скачать книгу бесплатно
– А он что?
– Да ты и сам знаешь, что он. «Труба, – говорит, – у нас свинцовая. С включением вольфрама. Защищает от гамма-лучей».
– Ха-ха, – развеселился Конюшин. – А от альфа-лучей его что защищает? Полиэтилен?
– А при чем здесь полиэтилен?
– Так он под трусы подкладывает. Чтобы радиация к причинному месту не подобралась.
– Может, не зря. Его жена, говорят, беременна, – с некоторой завистью заметил Исаев.
– Ну и правильно. Надо же нам здесь как-то продолжать человеческий род, – кивнул Конюшин.
– Между прочим, у Ноя в ковчеге вообще не было детей.
– Скажу тебе больше, дружище. Ноева ковчега тоже не было.
– Ну как же, – снова обиделся Исаев. – А глинистый слой в культурных пластах? У Евфрата. А кости животных высоко в горах? Причем самых разных. Львы, козы, ящерицы. Их находят на всех континентах. Они прятались от потопа, карабкались по скалам как могли. А китайский язык?
– Что «китайский язык»? – не понял Конюшин.
– Ты знаешь, как у них строится слово «корабль»? Из трех иероглифов. «Лодка», «восемь» и «рот». То есть восемь ртов, восемь пассажиров, переживших потоп. Ной, его супруга и три сына с женами. Так и получается – восемь.
– Ну и что? – пожал плечами Конюшин. – Пойдем лучше выпьем.
Они отстегнули ремни и, покачиваясь, направились к ресторану. Поезд подпрыгивал на вакуумной подушке и, левитируя, несся внутри трубы, обгоняя звук, вспарывая остроносым беспилотным концом разреженный воздух.
Исаев и Конюшин прошли через спальный вагон. Одно купе было переделано в часовню, и на двери его был наклеен вырезанный из картонки крест. Кажется, часовня завелась вскоре после того, как один из пассажиров сошел с ума, а следом захотел сойти еще и с поезда. Это был популярный в прошлом журналист, вылетевший в трубу после внезапного сокращения.
– Мы перерезали пуповину, – причитал он, блуждая по вагонам. – Россия, она рядом, в паре метров от нас! Но мы не видим ее! Мы не слышим ее! Мы добровольно изгнали себя из жизни. Мы внутренние эмигранты.
Его слушал только старик с шахматами, остальные старались не замечать, словно пьянчужку, справляющего нужду на улице. Кончилось тем, что журналист удавился в своем купе. Впрочем, ходили слухи, что ему помог сосед – Андреев. Потому что до самого инцидента Андреев бесился и шипел по углам, что спятивший журналист в своем стремлении вырваться из поезда разгерметизирует состав и всех угробит. Тело тем не менее отмолили своими силами и отправили в морозильный вагон-усыпальницу.
Спустя несколько лет усопла и мать девушки-подпольщицы. Никто так и не понял, отчего она умерла, но грешили на лимон, расцветший в зимнем саду в углу вагона-ресторана. Несчастная отекла и раздулась. Медсестра-проводница вынесла приговор: сезонная аллергия. Но антигистаминные не спасли. Потом скончался молчаливый повар. Помехи в кардиостимуляторе. Не вынес сильного магнитного поля.
Впрочем, что в точности означало «потом», «давно» и «недавно», никто не знал. За датами следили сначала по электронным календарям, но в какой-то момент приборы и телефоны начали разниться в показаниях. Андреев тогда предложил считать время по количеству остановок. Пулей долетев до Владивостока, поезд замирал на полминуты и вдруг кидался в обратную сторону. Через несколько часов примчавшись в Москву, он во весь опор удирал обратно. Но попробуй отследи все такие остановки. О долготе путешествия судили по детям Андреева. В момент посадки на рейс его сын-подросток умещался на правой отцовской руке. Сейчас он вымахал до потолка и жалко сутулился, как будто стесняясь своего роста.
– Я давно твержу, что мы внутри вечного маятника, – сказал Конюшин, когда они с Исаевым уселись за стол у цифрового окна, в котором сквозь струи ненастоящего дождя светило невсамделишное солнце. – Перпетум мобиле.
– А я бы сказал, что мы на том свете. Ну какая разница, живы мы или нет, если не знаем, что там, за пределом трубы?
– Возможно, Андреев прав и, наоборот, только мы как раз и живы. А все, что снаружи, быльем поросло.
– Нет-нет. Мне кажется, что там все наладилось. 2024-й по всем нашим подсчетам давно миновал, все образумилось. Другие люди, другая страна, другие законы. Может, и нас спасут. Остановят, выведут…
Конюшин посмотрел на размечтавшегося Исаева и расхохотался. Распустил волосы и завязал их узелком на макушке, как японец.
– Ты же знаешь, что наш поезд движется вечно. Его остановит только мощный подрыв эстакады. И тогда нам хана.
– А если холодильник заполнится до отказа? Лет через сорок? Куда нас дети Андреева денут? – спросил Исаев, хмурясь упрямо.
Но тут в вагон вошла худая девушка и подсела к ним за столик.
– Все по купешкам сидят, – сказала она. – Скучно очень. Можно я с вами побуду?
Исаев вдруг расцвел, обмяк и протянул ей пухлую ладошку:
– Значит, не обижаешься? Не обижаешься? А мы решили, ты нас испугалась. А мы ж плохого не сделаем.
Прихромавшая проводница шмякнула на стол три стакана в железных подстаканниках.
– Я коньяком заправила, – хвастливо сообщила она.
– Спасибо, Танюша, – похвалил ее Конюшин. – Ну что, давайте за путешествие?
Они чокнулись. Таежный пейзаж за окном сменился на ослепительно сиявшую реку. Левый берег удалялся. Воды становилось все больше, и наконец она покрыла все.
Сергей Миронов
Родился в 1970 году в Калининграде. В 1993 году окончил факультет журналистики Санкт-Петербургского государственного университета. Работал в газете «Вечерний Петербург». Автор ряда интервью с художниками и коллекционерами ленинградского андеграунда.
Публиковался в журналах «Нижний Новгород», «Волга», «Дальний Восток», «Южная Звезда», «Белая скала», «Перископ», «Традиции&Авангард» и других изданиях. Лауреат премии имени А. Куприна (2020). Живет в Калининграде.
Эльза и Эрик
Повесть
1
Погожим сентябрьским вечером Борис Францевич Бауман – активный деятель культурной автономии российских немцев Калининграда – заблаговременно выехал в аэропорт встречать давнего друга по Ленинградскому политеху. Карла Гофмана он не видел с конца незабвенных 90-х. К старосте курса, летевшему на Балтику из Алма-Аты, у Бориса Францевича имелось важное дело. С недавних пор он задался целью женить непутевого сына.
Семья Гофманов засиделась вдали от исторической родины. Несколько миграционных волн омыли немецкую брусчатку Калининграда и растворились в плодородных землях фатерланда, а Карл Гофман продолжал безвылазно сидеть в шахтерской Караганде. И только Виктор, его младший брат, пустивший прочные корни в Нижней Саксонии, усилием воли вытащил из гиблого места инертного родственника, разбитого к шестидесяти годам ревматизмом.
«Как знать, – размышлял Борис Францевич, прогуливаясь с цветами в зале прибытия, – возможно, и Карл со временем уедет в Германию. И молодых с собой заберет. Здесь ему делать нечего. У нас ревматика не вылечат, скорее залечат».
Эльза оказалась неприметной маленькой девушкой, застенчивой и немногословной. В фойе аэропорта испуганно озиралась по сторонам, разглядывая сувенирные киоски и пестрые вывески. На парковке изучала рекламные щиты. Будь Борис Францевич моложе лет на тридцать, на такую он бы внимания не обратил: обычное бледное лицо, испещренное розовыми угрями, глаза грустные, взгляд внимательный, но какой-то потерянный, крупный рот, сутулая, волосы небрежно стянуты в пучок на затылке. Одета неряшливо.
«Ничего, – успокоился Борис Францевич, – отдохнет с дороги, поездит на море. Кожа оживет, подтянется. Шутка ли, всю жизнь провести в промышленном районе. Хорошо, отец выжил. И мать жива, но явно больна чем-то. Нет, Виктор точно перетянет их в Ганновер».
Эрик с волнением ожидал появления Эльзы. Полагал, на первых порах переселенцам понадобится гид и надежный друг семьи. На этом можно будет сыграть. С девушками он никогда тесно не общался, вообще не очень понимал, как это делается.
Накануне прилета Гофманов Эрик впал в щемящее душу нервное возбуждение. Он засыпал, представляя в горячих объятиях загадочную красавицу. Все в ее пока что бесплотном облике нравилось Эрику, нравилось потому, что он сам на свой лад и риск материализовал тайное чудо природы в бурном калейдоскопическом воображении. Эрик готов был даже тысячу раз ошибиться, признать ночные полеты фантазии опрометчивым вздором, лишь бы зацепиться за реальную возможность приблизиться к женскому существу в любом его проявлении, преодолеть барьер собственной трусости или задержки развития – этого он пока понять не мог.
Эрик много еще не знал, но все чаще задумывался и пока не находил ответа, маясь в неведении, что же так сильно потянуло его к долгожданной переселенке: закономерный интерес к неизведанному или рвущаяся наружу, давно созревшая тяга к женскому полу?
Высокие, упитанные сокурсницы Эрика не привлекали. Не было в них женского шарма и очарования. Эрик скрытно косился на факультетских девиц в коридорах и упирался в безразличные взгляды знакомых студенток. Некоторых он узнавал издалека по походке, осанке, объемам, сочетанию плавных и расплывающихся линий и черт, обилию косметики на восковых лицах.
На третьем курсе Бауман закрепился в крепких хорошистах. Учился вдумчиво, исправно посещал лекции, выступал на семинарах, но интереса к наукам не проявлял. Преподаватели юрфака, с которыми Эрик лишний раз не спорил и предпочитал не ссориться, констатировали, что он чересчур тих и скромен, а будущему правоведу не подобает мямлить, отвечая на вопрос об актуальности древнеримской юриспруденции для современной правовой системы.
Поверхностным увлечением Эрика было коллекционирование открыток с видами довоенного Кенигсберга. Внимая совету отца помимо учебы заняться чем-нибудь путным, он долго изобретал непыльное хобби, но так ничего и не придумал, пока однажды не спустился в антикварный подвальчик вместе с Гальпериным – однокурсником и нумизматом. В тесном кирпичном помещении, которое его близорукий гид посещал каждую неделю, Эрика поразили седовласые бородатые старцы, толпившиеся у прилавков. Сквозь лупы они рассматривали марки в потрепанных альбомах, доставали из кляйстеров монеты и вертели над головой, ловя едкие потоки галогенного света из-под сводчатых потолков. Некоторые из коллекционеров сидели за круглыми столиками, пили крепкий кофе, дымили в пол и интеллигентно торговались. Обстановка в туманном цоколе была музейно-коммерческой. Наибольшее впечатление на Эрика произвел потертый, в паутине заломов и ветвистых царапинах гестаповский плащ. Он угрожающе висел на покосившемся манекене и казался безразмерным.
Гальперин подвел Эрика к прилавку с открытками. Тема старого города, прекрасно знакомая Борису Францевичу, воодушевила аморфного студента на личностный подвиг, и он сделал первое приобретение. Две открытки с видами Монетной площади и Южного вокзала, адресованные неким Фрицем Рихтером родителям в Мюнстер, Эрик купил по дешевке у Гальперина. Нумизмат и филокартист возрадовался:
– Запомни мои слова: сначала две открытки, потом пять – и поехало! Через полгода не остановишься. Этот процесс затягивает и вдохновляет. Я начинал с одного экземпляра – обожженная рождественская карточка.
Однако пророчество Гальперина не сбылось. Эрик познакомил приятеля с отцом, увлеченным историей немецкого оружия, обошел лавки старьевщиков, покопался в вязкой землице интернет-ресурсов и притормозил покупки на двадцать третьей открытке. Собирательство, может, и было полезным занятием, но на фоне гендерного одиночества грозило умственным помешательством, к которому постепенно приближался Гальперин. Эрик сбавил темп и выцеживал по открытке в месяц, складывая фотографические слепки с архитектурных шедевров ганзейского города в семейный альбом. Гальперин же воевал с приятелем, желая вывести на следующий виток коллекционирования – нумизматику. Эрик не поддался.
Как-то Борис Францевич сказал сыну:
– Ты бы попробовал перевести хоть один текст с открытки. – Отец чувствовал: увлечение Эрика затухает. – Интересно, наверное, знать, что писали жители нашего города на большую родину. Да и поупражняться в немецком тебе не помешает. Впереди экзамен по языку.
После занятий Эрик погрузился в текст Фрица Рихтера, который, как выяснилось из его витиеватого, малопонятного почерка, учился в Кенигсбергской академии художеств и делился с сестрой и родителями скромными успехами в учебе, подчеркивая, что с особым рвением постигает анатомию человека, ибо в этом вопросе пока отстает от асов натуралистического рисунка.
На большее Эрика не хватило. Послания других кенигсбержцев, за исключением приветственной и заключительной частей, он переводить не стал. Даже по мягкому требованию отца копошиться в эпистолярном мире исчезнувших людей, их радостях и бедах Эрик не посмел. Его волновало другое – личная жизнь. К третьему курсу дальше призрачных успехов в амурных делах он не продвинулся.
«Какой-то пассивный, потухший сынок у нас вымахал, – распекал про себя Эрика Борис Францевич. – Тепличный. Не из нашего времени».
Посовещавшись с женой, предприимчивый отец решил свести Эрика с Эльзой. Он не сомневался, что близкие отношения с девушкой пойдут сыну на пользу.
«Во всяком случае, не навредят, – считал Борис Францевич. – Долгосрочные контакты с женщиной облагораживают мужчину».
О своем намерении познакомить детей Бауман проинформировал друга заблаговременно. Будучи человеком консервативным и замкнутым, Карл Гофман ответил на смелую инициативу сокурсника уклончиво:
– По-моему, они слишком разные. На пару не вытянут. Но ничего плохого в этом не вижу. Пусть повстречаются.
– А мне кажется, похожи, – тактично возразил Борис Францевич, понятия не имея, как выглядит Эльза, и доложил жене, что согласие карагандинцев получено.
Эрику он дал отмашку: за девушкой можно ухаживать. Посоветовал вывезти Эльзу на море, сводить в кино, обязательно показать город. Наказал сыну быть пунктуальным и инициативным. Дал деньги на одежду и обувь.
Эрик обладал такой внешностью, что любому парикмахеру пришлось бы изрядно поломать голову, прежде чем из невыразительного юнца изваять привлекательного молодого человека. А уж сам Эрик был не в состоянии стильно преобразить себя даже при помощи отцовских денег.
Сначала по совету Гальперина он сходил к Эльшану. Мастер долго возился с колкими, жесткими волосами неудобного клиента, но все же привел рассыпчатую копну к определенному порядку, после чего на голове Эрика воцарилась модельная прическа с торчащими, как у ежа, иголками и челкой, нависшей над высоким лбом крутым волнообразным завитком. Человеку, глянувшему на Эрика со стороны, вряд ли запомнились бы его обихоженные колючки, скорее, случайный наблюдатель отметил бы его крадущуюся походку на полусогнутых ногах, руки, спрятанные в безразмерных карманах, и пытливый, рыскающий взгляд, направленный в гущу женского пола.
Осенью Эрик ходил в драповом приталенном пальто, подчеркивающем его худобу. С неизменно поднятым воротником, замотанный до подбородка шарфом, он разрезал водяные потоки острыми носками разношенных кроссовок и подумывал о зимней одежде. Выгодный случай пополнить гардероб ему предоставился.
Пальто Эрик сменил на синтепоновую куртку с бахромчатым капюшоном. Купил две пары джинсов в обтяжку, обзавелся утепленными кроссовками на липучках. После кратких сомнений разорился на дорогие кожаные ботинки на мощном протекторе – абсолютный хит его зимней коллекции. После экскурсий по модным точкам Эрик походил на чистого нескладного хлопца, который потратился на недешевые вещи, надеясь, что шмотки с известными лейблами облагородят его с головы до ног.
Накануне визита к Гофманам Эрик перерыл безбрежные кладовые интернета, но фотографий Эльзы не обнаружил. В родительском архиве он нашел только студенческие черно-белые снимки отца и Карла Гофмана, сделанные на фоне Казанского собора и в Петропавловской крепости.
Тем не менее в предвкушении знакового события Эрик трепетал всем беспокойным отглаженным существом. Его подведут к ней, представят. Он проявит интерес к положительной девушке и не выразит разочарования, если Эльза ему не понравится.
В основу их знакомства заложен солидный фундамент, разглагольствовал Эрик: многолетняя дружба отцов, гостеприимство принимающей стороны, хороший отзыв родителя о сыне. Стоит учесть и намерение самой Эльзы завести верного друга в незнакомом городе.
«Эта встреча будет запоминающейся, весомее спонтанных столкновений на улицах с заносчивыми незнакомками», – рассуждал Эрик по пути к Гофманам, пока Борис Францевич с невозмутимым видом вел машину. Перед выездом он осмотрел одежду сына. Из покупок одобрил пуловер в выпуклую коричнево-бежевую полоску и эффектные ботинки. Комкастые, пожеванные на коленях джинсы повергли отца в ужас. Он снял с вешалки темно-синие брюки от выпускного костюма Эрика и отправил его за гладильной доской.
2
Если из наших фантазий на волю выпустить затаившегося живописца, его грандиозными полотнами можно затмить все шедевры мирового искусства. Эрик сам взрастил, выпестовал в неуемном воображении возвышенный образ карагандинской девочки, и когда мастер женского портрета выпорхнул из взбудораженного студенческого сознания и из угла коридора хрущевки прошептал, что вопреки ожиданиям его свели отнюдь не с идеалом женской красоты, Эрик улыбнулся и сдержанно поздоровался с переселенцами. Все в незатейливом облике Эльзы было банальным и повседневным. Не тот овал лица, не те волосы (Эрику хотелось вьющихся, обязательно распущенных), не та стать (он мечтал о в меру гордой подруге, как бы парящей над землей изящной снежинкой), не те руки… Не тот взгляд… Почему она уставилась исподлобья на молчаливого гостя, рассматривает его долго и надменно?
Эрик повесил пальто в шкаф, снял неразношенные ботинки и, сглотнув слюну, произнес свое имя.
– Вот, полюбуйтесь, студент-правовед! Ростом почти с отца, а мышечная масса отсутствует! – торжественно заявил Борис Францевич. – Учится на стипендию, отзывчивый. Помогает родителям. Одним словом, жених!
– А у нас – невеста, – сдуру ляпнул Гофман и весело уставился на дочь.
– Ты предсказатель со стажем, – слегка ущипнула отца Эльза. И, обратившись к Эрику, продолжила: – Десять лет назад папа напророчил нам переезд из промзоны в лоно цивилизации. – Она села на диван и рукой указала Эрику на кресло. – Благодаря Виктору Адамовичу это предсказание сбылось. Теперь мы здесь.
– Ну, чтобы выйти замуж, десяти лет тебе не понадобится. Не волнуйся! – рассмеялся Карл Гофман, явно подыгрывая университетскому другу.
Эльза пропустила мимо ушей голословное утверждение отца и вслед за матерью вышла на кухню.
На столе в зале гостей ждал торт, купленный в супермаркете у дома. В глубокой тарелке лежали фрукты. Посуда не блистала белизной и оригинальностью. Столовые приборы перебрались на клеенчатую скатерть из буфета хозяев квартиры, подавшихся на заработки в Сибирь. Чувствовалось, что Гофманы совсем недавно распаковали багаж и еще не обжились в двухкомнатном жилище.
Пока Борис Францевич и Карл курили на балконе, о чем-то живо дискутируя, Эрик, заточенный в комнате наедине с несбывшимися мечтами, листал мелованные страницы женского журнала, пялясь на пышногрудых, мясистых девиц. Пропущенные сквозь фильтры графических программ, они выглядели привлекательнее его томных полнеющих сокурсниц. Одной из фотомоделей, помещенных на развороте популярного ежемесячника, непременно пошло бы имя Эльза. Волевое, сочное, импульсивное. Есть в нем сила женской притягательности, ритмичный почерк грациозных телодвижений, властолюбие, расчет и отблеск холодной чувствительности. Так может, ему повезло, что этим именем обладала не лихая карагандинская принцесса, а робкая, игрушечная девушка? Как и его отец, Эрик не заметил бы Эльзу в толпе на автобусной остановке, не вычленил бы ее мини-фигурку в толпе студентов, хлынувших в буфет на большой перемене.
Поймав на себе настойчивый взгляд Эльзы, Эрик не шелохнулся в душе и не содрогнулся телом, как это однажды стряслось с ним в очереди за кофе и эклерами, когда его спину задела тугим большим бюстом пятикурсница с исторического факультета. Тогда его словно пронзило током. Повторный разряд прошелся по чреслам после того, как прожорливая девица вновь рассредоточила очередь в попытке дотянуться до подноса со сладостями и тиранулась сзади об Эрика студенистыми ягодицами, затянутыми до состояния риска в ветхие джинсы.
«С этой у меня есть шанс», – набрасывал Эрик оптимистические эскизы, стараясь сжиться с невзрачным подарком судьбы, вместе с матерью хлопотавшим на кухне. Но и за скромный презент без подарочной упаковки и глянцевых лент ему предстояло побороться.
Эрик был не дурак. В старшей школе, когда его одноклассники разобрались по парам, он, томящийся в застенках одиночества, пришел к выводу, что богиню ему не найти. Смазливым нужны рельефные удалые парни или денежные мешки – лысые и толстые, для которых женщина служит подвижной опцией в кожаном салоне запредельно дорогого автомобиля.
«Зацепить кавалера по желанию у нее не выйдет, как и мне не судьба приударить за длинноногой, – бросил на диван журнал Эрик. – Мы обречены на взаимный успех. Смиримся с тем, что имеем на сегодняшний день».
Теперь уже Эрик взялся разглядывать Эльзу. Он не стеснялся в открытую шарить по ее интимным местам. Как молодой бычок, не вкусивший пока прелестей противоположного пола, Эрик яростным взглядом прожег ярко-красную кофту Эльзы и под ажурной синтетикой различил крохотные округлые выпуклости. Он детально исследовал узкие бедра потенциальной пассии, впалый живот, извилистые ножки-палочки в клетчатых тапках с помпонами. Он добрался до ее рябоватого лица и несомненной изюминкой признал большие бесцветные губы. Кукольный, слегка вздернутый нос, которым Эльза периодически шмыгала, Эрик счел наиболее уязвимым и неправдоподобным во всей ее строгой внешности, а узковатый разрез карих глаз под выщипанными бровями не вызвал у него противоречивых эмоций.
«Над прической надо будет поработать», – заключил Эрик и, приглашенный к столу, отвлекся от насущных мыслей.
За обедом он в основном молчал, нажимал на густой жирноватый лагман и слушал разговоры отцов. Эльзу застольные беседы не трогали. Она суетливо орудовала приборами, утирала салфеткой заложенный нос и изредка перхала.
– На прошлой неделе приземлились в ваших краях, а эта уже гнусавит, – отвлекся от студенческих воспоминаний Карл Гофман. Он неодобрительно скосился на дочь.
– А то ты не знаешь, какой тут климат, – подула Эльза на пышную горячую самсу. – Вроде тепло, умеренно сыро, а ветер прошибает насквозь. Злой тут ветер какой-то.
– Зимой у вас морозы за тридцать, сайгаки в степи коченеют, – деликатно вмешался в диспут Борис Францевич и открыл бутылку кедровой.
– Зато сухо, активное солнце, высокое небо – не давит, – перечислял Гофман достоинства покинутой среды обитания. Втайне он ностальгировал по бескрайним казахским просторам. – На Балтике облака хмурые, водянистые. Того и гляди ливнем накроет. – В подтверждение его слов по жестяному отливу забарабанили капли дождя. – Ну да ладно. Выбор сделан. Привыкнем.
Карл Гофман поднял рюмку и подмигнул Борису Францевичу. Друзья выпили. Эрик довольствовался минеральной водой. Ему предстояло везти отца.
Инесса Самуэльевна пригубила кокосового ликера (подарок Бауманов) и дополнила мужа:
– Осенью у нас зеленеет травка и цветы распускаются.
– А степь полна миражей, – подбросил в беседу мистических символов разомлевший глава семейства.
– Не забудь рассказать про сухие дожди, – напомнила Эльза и разлила по пиалам – своей и Эрика – зеленый чай.
– О, уникальное явление! – Костистыми старческими пальцами Гофман крутанул рюмку. Борис Францевич удовлетворил запрос друга и поставил под стол пустую бутылку. – Такое бывает летом в пустынных районах. Гремит гром, дождь шелестит, а земля остается сухой. Вода испаряется в воздухе…
