скачать книгу бесплатно
Заметно поубавилось пустопорожней пальбы, под завесой все усилявшегося дыма на ветерок, начались перегруппировки. Откуда ни возьмись, появилась откуда-то притащенная лестница. Дым начинал щипать глаза, когда ветерок дул на крепость.
Кто понимал, что готовится, отчаянно стрелял, стараясь сорвать атаку и внести в ряды противника как можно больше замешательства и урон. Кто воевал, понимает насколько это важно, и, если выразиться вернее, насколько важно чувствовать себя в бою в отношении ослабленного противника, пусть даже во многом превосходящего.
Кто же считал, что это бесполезно оглядывался налево, высматривая в темноте выход. Со склада все еще не возвращались, хотя и пули и порох были экстренно необходимы… на носу штурм. У кого кончались пули, но оставался порох, выстреливали его, хоть и впустую. К приближающемуся ответственному времени все больше становилось тех, кто начинал экономить, или вообще прекратил стрельбу, от чего шум, со стороны осажденных начал стихать. Но кое-кто делился с той непосредственной солдатской взаимовыручкой, которая присуща военному делу и отношению.
Фернандо, запасливый малый, ни в чем недостатка не испытывал. По-прежнему карманы его штанов оставались набиты различным, чего напихал еще в квартире. И у прохода он мало что оставил: так что обнаружив в своих карманах целый склад столь необходимый в текущий момент, когда пороховая сумка была опустошена и поделена с Рамаданом, принялся вытаскивать все из карманов и даже делиться с теми у кого вообще ничего не осталось.
Вмиг вокруг него собрались берущие без особого на то соизволения. Да и как можно было отказать тянущимся жадным солдатским рукам в порохе. Фернандо только и успел, что вытянуть себе полную жмень. Не сетуя долго на свою невоздержанность, принялся за свое прежнее дело, заряжать: углубить в дуло с патроном шомпол и подавать, взводя курок.
От его новой порции пуль выстрелов стало значительно больше, но намного бы их не хватило: и каждый кто это чувствовал понимал насколько безрассудно выстреливать все сейчас, надеясь на подвоз, и с пониманием возникало желание остановить от пагубного шага, и остановиться самому. Но молчать вовсе было невмочь, выстрел за выстрелом, и вот уже невозможно себя остановить, подчиняясь общей настроенности.
Неожиданно из-под низу появились англичане вместе с лестницей. И в то же время, вставая на каменное основание, подведенное под решетку, «красные раки» как на пружинах запрыгивали выше и держась за шпили ограды перелазили через него. Чуть только они спрыгивали, сзади них, почти над ними, появлялись дула ружей и старались подавить огонь напротив, но все равно с решеток падали и стрельба еще более усилилась, даже не смотря на то что из-под самого низу уже не давали высунуть и краешек ствола для более лучшего прицела.
Уже приставляли лестницу… Патроны были на исходе и как раз в этот самый момент услышали сзади:
– Патроны!
Рошен и посланный с ним притащились очень не вовремя, немного бы пораньше. И многие растерялись оставшись в нерешительности: то ли стрелять по бегущим, то ли сбегать к мешочку и боченку – запастись. В сей каверзный момент капитан де Фретте вовремя оценил ситуацию и нашелся что крикнуть:
Рошен, разнеси!
Рошену еще предстояло взламывать и разрывать. А что было бы если б сейчас возле него столпились в ожидании? Так же каждый, успокоившись, с остервенением, вызванным при виде бегущих, без сожаления, тратили в них последнее. Количество выстрелов было уменьшившееся до минимума возросло до залпово-шквальной слышимости, да и как было не принажать, когда через решетки уже валом валило. А в пустой пролет между решетками в маршевом беге вносилась двухрядная толпа, несущая вторую лестницу.
Первую же, с большими трудностями, но удалось приставить к большому оконному пролету в самой середине и шевалье д’Обюссон занялся ей. Прислонившись к стене между пролетами, то есть выбрав почти не досягаемое место, оттуда под резким углом, почти прильнув к холодному кирпичу стал прицеливаться по одной из продольных рей лестницы, прогибающейся под тяжестью ступающих ног.
Первым же выстрелом он перебил рею с ближайшего края, но лестница держалась, и заходя по ней смельчаки у самого пролета ввязались в схватку. Предстояло перебить второй дальний и самый неудобный край. Не сразу, но и во вторую ему удалось попасть, от чего английские бои[5 - Boy – мальчик.] с треском загремели вниз. Но радость тут же омрачилась подставленной к пролету другой, невесть откуда взявшейся лестницей, которая была словно настил из-за частых перекладин по которым можно было ступать не сомневаясь, и длинны она была такой, что составляла к подоконнику не сильный уклон. Ее конечно же невозможно было разбить пулями, но в неимоверных усилиях, рискуя жизнью солдатам ударами прикладов удалось выпихнуть конец лестницы, уже зацепившейся краями, загнутыми для зацепа.
Лестница тяжеловатая упала на политый кровью булыжник… И в рядах или тогда уж ряде испанцев и французов заметно поубавилось людей. Кто был убит как сержант Теодюль, кто тяжело ранен, что даже не мог заряжать.
Скинутую лестницу снова подхватили и сильные руки снова водрузили ее на прежнее место, не понятен был только порыв молодого юноши вставшего, что называется грудью и оттащенного товарищами.
На смену ему и другим встали расправившиеся со своими делами Рошен и кто-то второй, что был с ним. Капитан де Фретте так же устремился к тому самому опасному пролету, организовал защиту, и напрямую, и особенно по боковым бойницам, на которые так же возлагалась большая надежда… они и подстреливали на первом этапе лезущих, насколько им это удавалось. Но видно все уж англичане любители и знатоки мореходного дела, с выучкой канатолазца кто смог и под сильнейшим обстрелом добежал к самому верху там уже ввязавшись в драку. Того первого ранили, но не так-то просто было совсем свалить. Этот крупный малый казалось со всех сторон принимал на себя выстреленое, но продолжал проворно орудовать шпагой, когда падали другие. Но места тотчас занимались и на смену одному, подстраховав пышногривого удальца, появлялся другой. Он-то и выстрелил первым в того, кто смело высунулся в окно… Поступок смелый и самоотверженный, но героя сразу же нашпиговали свинцом и как всегда с героями бывает, он поплатился жизнью.
И в тот же момент, воспользовавшись неудачей внутри, туда устремились двое – трое со шпагами наперевес. На них в свою очередь так же накинулись и особенно в этом преуспел граф де Сент-Люк, скрестивший шпагу со здоровяком и сильно сбив, проткнул тому живот. Рошен с д’Обюссоном так же налетели на другого и «загнув» накинулись на новых желающих, еще стоявших на лестнице. Несколько прямых резких ударов: скинут один, другой, повалился третий, Фернандо вдобавок выстрелил из обоих пистолетов почти одновременно, и лестницу перевернули, скидывая оставшихся; попытались вообще скинуть, но она была зафиксированна снизу и опять новый ряд взбирающихся: срывающийся вниз, пополз неизменно вверх.
Снова завязалась схватка, защищающиеся старались не допустить противника вовнутрь и прилагали к этому все усилия. Не приводя все подробности, а они были порой ужасны.. для того, кто упал вниз с пронзенным горлом, обратим внимание на то, чем все закончилось. Шевалье наклонившись в очередной раз к Фернандо за заряженным и не дождавшись такового за то время остановился взглядом на одном предмете. И неожиданно сорвался, побежал. По его бегу чувствовалось, что он не сбегает и окончательно де Гассе успокоился, когда его друг схватил полуопорожненный боченок с порохом, в два прыжка оказался у горящей пакли /с ней капитан вошел/.
Неожиданно перед англичанами возник этот самый боченок и факел над ним. Намеревались ли его скатить вниз, сунув в него прежде огонь, что смело бы их и пожалуй на половине двора никого бы в живых не оставив. Паника мгновенно передалась со сбегающих вниз на остальных, от чего двор вмиг очистился. Но в тоже время по бочонку повелся жаркий огонь и его пришлось скатить по лестнице и за нее. Теперь уже можно было и поменяться ролями.
Горстка осажденных выдержала натиск многочисленной английской части. С нижних бойниц портового замка даже прекратили стрелять, переводя дух и оттаскивая раненых, заряжали свое оружие и конечно же внимательно наблюдали за врагом. Их разделяло щербатое ровное булыжное пространство, по которому разложились тела убитых, особенно их много валялось за решеткой.
В этой стороне крепости наблюдалось затишье, не стреляли и англичане, что нельзя было сказать о другой стороне портового замка. Но что там происходило невозможно было понять, а на этой противник как-будто к решительным действиям не готовился. Чего было выжидать? И обман с пустой бочкой раскрылся вместе с тем как деревянную посудину расстреляли до совершенного излома, и посмеивались над тем, как штурмовиков напугали.
Со стороны защитников галерей так же не проявляли никаких признаков, агрессивности, даже наоборот желали чтобы временное затишье продлилось насколько можно дольше; после напряжения всех нервов так приятно было расслабиться. Но вместе с тем нарастало непонятное тревожное чувство чего-то готовящегося за всей этой тишиной.
Вскоре все выяснилось, почему затихли англичане. Те кто наблюдал заметили, что к переднему участку подтащили артиллерийское орудие и поставили как раз так, чтобы стрелять через прореху в ограде, напрямик. И те, кого это непосредственно касалось отпрянули от центральных пролетов. За ними потянулись и некоторые другие, к примеру Фернандо, вкровь изранивший свои пальцы и признаться явно подумывавший отпроситься по причине заячьей болезни.
Капитан де Фретте не сдавался, определяя вид пушки, новенькой, что и вселило в него надежду… Тонкий ствол, который, заряди его неправильно, главным образом переложив пороху, мог разорваться в слабом месте, только бы нанеся большой урон и рассеяв надежду на успех.
Он обернулся и крикнул Рошену: бежать к де Эльяну за подкреплением! И прогремел первый, разразившийся неожиданно рядом, чем объяснялись и снесенные по пути выстрела ворота. Последние надежды рухнули. Пушкарь оказался как будто толковый, раз так, умел не только заряжать, но и точно попадать в цель, в бойницу, которая превратилась в брешь в стене. Со следующим разом брешь угрожала вырасти в пробоину в теле крепости, но дожидаться этого никто не стал; хватая раненых, каждый кто как мог быстрее убегал прочь от возможного кошмара, не только от разрывов, сколько из-за пороха раскиданного по полу, попадание в которого хоть искры, грозило бы неминуемой гибелью.
Но взрыв и возможный обвал потолка мог произойти лишь в дальней части галереи, а в узком проходе куда все забежали их спасли относительно мощные стены, а по сему они и остановились там, наблюдая, что будет дальше. Чувство солдатской ответственности и здесь не покинуло маленький отряд, они наблюдали за тем, когда же в проломе появится лестница и первые люди, а капитан де Фретте пошел даже дальше, сколько его не уговаривали, он с большим риском для жизни наблюдал из ближайших зарешеченных пролетов о передвижении противника. Но все же упустил момент, когда после очередного взрыва, небольшая группа с лестницей пробралась у подножия к бреши…
Лезут! – заметил с коридора, но было уже поздно что-либо делать. Это понимал и капитан, отстреливаясь, отходивший по проходу.
Ну его к черту! – проговорил шевалье д’Обюссон в разочарованном тоне, – Отходим, ребята.
Его обыкновенные слова были восприняты если не как приказ, то побуждение к действию, и захлопнув за собой дверь… и закрыв на задвижку, устремились дальше.
Через дверь стреляли и кто знает, если бы узкий коридор скоро не завернул бы в сторону, чьи бы жизни угасли в темноте прохода из убегающих последними французов.
Ближе к окончанию сего коридора, смахивающего по глухоте больше на тоннель, они столкнулись с Рошеном и еще несколькими, судя по всему отнюдь не являвшимися подкреплением, а так себе… сбившимися и даже безоружными.
Ужаснейшая неприятность:
– Англичане ворвались вовнутрь, многие сдаются, отходите!
Напавшие англичане действительно совершили то, что говорил Рошен. Проделывая чудеса храбрости и воинской доблести, не дожидаясь зашедших с тыла, обошлись без них. После сильнейшего натиска, сметя цепкую оборону переднего края, теперь вырвались вовнутрь и все больше наводняя собой внутренности портового форта вытесняли испанский гарнизон с его позиций.
Нашим «тыловикам» было как раз необходимо туда, в самую гущу, чтобы слиться, смешаться. Противостоять тем, кто их преследовал, словно израненый ими же зверь было опасно, втройне было опасно попасть им в плен; кто знает, чтобы они могли им в отмеску устроить? Логическим завершением заваливших двор и улицу тел был расстрел на месте, как часто на войне случается, к стене и все, в расход. В разгоряченном воображении спасающихся рисовались именно эти картины со взбешенными исполнителями; и может быть поэтому держась вместе и поддерживая за руки раненых они группой попали в поток бегущих и на перекрестке, в одном из выходов, столкнулись уже с другими англичанами, с переднего края.
Они сразу же были оттеснены превосходящей численностью противника к углу, но не собираясь так просто и покорно сдаваться, принялись защищаться. Конечно никто из них не ставил специально целью повернуть события вспять, сопротивление было безполезно, началась массовая сдача в плен. Но пока нераспалённые англичане «любезничали», можно было продержаться подольше, хотя бы для того, чтобы не сдаться первыми. Поэтому, улучив возможность они даже сами потеснили англичан, получив свободу отступить.
Однако чувствовалось, что долго так продолжаться не могло, судя по тому как рьяно на них стали нападать выбирая из общей массы дворян, которых здорово было обчистить по традиции ли, или закону, установившемуся с давних пор, но с той лишь разницей, что сейчас любой пленный шел в счет общих трофей. При таком настроении уже необходимо было думать о собственной жизни.
Что касается Фернандо, то тот давно уже за спиной раскидал пистолеты, очистил от пороха и пуль карманы, /но все равно пахло и руки почернели/, стал заниматься удалением черноты и избавлением от запаха. Наконец похлопал руками друг о друга. Все, он не воевал!
Неожиданно раздался сильный голос с акцентом.
– Бросьте дурить, господа мушкетеры!.. Да я к вам, д’Обюссон, обращаюсь, сдайте оружие.
Д«Обюссон и де Гассе сначала замерли, разглядывая того, кто говорил и разглядев оторопели от самой неожиданной встречи.
– Лорд… Уилтон, или нет бароне…
– Барон. Все равно, сдавайте оружие!
И с этими словами Уилтон, их жертва в заброшенном саду в Лилле недоброй памяти, смело подошел к ним обоим и обезоружил, но шевалье не понадеялся на великодушность старого знакомого, кто знает, что у него на уме. А втыкательным жестом воткнул кончик шпаги в пол, дабы не вкладывать ее в руку врагу. Граф де Гассе последовал его примеру.
И я пожалуй вам сдаюсь, лорд. – проговорил он.
Кто это? – спросил лорд Уилтон у д’Обюссона как у посредника, находя выход своим сомнениям.
Познакомьтесь, граф де Гассе, тогда вы не удосужились как следует познакомиться, сейчас самое время.
Какая удивительная встреча. – проговорил Уилтон сухо, даже с какой-то суровостью или вернее нежеланием. – Не хватает лишь де Колдера, но вы его больше не увидите!
Однако вы здорово улизнули!
Как!?…Спросите потом, у меня сейчас еще продолжается бой, прощайте.
В среднем корпусе портового форта и даже в тюрьме еще продолжали тлеть очаги сопротивления. Но в основном сопротивление уже прекратилось и каждый с легким сердцем сдавался под звуки последних сопротивляющихся.
«Где-то там Рено, убили уже может быть?».
С падением оплота обороны – среднего корпуса прекратили сопротивление и в тюремном корпусе, и засевшие на верхних этажах административной части.
Последних пленных отвели к остальным в средний корпус, где уже оружие безоружных было сброшено в большие кучи, а самих пленных держали под охраной небольшими группками, пока не разберутся с тюрьмой.
С ней разобрались весьма скоро: дабы не смешивать одно с другим, оккупационные власти приняли мудрое решение выпустить весь чистоган воров, мошенников и убийц /так неудобных прежним властям/, все равно потом разыщутся. Главное же, что после амнистии, в освободившиеся камеры стали отводить выборочные группы пленных; и пошли колонны одна за другой.
Глава VI. За решёткой
Они уже довольно долгое время стояли в полутемном коридоре, напоминающий букву «L». Кругом туда-сюда бегали офицеры, ответственные за размещение военнопленных по камерам, но их гулкие шаги не звучали так отчетливо, как звучали здесь прежде шаги тюремщиков… из-за того равномерного обильного говора, наполнявшего пространство.
Говорить не возбранялось и особенно после всего того, что произошло в это утро. И как ни странно, можно было слышать в основном, только французскую речь. Д’Обюссон, если б не эти обстоятельства, собравшие всех вместе, до этого никогда бы не подумал, что французов могло быть так много. Он внимательно вглядывался в лицо каждого стоявшего, преимущественно по стенам /так было легче надзирать/…и почти каждого он знал, и, в частности Рено, прибившегося к одной из групп и приветственно махнувшего ему рукой, когда сам посмотрел в его сторону.
Среди всех пленных, содержавшихся пока здесь, числом меньше ста, и даже восьмидесяти, было набавлено также испанцев и не только офицеров, но так же и случайно прибившихся, например таких как Фернандо, крутящихся в их кучке составленной из тех кто находился в галерее, самый костяк. Среди остальных французов преобладали артилеристы, хозяйством которых наверху сейчас занимались.
Неожиданно оглянулись на подбежавшего к ним сзади поручного… У стоявшего прислонившись к стене Франсуа невольно сердце екнуло, когда ему в один момент показалось, что их разыскивают намеренно. Но им указали отправляться куда покажут, и вместе с ними это было сказано еще кому-то.
Им была приготовлена большая светлая камера, особенность которой заключалась в том, что от коридора она отделялась не глухой стеной, а длинной почти по всей ширине раздвижной решеткой с прутьями, толщиной с палец… Точнее даже двумя решетками, как выяснилось при прохождении через небольшой внутренний коридорик меж ними для надзирателей.
Камера была большой, выкрашенной в белое комнатой и потому кажущейся еще более светлой и просторной, особенно когда смотреть вверх, на высокий потолок. По всей ширине внешней стены повыше были наставлены окна, пропускающие утренний туманный свет. Естественно через решетку. По низу шел беспрерывный ряд единоцельного, толстенного кожаного мата, приподнятого над полом и поставленного на ножки, словом, топчан. Граф де Гассе сразу как предстал перед ним, тотчас залез на него с ногами, не снимая обувь, растянулся.
– Как у меня в ушах гудит после этой пальбы!
Франсуа присаживаясь на занятый им край с дальней стороны стал снимать свои сапоги, перед тем как лечь тоже отдохнуть, вынул из некстати разорвавшегося на носочке сапога свой перстень с бриллиантом, но уже не тем, что ему некогда был подарен. Граф, разлегшийся поблизости, заметил эту уловку, позволившую сохранить такую дорогую вещицу.
– Зажал. /Еще через некоторое время/…Меня всего обчистили. Прячь быстрее, заметят. /повернулся в другую сторону/. А славно же мы сегодня, господа, постреляли!..
Побуждение к разговору было охотно поддержано расположившимся на другой стороне графом де Сент-Люком, де Эльяном, де Фретте и прочими. Сначала из уст разговаривающих полились эмоции и обсуждения о происшедшем, что да как, да почему /Франсуа недоспавшись только зевал, не принимая участия в разговоре, но и не собираясь спать на день глядя/. Далее пошли общие рассуждения о будущем, в том числе и о ближайшем, например, захватят сегодня Сьюдаделу или ее просто некому защищать. Настаивали на последнем, потому что если кто и остался после захвата Маона, в любом случае отправится лучше в горы, чем туда. А уж тем кто там оказался бы не так сложно было бы спастись совсем. Не стоит и говорить о том, что в головах шевалье и графа, зарождались мысли сожалеющие по поводу того, что их так неудачно угораздило отлучиться с прекрасной виллы и точно под самый канун высадки на Менорку английского десанта. Но никто ничего не сказал по этому поводу вслух, гораздо интересней было слушать предположения по поводу того что с ними будет, но единственное что можно было подчерпнуть конкретное, так это то, что к французам и офицерам относятся совсем не так как к остальным гарнизонным служакам, иначе бы их не отделили от испанцев, которыми битком набили камеры третьего этажа. Не плохо конечно иметь ввиду тот выход из положения, что их могут обменять.
Шевалье д’Обюссон стал наблюдать за Фернандо и Рамаданом в углу, последний из которых давал первому урок французского, вот уже в какой раз.
Послушайте, друзья! А может вам попробовать отговориться? Ведь в служивые вы не приписаны, только слуги и все.
Этот титул не поможет, раз попались. Но мы попытаемся конечно.
Незаметно воцарилась тишина, каждый из разлегшихся намеревался хорошенько отдохнуть.
Просыпались с ощущением озноба. Наступил вечер и было в самом деле холодно, после теплого дня сморившего на сон. К решеткам с коридора подошли и стали открывать. Прежде чем открыть решетчатую дверь вовнутрь показали рукой находиться всем на своих местах. Они внесли еду, и подсчитав сколько человек примерно находится в камере, доставили к открытому подносу несколько бутылочек местного вина. Лишь после того как англичане удалились, пленники позволили себе обратить внимание на поднесенное. Лежавший на том краю топчана Бажоль немощно поднял свое тело и с кряканьем привстав на ноги с интересом подошел, поднял край накидки.
Картошка в мундирах и зайча… то есть крольчатина! Наверное у них какой-нибудь предрождественский протестантский праздник?
…Аха, по случаю сегодняшней победы. – проговорил граф де Гассе в полудреме продолжая лежать, ткнувшись лицом на изгиб руки.
– А может английский новый год?! – продолжал гадать все тот же. – Нет, новый год у них по-моему в марте.[6 - * 25 марта, до 1751-го года, пока не был принят Грегорианский календарь.] – высказался д’Обюссон.
За следующие несколько дней произошла большая реорганизация тюремного населения; всех до единого испанских солдат партиями вывели из портового замка вообще и по мнению некоторых отправили морским путем в Барселону. Но как выяснилось потом у лорда Уилтона, зашедшего с писцом переписывать их имена, отправили только часть, остальные же… на затеянную новыми властями прокладку дороги от города до Сьюдаделы.
Их же, постояльцев этой камеры, перевели в другую, освободившуюся на этом же этаже. Третий же, очищенный весь полностью по-видимому под что-то приготовили. Что даже из-под низа перекрыли ход наверх. Но не это так волновало шестерых пленников / в отрыве от Рамадана и Фернандо, оставленных на месте/, когда их в сопровождении лорда Уилтона перепроводили на новое место в длинную, но несколько неширокую камеру с отдельными кроватями расставленными по стенам. Внутренняя разделительная преграда от коридора состояла уже из обыкновенной глухой стены с толстой кованой железом дубовой дверью.
Почти сразу же после водворения, к их братству по несчастью добавился седьмой: доктор д’Оровилл с маленькой кожаной аптечкой при себе, соответствующей его ученой степени. Он до сего времени находился при лазарете и лишь после последних реорганизаций в силу своей односложной частицы, добавленной к имени и почтению вида попал именно сюда.
Глава VII. Неудавшийся побег
В следующий раз когда нам стоит обратить к ним свое внимание – это в самый вечер торжества, когда шевалье д’Обюссон, стоя на спинке кровати и уцепившись обеими руками за прутья маленького окошка выглядывал, стараясь оглядеть и запомнить прилегающую местность к гавани, но не ту, холмистую, поросшую на противоположной стороне, и не столько сам порт, сколько недосягаемую для зрения правую его часть. Доктор д’Орвилл в это время полулежал на близстоящей кровати, пользовался для чтения теми частями света, которые любезно предоставлялись ему, поглядывающему в свои стекла снизу вверх.
Ну, все, готово! – воскликнул граф де Гассе, главный распорядитель сегодняшнего торжества, когда осмотрев каптившуюся в струях дыма сырую тушку в камине резво подошел к накрытому столу, скромно уставленного всем, чем следовало бы для праздничного стола. Потирая руки одну об другую выхватил из общего количества одну стеклянную рюмку, поставив перед собой. Взялся за горлышко винной бутылки из стекла, черного, как сажа. Начал откупоривать перочинным ножичком пробку сначала от сдерживающей ее проволочки, затем ее саму.
Так, господа! Прошу всех к столу!../нечаянно срезал верхушку, полез штопором/…Шевалье, доктор, давайте! Докто – ор! /повысил он голос/. Давайте, присаживайтесь за компанию. Хватит свои книжки читать, все равно уже ничего не успеете начитать.
А собственно что я? – проговорил незначаще доктор д’Оровилл. – Давайте наливайте, я всегда успею присоединиться.
Но судя по тому, с каким наплывом стали окружать праздничный стол и бренчать рюмками, доктору нужно было поторопиться и для этого сначала оторваться от заинтересовавшего его места.
Доктор, давайте, прощайтесь со своими книжками. – разнесся приглушенный смешок.
Граф стал наливать каждому в рюмку по весу. Не хватило одной бутылки, той же салфеткой взялся за другую, наплескал полную рюмку присоединившемуся читателю. Наконец, когда с церемонией разлива было покончено, все участники пирушки стояли вокруг стола с поднятыми рюмками, ждали только того, когда граф де Гассе наберется усилий, произнесет тост.
– …Ну, что, господа… выпить нам придется молодого кисленького винца… Мясо к нему сырое. Все закуски сделаны без женских рук и потому горьки, как и любой хлеб на чужбине. Да и сами мы уже не те. И есть даденный хлеб в нашем положении горше вдвойне…
Но это не беда, друзья мои все потом образуется… главное, что в прошедшем тысяча семьсот восьмом, мы славно пожили, и хоть конец его сильно смазался… самое главное мы все остались живы, а все остальное уходяще-приходяще. И поэтому я предлагаю выпить за наше везение не во всем будущем, а конкретно сейчас… от того как оно сложится, так пойдут у нас дела и дальше… Итак, за удачу, господа! Ну и все же за то, чтобы удачным прошел весь последующий год!
Осушенные рюмки уже стукались днищами о столешницу, как произноситель тоста поперхнулся до выступа слез на глазах, и обопершись в наклоне на руки с ножкой рюмки между пальцев. С минуту он переживал не лучшие мгновения в своей жизни, уперив отсутствующий взгляд в одно место. Наконец его передернуло и он заискал на столе чем бы можно было перешибить свой вкус.
– Ну кислятина, все испанские вина сладкие, это же пойло… Я уже начинаю чувствовать оскомину от первой же стопки этого сока. Вношу предложение его оставить, сполоснуть обязательно рюмки, у нас еще бутылочка какая-то имеется.
– Наверное его нужно пить горячим. – предположил де Фретте.
– Господа, только не это! – запротестовал доктор д’Оровилл.
Де Гассе:
– Мы сделаем лучше… Оставим! Никуда не денутся, соблазняться, вон они на первый взгляд какие…
Каждому разлили понемногу из найденной бутылки хереса /определил капитан де Фретте то ли по запаху, то ли по цвету/ и выпив по-настоящему уселись за стол, к еде, но тут то их и ждало опять некоторое разочарование. Закусок было много: салатов, приправ, но не хватало ко всему этому центрального блюда: голимую кашу с соленой капустой было есть просто отвратительно, даже если все это прихлебывалось пикантным подливом, чем-то по вкусу отдаленно напоминающее мясное. Но наедаться было просто необходимо… впрочем доктор д’Оровилл нашел наслаждение в похлебывании куриного бульона с крутым яйцом плавающим вместо мяса.
– Скверно без антилопы, – выразил всеобщие мысли шевалье, взорвав некоторых неистовыми внутренними приступами, сдерживаемыми набитыми ртами. Обыкновенное, шуточное лишь своей неточностью слово Франсуа явилось той искрой, которая воспламенила скучную обстановку своей однозначностью и полным расхождением с реалиями, после чего завязалась живая беседа, начатая графом де Гассе:
– Ты, Франсуа, молчишь, молчишь, но иногда как что-нибудь скажешь. Просмеяться невозможно…
За столом в разговорах и беседах они так просидели до самой ночи, не заметив и как наступила глубокая ночь.
– Ну что, – вдруг спохватился граф де Гассе, чувствуя, что одни опять читают, а других уж клонит ко сну. – За дело! Уже достаточно поздно. В три часа пьяный вдризьг караул заменят другим, надобно спешить.
– Вот уж во что не верится, в то не верится. А знаменитая английская дисциплина? – спросил его доктор д’Оровилл вопросом с задними помыслами.
