скачать книгу бесплатно
Библиотека Гуверовского института войны, революции и мира, Стэнфорд. Документы по истории РПЦ в фондах государственных учреждений царского и Временного правительств и в личных фондах царской семьи и выдающихся деятелей России.
Гарвардский университет, Русский исследовательский центр, Кембридж. В коллекции библиотеки университета – ответы Иоанна VI папскому легату Я. Роките (спор о вере, XVI–XVII вв.), частное собрание русских документов (1543–1775) о хозяйственной деятельности, в том числе и Церкви.
Йельский ун-т, Нью-Хейвен – документы о деятельности РПЦ, о Распутине и др., сведения о положении РПЦ в СССР в архиве «Нового журнала». Историческое общество штата Мэриленд. В Исторической библиотеке Аляски – бумаги еп. Иннокентия (Вениаминова, 1821–1840). В Международном центре ученых им. Вудро Вильсона – источники по церковной истории России и СССР, собранные из хранилищ США и частично Западной Европы.
Университет Штата Индиана, Библиотека Лилли. В коллекции Уильяма Эдварда Дэвида Аллена – копии средневековых русских памятников: 5 летописей XIII–XVI вв., русских грамот, сборника XVII в. (440 с.), 77 былин, собранных и записанных Афанасьевым, 17 грамот (жалование земель, 1614–1690) и др.
В Принстонском университете и Свято-Владимирской семинарии нашел себе место архив выдающегося богослова Г. В. Флоровского. Институт еврейских исследований в Нью-Йорке располагает главным образом копийными материалами об отношениях православия и иудаизма (XIX–XX вв.).
Финляндия, Государственный архив, Хельсинки – сведения о церковной и социально-экономической жизни русского, ижорского, водского и карельского населения. В фонде Ижорской земли – документы за 1634–1709 гг., судебная и фискальная документация (писцовые, поземельные, бухгалтерские записи феодальных повинностей и другие книги). В 20-е гг. прошлого века Финляндия не передала по реституции Советской России архив Ново-Валаамского монастыря, который и в настоящее время находится на ее территории. Еще до революции, как пишет А. В. Попов в своей книге «Российское православное зарубежье» (М., 2005), он пополнился подлинными документами, присланными с острова Кадьяк.
Франция, Национальный архив, Париж. Источники по истории РПЦ разбросаны, разобщены по учрежденческим и личным фондам и коллекциям
.
Архив Министерства иностранных дел, Париж. Обилие материалов по истории РПЦ, находящихся в фондах французских посольств и консульств в России. Достаточно полный обзор написан французским историком М. Лезюром
.
Национальная библиотека, Париж. В Славянском фонде – Евангелие, апостолы, псалтири, минеи, жития, поучения, духовные грамоты, наиболее ранний документальный сборник на пергаменте XIII в., вторая часть Воскресенской летописи (1353–1541), список XVI в.: труды Максима Грека (XVI в.), описания о разграблении Божьих храмов Е. Пугачевым (XVIII в.), описание поездки в Китай Николая Спафария (1675), произведения Симеона Полоцкого (в списках XVIII в.) и др.
В последние годы российских исследователей привлекают материалы Архива префектуры парижской полиции, сохранившие отчеты 20-40-х гг. прошлого века о деятельности РПЦЗ, христианском студенческом движении. Среди документов имеются справки на митрополита Евлогия, профессора А. В. Карташова и др. Международная библиотека современной документации, расположенная вблизи Парижа в Нантере, хотя и известна ученым из России, продолжает содержать немало источников, еще не введенных в научный оборот. Выпускница Историко-архивного института Н. Пашкеева в 2009 г. обнаружила в архиве библиотеки документы, касающиеся судьбы Западно-Европейской епархии в связи с кончиной Евлогия. Отрывочные сведения о РПЦЗ имеются в фонде Комитета помощи русским писателям и ученым во Франции.
Из негосударственных архивов по интересующей нас теме выделим парижский Архив Архиепископии русских православных приходов в Западной Европе. Архив не является публичным и, следовательно, доступным для исследователей. Некоторые его части, как, например, Канцелярии епархиального управления Западноевропейского Русского экзархата Константинопольской Патриархии, не описаны. В этом правовом поле находится архив Российского Императорского Дома Романовых в изгнании, приютившийся в живописном местечке Сен-Бриаке. Учитывая теснейшие связи императорской семьи с православием, архив представляет собою великолепный источник по истории РПЦ. Более десяти лет тому назад глубокое вдумчивое исследование о научном архивном наследии Императорского Дома Романовых защитил в Историко-архивном институте в качестве кандидатской диссертации А. Н. Закатов
.
Чехия. Литературный архив в Праге – материалы религиозного мыслителя Н. Ф. Федорова, слависта В. А. Францева, историка древнерусского искусства Н. П. Кондакова.
Славянская библиотека в Праге. В коллекции рукописей по истории Московского государства (1100 документов), в том числе по истории РПЦ, материалы Алексеевскою монастыря в Угличе, коллекция А. Д. Григоровича (68 манускриптов) – старорусская литература в списках (ХVIII–XIX вв.), церковно-поучительная и повествовательная литература.
Национальный музей в Праге – славянские рукописи XI–XIX вв., псалтири, Евангелие, часословы, месяцесловы, церковные уставы, сборники, жития. Летописец Нижнего Новгорода.
Университетская библиотека в Праге – обзор деятельности иезуитской миссии в России в XVIII в., составленный К. Миллером, письма, донесения и отчеты иезуитов из России.
Швейцария. Женевская публичная библиотека. Письма секретаря английского посланника неизвестному лицу с описанием религиозных праздников и жизни крепостных крестьян в России.
Швеция. Государственный архив Швеции, Стокгольм, В бумагах шведких посольств в России, шведских учреждений – обширные сведения об РПЦ (материалы Новгородской приказной избы, Смоленские столбцы и др.)
.
Библиотека Упсальского университета. В собрании греческих и славянских рукописей – «Книга большому чертежу» (XVII – начало XVIII в.), лексикон славяно-латинский и латино-славянский (XVII в.), польская хроника Стрыйковского, сочинение Г. Котошихина «О России в царствование Алексея Михайловича» (XVII в.).
Библиотека гимназии в Вестеросе. В четырех рукописных сборниках, составленных в конце XVII в., содержатся хроника Феодосия Софоновича (1672), описание Ново-Иерусалимского Воскресенского монастыря (1685), русские геральдические документы и др.
Югославия (Сербия). Источники о тесных связях с РПЦ имеются в Государственном архиве Республики Сербия (Белград), в Архиве Сербской академии наук и искусств (Белград).
Автор этой части пособия остановился в большей степени на обзоре документов по истории России иностранного происхождения. Они составляют неотъемлемую часть историко-документального наследия как зарубежных стран, так и России, наше общее бесценное достояние. Основная масса документов русского происхождения стала поступать из-за рубежа после 1991 г. Российские архивы, библиотеки на этой волне социальной эйфории получили ценнейшие исторические источники из многих стран мира – Европы, Азии и Северной и Южной Америки. Уникальную коллекцию о ГУЛАГе и тюрьмах в СССР собрал и привез А. И. Солженицын. Не менее ценные документы о российской культуре за рубежом нашли себе место на книжных полках в Российском фонде культуры. Для координации усилий по поиску и возвращению на Родину документов на I конгрессе соотечественников, состоявшемся в тревожные дни 19–31 августа 1991 г. в Москве, был создан постоянный «круглый стол».
«Круглый стол» «Судьба русского наследия за рубежом» собрался на II конгрессе соотечественников, проходившем в Санкт-Петербурге 7-12 сентября 1992 г. К обсуждению были привлечены известные в этой области специалисты из России: М. А. Айвазян, Э. В. Переслегина, А. А. Амосов, Е. И. Загорская, С. Н. Бурова, В. П. Леонова, Л. И. Киселева, Е. П. Таскина, С. Ф. Чернявский, а также В. Е. Драшусова (Бельгия) и др. На заседаниях «круглого стола» была сформирована Научная программа организации поиска и приобретения русского архивного наследия за рубежом. Особое внимание обращено на восточное крыло русской эмиграции: судьбы харбинских архивов и т. д.
Впоследствии совместными усилиями Российской академии наук, Комиссии по вопросам российского зарубежья при Президиуме Верховного Совета РФ, Государственной архивной службы России (Федерального архивного агентства), ЮНЕСКО и других научных межправительственных организаций были подготовлены и проведены международные научные конференции в 1993, 1999, 2000, 2003 гг. Не раз в выступлениях их участников звучали предложения приступить к созданию «международной компьютерной базы данных, описывающих архивную россику, где бы она ни находилась».
История этих поступлений частично была обобщена в книгах и статьях В. П. Козлова, Е. В. Старостина, А. В. Попова, А. М. Айвазяна, П. Г. Гримстед, П. Кеннеди и многих других
. Не остались без внимания комплексы документов о России, которые продолжали храниться в крупных научно-исследовательских зарубежных центрах: Международном институте социальной истории в Амстердаме и Гуверовском институте войны, мира и революции, в Колумбийском, Гарвардском университетах и в сотнях других больших и малых архивохранилищ, разбросанных по всем частям земного шара.
Обобщение опубликованных работ и источников на библиографическом уровне осуществили И. В. Сабенникова и А. В. Попов. Библиографические обзоры, представленные названными авторами, конечно, имеют пробелы. В будущем эти неучтенные статьи и публикации источников войдут в компьютерную базу данных
.
Глава 2. Зарубежное россиеведение и российское отечествоведение: пути взаимодействия
Под россиеведением понимается совокупность исследований, избравших своим объектом Россию, представления о которой многозначны и изменчивы. Как известно, имя «Россия» утверждается с конца XV в. В последующие столетия Россия делалась все более многонациональной, евразийской, имперской, великой и одновременно европейской. В XIX в. Россия воспринималась в чрезвычайно широком диапазоне: от империи («Большая Россия») до основной этнической территории великороссов («собственно Россия»). Сходным образом в древнерусской традиции различалась Русская земля в узком и широком смыслах. Соответственно, русским считался как всякий подданный империи, так и исключительно великоросс. Первый из указанных смыслов надолго укоренился во взгляде на Россию извне, отождествив ее с Советским Союзом. Как писал авторитетный на Западе А. И. Солженицын, «когда чудовище СССР лез захватывать куски Азии или Африки… во все мире твердили: “Россия, русские…”». Однако такое отождествление было свойственно не только зарубежной оптике. Известный специалист в области межнациональных отношений Р. Г. Абдулатипов говорил Б. Н. Ельцину: «Советский Союз по большому счету и есть Россия». Г. Д. Гачев считал, что «Русь была жертвой России», видя в последней носителя надэтнического имперского начала. Характерно, что это положение видного российского культуролога сделал эпиграфом своей книги, переведенной на русский язык, британский россиевед Дж. Хоскинг.
Еще одна сложность связана с множественностью России. Начиная с XIV–XV вв. и на протяжении нескольких столетий параллельно существовали две Руси – Восточная (Московская) и Западная (Литовская), ожесточенная борьба за объединение которых, тяжба за древнее киевское наследие все еще отдается эхом в современной науке. Столкновение двух Россий произошло в Гражданской войне, после которой значимой величиной стало русское зарубежье. Распад СССР положил начало новому разделению этнокультурных общностей.
Предельно широкое предметное поле россиеведения позволяет изучать как историческую, так и современную Россию во всей ее полноте. Присутствие России в ее ближнем и дальнем зарубежьях позволяет говорить о планетарном феномене русского мира – исторически сложившемся экстерриториальном культурном поле.
Изучение собственной страны – одно из проявлений идентичности ее граждан. Однако интерес к зарубежным странам в немалой степени имеет сходную мотивацию, определяясь, помимо прагматических нужд международного взаимодействия, потребностью в сопоставлении своего и чужого. Особое место занимает разработка исторических и культурных пограничий, сложившихся не только у соседних стран.
Российское отечествоведение и зарубежное россиеведение с давних пор не развиваются обособленно. Изучение России невозможно представить не только без работ российских авторов, но также без исследований зарубежных специалистов. При этом их взаимодействию не свойственна линейно-поступательная динамика, а его формы претерпевали значительные метаморфозы. Хотя по самой природе своей умножение знания интернационально, политические границы способны весьма существенно ограничивать естественное тяготение к научной кооперации.
В качестве области научного знания отечественное россиеведение возникает как познание России, которое изначально велось в высшей степени комплексно – силами не только гуманитарных и социальных наук, но и наук естественных. Климатические и почвенные особенности, полезные ископаемые, гидроресурсы и рельеф – все это самым непосредственным образом влияет на развитие страны. У истоков научного познания России стояли многочисленные экспедиции ХVIII в., в том числе знаменитые «академические экспедиции» екатерининских времен. К развернувшейся работе активно привлекались иностранные специалисты, некоторые из них прочно связали свою жизнь с Россией и имели перед ней несомненные заслуги. Тем не менее периодически давало о себе знать недовольство «немецким засильем» в науке о России: в борьбе М. В. Ломоносова с норманнистами, при образовании в середине XIX в. существующего по сей день Русского географического общества и обсуждении не утратившего своей актуальности вопроса о «национальности» науки.
На российской почве россиеведение развивалось в системе координат «концентрического родиноведения», внутренним кругом которого было краеведение – изучение малой Родины, затем следовало регионоведение и, наконец, страноведение. Даже в ту пору, когда с обособлением научных дисциплин россиеведческие исследования приобрели гораздо более дифференцированный характер, общественно-политическая и философская мысль, занятая определением места России между Западом и Востоком, продолжала испытывать потребность в интегральном страноведческом знании. Историко-культурная специфика России обусловила наличие еще одного, внешнего, круга, каковым выступает славяноведение, в поле которого в значительной степени и протекал генезис россиеведения. Несмотря на все попытки формального, институционального размежевания, полный разрыв россиеведения со славяноведением невозможен из-за проблематики языкознания, древней истории, идей славянской взаимности. В середине XIX в. министр народного просвещения С. С. Уваров вынужден был специально разъяснять в циркуляре, что зарубежные славяне не есть Россия. В СССР получил распространение взгляд, согласно которому славяноведение изучает только зарубежные славянские народы. Разделяли его и в остальных славянских странах. Утверждение в качестве приоритета полидисциплинарного синтеза наук способствовало оформлению россиеведения в особую область знания.
Развитие зарубежного россиеведения имело свои особенности. Долгое время сведения о России попадали за ее пределы благодаря путешественникам и дипломатам, в числе которых были представители как Запада, так и Востока, в первую очередь, конечно, соседи. Издавна и по сей день записки иностранцев переводятся, издаются и изучаются в России. На сведения иностранцев ссылался и полемизировал с ними еще В. Н. Татищев. Некоторые из подобных сочинений попадали под запрет. Так, издание в русском журнале середины XIX в. записок англичанина Дж. Флетчера о России XVI столетия принесло их публикатору серьезные неприятности. Незадолго до этого бурную реакцию вызвало сочинение французского маркиза А. де Кюстина, отношение к которому разделило русское образованное общество. Новый импульс получает жанр полемической литературы, корпус которой пополняли не только трансляторы официоза, но и оппозиционеры. Власть имущие всерьез озаботились тем, чтобы за рубежом выходили благожелательные по отношению к России работы.
Сведения о России также издавна поставляли за рубеж выходцы из нее, начиная с приближенного Ивана Грозного князя А. М. Курбского, бежавшего в Литву, и подьячего Посольского приказа Г. К. Котошихина, сто лет спустя обосновавшегося в Швеции. Позднее авторами сочинений о России становились представители революционной эмиграции и лица, покинувшие страну по религиозным и иным основаниям. Утверждение советского режима породило массовую научную эмиграцию. Первая ее волна неразрывно связана с судьбой Белого движения. Именно она создала развитую научную инфраструктуру и в наибольшей степени повлияла на становление западного россиеведения. Вторая волна обусловлена перипетиями очередной мировой войны. Третья явилась следствием диссидентского движения. Четвертую, в основе которой лежали неполитические мотивы, принято определять как «утечку умов». До революции российские ученые преподавали в иностранных учебных заведениях, направлялись в длительные зарубежные командировки, являвшиеся обязательной частью подготовки к профессорскому званию. Практика академических выездов вообще и visiting professors, в частности, подвергшаяся жесткому ограничению в советское время, вновь получила импульс к развитию лишь на рубеже XX–XXI вв.
Страны, занимавшие в зарубежном россиеведении лидирующие позиции, неоднократно менялись. В XVIII–XIX вв. наибольшей информацией о России располагала немецкая и французская наука. Примечательно, что именно ее представители были наиболее известны и авторитетны в тогдашней России – интерес отличался взаимностью. На рубеже XIX–XX вв. в разработку россиеведческой проблематики активно включились британские ученые, стимулируемые сначала русско-английским соперничеством, а затем сближением двух держав. Следует отметить, что в ту пору россиеведение с большим трудом пробивало себе дорогу в западных университетах, где ему приходилось конкурировать как с традиционными учебными предметами, так и с другими страноведческими новациями. Германское экспертное сообщество накануне и особенно в годы Первой мировой войны делает специальный акцент на изучении нерусских народов Российской империи, в национальных движениях которых видит ее потенциальных разрушителей. Оказавшись впоследствии в эмиграции, деятели этих движений вели активнейшую популяризаторско-пропагандистскую работу, стремясь дать россиеведению собственную интерпретацию или противопоставляя ему изучение своих народов. В целом же утверждение взгляда на Россию как страну полиэтническую – явление достаточно позднее, о чем свидетельствует успех книги А. Каппелера, немецкое издание которой датируется 1993 г.
В период между двумя мировыми войнами научные связи с Россией были почти прерваны, что восполнялось общением с учеными-эмигрантами (в частности, в рамках активной на рубеже 1920-30-х гг. Федерации исторических обществ Восточной Европы). Особенно динамично россиеведение развивалось в местах их наибольшего скопления. Тогда же начинается становление советологии, которой после Второй мировой войны предстояло занять ведущее место в зарубежном россиеведении и наложить на него свой отпечаток.
Начав россиеведческие штудии практически одновременно с британцами, американцы еще во время Второй мировой войны стали брать инициативу в свои руки, в полной мере воспользовавшись перемещением в Новый Свет не только представителей первой волны эмиграции из России, а также второй ее волны, но и эмигрантов из центрально-европейских стран. Лидерство США было окончательно упрочено, когда произведенный Советским Союзом в октябре 1957 г. запуск первого искусственного спутника Земли вызвал настоящий бум россиеведения
. Едва ли можно назвать другой подобный пример воздействия прорыва в научно-технической области на гуманитаристику.
В странах социалистического блока россиеведение развивалось в условиях существенных ограничений, налагаемых двойным контролем – со стороны собственных партийно-государственных инстанций и со стороны советского гегемона. Однако оно не следовало полностью в фарватере советского канона, имея свои собственные особенности и достижения. Ученые из социалистических стран в большей степени общались с советскими коллегами и могли рассчитывать на посещение изучаемой страны. Прежние связи не утратили значения по сей день.
Хотя в эпоху глобализации россиеведение приобретает все более интернациональный характер, не ушли полностью в прошлое национальные исследовательские традиции и научные школы. Это справедливо даже для, казалось бы, гомогенного англоязычного россиеведения (Великобритания, США, Канада): говорить без существенных уточнений об англо-американском россиеведении представляется не вполне корректным. Не в последнюю очередь сказывается уникальный опыт взаимодействия национальных россиеведческих школ с российской наукой.
При сравнении зарубежного россиеведения с российским «концентрическим родиноведением» обнаруживаются существенные различия. Локальные и региональные россиеведческие исследования развернулись за рубежом значительно позже, чем в России. Развитие зарубежного россиеведения преимущественно на базе вузовской науки поддерживало страноведчески-синкретический формат этой области знания.
На российском материале уже было показано, что страна, являющаяся частью более широкой этнокультурной или региональной общности, тем не менее для «своих» ученых составляет отдельный объект исследования. Именно таким образом традиционно очерчивается предмет славяноведения не только в России, но и в других славянских странах: его ядро формирует не отечественная, а зарубежная проблематика. Аналогично в оптике российской науки обычно определяется соотношение россиеведения с восточноевропейскими исследованиями. На Западе ввиду особого веса России именно россиеведение (Russian studies) всегда формировало ядро славистического комплекса. Взгляд на Россию с зарубежной перспективы в большей степени побуждает к ее контекстному, типологическому изучению. Правда, свои коррективы зачастую вносила «неформатность» России.
Если советские слависты настаивали на том, что их наука имеет комплексный историко-филологический характер, то за рубежом (не исключая социалистических стран) возобладало представление о славяноведении как преимущественно филологической дисциплине с расширением в направлении культурологии. На почве различий в подходах возникали достаточно острые противоречия – как показывает практика проведения международных съездов славистов, не изжитые до конца по сей день.
Предпосылкой любой страноведческой специализации является соответствующая языковая подготовка. Преподавание русского языка занимает в зарубежном россиеведении центральное место, что естественным образом стимулирует развитие лингвистических и – шире – филологических исследований. В изучении литературы к тому же видится путь к постижению ментальных, социокультурных особенностей страны и народа. Этим можно объяснить определенные тематические пристрастия зарубежного россиеведения: в профессиональной среде можно, скажем, услышать о «Толстоевском», поскольку наследию Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского посвящена значительная часть научной продукции. Современное литературоведение отличается повышенной восприимчивостью к культурологическим новациям и, по существу, в значительной своей части интегрировано уже в культурологию.
В последнее время популярность изучения русского языка снизилась, особенно заметно в странах, где он раньше был представлен особенно широко (постсоветское зарубежье России и Новая Европа). Однако это явление наблюдается и в других регионах. Если со складыванием советологии значимость россиеведения увеличилась, то ее кризис и актуализация вследствие распада СССР конкурирующих с россиеведением страноведческих и регионоведческих направлений (украинистика, изучение Центральной Азии и Кавказа) привели к обратному результату. Одновременно ощутимо возросла востребованность зарубежным россиеведческим сообществом языков народов России, что связано с современными региональными процессами и возможностью работать в российской провинции, куда в советский период доступ был крайне затруднен.
В СССР обличение буржуазной науки сделалось обязательной составляющей работы ученых. Практически в каждом сегменте отечественного россиеведения находились люди, сделавшие делом жизни «критику зарубежных фальсификаций». В обличительном ключе выступали и многие серьезные ученые. Без воинственных инвектив в адрес иностранных коллег рискованно было защищать диссертации. Даже адаптированная для советской аудитории и обычно изрядно тенденциозная информация о россиеведении по другую сторону «железного занавеса» тщательно дозировалась. Реферативные сборники с соответствующими обзорами обычно имели гриф «Для служебного пользования» и хранились в крупнейших советских библиотеках в так называемых спецхранах вместе с печатной продукцией авторов из капиталистических стран. Доступ в спецхраны предоставлялся лишь по специальному отношению из учреждений, в которых работали заинтересованные читатели. Разумеется, россиеведением борьба на «научном фронте» не ограничивалась, но именно в интересующей нас области утвердился наиболее конфронтационный стиль полемики. Жестко преследовалось действительное или мнимое влияние буржуазной науки на исследователей из социалистических стран. В первой половине 1980-х гг. развернулась широкомасштабная кампания по контрпропаганде, отголоски которой различимы вплоть до распада Советского Союза, несмотря на призывы руководства страны к «новому мышлению». Появились даже работы по методологии борьбы с буржуазными фальсификациями
.
Парадоксальным образом ритуальное внимание к трудам зарубежных оппонентов, за редкими исключениями, не сильно способствовало действительному знакомству с ними. До минимума было сведено и общение с иностранными коллегами – в этом отношении ситуация в СССР было заметно хуже, чем в ряде восточноевропейских социалистических стран. Культивировалось, становясь общим местом, убеждение, что единственно верными знаниями о России дано обладать лишь советским ученым. Отсутствие осведомленности в отношении того, что в мире пишется по изучаемой теме, не считалось существенным недостатком. Разумеется, это препятствовало формированию профессиональных стимулов к изучению россиеведами иностранных языков. В плане научного кругозора преимущество зачастую было у специалистов по зарубежной проблематике, многие из которых, впрочем, изучали связи России с другими странами, т. е. также имели отношение к россиеведению.
Масштабы взаимодействия с зарубежной наукой варьировались в зависимости от исследовательской области. После дезавуирования в начале 1950-х гг. марризма заметно возросла степень свободы языковедов, чье научное творчество подвергалось менее жесткому контролю, чем продукция представителей других социальных и гуманитарных дисциплин, что принесло замечательные плоды: отечественная школа лингвистики приобрела блестящую международную репутацию. Разумеется, не все критические выступления советских ученых были беспочвенными. Например, за рубежом гораздо скептичнее, чем в России, относились к подлинности «Слова о полку Игореве», что побуждало искать контраргументы и в конечном счете стимулировало исследования.
Если доступ к зарубежной науке обеспечивал дополнительные познавательные возможности для советских специалистов, то заинтересованность их иностранных коллег в связях с изучаемой страной была поистине огромной. Многие направления россиеведения требуют полевых исследований, предполагающих выезд в изучаемую страну. В условиях ее закрытости на Западе массово интервьюировались эмигранты, что дало импульс развитию такого направления, как устная история. На почве политической науки выросла во многом спекулятивная кремлинология, ориентированная на изучение второстепенных, фрагментарных материалов и чтение между строками. Максимально ограничивая доступ иностранцев к архивам, советские власти частично уравнивали конкурентные возможности своих ученых, ограниченных в выборе темы. Хотя последние тоже получали далеко не все документы, именно зарубежные россиеведы выиграли от «архивной революции» начала 1990-х гг. в первую очередь. Со своей стороны, российские исследователи стали активно осваивать богатую зарубежную россику.
Однако едва ли не главным проявлением перемен следует считать широкое общение ученых из разных стран, которые воспользовались падением «железного занавеса», пожалуй, раньше и больше других. Многочисленные международные конференции, совместные проекты и переводы способствовали заполнению теоретико-методологического вакуума, вызванного неприятием бывшего долгие десятилетия официальной доктриной марксизма-ленинизма, распространенными на Западе концепциями. При всем многообразии цивилизационных и макрорегиональных контекстов, в которых изучается Россия, а также национальных школ россиеведения следует констатировать ведущую сегодня роль вестернизованного ее восприятия и лидирующие позиции англоязычной научной продукции.
С этим в полной мере столкнулось и российское профессиональное сообщество. Переход от доходившей до самоизоляции закрытости к повышенной, зачастую на грани апологетики нового, восприимчивости, от марксистской интерпретации социальных явлений к их постмодернистской трактовке носил обвальный характер. В среде российских специалистов появились люди, взявшие на себя модераторскую миссию популяризации зарубежных теорий и исследований, инициирования и координации проектов и особенно конференций с участием иностранных коллег.
Увидели свет тематические обзоры зарубежных россиеведческих исследований. Основаны продолжающиеся серийные издания, благодаря которым широкая читательская аудитория получила доступ к внушительному корпусу иностранных работ («Современная западная русистика», «Шяюпа гояяка», «История сталинизма» и др.). Совместно издавались сборники архивных документов и даже путеводители по архивам. Пришла наконец и пора серьезных историко-научных штудий, не имеющих аналогов за рубежом
.
Немалую роль в 1990-е гг., когда бедственное материальное положение российских ученых превращало их в маргинальную группу, сыграла их поддержка со стороны западных научных фондов.
Наряду с огромным интересом иностранных исследователей к российской провинции следует отметить качественно возросшую мобильность российских ученых из регионов, которым существующая система обменов и грантов предоставила немалые преференции.
Становление новой России коренным образом изменило прежнее международное разделение труда в области россиеведения, обусловленное преимущественно политическими обстоятельствами. Альтернативное знание о России перестало составлять монополию «буржуазных» авторов, эмигрантов («тамиздат») и немногочисленных инакомыслящих интеллектуалов внутри страны («самиздат»).
После распада СССР произошло сближение России с дальним русским зарубежьем, закрепленное актом объединения Русской Православной Церкви. Глобальные перемены поставили в принципиально новые условия эмигрантскую науку, которая утратила свое предназначение хранителя старых исследовательских и идейно-политических традиций. Ныне предпринимаются усилия по возврату ученых-эмигрантов на родину. Правда, касается это в первую очередь потенциальных насельников российской Кремниевой долины и в гораздо меньшей степени представителей социо-гуманитаристики. С другой стороны, снижение после краха двухполюсного миропорядка спроса на россиеведов в странах, где их особенно много (прежде всего, США), создает известную почву для реэмиграции.
В российском случае сближение диаспоры и материка выразилось не столько в общении с живыми носителями этих традиций, сколько в обретении богатого интеллектуального наследия русского зарубежья. Популярной стала, в частности, идея России как Евразии, оформившаяся в евразийском учении в 20-е гг. прошлого столетия. Евразийцами была подчеркнута этнокультурная полифония России, но вместе с тем акцентировалась ее целостность и отдельность от других «миров». Думается, что в роли межцивилизационного моста Россия в гораздо большей степени продвигала Европу в Азию, чем Азию в Европу. Имеются продолжатели и у концепции общерусского триединства, отождествляющей Россию, а также у идеи православной религиозной общности. Все эти рецидивы вызывают живые комментарии зарубежных россиеведов.
Огромный потенциал международного сотрудничества россиеведов очевиден. Более равноправным становится оно с точки зрения своего финансового обеспечения: если раньше основные расходы брали на себя зарубежные партнеры, то сегодня заметно возрос вклад российской стороны. Россиеведческое направление занимает ведущее место в работе Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ), который уже несколько лет проводит конкурс исследовательских проектов по теме «Россия в многополярном мире: образ страны» и заключил ряд соглашений с фондами, научными корпорациями и государственными органами других стран. Партнерские отношения установлены РГНФ не только с ведущими западноевропейскими странами (Франция, Германия), но и с азиатскими государствами (Китай, Монголия, Вьетнам), а также с постсоветскими республиками (Украина, Белоруссия). Понятно, что в этой географии еще остается много белых пятен. РГНФ поощряет участие в своих ежегодных конкурсах молодых исследователей. Немалое число исследований финансирует фонд «Русский мир» с его выраженным россиеведческим (преимущественно филологическим) профилем. Поддержку получают исследования российских и зарубежных авторов, а также их совместные проекты. Особое внимание обращается на ближнее зарубежье России. Мы упомянули эти два фонда не только ввиду масштаба их деятельности, но еще и потому, что они помогают реализовывать высшую форму международного научного сотрудничества – долгосрочные совместные проекты исследовательского характера.
Привлекательны грантовые конкурсы, проводимые под эгидой Европейского союза и предполагающие творческую кооперацию ученых из нескольких стран. Большие возможности для исследовательской работы студентов и преподавателей вузов открывают такие программы, как firazmus Mundus и Tempus. Деятельность фондов значительно дополнило традиционное межвузовское и межакадемическое взаимодействие, также в целом существенно прирастающее.
Совместные исследования не только дают максимальную научную отдачу, но и позволяют быть в курсе происходящего в интеллектуальной жизни страны-партнера: на уровне человеческого общения, посредством обмена новейшей литературой, благодаря облегчению доступа к архивным материалам. В конечном счете именно в двусторонние и многосторонние исследовательские проекты, а не в дорогостоящие и зачастую плохо подготовленные конференции и «круглые столы», интерес к которым в среде серьезных специалистов не слишком высок, целесообразно инвестировать основные средства.
Итак, в настоящее время отечественное россиеведение в гораздо большей степени, чем раньше, интегрировано в мировое. Непродуктивная конфронтация национальных научных сообществ в сегодняшней ситуации плюрализма мнений принципиально невозможна. Однако вполне вероятна конфронтация национальных стратегий памяти, проводящих в жизнь определенную политическую линию. В ряде стран, в том числе и в России, дает о себе знать стремление сформулировать консолидированное мнение ученых и воплотить его в некие нормативные тексты. Интернационализация россиеведения создала предпосылки для международного взаимодействия в образовательной сфере. Соответственно, большую актуальность приобрели проблемы профессиональной коммуникации.
Простого владения иностранным языком для международной научной коммуникации недостаточно. Известно, что даже опытный переводчик не в состоянии обеспечить качественный, адекватный перевод научного текста из малознакомой ему области. Необходимо не только хорошее знание проблематики, позволяющее быстро находить информацию по любому вопросу, но и точность в подборе терминологических эквивалентов. Последняя затруднена наличием национальных особенностей научного языка. Так, многие языки лишены лексических средств для различения «русского» и «российского». Следовательно, закрепленная в принятом в 2009 г. Государственном образовательном стандарте магистра истории компетенция свободного владения иностранным языком «как средством делового общения» является не только общекультурной, но и профессиональной.
Научная терминология конвенциональна, при этом выступающий в роли средства международного научного общения язык имеет наибольший шанс утвердить свой канон. Понятийный аппарат российской науки, в том числе и россиеведения, демонстрирует повышенную восприимчивость к англоязычным заимствованиям, отнюдь не всегда являющимся неизбежными и продуктивными.
Коммуникация в мировом россиеведении долгое время изрядно затруднялась до крайности идеологизированным противостоянием в плоскости теоретического осмысления общественной жизни, не позволявшим по достоинству оценить элементы сходства. Между тем далеко не все в советских исследованиях определялось марксизмом, а в «буржуазной» исследовательской практике достаточно велико было марксистское влияние. Достаточно легкая рецепция после устранения идеологического барьера ряда западных объяснительных теорий (например, теории модернизации) не в последнюю очередь объясняется их приемлемостью для многих ученых, прошедших советскую школу. С другой стороны, критическое отношение к актуальным теоретико-методологическим доминантам может быть не только следствием консерватизма, но и результатом серьезной рефлексии. Так, сборник статей чешских россиеведов о переломном 1917 годе демонстрирует растущий скепсис к разработанным на Западе советологическим схемам, ставшим нормативными в Восточной Европе после распада социалистического лагеря
.
Иногда свободная ориентация в зарубежной литературе контрастирует с недопустимым игнорированием отечественных исследований. Однако главная опасность видится не в этом. Нельзя не замечать все еще сильной инерции советского научного изоляционизма, которая передается сегодняшним студентам и аспирантам. К сожалению, в учебных и квалификационных работах младшей генерации российских исследователей, для которых чтение на иностранном языке, как правило, не представляет особой сложности, публикации зарубежных авторов отражены зачастую недостаточно.
Между тем в современных условиях незнание иностранной литературы, отсутствие публикаций за рубежом, устранение от участия в международных форумах, исследовательских проектах и грантовых конкурсах, т. е. игнорирование важнейших составляющих глобальной научной коммуникации, является свидетельством как минимум «частичного несоответствия» профессиональным требованиям. Коммуникативные навыки важно вырабатывать со студенческой скамьи. Ныне возможностей для этого у учащихся высшей школы гораздо больше, чем некогда было у большинства их наставников. Отличные перспективы открывают, в частности, международные магистерские программы.
Международная научная коммуникация требует знания организационных основ зарубежного россиеведения и его важнейших справочно-информационных ресурсов. Однако осведомленность такого рода не в состоянии заменить живого общения с зарубежными коллегами, которое, потеряв свою былую эксклюзивность, стало элементом профессиональной повседневности. Развитие современной техники сделало постоянный диалог ученых абсолютно общедоступным.
Наша осведомленность о современном состоянии россиеведения в различных странах далеко не одинакова. Особенно мало известно об исследованиях, проводимых в Новой Европе. После распада советского блока исчезли прежние препятствия, затруднявшие россиеведческие исследования в социалистической части зарубежной Европы. В итоге в данной группе стран, особенно в тех, чья историческая связь с Россией была наиболее прочной, интерес к последней существенно возрос. Ярким примером может служить Польша. В Польше, Венгрии, Чехии издаются книги, в которых подчеркивается преемственность между современной Россией и Россией исторической
. К сожалению, знакомство российской научной общественности с большей частью этой продукции в лучшем случае ограничивается презентацией в Москве. Владеющие необходимыми языками российские специалисты, как правило, концентрируются на проблематике «своих» стран и истории их отношений с Россией. Решение видится в русскоязычных версиях. Так, издан перевод с венгерского книги по новейшей истории России, где изложение материала доведено до современности
. Вполне понятно стремление зарубежных россиеведов сделать свои исследования известными в изучаемой стране. Венгерские политологи рассчитывают «’’внедриться” на российский интеллектуально-политический рынок»
. Однако важна и обратная связь – заинтересованность со стороны российских научных экспертов и издателей. В настоящее время системность соответствующей работы по мониторингу (библиографическому учету), анализу (рецензированию) и популяризации (переводу, реферированию) оставляет желать лучшего. Информация о россиеведческих исследованиях в Центральной и Юго-Восточной Европе поступает благодаря совместным конференциям и проектам, в том числе направленным на публикацию источников. С социалистических времен действует ряд двусторонних комиссий историков – практика, внедренная сейчас также в научное сотрудничество с некоторыми странами постсоветского зарубежья.
Интерес к работам коллег из постсоветского зарубежья достаточно избирателен. До сих пор более или менее системно изучалась учебная, преимущественно адресованная средней школе, литература по истории. Накопилось немало работ разного качества о презентации в постсоветских государствах национальной истории, но ощутим дефицит достоверной информации об освещении там истории России. Нередко налицо стремление концентрироваться на откровенно русофобской, непрофессиональной печатной продукции, что порождает этноисториографические стереотипы, искажающие реальное состояние дел
. В целях достижения партнерских отношений с соседями совершенно необходимо от этих стереотипов избавляться. Для их пропагандистов характерно сочетание недостаточного знания предмета с желанием подыграть той или иной политической тенденции.
Хотя неровные отношения между бывшими советскими республиками и отражаются на интересующей нас области – как на содержании россиеведческих исследований, так и на научных связях, – было бы непростительной ошибкой считать постсоветское зарубежье малоперспективным с точки зрения научного взаимодействия. Необходимо бережно относиться к материализованному в человеческом капитале опыту тесной совместной работы. В украинских и белорусских университетах с советских времен существуют специализированные кафедры истории России. В странах постсоветского зарубежья учитывают наработки российских ученых, в том числе, конечно, в области россиеведения. Тем не менее формат россиеведческих исследований получил там новое качество. Российская тематика, как правило, рассматривается в отрыве, нередко достаточно искусственном, от национальной – как часть всеобщей истории и мировой культуры.
Из числа ближайших соседей России наибольшим вниманием, несомненно, пользуется Украина. Под эгидой Совместной российско-украинской комиссии историков увидели свет «Очерки истории России», подготовленные российскими специалистами для украинской аудитории. Обсуждение книги на пленарном заседании комиссии в октябре 2008 г. стало знаковым моментом во взаимодействии историков двух стран
.
В целом же исследовательская продукция ученых постсоветского зарубежья известна в России заметно хуже, нежели работы западных, прежде всего англо- и немецкоязычных, россиеведов. Помимо языковой комфортности, определенную роль играет давняя традиция «отслеживания» западной россиеведческой, особенно советологической, литературы, а также интенсивное общение в последние два десятилетия с представителями западноевропейской и американской науки, тогда как связи с ближайшими партнерами социалистического периода пережили полосу ощутимого спада.
В сегодняшнем глобальном мире россиеведение не ограничено евро-атлантическим пространством. Соответствующие исследования ведутся также в Азии – Китае, Японии, Турции и др. В восприятии ученых этих стран Россия является частью Азиатско-Тихоокеанского или Черноморского региона. Важным ресурсом зарубежного россиеведения остаются кадры, получившие профессиональную подготовку в Советском Союзе.
С изучением российской проблематики за рубежом тесно связано формирование образа России в мире, который вызывает большой интерес сегодняшних студентов, магистрантов и аспирантов. Работающие в этом русле приобретают навыки имагологического исследования, в полной мере используют знание иностранного языка и ресурс устной истории.
Создаваемый усилиями иностранных авторов образ России всегда отличался инвариантностью. Решающее значение для утверждения его неоднородности имел XIX век, когда военно-политическая мощь Российской империи, ее огромный ресурсный потенциал, а также выдающиеся культурные достижения, вершину которых составила литературная классика, породили устойчивую потребность в россиеведении. Даже в царствование Николая I, дававшее веские основания видеть в России деспотическую империю, многие тогдашние властители умов объясняли ее могущество единением монарха и народа, демократизмом общественных и государственных устоев. Уже упоминавшийся маркиз де Кюстин накануне своего приезда в Россию в 1839 г. был настроен к ней отнюдь не враждебно. С другой стороны, в советские времена возникали проблемы с наследием основоположников научного коммунизма, разделявших многие предубеждения современного им западного общественного мнения в отношении России. Отдельные высказывания Маркса и Энгельса были неприемлемы даже для критически настроенного к прошлому Отечества советского идеологического ведомства, и на соответствующие произведения классиков налагался запрет.
Благожелательные отзывы о Советской России посетивших ее (в том числе в самую мрачную пору сталинской диктатуры!) крупных западных писателей умело пропагандировались коммунистическим режимом. В советологии приверженцам теории тоталитаризма противостояли сторонники гораздо более лояльных к СССР теорий модернизации и конвергенции. Русофобская продукция соседствовала с сочинениями, отразившими восхищение страной, ее народом и культурой.
Зарубежные ученые-россиеведы активно занимаются в своих странах популяризацией знаний о России в учебной литературе и так называемой профессорской публицистике. Выступают они и в роли консультантов культурных проектов и государственных институций. Следовательно, образ России в известной мере зависим от вектора международного научного сотрудничества. Опыт показывает, что корпоративный интерес зарубежных россиеведов заключается в том, чтобы Россия в их странах считалась особо важной либо в качестве партнера, либо в качестве потенциальной угрозы. Однако было бы ошибочным делать профессиональное сообщество главным ответчиком за формирование образа России в мире или принятие имеющих к ней отношение политических решений.
Реально этот образ конструируется сейчас для массовых аудиторий в медийном пространстве. Сложился слой специализирующихся на российской проблематике журналистов – «русечеров» (от Russia и to search – искать)
. Средства массовой информации оказались наиболее восприимчивыми к посылам, свойственным цивилизационному дискурсу. Следует признать, что в этом ключе многое подается массовой аудитории и в самой России. Возводя межкультурные барьеры, цивилизационный подход одновременно стирает грань между прошлым и настоящим. Одним из практических последствий является скептическое отношение к любому реформированию России, в том числе к системным преобразованиям постсоветского периода. Действительно далекая от идеала социальной гармонии страна предстает средоточием тотального бесправия и насилия. Современная Россия попадает в тень России исторической – дореволюционной и особенно советской. В фокусе оказываются консервативные или праворадикальные течения и идеи. Подчеркиваются принципиальные различия современной повестки дня России и западных стран. В результате имиджевые потери Российской Федерации исключительно велики. Все это побуждает включать в задачи отечественного россиеведения как широкую просветительскую работу у себя дома, так и формирование адекватного образа России за рубежом.
И в России, и за рубежом россиеведение всегда имело весомый практико-ориентированный компонент. Очевидна связь с управлением страной и ее развитием, а также соперничеством сил на мировой арене. В России подъемы россиеведения наблюдались в периоды активной реформаторской и хозяйственной деятельности, а за ее пределами – в пору международного противостояния и конфликтов. Думается, что распространение самого термина «россиеведение» в последнее время сопряжено с потребностью формирования российской надэтнической идентичности. Россиеведение востребовано ввиду острой борьбы вокруг исторического и культурного наследия. Рецидивы «холодной войны» подпитывают зарубежное россиеведение, увеличивая спрос на него на рынке научно-экспертных и образовательных услуг, что прямо влияет и на заинтересованность издателей. Крайне желательно, чтобы оно в гораздо большей степени поддерживалось потребностями поступательно развивающегося международного сотрудничества.
Глава 3. Источниковедение российской эмиграции
В современной теории когнитивной истории определяющее значение отводится опосредованному информационному обмену, осуществляемому через использование продуктов целенаправленной человеческой деятельности – исторических источников
. Данный подход определяет ключевую роль таких понятий, как информационный ресурс человечества, фиксация исторического опыта, структурно-видовая классификация исторических источников, антропологическое изучение результатов целенаправленной творческой деятельности – вещей (документы учреждений, источники личного происхождения и артефакты российской эмиграции). В данном разделе проведен анализ историографии и источников по истории русской эмиграции 1917–1939 гг. В первом подразделе прослеживаются основные этапы изучения феномена русской эмиграции. Во втором подразделе дается общая характеристика структуры источниковой базы по видовому и функциональному признакам. В третьем дается характеристика каталогов основных зарубежных архивохранилищ российских документов, названы основные центры изучения русского зарубежья.
Историография: основные этапы исследования
Историография всякого крупного исторического явления, как правило, распадается на три основных этапа. Первый – это непосредственная реакция современников на событие, выражающаяся прежде всего в эмоциональной публицистической форме. Второй этап историографического развития связан преимущественно с ретроспективным осмыслением данного события его бывшими участниками. И, наконец, третий этап отражает возникновение возможности объективного научного исследования, более академического рассмотрения данного события последующими поколениями исследователей
