Под горочку со свистом

– Разве других соседей нет?

– Лучше бы их не было! Валентина дом продала, уехала в Ростов к дочери. А кому она дом продала? То ли азербайджанцам, то ли еще не пойму кому? С чужих краев приехали, с Кавказа.

– Если с Кавказа, то не азербайджанцы, – улыбнулся Трубников, сел за стол, сунул в рот блин.

– А може, цыгане. Живут за забором, ни тебе «здрасте», ни тебе «до свиданья». Детей множество, говорят не по-русски, хулиганистые дети. В школу не ходят. На той стороне три дома таких же. Заборами огородились, чем они живут? Нигде не работают. По ночам на машинах туда-сюда, туда-сюда! Ты понимаешь, сынок, в детстве моем все иначе было. Скоро калядки. Всем миром колядовали. Песни пели, смеялись, радовались. Село наше маленькое. Все друг друга знали. Если у кого беда случится, все на помощь бежали. А на свадьбе всем селом гуляли. Одним миром жили, одни песни пели. А эти не то что петь, они и говорить-то по-русски не могут. Дети вороватые, хулиганистые, Господи помилуй! Вроде бы живое село, люди живут, а жизни в селе нет. На праздники все по домам сидят. Я и вовсе выйти боюсь. Это в своем-то родном селе?! Не думала, что доживу до таких дней.

Нас старожилов очень мало осталось. Почти все старики. Самоковский мне всегда помогает. Ты блины с вареньем. Вкусное варенье, сад у меня хороший. Только садом и держусь пока. Пока силы есть за ним ухаживать. Валера пришел, я просила его мешок сахара купить для меня. Он же на машине, в багажнике можно. Он сахар привез. Вон мешок стоит. Я ему обо всем и рассказала. Он как снег побелел. Я же не знала, что он не знал. Дура! Это через меня у него с Веркой скандал получился. Поругались они сильно под самый новый год.

– Что же вы ему рассказали?

– Вера – это жена его. Она очень набожная. Часто в церковь, только не в ту, что к нам близко, а в Ростов! Шутка сказать в Ростов! Иногда Валера ее отвозил помолиться, часто на автобусе утром уедет, вечером вернется. И я думала, что она в церковь помолиться. Только зачем в Ростов? Далеко же! А недавно поехала я в Ростов к племяннику. Детей своих нет. Племянник на Станиславского живет в старом доме. С ним поговорить хотела, може, к себе заберет? Одной тошно! А его дома нет. Замок поцеловала и пошла в кафедральный собор, что возле центрального рынка. Там у ограды церковной и встретила Веру.

Стоит, милостыню просит. Я ей говорю: «Верка, ты че? Сдурела? Это ты сюда всегда ездишь, чтоб милостыню просить? С ума сошла?» Живут они не очень богато, но и не бедно. Машина и свой трактор у Валеры. Он с весны до осени нарасхват, от зари до зари пашет.

– С какой нужды ты милостыню просишь?

Она мне очень спокойно отвечает, что деньги нужны для внучки.

Знаю я их внучку. Справная девчонка, улыбчивая. У нее мама и папа есть, разве не хватает? А она мне спокойно объясняет, что молодой девушке надо хорошо одеваться, чтоб хорошо замуж выйти. Так ты ей на одежки собираешь? Она отвечает, что не мое дело. Она ради родной внучки старается. Напомнила, что у меня вовсе детей нет, стараться не для кого. Пробрало меня сильно, но ей уже ничего не ответила. Домой на автобусе вернулась.

А вечером Валера с сахаром приехал. Давно обещал, а только в тот день привез. Я ему обо всем и рассказала. Зря рассказала. Он думал, что она молиться туда, что там иконы есть, которых тут нет. Ругались они сильно. Я пошла к Самоковским, хотела помирить их, ведь раньше они никогда не ругались, я же во всем виновата! Я таким злым Валеру еще ни разу не видела. Он не захотел со мной говорить. Я на порог вышла, стою и плачу, а они бранятся. Он ей кричит, что не осуждает за то, что она помогала Наташке, но как она это делала? Дескать, унизила и Наташку, и всех остальных. Кричал, что разведется с ней. Это он в сердцах кричал, не подумав. Они же недавно пятидесятилетие совместной жизни отпраздновали. Какой развод? Сгоряча кричал, не подумав. Я в ту ночь глаз не сомкнула, все плакала. Винила себя во всем.

На следующий день слегла вовсе, голова болит и кружится, звон в ушах! Уже к ним сунуться боюсь, чтоб снова разлад не внести. А оно вон как обернулось! Куда же он пропал? Не знаю, куда он мог уйти? Если только в Ростов к сыну. И сын хорош. Знал ведь наверняка, что дочь в дорогих одежах за счет бабушки ходит. Не срамился такой дар принимать. Зачем я вмешалась? Зачем Валере все рассказала? Если б Вера меня не задела, что у меня детей нет, а так боль через край перехлестнула. Места себе не находила, пятый угол дома искала, а тут Валера с сахаром приехал! Под горячую руку попал. И сам завелся.

Где же его искать? Не знаю. И с Верой что? Почему она в больнице? При чем здесь мост? Ты про машину говоришь? Брешешь! Валера скорее с жизнью расстанется, чем с машиной. А как ему без машины жить? Село вдали от дорог. На рынок поехать или в больницу. Он редко болеет, но всяко бывало. Бывало, что с зубом маялся. Без врачей не обойтись, а здесь нет их. Хлеба привезти! Наш магазин часто закрыт. Уже привыкли к лепешкам. Он мне всегда хлеб привозит. Беда-бединушка. Зачем она на мост пошла? Машину продавать на мосту? Чушь! Бред полный! Брехня! Кто ж на мосту машину продает? Да и не станет Валера ее продавать, с какого перепугу? Беда-бединушка!

– Кредиты у них.

– Кредиты? Сейчас январь, потом февраль пережить надо. А в марте-апреле работа в поле закипит! Валера хорошо зарабатывает. Он механизатор знатный! Его все наперегонки к себе зовут. Трактор у него свой. Зачем я ему про Верку сказала? Прости меня, дуру окаянную!

«Бедный Иорик!»

– А у нас Юрика нет…

Недовольная белым светом и самой собой Нина Ильинична хромала следом за Трубниковым, чтобы показать, где горел костер во дворе Самоковских. Урбан с Леной, Алексей и Наташа с бутербродом в руке вышли во двор. Они хорошо пообедали и все, кроме Алексея пребывали в умиротворенном состоянии. Он исподлобья смотрел то на Трубникова, то на соседку. Видно было, что он с трудом сдерживает себя, чтобы не сказать очередную грубость. Трубников вел себя настолько уверенно и спокойно, что Алексей ограничивался презрительной ухмылкой, глядя на него. Урбан благодушно зевнул и потянулся:

– Погодка весенняя, солнышко припекает, того и гляди ласточки прилетят.

Лена улыбнулась в ответ. Наташа ничего не сказала и не улыбнулась, она жевала колбасу. Бутерброд она держала в правой руке, а носовой платочек, источающий аромат дорогих духов, в левой. Соседка остановилась, внимательно осмотрела задний двор. Решительно ткнула указательным пальцем в кучу мусора и хотела уйти, но Трубников остановил ее:

– Вы же говорили, что костер! Но здесь нет даже намека на золу, только мусор! Старый мусор!

– Я тебе врать не буду! Здесь Верка костер жгла! Разгреби!

– Хм, – подавил тихий вздох детектив и, склонившись над кучей мусора, начал руками разгребать ее.

В сторону полетели старые тапки, остатки резиновых покрышек, желуди, прошлогодние листья. Наташа хихикнула и закашляла, подавившись колбасой.

– Клад хотите найти? – презрительно спросил Алексей, – найдете, со мной поделитесь, я тоже тут был.

Урбан и Лена присоединились к Трубникову. Соседка засмеялась:

– Как собачки роют, – выдавила она сквозь смех. Смеясь и оглядываясь, пошла к себе, присесть под телевизор.

Желуди, тряпье и старая обувь закончились, появилась зола, в которой устрашающе белели кости.

– Чьи это кости? – громко спросил Алексей, на его лице презрение уступило место страху.

– Это кости животного, – ответил Урбан, отбрасывая их в сторону, – а это.., – он поднялся и выпрямился во весь рост, держа двумя пальцами едва заметную белую косточку сантиметра два длиной, – это… Господи! «Бедный Иорик!»

– А у нас в селе Юрика нет, – сказала Наташа, – если только из тех, кто недавно дом купил. О каком Юрике вы говорите?

– Наташа, – перевел взгляд с косточки на девушку Урбан, – в каком институте вы учитесь?

– В медицинском, на сангике, – гордо ответила Наташа.

– Вы Шекспира читали? Гамлета?

– Ни Шекспира, ни Гамлета я не читала, мне некогда, – гордо ответила Наташа, – я врач! Я медицинскую литературу читаю!

Никогда еще Трубников не видел друга таким беспомощным и растерянным. Урбан судорожно сглотнул слюну и передал детективу кость, словно величайшую драгоценность:

– Это кость человека. Фаланга пальца.

– Надеюсь, это не наш дедушка, – с опаской сказала Лена, – а кости животного? Маленькие косточки. Черепушка маленькая. Пуделек меленький беленький. Меня сейчас стошнит!

Лена убежала к забору, расстегнула куртку.

– Что это с ней? – удивился Алексей, – почему ее тошнит? Колбаса свежая, пельмени хорошие. Беременная? Кому это вы названиваете? – он с подозрением смотрел на Трубникова, – мы с Наташей сейчас уезжаем, и вам пора.

Трубников не обращал на него внимания, говорил с кем-то по телефону, диктовал адрес Самоковских.

Начала с попрошайничества, закончила убийством

В этот день Трубников познакомился со следователем. Патологоанатом, приехавший с ней, после нескольких часов «археологических раскопок» обнаружил еще несколько маленьких косточек человека и коронку. Осталось только сравнить формулу зубов из стоматологической поликлиники, где лечил зубы Валерий Михайлович, с обнаруженной коронкой.

У Урбана разболелась голова. Он не понял, чем вызвана боль: диалогом с Наташей или косточками несчастного деда.

– Обидно, сказал он, когда они с Трубниковым и Леной ехали домой в Ростов, – за державу обидно.

Трубников молча вел машину. Лена погладила Урбана по плечу:

– Лена, Леночка, мы с тобой успеем в отпуск! Подышу свежим воздухом, приду в себя. Ты понимаешь, все трубят об обнищании народа, а ведь духовное обнищание намного страшнее!

– Духовное обнищание? – спросил Трубников, – это ты о России или обо всем современном мире? Америка, Европа?

– Европа, – потер виски Урбан, – ни в какой стране Европы бабуля Самоковская не смогла бы собрать милостыню даже на кусок хлеба! Церковные храмы, костелы продают за бесценок! Давно нет прихожан, все храмы живут за счет прихожан. Без прихожан, без паствы храму нечем платить по счетам, не за что делать ремонт, без него храмы разрушаются. Чтобы сохранить, их продают за бесценок. Новые хозяева устраивают в алтаре ресторан. Почему такое происходит, откуда пошло и когда началось? Смею предположить, что начало конца обозначилось, когда в XX-ом веке многие страны Европы на государственном уровне провозгласили толерантность. Нет, я не против толерантности! И все же должна же быть идейная и духовная основы общества! Без национальной идентификации как жить? Без национальной идеи?

– Хм, – перебил друга Трубников, – Боря, перечитай нашу Конституцию. В статье 13 сказано, что в Российской Федерации признается идеологическое многообразие.

– Я эту статью помню. Там еще сказано, что никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной. Пожалуй, это было обусловлено страхом реставрации социализма. Да, мы тоже живем в эпоху толерантности.

– Самоковская просила милостыню у церковной ограды, – сказала Лена, – она не заходила в церковь, не присутствовала на службе, ей не надо было, не хотелось. Я, к сожалению, не так уж часто хожу на литургию. Но я сама видела, как во время литургии свечи зажигались сами. Не электрические свечи! Пламя загоралось само на погасшей свече. Лики икон смотрят на людей живыми глазами. Это уже не иконы! Это живые люди!

В церкви во время службы всех собравшихся прихожан объединяет соборность. Понимаете ли вы меня? Есть толпа и есть самоорганизованное общество, объединенное соборностью. Толпа никогда никого не защищала и не спасала. На глазах у толпы могут происходить жестокие преступления, толпа не может никого спасти, сама легко поддается панике. А самоорганизованное общество не допустит никакого проявления жестокости. Православие в России переживает ренессанс. В развитии и укреплении православия один из важнейших залогов возрождения России.

– Я даже спорить не стану, – улыбнулся Урбан, – и все же современное российское общество фрагментированно по многим признакам: классовому, имущественному, идеологическому, национальному, религиозному… Фрагментация, стремительное расслоение на богатых и бедных опасны тем, что могут привести к аполитичности масс. Отчуждение масс от политики, от власти очень опасно.

– Почему? – удивилась Лена, – что страшного произойдет, если я не пойду на выборы? Если честно, то я не верю, что могу влиять на принятие государственных решений. Чем же так опасна аполитичность массового сознания?

– Сильно вырастет зависимость власти от аппаратных, групповых интересов, вырастет опасность столкновения амбиций. Я принял уже три таблетки анальгина, а головная боль не слабеет! Никак не могу прийти в себя от того, что студентка Медицинского университета никогда не читала Шекспира! Бабушка, чтобы студентка модно одевалась, просила милостыню на церковной паперти. Студентка и ее родители весьма довольны такой помощью от бабушки. Возмутился только дедушка, захотел развестись.

– Куда бы делась бабушка, после развода? – спросила Лена, – в Ростов к сыну? Деньги от нее они брали с удовольствием, а ее вряд ли бы взяли к себе.

– Деградация всей семьи, – ответил Урбан, – бабуля начала с попрошайничества, а закончила убийством. Стремительно вниз.

– Под горочку со свистом, – согласился Трубников.

– Неужели это она убила деда? – спросила Лена, – но как?

– Нашли его охотничье ружье, – ответил Трубников, – из него был сделан один выстрел. На ружье отпечатки пальцев Веры Ивановны. Следователь, кстати, ее зовут Светлана Сергеевна, сказала, что проверила, никаких кредитов у Самоковских нет. В машине, которую нашли на берегу Быстрой, тоже везде отпечатки пальцев Веры Ивановны, она вела машину. Она из ружья выстрелила в деда, подкравшись сзади. Потом сожгла его и пуделя, который скулил бы на пепелище, тоскуя по деду. А второго января она одна поехала к реке. Очевидно, Вера Ивановна слышала крик Нины Ильиничны, но не остановилась, ведь она была в машине одна. Деда уже не было в живых, а ей надо было создать впечатление, что дед уехал на рыбалку.

Река не случайно называется Быстрая. Очень быстрое течение. В прошлом году один человек утонул, его труп унесло течением за несколько километров. Вера Ивановна надеялась внушить всем идею о том, что ее муж поехал порыбачить, упал в воду, утонул, его унесло течением. Она оставила машину на берегу, в багажнике удочку. Только удочку и ничего больше. Боря, вспомни, что ты берешь с собой кроме удочки на рыбалку? Машину Вера Ивановна водить умеет, хотя у нее нет прав, из ружья стрелять умеет, а рыбалкой увлекается только той, когда ловят рыбку в мутной воде…

– Костер жечь она не умеет, – завершил Урбан, – нужна температура плавильной печи, а не костра. Ну и бабуля! Пятьдесят лет вместе прожили и такой мощный финал!

– Но кто ее с моста сбросил? Она же сама чуть не погибла! – возмутилась Лена.

– Никто, – ответил Трубников, – сама поскользнулась, когда домой пешком возвращалась. Пришлось ей новую версию сочинять, в которой было бы оправдано ее падение. А тут двое пацанов на угнанной машине в это же время по этому же мосту проехали! Чуть не попали под раздачу!

– Завралась бабуля, – вздохнула Лена, – а я ей пирожки купила с малиной, с клубникой! Однако Наташа шикарно одета! Бабушка не зря старалась. Неужели нищий на церковной паперти собирает милостыни больше, чем зарабатывает медсестра?

– Ничего, Лена! Я тебя еще лучше одену! Главное, что мы попадем на Домбай. Там горный воздух! Сфотографирую тебя в твоем новом лыжном костюме.

– Комбинезоне. Спасибо, Николай Федорович, благодаря вам, мы все же отдохнем на Домбае! Покатаемся на лыжах. А вы не хотите с нами?

– Нет, спасибо, – улыбнулся Трубников, – я лучше посижу в кресле на даче перед камином, перечитаю «Пиквика».