– Хорошо, хорошо, завтра в пять-шесть часов за конюшнями. Иди отдыхать, уже закат, не то завтра опоздаешь.

Мальвази взяла у него пакет и отправила рукой, проводив взглядом.

Затем она раскрыла пакет, доселе прорезанный по верхнему краю, и достала листок с письмом от герцогини. То был несомненно и ее почерк, и ее слог, и Мальвази углубилась в прочтение небольшого письма.

Прочитав на два раза, она заложила листок обратно, стараясь развеяться от печальных мыслей, что пришли в ее голову.

– Климентина, дорогая, тебя никто дома не ждет. Переночуй у меня.

* * *

Раннее, туманное утро, когда еще только светло, но восхода как такового еще не видно. Холодная свежесть утра заставила вышедших на балкон девушек зябко поежиться всех троих. Кроме того, несмотря на то, что находились они на балконе задней стороны здания, глядящей на сад и частично на море, где никого не могло и не должно было быть, они все равно стали внимательно осматриваться: не смотрит ли на них кто, словно бы стеснялись того, что они придумали. Марселина принялась надежно завязывать конец шелковой веревочной лестницы, и затем спустила ее вниз.

– Не понимаю, куда в такую рань можно пойти, уж не купаться ли? – вспомнила она неумно, что выглядело почти вызывающе для Мальвази, одетой в костюм для верховой езды и шедшей на конюшни амурничать по обещанию, отчего ее естественное желание находилось за этим предлогом в скрытом и скрываемом положении, и потому ко всему, что хоть отдаленно напоминало намек, отношение было подозрительное. Она, уничтожающе взглянула на распускавшую язык Марселину: