скачать книгу бесплатно
– Не хотим, чтобы дети запачкали, – признались супруги. – А с Ларисой мы давно дружим! Ей в подарок привезли гранатовое вино! Вкуснее его не отыскать!
В предновогодней суете незаметно для остальных появилась в квартире четырнадцатилетняя Глафира. Она была второй по старшинству дочерью в семействе и приехала на новогодние каникулы. Внешне девочка походила на Марфу Кондратьевну – сутулая, с узким бледным личиком, длинными волосами и грустными темными глазами.
– Меня родители услали в интернат, я им здесь мешаю, – скорбно глядя в пол при знакомстве со мной, сказала Глафира.
Моя смена заканчивалась около двух часов ночи, после чего я могла украдкой, при свете фонарика почитать поэзию узников ГУЛАГа, так как электричество правозащитники экономили и не разрешали включать.
Утром я звонила матери. Односельчане украли и съели ее кошку.
– У тебя все в порядке? Ты пришлешь мне деньги? – сквозь слезы спросила она.
– Постараюсь. Как только мне заплатят, – заверила я мать.
Но платить мне никто не спешил. Меня занимали мысли: сколько Марфа Кондратьевна собирается заплатить за три недели круглосуточной работы? На мне дети, уборка, готовка, кошки. Смогу я помочь матери? Оплатить часть кредита, нависшего как снежный ком? Мама перед отъездом в Москву раздавала питомцев: собак и кошек. Она надеялась, что в зажиточных семьях их не съедят. Бомжи в селах голодали и потому промышляли ловом бездомных животных.
– Алкаши убили и съели Барбоса, – сообщила она.
Это была собака ее соседки – бабки Алисы.
– За гаражами утром обнаружила потухший костер и его шкуру, – всхлипывала мама.
– Он на днях мне снился! Будто сидит на ветвях зеленого дерева, словно птица, – сказала я.
– Марфа Кондратьевна не подведет? У меня в комнатке так холодно, что пар изо рта. Я отключила газ, свет, воду, это положено по закону, если хочешь уехать. Когда мне брать билет до Москвы?
– Марфа Кондратьевна пообещала, что снимет нам жилье сразу по возвращении, – передала я маме слова благодетельницы.
Марфа Кондратьевна и Зулай вернулись из Магадана поздно ночью. Следом за ними явились очередные гости с бутылкой и составили компанию еврейским родственникам, зажигательно распивавшим в кухне вино.
Спальное место на шкафу оказалось занято, и мне бросили матрац на пол рядом с кошачьим лотком.
– Здесь ночуй, – велела хозяйка дома.
Утром, разгребая горы посуды под пристальным взглядом Марфы Кондратьевны, сидевшей на лавке, я попыталась заговорить о войне.
– Все народы Чеченской республики пострадали! Нужно добраться до «Новой газеты», может быть, в память о госпоже Политковской, из уважения к ее труду они опубликуют фрагмент моего чеченского дневника. Тогда люди узнают, что происходило с мирными жителями во время войны.
– Ни «Новой газете», ни кому бы то ни было из правозащитного мира твои дневники не нужны! В газете свое мнение о войне напишут и успешно его обналичат, – отчеканила правозащитница. И, вздохнув, прибавила: – Я лично знала Анну. Тексты Политковской печатали крайне неохотно, мотали ей нервы, издевались. Она с трудом пробивалась в родной редакции.
– Под бомбами в Грозном первыми погибли русские старики, а потом чеченские дети в горных селах. Советская Чечня была многонациональной республикой! Война – общая трагедия. Погибли люди разных национальностей!
– А кто там пострадал, если не чеченцы? – осторожно спросила Марфа Кондратьевна.
– Все народы, которые там проживали! В Грозном проживало более трехсот тысяч русских до Первой войны и во время нее. А сколько татар, украинцев, цыган, кумыков, ингушей…
От моих слов правозащитница закашлялась и возмущенно хлопнула себя по коленке рукой. Ее черная юбка негодующе взметнулась, как крылья вороны.
– На такие заявления никаких грантов не будет! – раздосадованно вскричала она.
– Пострадали все народы Чечни, – спокойно повторила я.
– Да как ты смеешь?! Что ты вообще об этом знаешь?! Все знают только правозащитники!
– Я там двадцать лет прожила, десять из которых вела дневник и собирала истории разных людей, – напомнила я.
– Правозащитники знают лучше! – не сдавалась Марфа Кондратьевна.
– Будучи журналистом, я узнала историю, как чеченка, выдававшая себя в Грозном за правозащитницу, обманом забирала квартиры у выживших украинцев, русских, армян, у тех, кто пережил бойню после Первой войны, когда бандиты вырезали людей кварталами, объявив нечеченцев вне закона! Сверху на нас щедро падали русские бомбы! Мир несправедлив. Отпрыски той аферистки уехали в Норвегию как политические беженцы, они якобы пострадали от войны, а сама она захватывала квартиры вместе с имуществом целыми этажами!
– Не желаю слушать, – холодно оборвала меня Марфа Кондратьевна. – Разговоры подобного рода меня утомляют. У нас тоже были теракты: «Норд-Ост», Беслан, Будённовск…
– Конечно, были. И я сочувствую людям. Но никто не желает слушать, как мы жили десять лет в сердцевине ада, как на наши дома сбрасывали ракеты. Справедливость в том, чтобы преступления назвать преступлениями и защитить мирных людей – словом и делом.
– Гранты из США и Европы предназначены для защиты чеченцев, отстаивающих независимость Ичкерии, остальным просто не повезло, – завершая разговор, Марфа Кондратьевна примирительно зевнула.
Она удалилась в кабинет, а хозяин дома, показавшись из своей комнаты, попросил налить ему чаю. Кошки рядом с ним драли наволочку на полу, забиваясь в нее, как в мешок, и катая друг друга.
Постельное белье до моего приезда не стиралось месяцами, а сейчас, выстиранное, оно сваливалось в кучу вместе с подушками, одеялами и пледами. Вечером каждый из гостей и обитателей квартирки вытягивал оттуда что-то наудачу.
Обеды и ужины я готовила на электрической плите. В Грозном все варочные плиты были газовыми. Так было и в Ставрополе. В некоторых деревнях до сих пор топили печи дровами…
– Москва – особенный город, – охотно пояснил Лев Арнольдович. – Люди на периферии живут в нищете, а здесь власти нам плиты поменяли, поэтому дома не взрываются.
Сколько людей из-за аварий с газовыми плитами каждый год гибнет по стране, никто не считает, но, думаю, не меньше, чем на войнах.
– Почему все так несправедливо? – расстроенно спросила я.
– Все равны, но некоторые «равнее», – сказал Лев Арнольдович. – В Москве другие пенсии, пособия, зарплаты. Московская прописка – залог успеха. Москва – государство в государстве. Кстати, здесь полно нелегалов и бомжей. Им в жизни не посчастливилось, прописка осталась для них мечтой! Костьми динозавров завалены обе столицы – это те, кто не смог вскарабкаться на пьедестал успеха…
– Пожалуйста, купите продукты. Холодильник совсем пустой.
– Попрошу деньги у Марфы Кондратьевны, – пообещал Лев Арнольдович. – Детскими пособиями заведует она.
Я решила повторить сказанное о войне и посмотреть на его реакцию. Лев Арнольдович меня выслушал.
– Марфа Кондратьевна остро реагирует, если правозащитников ругают. Она знает послов Франции и Норвегии. Обедает с ними. Деньги ей иногда дают, гранты – по-научному, – взяв у меня из рук чашку, сказал он.
– Гранты? За что? – поинтересовалась я.
– Ну, она о чеченской войне рассказывает…
– Рассказывает, что гостила в Грозном?
– Пару дней в начале Первой чеченской, затем во Вторую войну наведывалась на недельку…
– Значит, она ничего на самом деле не видела и не знает.
– Знает – не знает, для протекции главное – имя и связи. Я и сам миротворец, приезжал туда с камерой, снимал как-то обстрел города.
– Марфа Кондратьевна обещала помочь издать дневники о войне. Все, ради чего я выжила, – тетрадки, написанные под бомбами, – напомнила я.
– На это, Полина, даже не надейся, она своими делами занята, – отрезал он. – Смотри за детьми!
За ужином Марфа Кондратьевна сообщила, что по дороге из Магадана заскочила к Ирису Тосмахину, признанному в правозащитных кругах политзаключенным.
– Ирис сидит в тюрьме за идиотические высказывания, – поделилась она.
– То есть он не совершал уголовного преступления? – Рахиль изумленно подняла брови.
– Ирис Тосмахин – богохульник и нес околесицу, – ввела нас в курс дела Марфа Кондратьевна.
– Вы ему помогаете? – уточнила я, подкладывая в тарелки детям и гостям запеченный картофель.
– Да! Статьи про него пишу, – отмахнулась Марфа Кондратьевна. – Ему это, конечно, никак не поможет, но я же отвечаю за права человека.
– За что его все-таки посадили? – поинтересовался Абрам Моисеевич, оглядываясь, чем бы опохмелиться.
– Он не исключал того, что теракты могут быть оправданны, а еще хотел Мавзолей Ленина на Красной площади взорвать! – Лицо правозащитницы приняло свирепое выражение.
– И в чем насчет Ленина – богохульство?! – пошутил Лев Арнольдович.
– К мощам следует относиться с почтением! – растолковала Марфа Кондратьевна. – Православные мы али кто? Этот богохульник хотел взорвать Мавзолей; хватит, говорит, на Руси идолов и коммунизма. Я его мнения не разделяю, а статьи про него пишу только по доброте душевной.
– В тюрьму ты зачем к нему ездила, Тюка? – рассмеялся Лев Арнольдович.
– Он тайно передал письмо. Хочет, чтобы я его обнародовала! Ха! – довольно сказала Марфа Кондратьевна.
– Что значит «ха»? – уточнила Рахиль.
– Я письмо прочитала! А теперь пойду и сожгу! – объяснила правозащитница.
– Как можно?! – вырвалось у меня. – Дайте всем почитать, а потом обнародуйте! Он ведь ждет! Он надеется на вас!
– У тебя спросить забыла, – презрительно бросила Марфа Кондратьевна. – Ирис Тосмахин ищет сторонников, жаждет славы. Он атеист, и я не собираюсь пропагандировать его пагубные идеи! Славы ему не видать! Это я решаю, что предавать огласке, а что – нет! Вот так-то!
Мне постепенно открывалось, что те люди, кого общество считало сведущими в проблемах Северного Кавказа, получали скудную, обрывочную информацию. На самом деле они не разбирались ни в нашей культуре, ни в традициях и не умели общаться с представителями Чеченской земли, подвергая себя порой ненужной опасности, а иногда неплохо зарабатывая на нашем горе.
Не покидала меня мысль и об Анне Политковской, которая резко высказывалась о Рамзане Кадырове и которую убили в подъезде собственного дома.
В чеченском обществе на слова женщины не принято обращать внимания, спорить с женщиной недостойно мужчины, это равносильно переругиванию с диким или домашним животным, однако если женщина настойчиво повторяет обидные слова, ее ждет расплата.
Антивоенную позицию Анны Политковской я всецело разделяла, но ее слова о том, что человек, не имеющий образования из-за войны, – «просто дурак» и «лишен всякого таланта», удивляли: воинам не нужны школы, они отлично владеют мечом, а тот, кто любит литературу, прочтет ее даже под бомбами.
Между походами по иностранным посольствам Марфа Кондратьевна успевала заглянуть на митинги, где стояла с плакатами – выражала несогласие с властями. Каким образом это влияло на жизнь в стране, для меня оставалось загадкой. В доме Марфы Кондратьевны батрачили чужие люди, сама она ни чашку, ни ложку за собой не мыла.
За столом неспешно шла беседа о том, что жить в России катастрофически плохо, срочно нужны революция и восстание масс. Гости согласно кивали, но как только возникали вопросы о конкретном плане действий, Марфа Кондратьевна вскрикивала:
– На самом деле нас все устраивает! Государство о москвичах заботится. Детям – санатории, нам – бесплатный проезд по городу! Даже визу в загранпаспорте москвичам ставят на несколько лет, по Европе можно путешествовать без проблем. Другим россиянам такое и не снится!
– Нам не снится, – тихим голосом соглашалась с ней Зулай.
Прислуживая за столом, я лихорадочно соображала, куда перепрятать дневники, пока Марфа Кондратьевна не добралась до них. К дневникам правозащитница проявляла любопытство, но исключительно ради того, чтобы заполучить их и распорядиться ими, как ей вздумается.
– Мы не можем помочь Полине уехать из России. Но ты, Тюка, имеешь связи в правозащитных фондах и многим уже помогла выехать за границу! – сказал Абрам Моисеевич, опрокинув стопку беленькой.
Марфа Кондратьевна возмутилась:
– Я патриотка! Я не стану помогать Полине! Никогда! В душе я боготворю Россию! Я только ингушам и чеченцам помогаю уехать, но это другое дело – эти народы пострадали и пусть едут отсюда!
– Как же остальные народы в Чечне?! Все пострадали! – возразила я.
– Ты чудом спаслась, – поддержали меня Абрам Моисеевич и Рахиль.
– Именно! Мы с мамой знали чеченский язык, одевались, как велено по шариату. У мамы был муж-чеченец, двухметрового роста, с длиннющей бородой. Тех, кто оказался менее расторопным и находчивым, ждала страшная участь, – сказала я. – В каждом народе есть и герои, и негодяи. У нас негодяи подняли голову после Первой войны и стали истреблять земляков по национальному признаку. Махровым цветом расцвел геноцид во времена правления Масхадова! Убивали стариков, детей, женщин… Прямо приходили во двор и спрашивали, где здесь русские живут. Но были чеченцы, которые спасали и защищали русских соседей!
