скачать книгу бесплатно
ВЕ: Возрождение… Да там… Сейчас, слава богу, хватит и остальных журналов. За морем выходит столько русских журналов, что… Пруд пруди. По-моему, все регулярно получают или нет?.. (Общий смех.)
Слушатель:Или нет! (Смех.)[42 - Журналы, издаваемые русскими эмигрантами за рубежом, – «Континент», «Эхо» (Echo) и другие, наряду с самиздатом, ходили в советской интеллигентской среде. Обладатель таких журналов подвергал себя риску преследований и даже тюремного срока. Ерофеев читал эти журналы и делал из них многочисленные выписки в дневниках. См., например, выписки из журнала «Эхо» (№ 2. 1978) в записной книжке Ерофеева 1978 года (Ерофеев 2007. С. 466, 467).]
Другой слушатель:Венедикт Васильевич, может быть, еще что-нибудь почитаете?
ВЕ: Да у меня с собой-то ведь ничего нет.
Слушатель:Только вот это, да?
ВЕ: Ну вот это вот, австрийское, Neue Russische Literatur.
Слушатель:Но там же еще <что-то есть>, такая толстая книжица…
ВЕ: А там плохие стихи Лёна[43 - Слава Лён наряду с Р. Циглер и Г. Мейером был одним из составителей и редакторов NRL. Эссе Ерофеева попало в альманах именно благодаря ему.].
Слушатель:А-а-а-а… Это… Ваше – только вот это. Понял.
ВЕ: То есть там параллельно на русском и на немецком. Дряни он понапихал туда тоже вволю[44 - Не вдаваясь в догадки, чьи именно произведения Ерофеев отнес к «дряни», «напиханной» Лёном, перечислю авторов, наряду с Ерофеевым и Славой Лёном напечатанных в этом номере NRL: Владимир Ранцевич, Вадим Козовой, Игорь Бурихин, Юрий Мамлеев, Алек Ривин, Сергей Нельдихен, Владимир Войнович, Елизавета Мнацаканова (Нецкова), Николай Харджиев, Леонид Чертков, Татьяна Никольская, Александр Жолковский, Юрий Щеглов, Юрий Левин.].
АК: Вопросы иссякли? (Голос: «Да!») У меня есть предложение: именно сегодня, если только слушатели наши не против, где-то вот сейчас, скажем, вечер и кончить. Потому что, с одной стороны, завтра у многих рабочий день. С другой стороны, просто я сегодня, открою свой секрет, зван на день рождения. (Голос: «Прекрасно…») Поэтому, если можно, я бы еще успел туда, скажем… (Голос: «На здоровье!»)
ВЕ: Даже так? Давно бы и сказал, все бы уже разбежались. (Смех.)
Илья Симановский, Светлана Шнитман-МакМиллин
Венедикт Ерофеев в беседе с Дафни Скиллен
Краткое предисловие к публикации
Илья Симановский. Работая с О. Лекмановым и М. Свердловым над расширенным изданием биографии «Венедикт Ерофеев: посторонний», я обратил внимание на то, что в одной из дневниковых записей Ерофеев упоминает «магнитофонное интервью», которое летом 1982 года он дал своей знакомой, называемой им «британка Дафния». О таком интервью Ерофеева я ничего не знал – очевидно, оно никогда не было опубликовано. Надежда отыскать кассету меня взволновала – тем более что это была возможность оцифровать и сохранить настоящий голос писателя, записей которого осталось ничтожно мало. Определение «настоящий» я употребил неслучайно. Предложения об интервью посыпались на Ерофеева лишь в последние два года его жизни, когда он, больной раком горла, уже потерял свой очаровывавший современников баритон и разговаривал при помощи специального аппарата. Было понятно: если кассета почти за сорок лет не исчезла и не испортилась – она бесценна. Но сначала требовалось отыскать хозяйку записи, которая интересовала меня не меньше. В записной книжке Ерофеева я нашел настоящее имя «британки Дафнии»: Daphne Skillen, и Google, к моей радости, выдал мне целый ряд ее публикаций – Дафни оказалась известной журналисткой. На email, указанный в одной из ее статей, я немедленно отправил письмо. Несколько стесняясь своего искреннего пафоса, я написал, что если кассета с интервью сохранилась, то его публикацией Дафни окажет большую услугу русской культуре, и что я хотел бы взять у нее интервью о Ерофееве. Ответ пришел быстро – Дафни охотно соглашалась поговорить со мной по «Скайпу»[45 - См.: Скиллен Д. «Он искал неподдельность». Английская подруга Венедикта Ерофеева / Беседу вел Илья Симановский // «Радио Свобода». 2019. 17 августа. https://www.svoboda.org/a/30110612.html.], а также обещала поискать кассету. По ее словам, много лет назад она передала эту запись ученому, который писал о Ерофееве диссертацию. И тут действие этой почти детективной истории переносится в Лондон.
Светлана Шнитман-МакМиллин. Я познакомилась с Дафни Скиллен осенью 1983 года, когда Арнольд МакМиллин, мой (тогда будущий) муж, профессор литературы Лондонского университета, предложил представить меня аспирантке, которая встречалась с Венедиктом Ерофеевым. В то время я только приступала к работе над диссертацией, превращенной позднее в монографию «Венедикт Ерофеев „Москва – Петушки“, или The rest is silence»[46 - Гайсер-Шнитман 1989.]. Мы встретились с Дафни в пабе The Lamb, который часто посещал живший на соседней улице Чарльз Диккенс. Чрезвычайно живая, смешливая и полная интересных историй Дафни очень понравилась мне. За джином с тоником она рассказывала о своем знакомстве с Венедиктом Ерофеевым, и кое-что из ее рассказов я включила в свою книгу. Потом мы не виделись много лет, но в последние годы иногда встречались на докладах в университете и других организациях.
29 мая 2019 года я получила от Дафни письмо, где она просила меня вернуть ей кассету с ее интервью Венедикта Ерофеева, данную мне 36 лет назад в пабе The Lamb. В полном изумлении я ответила, что я не только не получала от нее кассеты, но даже не подозревала о существовании такой записи. Я была поражена и очень просила ее поискать в своих закромах, так как значение такого интервью переоценить невозможно. Проведя следующий день в неутихающем беспокойстве, я наконец увидела в своей почте письмо: Дафни нашла кассету у себя! Оказалось, что после нашего первого знакомства она собиралась отдать мне запись, но в занятой жизни намерение как-то обратилось в ее сознании в уверенность, что она передала мне интервью. В огромной радости и возбуждении я сразу сказала Дафни, что его нужно опубликовать. Она немедленно согласилась, понимая важность интервью для литературного наследия писателя. Но вначале она хотела послушать его, а магнитофона у нее больше не было. Мы договорились, что через несколько дней Дафни приедет в университет, где я устраивала «круглый стол», посвященный 50-летию написания «Москвы – Петушков», и даст мне кассету, которую мы сможем вместе послушать на нашем стареньком магнитофоне. Она просила не слушать запись до ее приезда к нам домой. Мы все очень беспокоились, что кассета может быть повреждена. Перед приездом Дафни я дважды проверила магнитофон. Он работал. Но когда, весело пообедав, мы уселись на диване и я вставила кассету, магнитофон закрутился, охнул и испустил дух. Арнольд и Дафни приняли это с британским стоицизмом. Моему разочарованию не было конца. Немедленно схватив компьютер, я заказала по интернету новый магнитофон, который мне доставили поздно вечером на следующий день. Я включила его, поставила кассету, и через несколько секунд в комнате зазвучал удивительной красоты баритон и милый смех Венедикта Ерофеева. Не выпуская магнитофона из рук, я, не отрываясь, прослушала интервью дважды с чувством, что в лондонской ночи со мной происходит настоящее чудо. Той же ночью я написала два письма: Дафни – чтобы сообщить ей счастливую весть о сохранности кассеты. И Илье Симановскому – с тем же известием и попросив его участвовать в публикации этого интервью. Я отдавала себе отчет в том, что оно всплыло только благодаря его неутомимой энергии в поиске материалов о писателе. И, конечно, я понимала, насколько его глубокое знание биографии Ерофеева будет неоценимо при написании сносок и комментариев к этой публикации. К моей радости, Илья сразу согласился.
В университетском медиацентре[47 - University College London ISD Digital Media.] я попросила наших компьютерщиков оцифровать кассету. Через пару дней я получила звуковой файл, который сегодня читатель может послушать по ссылке https://www.youtube.com/watch?v=GT95C2J19Qs или скачать в библиотеке ImWerden[48 - https://imwerden.de/publ-8781.html.]. Его расшифровку мы и предлагаем читателю. Но сначала несколько слов о самой журналистке.
Из биографии Дафни Скиллен. Дафни Скиллен (Daphne Skillen) родилась в Шанхае, куда русско-украинская семья ее матери эмигрировала из Владивостока. Ее отец, грек по национальности, приехал в Шанхай в поисках новой жизни в самом оживленном и быстро развивающемся городе Азии. Родители говорили друг с другом и с дочкой по-английски, и Дафни посещала американскую школу.
В мае 1949 года семье пришлось срочно эмигрировать: Народно-освободительная армия Китая под командованием Мао Цзэдуна наступала, и приход коммунистов к власти был неотвратим. Богатые китайцы и иностранцы покидали страну. Родители Дафни оставались в Шанхае до последнего момента, но в конце концов решились на новую эмиграцию. Пассажирские самолеты больше не летали. Отцу удалось уговорить британского пилота транспортного самолета вывезти семью. Выгрузив чей-то роскошный рояль, летчик посадил родителей, двух дочерей и их русскую бабушку в самолет, летевший в Австралию.
Окончив школу и поступив в Сиднейский университет, Дафни получила диплом по политологии, психологии и философии. Переехав вместе с мужем в Оксфорд, она прошла экстерном интенсивный школьный курс русского языка. Потом они поселились в Кентербери, где ее муж преподавал философию в университете.
Дафни получила диплом по русскому языку и литературе Лондонского университета и, проведя год в США, прошла магистерский курс в Университете Колорадо в Боулдере, написав диссертацию о творчестве Андрея Синявского. В 1985 году она защитила докторскую диссертацию на тему Concepts of myth and utopia in Russian revolutionary literature[49 - «Концепции мифа и утопии в русской революционной литературе» (англ.).] в Лондонском университете.
В 1981–1982 годах, поехав в Москву на языковую практику, Дафни начала работать в Агентстве печати «Новости» (АПН), редактируя переводы советских коллег на английский язык. В этот период она интенсивно общалась с советскими интеллектуалами, приобретя много знакомых в среде диссидентов. Но в 1984 году Дафни, работая для британских телевизионных компаний, вдруг оказалась persona non grata, и в течение четырех лет ей отказывали в советской визе. Только в 1988 году, с наступлением перестройки, она смогла вновь поехать в Москву, где снимала телевизионные документальные фильмы. В 1990?х и 2000?х годах Дафни жила в Москве, работая консультантом для ряда международных проектов в области СМИ и интернациональной помощи в России, бывших советских республиках и странах Юго-Восточной Азии.
В 2017 году она издала книгу Freedom of Speech in Russia. Politics and media from Gorbachev to Putin[50 - Англ.: «Свобода слова в России. Политика и СМИ от Горбачева до Путина» (Лондон – Нью-Йорк: Routledge, 2017).]. Сейчас Дафни живет в Лондоне, занимается исследованиями и пишет новую книгу о России.
Несколько предварительных замечаний. Известно, что Венедикт Ерофеев часто добавлял штрихи и краски к собственному апокрифу. К любимым мифам, которые он распространял, относится, например, безвыездное детство на Севере. В таких случаях мы приводим, как правило, только один основной источник достоверной информации. Интервью велось самым непринужденным образом, и Ерофеев не знал вопросы и не готовил ответы заранее. Оно происходило вечером после утомительного для него дня, и в его речи встречаются иногда грамматические несоответствия и чуть ломаный синтаксис, присущие спонтанной устной речи. Но и эти моменты передают особенности его живого языка в общении, поэтому мы решили печатать интервью с минимальным редактированием. Иногда Ерофеев сознательно меняет произношение слова или отдельных звуков. В таких случаях буквы даются курсивом. В пленке есть перерывы и пропуски, и Дафни больше не помнит, с чем они связаны.
Мы хотели бы выразить свое восхищение Дафни Скиллен, проведшей такое интервью. Из известных на сегодняшний день это самое раннее интервью, взятое у Венедикта Ерофеева[51 - Подводя итоги 1982 года, Ерофеев упомянет в блокноте об интервью с Дафни Скиллен так: «Впервые в жизни даю интервью корр<еспондентке> ББСи с магнит<офонной> зап<исью>» (расшифровка блокнота В. Ерофеева из личного архива Игоря Авдиева, предоставлено Анной Авдиевой).], и единственное, где звучит его живой голос, утерянный позднее в результате страшной болезни. Мы хотим сердечно поблагодарить Дафни за доверие и разрешение опубликовать эту запись.
Первая расшифровка интервью была опубликована в журнале «Знамя»[52 - Ерофеев В., Скиллен Д. «Я не спешу…» // Знамя. 2019. № 10. С. 170–187.], а вскоре в Cardinal Points Literary Journal появился английский перевод[53 - Venedikt Yerofeyev. A Recovered Interview with Daphne Skillen // Cardinal Points Literary Journal. Vol. 10. New York. 2020. P. 49–73. http://www.stosvet.net/cardinalpoints.html.]. Сейчас мы предлагаем более подробный комментарий к тексту этого поразительного интервью.
Эта публикация не появилась бы в таком виде, если бы не щедрая помощь целого ряда людей, которых мы оба, но особенно, конечно, Илья, хотели бы поблагодарить: Анны Авдиевой, Марка Гринберга, Александра Дымича, Галины Ерофеевой, Александра Лаврина, Олега Лекманова и Евгения Шталя.
* * *
Интервью взято 12 июля 1982 года в квартире Галины и Венедикта Ерофеевых в Москве, улица Флотская, д. 17, корп. 1, кв. 78. Приблизительное время начала интервью – 7 часов вечера.
Дафни Скиллен (далее – ДС): Скажи, где ты родился?
Венедикт Ерофеев (далее – ВЕ): Ты давай, валяй вопросы. Где родился? 38?й год, Заполярье, Кольский полуостров, Мурманская, то есть, область.
ДС:А где ты ходил в школу?
ВЕ: Все там же, все десять лет школы, с первого по десятый отбарабанил в средней школе города Кировска Мурманской области[54 - Ерофеев посещал начальные школы вблизи от ж/д станций Хибины и Зашеек (Полярные Зори); в 1947–1955 годах учился в школах г. Кировска (см.: Берлин. Шталь 2005. С. 15–22).]. В Хибинах, знаешь такие горы – Хибины?
ДС:Нет, не знаю.
ВЕ: Ну так вот, такие есть горы на Кольском полуострове. С первого по десятый класс. Причем до десятого класса, то есть до семнадцатилетнего возраста, я ни разу не пересекал полярный круг с севера на юг.
ДС:Почему?
ВЕ: Ну, так уж, не пришлось потому что (смеется)… Там родился и не приходилось никуда выезжать[55 - На самом деле до поступления в МГУ Ерофеев несколько раз пересекал Полярный круг с семьей и детским лагерем (см.: Лекманов, Свердлов, Симановский 2020. С. 36–39, 48, 61).]. Так что я впервые в жизни поехал, когда окончил со своей дурацкой золотой медалью школу…
ДС:Кончил с медалью?
ВЕ: Ну да. Тут же поехал поступать в МГУ, a как раз только что открылось новое высотное здание МГУ[56 - Высотное здание МГУ было открыто в 1953 году, за два года до поступления Ерофеева в Университет. Однако филологический факультет, где учился Ерофеев, располагался на ул. Моховой, в домах № 9 и 11.]. Я тогда впервые этот Полярный круг и пересек, впервые увидел живую корову и всю остальную экзотику среднерусскую. Тогда экзаменов не было, я просто прошел собеседование и поступил в МГУ на филфак[57 - Медалисты зачислялись в Университет без экзаменов, по результатам собеседования. См. подробнее: «Время, оставшееся с нами. Филологический факультет в 1955–1960 гг. Воспоминания выпускников». М., 2006. С. 203, 368.]. Но проучился там всего полтора года. Задурил, естественно, поскольку мне был девятнадцатый год и на меня свалилась куча разных кризисов – от самого высшего пошиба до самого низшего разбора (смеется)[58 - См. об этом: Лекманов, Свердлов, Симановский 2020. С. 68, 74–82, 89; Катаев В. Как доехать до Петушков? // Время, оставшееся с нами. Филологический факультет в 1955–1960 гг. Воспоминания выпускников. С. 168.].
ДС:Каких кризисов?
ВЕ: Ну, это уже неважно. Это тема для специального чего-нибудь… Они очень хорошо экстравагантным слогом изложены в «Заметках психопата», как раз годы 56?й – 58?й. Они долго хранились у одного моего знакомого[59 - См.: Ерофеев 2003. С. 8, 9, 491, 510, 520, 576. Это сочинение Ерофеева известно как «Записки психопата». Ерофеев варьирует это название: в письме Светлане Шнитман-МакМиллин (1982) называя его «Записками веселого неврастеника» (Гайсер-Шнитман 1989. С. 20), название «Заметки психопата» фигурирует в нескольких других его интервью (см., например: Ломазов В. Нечто вроде беседы с Венедиктом Ерофеевым // Театр. 1989. № 4. С. 33). Рукопись хранилась у Владимира Муравьева и была опубликована после смерти автора.]. Потом он передал их еще одному своему знакомому, и у того они с концами сгинули когда-то во время переезда с квартиры на квартиру. Они, видимо, выбрасывали все стопы ненужной бумаги, и в том числе попало и это… Во всяком случае, в 60?м году я в последний раз их видел и с тех пор не видывал. Все-таки большая потерийка…[60 - «Я Терек не видел. / Большая потерийка» (Маяковский В. Тамара и демон // Маяковский В. Собр. соч.: В 13 т. Т. 6. М., 1957. С. 74).] Потому что так-то она в высшей степени незрелая, но можно было из нее, переделав досконально совершенно, сделать интересную штуку. Тем более что писано, в основном, в восемнадцатилетнем возрасте.
А потом – здесь все примерно верно[61 - Дафни Скиллен уже не помнит, к чему относится эта фраза, но не исключает, что привезла Ерофееву какое-то иностранное издание или статью с информацией о его биографии.], потом работал рабочим на стройке. Тогда как раз строились Черемушки в Москве[62 - «Подсобником каменщика на строительстве Черемушек», – уточнял Ерофеев в краткой автобиографии, написанной в 1989 году (Ерофеев 2003. С. 7).]. Потом кочегаром, в Москве же. В 58?м году плюнул на столицу, поехал на Украину и работал в геологоразведочной партии.[63 - В январе – июле 1959 года Ерофеев работал в Славянском отряде Артемовской комплексной геолого-разведочной партии рабочим глинистой станции (а не бурильщиком, как он указал в Краткой автобиографии, см.: Там же; Авдиев 2018. С. 156; Лекманов, Свердлов, Симановский 2020. С. 106–107). В перечислении работ, местах и иногда датах Ерофеев не всегда точен. Данные о многих из этих работ отсутствуют в его трудовой книжке и известны с его слов.]
ДС:А я не знала, что ты был такой здоровый… человек.
ВЕ (смеется): В геологоразведочной партии, думаю, так. Потом возвратился… Нет, стоп, это еще до отъезда из Москвы, 58?й – 59?й год работал приемщиком винной посуды в центре Москвы[64 - Ерофеев 2003. С. 7; «Странник, играющий под сурдинку: О Венедикте Ерофееве» // Архив общества «Мемориал». Вече. № 8. С. 177. 1959 год – скорее всего, оговорка.].
ДС:Это завод?
ВЕ: Нет, это ларек, специальный ларек – приемный пункт стеклопосуды. Ты никогда не сталкивалась?
ДС:Нет…
ВЕ: Люди целыми сумками таскают туда всевозможную посуду из-под вина. Девять копеек – маленькая, двенадцать копеек…
ДС:Да-да, конечно. Понимаю.
ВЕ: Сейчас все цены унифицированы, сейчас они все по двадцать копеек, а тогда… <нрзб> Накопил кучу материала. Ни одна работа мне не доставила столько интересного материала, как эта вот работа. Всего-то четырехмесячная работа на этом приемном пункте стеклопосуды…
ДС:А почему?
ВЕ: О… Очень интересно, очень интересно, да. Потом что же… В 59?м, в конце 58?го плюнул на столицу и поехал в геологоразведочную партию на Украину. Там работал 59?й год. В 60?м году – плюнул, в свою очередь, в Украину и работал дежурным в милиции в городе Орехово-Зуеве. Потом вышибли меня из Орехово-Зуева[65 - С сентября 1959 по октябрь 1960 года Ерофеев учился на филологическом факультете Орехово-Зуевского пединститута. Был отчислен: «За академическую задолженность и систематическое нарушение трудовой дисциплины» (см. наст. изд., с. 93).], я поехал во Владимир, то есть дальше nach Osten (смеется). Во Владимире работал библиотекарем[66 - В «Краткой автобиографии» (Ерофеев 2003. С. 7) и интервью И. Болычеву (Там же. С. 518) Ерофеев указывает местом работы библиотекарем Брянск.], потом работал на строительстве шоссейной дороги Москва – Пекин, тогда строилась эта дорога. Она как раз проходила через Владимир. Так вот, я строил эту дорогу[67 - Согласно трудовой книжке Ерофеева, в апреле 1961 года он был принят грузчиком на Дорожно-строительный район № 4, где проработал четыре месяца (Авдиев 1998. С. 156–157).]. Помнишь: «Папаша! Кто строил эту дорогу?» – у Некрасова? «Граф Петр Андреич Клейнмихель, душенька». И тут же поступил во Владимирский пединститут. Через полгода меня вышибли оттуда…[68 - Ерофеев поступил во Владимирский государственный педагогический институт (ВГПИ) в 1961 году и был отчислен в январе 1962 года (Шталь 2019. С. 164–171).]
ДС:Почему?
ВЕ: Приказ гласил так: «За идейное, дисциплинарное и нравственное разложение студенчества института»[69 - Эту формулировку Ерофеев записал в дневнике по свежим следам, возможно, с чужих слов: «31 <января 1962 г.> – ‹…› Приказ об отчислении. „За идейное, дисциплинарное и нравственное разложение студенчества института“» (Ерофеев 2005. С. 166). Однако в приказе ректора Б. Киктева от 30.01.1962 года, найденном Евгением Шталем в архиве Владимирского пединститута, Ерофеева отчисляют «как не сдавшего зачетную сессию по неуважительным причинам и не явившегося по неуважительной причине на экзамен по „устному народному творчеству“, а также как человека, моральный облик которого не соответствует требованиям, предъявляемым уставом вуза к будущему учителю и воспитателю молодого поколения» (Шталь 2019. С. 171).]. Хотя я учился без единой четверки и при поступлении… Единственный человек в институте получал повышенную стипендию. Она уже не сталинской называлась, а ленинской, по-моему, стипендией… или премия… стипендия имени Лебедева-Полянского[70 - В 1948 году ВГПИ было присвоено имя литературоведа П. И. Лебедева-Полянского (1882–1948) с учреждением стипендий его имени. В 2008 году институт утратил имя П. И. Лебедева-Полянского.], что-то в этом роде. Одним словом, несмотря на то, что я первую сессию сдал на все «отлично», меня тут же попросили уйти. Мало того, потребовали органы, чтобы я выехал в 48 часов из города Владимира и Владимирской области[71 - Первые три экзамена Ерофеев сдал на «отлично» (см.: Ерофеев 2005. С. 165), но на последний экзамен не явился. Утверждение о фактической высылке из Владимира Ерофеев повторяет во многих интервью.]. И вообще, чтоб не въезжал в пределы Владимирской области. А уж состав преступления не знаю какой… Я, по-моему, только и делал, что лежал, посасывал из горла водку (смеются оба)… и группировал вокруг себя людей, которые занимались примерно тем же. И еще стихами и разве что Евангелием.
ДС:А ты писал тогда?
ВЕ: Вот тогда написал… Да нет, после изгнания из Владимирского пединститута работал еще грузчиком и немножко кочегаром во Владимире. Потом, после изгнания в 61?м году… вру, в 62?м году, после изгнания из Владимира поселился в Павлово-Посаде. Там работал на поточной линии на кирпичном заводе[72 - С февраля по апрель 1962 года Ерофеев работал кочегаром 5 разряда в строительном тресте, а с конца июня по начало августа – разнорабочим на Павлово-Посадском заводе стройматериалов (Авдиев 1998. С. 157).]. Потом-потом-потом-потом… в Коломне грузчиком на мясокомбинате, тоже Московская область[73 - Ерофеев учился в Коломенском пединституте в 1962–1963 годах (Лекманов, Свердлов, Симановский 2020. С. 159–161). Коломенская легенда гласит, что Ерофеев подрабатывал грузчиком в гастрономе «Огонек», в здании которого сейчас располагается музей «Арткоммуналка: Ерофеев и другие». Директор музея Екатерина Ойнас выяснила, что Ерофеев гипотетически мог подрабатывать и на местном мясокомбинате, где на простые работы нанимали студентов.]. В это время как раз написал «Благую весть». Но она тоже потеряна[74 - Некоторые главы прозы (в другой редакции «Благовествование») нашлись еще при жизни писателя. «Благая весть», скомпилированная из нескольких источников, включающих воспоминания друзей Ерофеева, была опубликована после смерти автора в разных редакциях (см.: Ерофеев 2019. С. 239–254).]. Она пользовалась успехом у владимирской молодежи. Ее переписывали от руки, я знавал даже энтузиастов, которые знали наизусть, хотя она все-таки размером солидным…
ДС:А ты не подумал о том, чтобы сохранить свою работу?
ВЕ: Ее сохранили. Я ее отдал приятелю – Цедринскому[75 - Владислав Викторович Цедринский (1940–2010) – друг Ерофеева, упоминаемый в «Москве – Петушках» в главе «Орехово-Зуево – Крутое».]. Цедринский дал почитать своим друзьям. Кто-то из друзей дал одной из своих тетушек, а тетушка я уж не знаю… Куда сгинула – один Бог ведает, с 62-го же года я ее не видел. А потом, в 63?м году, мне повезло, я определился на службу. «Кабельные…» – как же это называлось? Ну, плевать на название организации, одним словом, строительство и монтаж кабельных линий телефонной связи. То есть мы опутывали всю Россию телефонными связями. Ровно десять лет там оттарабанил – с 63?го по 73?й, даже десять с нахлестом[76 - Точные даты работы: май 1963 – январь 1973 года (Авдиев 1998. С. 157).]. Приходилось работать в Московской области, Владимирской, Ивановской, Горьковской, Тамбовской, Липецкой, Смоленской, Черниговской, Гомельской, Могилевской, Тульской, в Литве даже, Брянской…
ДС:А как ты воспринимал это путешествие?
ВЕ: Какое?
ДС:Это хождение в народ…
ВЕ: Это хождение? Да почти ничего оно путного мне не приносило, но у меня было положение таково, что у меня не было ни паспорта, ни постоянной прописки, ни постоянной крыши над головой[77 - Лекманов, Свердлов, Симановский 2020. С. 85.; Берлин В. Венедикт Ерофеев и «Вопросы ленинизма» // Новая газета. 2010. 20 октября.]. А тут все-таки в разъездах мы жили постоянно в вагончиках. Знаешь, такие крохотные вагончики, в которых ютятся строители?
ДС:Да-да-да.
ВЕ: Мы эти вагончики цепляли и колесили с ними, как циркачи прежних времен свой фургон гоняли из угла в угол. Это хорошо Теофилю Готье было писать своего «Капитана Фракасса» – там все у него очень выглядит заманчиво, а тут ничего подобного нет. Сплошная грязнотища и все такое… Одним словом, сплошная харкотина.
ДС:А в гостинице невозможно было?
ВЕ: Да какие гостиницы, когда мы всегда в полевых условиях, в поле… Ну, правда, свои записные книжки очень обогатил, распух записными книжками. Во время этих разъездов писал немножко стихи для… Родился сын в 66?м году[78 - Венедикт Венедиктович Ерофеев родился 3 января 1966 года.]. Для него вот я рассказывал…
ДС:Расскажи, это интересно.
ВЕ: В начале 70?х годов стихи в разных жанрах. То есть начиная с катулловского размера или там с подражания… сапфической строфою и кончая современным верлибром. Во всех жанрах.
ДС:Они сохранились?
ВЕ: Сохранились, но часть из них пустила на растопку моя теща, то есть матушка моей первой жены[79 - Первая жена Ерофеева – учительница Валентина Васильевна Ерофеева (Зимакова) (1942–2000); Наталья Кузьминична Зимакова (1894–1981) – мать Валентины Ерофеевой.]. У меня все хранилось в Петушинском районе, где в это время жил сын. Я же к нему наезжал ежемесячно.
ДС:А когда ты поехал в Петушки?
ВЕ: А в Петушки… Я из Владимирского пединститута вывез одну девицу, и у нас в 66?м родился сын. Пришлось срочно с ней обручиться, как говорится, потому что уже истекал месяц. А по истечении месяца младенцу надо давать, во-первых, отчество, а во-вторых, фамилию, разумеется. Пришлось срочно обручаться, прямо в последний день, потому что месяц истекал в этот день. А жену распределили по окончании института в Петушинский район, село Караваево. Это еще автобусом от Петушков к северу. Так что мне приходилось, сколько бы я ни колесил по Руси, примерно каждый месяц приезжать в Петушки. К сыну с гостинцами…
ДС:Как долго ты жил там, в Петушках?
ВЕ: Я там почти и не жил, только наезжал туда. Приезжал к сыну, допустим, на три-четыре дня, потом опять исчезал на месяц. Это до 73?го года.
ДС:И когда ты написал «Заметки психопата»?
ВЕ: «Заметки психопата» – это я говорил… Когда я учился на первом курсе МГУ и немножко после изгнания из МГУ, когда пошел на московскую стройку.
ДС:Но тогда ты не вернулся в МГУ…
ВЕ: Нет, не вернулся. И не намерен был[80 - По свидетельству В. Катаева, Ерофеев в начале 1970?х безуспешно пробовал восстановиться в МГУ (Катаев В. Как доехать до Петушков? С. 169–170).]. В 72?м, тут же прямо спустя два года после «Петушков» написал – почти целиком было написано – примерно такого же объема, чуть-чуть побольше, «Дмитрий Шостакович». Но он у меня пропал, у меня его свистнули[81 - Рукопись не найдена, и неясно, в какой стадии написания находилась утерянная книга. Однако известно, что важные для Ерофеева записные книжки действительно были утрачены летом 1972 года (Агапов А. Телеграм-канал «Слова и буквы». https://t.me/wordsandletters; Ерофеев 2007. С. 5, 42).].
ДС:Это что значит?
ВЕ: Что значит? (Оба громко смеются.) Это хорошенький вопрос! Я ехал в электричке поздно вечером и с большого похмелья. И у меня в сумке, в сетке то есть, с собой были две бутылки вина, которые прямо торчали из сумки. А рядом с сумками лежал пакет. В пакете были мои записные книжки. И вот как раз все черновики «Дмитрия Шостаковича», которые надо было просто сесть и переписать набело.
ДС:Это роман? Повесть?
ВЕ: Ну я не знаю… Я в названиях жанра не силен, как угодно можно называть. Я вообще терпеть не могу эти подзаголовки – там «поэма», «повесть», «роман» или… Какая разница, по существу? Просто «Дмитрий Шостакович». Хотя там речи о Дмитрии Шостаковиче почти нет. Хорошо, если три страницы попадались, где упоминался Шостакович. Он там совершенно ни к делу, и ни к месту, и ни ко времени.
ДС:Но почему ты назвал это «Дмитрий Шостакович»?
ВЕ: А «Дмитрий Шостакович» там потому, что по ходу дела начинались сцены не совсем цензурного свойства. И вместо того, чтобы описывать то, что не годится для печати, я начинал говорить о Шостаковиче. О том, что такой-то Шостакович – лауреат там трам-пам-пам, командор Ордена Почетного легиона, почетный член итальянской академии Санта-Чечилия и все такое… Одним словом, о Шостаковиче шла речь, пока не кончалась непристойная сцена. Как только она кончалась, повествование продолжалось дальше. Очень веселое повествование. Но когда опять случались сцены нехорошие, не для воспитанного слуха, а уж тем более не для советского слуха, хотя не на него было рассчитано, опять приходилось прибегать… дальше говорить о Шостаковиче. Попеременно о его симфониях… (Оба смеются.) Веселая была вещь. С печальным окончанием. Я, когда ее потерял, прямо… У меня ее выкрали вместе с сеткой. Я уснул в электричке, а это был вечер воскресенья, когда всему народу очень хоц-ца похмелиться, а уже достать негде – все магазины закрываются самое позднее в восемь[82 - «Вечер воскресенья» не совпадает с датой кражи записных книжек, обозначенной Ерофеевым в блокноте явно по свежим следам: 19 июля 1972 года пришлось на среду.]. А я ехал уже в позднюю пору, в совершенно почти пустой электричке. Когда я проснулся… То есть кто-то соблазнился этой сумкой. Им все эти рукописи, черновики и не нужны были, никакой им «Шостакович» не нужен, они это, конечно, выбросили из окошка электрички. Им нужно было вино, а вот эти две бутылки… Если бы я их завернул хорошо в бумагу, ничего бы подобного не случилось.
ДС:Очень жалко…
ВЕ: Это 72?й год. Я тогда, когда вышел из электрички и увидел пропажу, упал на траву и рыдал, как Печорин, расставшись с княжной Верой или кем-то там, уже не помню…[83 - Лермонтов М. Герой нашего времени. М., 1962. С. 106; «Княжна» – явно по ассоциации с княжной Мери.]
ДС:Ужас такой…
ВЕ: Вот. И потом попробовал было восстановить, потому что она мне самому очень нравилась. Попробовал восстановить, делал несколько буденновских наскоков на этот сюжет, но уже получалось не то… Безвдохновенно, бескрыло. Так что решил забросить эту затею. Хотя и настаивали очень многие именитые люди, но я отказался от этого. И надолго вообще забросил писание. Если и писал, то крохотные рассказики там, крохотные эссе о ком-нибудь или по заказу мелкие статьи о поэтах русских начала ХХ века.
ДС:Они вышли?
ВЕ: Да нет, не вышли они, я все их раздаривал именно тому, кто мне их заказывал. И они это все вклеивали в свои альбомы, только и всего. То есть по таким мелким заказам. Вот, например, человек заказывает написать три страницы о Саше Черном[84 - «Саша Черный и др.» (Ерофеев 2019. С. 390–391); это эссе о Саше Черном, написанное в начале 1982 года, Ерофеев подарил исследователю творчества поэта Анатолию Иванову.]. И я ему пишу эти три страницы о Саше Черном, он мне за это дарит какую-нибудь книгу, для меня вожделенную. То есть он не берет денег за книгу, не обменивает ее ни на какую другую, а просто с меня требует что-нибудь написать. И все это хранится в альбомах у разных людей. А так – ничего серьезного. Ну, то есть уже сколько-то лет подряд вынашиваю «Еврейские мелодии». Но пока еще не нашел, как говорят шашлычники, шампура… Материала-то бездна, стопы уже лежат. Столько материала, что придется девяносто процентов отсеивать из того, что накопилось, и оставить только самое наилучшее, наивеселейшее и, наоборот, наичернейшее. И даже хочу выкроить пьесу из этого, где гибнут, по шекспировскому образцу, все герои[85 - Кроме написанной пьесы «Вальпургиева ночь, или Шаги командора» (1985), Ерофеев работал над пьесой «Фанни Каплан», но не закончил ее. См.: Лекманов, Свердлов, Симановский 2020. С. 411–413.]. Но в основном речь идет о евреях исключительно. Как в «Петушках» речь идет исключительно как будто бы только о спиртном и больше как будто бы ни о чем другом, так здесь речь идет только о евреях[86 - Ср. с записью Ерофеева в альбоме Александра Кривомазова, сделанной за два года до этого интервью, 30 марта 1980 года (см. наст. изд., с. 16).].
ДС:Как называется?
ВЕ: «Еврейские мелодии»[87 - «Вставки для „Еврейских мелодий“» – название одной из записных книжек Ерофеева (Ерофеев 2007. С. 385–390). Название «Еврейские мелодии», вероятно, заимствовано у Дж. Г. Байрона «Еврейские мелодии» (Hebrew Melodies, 1813), хотя не исключена ассоциация с циклом песен Дмитрия Шостаковича «Из еврейской народной поэзии» (1948).],
ДС:Кто-то мне сказал, что называется «Семь с половиной евреев».
ВЕ: Нет, это чепуха. У меня был план написать для журнала «Бронзовый век»[88 - Neue Russische Literatur (NRL) / Ed. V. Len, G. Mayer, R. Ziegler. Universita?t Salzburg, Salzburg, 1978–1982; «Бронзовый век» – неофициальное название альманаха среди интеллигенции.], по их настоянию, «Мои семь евреев». То есть жизнеописания коротенькие тех семи евреев, которые посильнее других на меня оказали влияние. Или просто чуток потрясли хотя бы. То есть самых запоминающихся.
ДС:Веня, а какие книги очень подействовали на тебя?
ВЕ: Смотря в какое время… Из самых ранних… В юности «Преступление и наказание», пожалуй, в шестнадцать лет прочитанное. В восемнадцатилетнем возрасте из самых сильных впечатлений – «Голод» и «Мистерии» Кнута Гамсуна[89 - Ср. со свидетельством Владимира Муравьева о 1955 или 1956 годе: «Вот еще в общежитии попались ему под руку „Мистерии“ Гамсуна, и он сразу понял, что это – его. И уж „Мистерии“ он знал почти наизусть» (Ерофеев 2003, С. 574).]. Уж тут я ходил ошалелый несколько недель, да даже больше, чем недель, и не мог ничего больше в руки брать после этой литературы. Потом, в возрасте примерно девятнадцать – двадцать, ибсеновская полоса началась. В особенности «Бранд», да и «Пер Гюнт», да даже и поздние пьесы, весь Ибсен совершенно, с головы до пят. Потом, кто же из литераторов-то… Да, пожалуй, сильнее этого потом и не было. А! Потом, конечно, Стерн[90 - О влиянии Стерна на поэму Ерофеева, см.: Левин 1996. С. 25; Власов 2019. С. 242, 410–411.]. Но это уже в возрасте двадцати двух, примерно, лет. Потом на меня уже навалился своей тяжелой, грамотной, <нрзб> массой Томас Манн. Томас Манн меня раздавил года на три. Это уже возраст двадцать пять – двадцать восемь лет[91 - Впервые имя Томаса Манна появляется в дошедших до нас дневниках Ерофеева за 1961 год, т. е. Ерофееву 22–23 года (Ерофеев 2005. С. 21–23, 30, 35, 145). «Одна из его (Ерофеева. – И. С., С. Ш.-М.) целей, как он мне говорил, вот, дело, достойное жизни, – переводы писем Томаса Манна». См. интервью Игоря Сорокина с Сергеем Филипповым 9 октября 2015 года // «Коммунальная Одиссея» / Проект под эгидой музея-резиденции «Арткоммуналка. Ерофеев и Другие». https://artkommarchive.ru/filippov-s).].
ДС:Все это – иностранная литература, кроме Достоевского…
ВЕ: Кроме Достоевского, оказалась только иностранная. Длительных действий на меня среди русских не было никого, пожалуй[92 - Ср. с высказыванием Ерофеева 1988 года о преобладании «закордонных» влияний на «Москву – Петушки» (наст. изд., с. 60).]. Ну и, конечно, стихи. Стихи-то, в основном, конечно, русских поэтов. Если из заморских поэтов – то в русских переводах в хороших. Поэтов-то я, пожалуй, даже больше читал, чем прозаиков. Всех, то есть, поэтов, от силлабической русской поэзии семнадцатого века и до Николая Заболоцкого, примерно так.
