скачать книгу бесплатно
Говорили, что Люба в девках была хоть и странной, но очень красивой. Тонкая фигурка, голубые глаза, взгляд наивно-доверчивый. Этакая Ассоль местного снегиревского разлива, которая ждет не дождется, когда прекрасный капитан Грэй примчится за ней на алых парусах. И ладно бы она потихоньку своего Грэя ждала, как та самая книжная Ассоль! Нет ведь! Любочка в каждом парне, в каждом мужчине своего Грэя видела, каждому готова была открыть свои нежные объятия! Вот местные «грэи» этим и пользовались напропалую. Мать и отец у Любы рано умерли, никто «грэям» не препятствовал дорожку к дому Любы топтать. И не задумывался никто, почему так происходит. Может, девчонку надо было вовремя к психиатру отвести, чтобы этот синдром Ассоли искоренить напрочь.
К рождению дочери Люба отнеслась с некоторой обидой – как же так-то, ведь не романтично без Грэя-то! Хотя кто из потенциальных «грэев» был биологическим отцом Евки, так и осталось тайной. Может, от обиды Люба и дочь новорожденную так неказисто назвала – Евдокией. Дунькой то есть. Маленькая Евка так и говорила потом ей, чуть не плача:
– Ведь она из вредности меня так назвала, Ань! Совсем меня не любит, я знаю… Вон тебя твоя мать как сильно любит, мне аж завидно! А моя – ни фига не любит… В доме пожрать – шаром покати, а ей все равно! Платье нарядное наденет, губы яркой красной помадой намажет… и в клуб пошла! Потом еще и мужика домой приведет… Вот бы ее замуж выдать, а, Ань? Может, тогда добрее бы стала. Хотя все равно мне теперь Дунькой ходить, имя-то назад не вернешь…
– А моя мама говорит, что Дуня – это хорошее имя… – пыталась она как-то утешить подружку. – Что раньше многих так называли… Меня тоже мама иногда Нюркой называет, так и что теперь?
– Не… Нюрка – это еще ничего. К тому же у тебя и нормальное имя в запасе есть. Знаешь, я думаю, что мне моя мамка просто отомстить хотела, поэтому так меня назвала…
– Отомстить? За что отомстить?
– Ну, что я непрошеной на свет появилась. Она вовсе ведь не хотела меня рожать, я знаю. Будто бы я ей назло родилась…
– Да ну… Так не бывает, что ты.
– Откуда ты знаешь, как бывает, как не бывает? Не знаешь, так и не говори!
– Ну не сердись, Дуня…
– Да я не сержусь. Знаешь, я придумала, как мне не быть Дунькой. Я Евой называться буду. Евдокия – как Ева. Красиво, правда?
– Да, очень красиво…
– И ты меня тоже Евой зови, ладно?
– Ладно, Дунь. То есть… Ладно, Ева. Я привыкну, честное слово, привыкну…
И впрямь ведь – привыкла! Когда сегодня мама по старой памяти Евку Дунькой назвала, удивилась даже. Какая еще Дунька, откуда взялась?
После школы их пути разошлись – она уехала в город, поступила в педагогический, на третьем курсе вышла замуж за Ромочку. А Ева после школы подалась на Север по вербовке. Так и говорила всем – заработаю много денег, куплю себе квартиру в городе, мужа хорошего найду. Жить буду, как хочу, никто мне не указчик… Так все и случилось. И квартиру купила, и жила, как хотела. Все исполнилось… кроме личного счастья. То есть муж оказался совсем не тем, какого Евка себе намечтала. И семейно-квартирный вопрос тоже со временем дал трещину, потому как с мужем не просто не заладилось, а случилась настоящая война по причине все того же пресловутого квартирного вопроса. То есть при разводе муж потребовал себе половину. Несмотря на то что Евка после развода оставалась с маленькой дочкой на руках. Но Евка и тут сумела извернуться – каким-то образом оформила квартиру на мать. Как ей это удалось – одному богу известно. Вот и получается, что мать Евке пригодилась… С одной стороны – хорошо, а с другой – не очень. Потому как Люба после Евкиного развода напрочь отказалась переделывать документы на квартиру обратно на Евку. Что ею при этом руководило – тоже одному богу известно. К тому времени психическое здоровье у Любы совсем пошатнулось, уже ни один психиатр ей бы помочь не смог. Жалкое она собой представляла к тому времени зрелище – ходила-бродила постаревшая Ассоль по Снегирям, высматривала себе очередного Грэя… Но в Евке свою родную дочь еще пока признавала. Это сейчас плохо с головой у нее стало, а тогда ничего еще было, да…
Сама Евка к матери ездила редко, но и совсем ее не забывала. Приезжала, убиралась в доме, холодильник продуктами заполняла. А потом соседи начали Евке звонить – делай, мол, что-то с матерью, пристраивай куда-то, она совсем дурит… Однажды дом чужой чуть не спалила ни с того ни с сего. А в другой день стриптиз около школы устроила. И вообще, неизвестно было, что она еще может выкинуть…
Евка и собралась этим вопросом заняться, устройством матери куда-нибудь, да что-то ее остановило. Может, мать пожалела, может, еще какие обстоятельства были. Потому и уволилась с городской работы, приехала жить в Снегири. Как говорила – временно. Чтобы просто осмотреться, по интернатам в округе поездить, выбрать что-нибудь подходящее для матери. Заодно и врачам ее показать, может, что-нибудь посоветуют. Да только что они могли ей посоветовать, ничего толком и не могли… Сказали – будет ваша мама жить долго. Организм по физиологии работает как часы, и сердце стучит, как пламенный мотор, а мозг отказывает потихоньку и довольно причудливо. Так причудливо, что оторопь берет… И ничего не поделаешь, если природа так распорядилась. И самый главный мучительный вопрос – зачем… Зачем этой природе надо было красивую женщину в такое стыдное безумие отправлять – неизвестно. И Евке жизнь портить – зачем? Получилось, что она теперь к матери цепями прикована, ни на минуту ее оставить не может. Вот и приехала, что называется, осмотреться. Ага. Не зря говорят, что нет ничего более постоянного, чем временное.
Вздрогнув то ли от холода, то ли от грустных мыслей, Аня взбежала на крыльцо, постучала костяшками пальцев в дверь. Слышала, что за дверью было шумно – опять Евка с матерью ругалась. Не вовремя, стало быть, она заявилась. Хотя – когда ж оно вовремя-то? Если они все время ругаются…
Вдруг за дверью стало очень тихо, и она снова постучала. Услышала, как Евка торопливо идет к двери, отступила на шаг.
– Привет! – сиплым шепотом проговорила Евка, распахивая дверь. – Давно стучишь, наверное?
– Да нет… А почему ты шепотом говоришь, Ев?
– А моя мамаша приказала организовать тишину в палате, она почивать изволит… Сегодня у нее новая блажь, будто она в больнице лежит. А я у нее что-то навроде сиделки или нянечки, персонал самого нижнего ранга. Только что отчитывала меня, что пол в палате плохо помыт. А в обед борщ был пересолен… В общем, все у нас по-прежнему, только интерьеры меняются. Да ты заходи, Ань, чего мы на холоде тут…
– А тетя Люба точно почивать отправилась, Ев?
– Боишься, да? Не бойся. Ты, может, у нее за главного врача по рангу сойдешь. С большим уважением отнесется, не бойся. Помнишь, как она тебя в прошлый раз приняла за телевизионную дикторшу?
– Да я и не боюсь… Я и заходить не собиралась. Только про баню хотела уточнить. Какую будем топить, твою или мою?
– Так мою, наверное… Моя ж очередь вроде. Завтра к обеду истоплю.
– Да? Ну ладно… Пойду я тогда…
– Постой, Ань! Куда торопишься-то? Зайди хоть, скрась мое существование бестолковое. Выслушай, жилетку подставь. Подруга ты мне или кто?
– Да подруга, подруга… Ладно, зайду ненадолго. Послушаю. Можешь прямо сейчас начинать припадать в жилетку.
– Да ладно… Это ж я так про жилетку сказала, между прочим. Тебе и самой эта жилетка нужна не меньше, чем мне. Тоже ведь несладко приходится, я знаю. Просто ты не хнычешь никогда, молодец.
– Да нормально у меня все, Ев. И даже очень нормально…
– Ну да, как же. Вся личная жизнь прахом пошла… и нормально.
– Зато я маме нужна, Ев…
– Ой, не говори мне ничего такого, Анька, не начинай даже! Знаю я эту твою песню про святую выплату долга, сто раз уже слышала! Давай лучше проходи на кухню… Чаю попьем…
– Да я напилась уже чаю, Ев. Я просто так с тобой посижу, ладно?
– Ну, тогда коньячку… У меня припрятан шкалик, сейчас достану.
– Нет, и коньячку не хочу. Ты же знаешь, я не любительница.
– Зануда ты, а не любительница! Надо ж как-то расслабляться, иначе с ума сойдешь, в нашем-то с тобой положении!
– Из-за чего расслабляться, Ев? У меня все хорошо, не надо мне ни от чего расслабляться.
– Во-во… Ты не только зануда, Анька, ты еще и блаженная. И минуты не прошло, как у тебя от «все нормально» к «все хорошо» перешло! А еще через минуту у тебя уже все расчудесно будет, да? Вот вся ты в этом и есть… Все хорошо у нее, гляньте-ка! Просто со всех сторон счастливая женщина! Завидно даже, ей-богу!
– Евка, отстань… Пей свой коньяк, если тебе надо. Чего привязалась?
Евка хмыкнула, глянула исподлобья, заправила за ухо прядь отросших после стрижки волос. Не шла ей эта отросшая стрижка, неряшливо смотрелась. Да и вся Евка была какой-то отчаянно неухоженной, будто даже кичилась этим, напоказ выставляла. Мол, если живу в таких обстоятельствах, то и соответствовать им буду! И попробуйте сказать мне что-нибудь! Совсем на дно опущусь, постарею, помру… Назло этим самым обстоятельствам…
– Ев… Ты бы лучше лекарства какие попила успокаивающие… Ну что так прям… Смотреть на тебя больно, честное слово, – жалобно промямлила Аня, тронув Евку ладонью за плечо.
– А ты не смотри, если не нравится, – довольно спокойно ответила Евка, наливая себе коньяк в рюмку. – Хотя за сочувствие спасибо, конечно. Оно у тебя шибко сладкое, Ань, уж поверь мне на слово, я знаю, что говорю. Немногие так сочувствовать умеют. Иные вроде хорошие слова говорят, добрые да правильные, а с изнанки – только насмешливость да злорадство. А у тебя вкусно жалеть получается, будто горячий чай с мороза пьешь и медом прикусываешь.
– Как ты красиво говоришь, Ев… И сравнения интересные приводишь… Может, в тебе литературный талант пропадает, а?
– Не, никаких талантов во мне нет. А относительно красивых сравнений… Так ведь насобачилась уже, Ань! Сколько романов перечитала, чтобы от своей жизни отвлечься! А в романах – у них же так… Все красиво прописано, каждое дерьмецо в блестящую обертку завернуто. Вот и плещется из меня эта самая беллетристика, сама себе иногда удивляюсь!
– А где ты эти романы берешь, Ев?
– Так в библиотеке нашей… Особенно я зарубежных романисток уважаю, уж так они сладко завернуть могут, прям слезу вышибает!
– М-м-м… Знаю, знаю… Графиня с изменившимся лицом бежит к пруду…
– Ну зачем ты так?
– Ладно, прости. Не буду больше. Читаешь, вот и читай на здоровье.
Говорили они шепотом, изредка оглядываясь на дверь комнаты, в которой почивала тетя Люба. Потом Евка проговорила громко:
– Да ладно, не оглядывайся, теперь уж она точно уснула. Если бы не уснула, обязательно выплыла бы, командовать начала. И это еще хорошо, когда она вот так… В больнице себя представляет. Три дня назад все по-другому было, когда она звездой дискотеки себя видела. Первой красавицей, юной и длинноногой. Весь день красилась, перед зеркалом вертелась в короткой юбке… И где она только эту юбку откопала! Представляешь мою матушку в короткой юбке – в ее законные восемьдесят годков?
– Нет, не представляю…
– А вот то еще зрелище. И даже не представляй, не надо. Я все думаю, что она в этом зеркале видит, интересно? Неужели оно ей подыгрывает? Но ведь этого не может быть… Со зрением-то у нее все в порядке. Как так получается, а? Просто загадки психики без разгадок…
– Я думаю, она видит то, что хочет видеть. Игра воображения происходит, зеркальное искажение реальности.
– Ну да, может быть… Ладно бы, если бы она только перед зеркалом дома вертелась – ведь нет… Еще и на улицу норовила нырнуть, чуть не дралась со мной! Визжала, что ей на дискотеку надо, а я ее не пускаю. То-то бы народ развлекся, ага… Всякие же придурки есть. И подобным зрелищем могут развлечься. Эх, да что говорить… Даже не знаешь, что завтра с ней будет, как причудливо остатки сознания повернутся…
Евка говорила все громче, подливала коньяк в рюмку, опрокидывала в себя залихватски. Щеки ее разгорелись, глаза светились темным огнем. В какой-то момент она произнесла уже очень громко, сложив руки на груди:
– Ну вот за что мне такое испытание, Анька, а? Что я плохого в жизни кому сделала, скажи? Ну за что, Анька? За что?
Аня ничего не успела ответить – со стороны двери в комнату тети Любы произошло какое-то шевеление, и вскоре сама она предстала перед ними: заспанная, в короткой ночной рубахе, не прикрывающей болезненно выпуклых старческих коленок.
Подойдя к столу, тетя Люба направила сухой палец в сторону Ани, спросила строго:
– Вы кто? Вас из собеса прислали, наверное? С проверкой прислали, да? Посмотреть, как тут надо мной издеваются?
– О… Вот это новости… – тихо охнула Евка, глянув на Аню. – Успели уже декорации поменяться, значит… Теперь у нас тут собес будет, повышения пенсии требовать начнет.
– А вы кто? – резво развернулась к дочери тетя Люба. – Что за манера такая – не представляться? Где у вас тут заведующая? Я сейчас жалобу напишу!
– Завтра напишете жалобу, на сегодня прием закончен! – четко проговорила Евка, поднимаясь со стула. – Пойдемте, я вас до выхода провожу… А завтра с утра ждем вас с жалобами… С нетерпением ждем… Все жалобы рассмотрим, по всем примем решение, всех виновных строго накажем… Пойдемте, пойдемте…
Нежно обняв мать за плечи, Евка ловко увела ее в комнату, махнув от двери Ане – сиди пока… И вскоре вернулась, проговорила тихо:
– Уснула… Когда она вот так среди сна встает, то быстро потом снова засыпает… А что утром будет, не знаю. Надолго меня для такой жизни хватит, Ань? А вдруг я тоже скоро с ума сойду? Вдруг у меня наследственность?
– Да нет у тебя никакой наследственности, успокойся.
– Думаешь, нет? А вот я где-то читала, что безумие – вещь заразная.
– То есть?
– Ну да… Передается как грипп. Если общаешься изо дня в день с безумным, то легко инфицируешься.
– Да ну! Кто тебе такую ерунду сказал?
– Я ж тебе объясняю – читала где-то! Может, не инфицируешься, но проникаешься до мозга костей этим безумием. И мне иногда кажется, что я уже… того… тоже с ума сходить начинаю.
– Перестань, Евка! Не говори ерунды! И не читай всякие глупости!
– А еще я все время думаю, Ань… Вот бы мне куда маму определить, а? В хорошее место, где честно за стариками ухаживают… По совести чтобы…
– А разве такие места есть? Чтобы честно, да еще и по совести?
– Ну, возможно, и нет… Но я же об этом знать не буду. Определю ее куда-нибудь, вот и все дела. И буду жить себе дальше спокойно.
– А сможешь? Чтобы спокойно жить – сможешь?
– Смогу… По крайней мере, имею на это полное право. Мать же меня всю жизнь не любила, это ведь ни для кого не секрет! Это ты своей мамкой вусмерть залюбленная, с тебя и спрос. А с меня… Нет у меня перед ней никаких долгов, правда, Ань?
– Ев… Ну чего ты меня-то об этом спрашиваешь? Этот вопрос каждый человек только сам для себя решает… Ты ж понимаешь, надеюсь.
– Да в том-то и дело, что понимаю… Если бы даже и очень захотела ее пристроить куда-нибудь, все равно не смогу.
– Совесть не позволит, да?
– При чем тут моя совесть! Тут другое, Ань… Тут у меня личное меркантильное обстоятельство… Я ведь, когда с мужем разводилась, сдуру квартиру на мать оформила, представляешь? Ну, чтобы он не претендовал… Да я тебе рассказывала эту историю, помнишь?
– Да, помню, конечно…
– Вот и получается, что в капкан попала. Она ж мне теперь ничего не отпишет обратно, это понятно. А если определять ее куда-нибудь – тоже не вариант… Всегда найдется шустрая санитарочка, которая подсунет завещание подписать или дарственную на свое имя. Мне-то она точно ничего не отпишет, я ж для нее в любом случае враг номер один, кем бы она меня ни представляла. А санитарочки – они такие… Они умеют такие дела запросто проворачивать. Ходи потом по судам, доказывай, что ты не верблюд!
– Но можно ведь официально признать тетю Любу недееспособной, Ев… Оформить все по правилам…
– Да знаю я все, Ань, знаю! Не учи ученого. Ну, оформлю я все бумаги, сдам ее в интернат… А потом душа у меня болеть начнет, совесть мучить…
– Так ты ж говорила, твоя совесть тут ни при чем?
– Ну, мало ли что я говорила! Говорить-то все можно, а вот сделать… Мать же она мне… Вот так и живу с этим в последнее время – вся на разрыве. И хочется, и колется, и совесть не велит. Мыши плакали, кололись, но продолжали есть кактус. Так и я… Не могу принять никакого решения. Мучаюсь, как дура. Я ж не такая блаженная, как ты… Живешь вместе с мамой да радуешься, и все тебе в этой жизни мило да хорошо. Я-то ведь не такая, Ань! Я обыкновенная баба, злая да судьбой обиженная.
– Ты вовсе не злая. Ев… Ты очень хорошая, я знаю.
– Да ну тебя, Анька! Не надо меня жалеть, хватит! Хочешь, чтобы я еще и разревелась, что ли? И коньяк закончился, как назло… Но где-то у меня еще одна заначка была, надо поискать…
– Не надо, Евка. Ты и без того пьяная.
– А я еще больше хочу в эту невесомость провалиться, понимаешь? Убежать от своих мыслей хочу. Знаешь, Ань… Мне иногда кажется, будто они сами по себе в голове образуются, без моего участия. Я не хочу, а они все равно возникают и мучают меня. И даже не мысли это, а вполне себе конкретное понимание того, что происходит. Наверное, старею я… Время пришло для мудрости, которой у меня отродясь не было…
– А что за понимание, Ев? Ты о чем?
– Если тебе и впрямь интересно, то расскажу…
– Давай. С удовольствием послушаю.
– Так уж и с удовольствием! Да зачем тебе моя пьяная мудрость сдалась? Хотя… Ладно. Может, и тебе пригодится. В общем, я к таким выводам пришла, Анька… Мы все, которые на своих родителей в обиженках живем, должны их простить и обязательно пересмотреть свои обиды, иначе нам же и трындец будет, если этого не сделаем. Понимаешь?
– Ну, эта мысль не нова, Ев…
– Для тебя, может, и не нова, а для меня – настоящее открытие! Вот послушай… Ты же знаешь, как я свою мать всю жизнь ненавидела, как обижалась на нее, как стеснялась… Ну, что она за мужиками бегает, как ненормальная… И только недавно вдруг поняла, что она в этом и не виновата совсем. И не в болезни тут дело… Нет у нее никакой психической болезни, понимаешь? Просто она по природе такая. Она всю жизнь любовь ищет. Не ту любовь, за которой бабы-потаскухи убиваются, не телесную, а любовь высшую ищет, этот самый романтический эфир… Как маленькому ребенку нужен эфир материнской любви, так и моей мамке… От этой нужности она все на свете и перепутала, бежит на любой огонек, который чуть-чуть блеснет вдалеке, – а вдруг это любовь и есть? Для нее это жизнь была, а для людей – потеха… Наклеили на нее ярлык сумасшедшей потаскухи и довольны. А она как малый ребенок… Такой и до старости осталась. Мозги набекрень съехали, а потребность в неземной любви жива-живехонька. Я как начинаю обо всем этом думать, Ань, так мне жалко ее становится! И ночами реву… Иногда думаю даже, что в ненависти да презрении легче жить, чем в жалости и понимании…
