скачать книгу бесплатно
Будучи видным масоном и одним из организаторов ложи «Гармония», идеологом масонства Н. И. Новиков не являлся. Возможности масонских лож, главным образом финансовые, он использовал для просветительской и издательской деятельности. Тем не менее масонские учения, прежде всего мартинизм, оказали влияние на его религиозно-нравственное мировоззрение. Новиков считал, что истинное масонство – в просвещении, к которому можно прийти «стезями христианского нравоучения»; однако современные люди «забыли истинное христианство», заменив Христа золотом и плотскими удовольствиями. Вернуться же к Богу можно только через любовь и обретение Христа внутри самого себя: «Древние прекрасно сие изъясняли; они даже в человеке находили извлечение из трех миров и учили, что человек состоит из тела, души и духа. Отсюда произошло то, что они поставляли надпись над дверьми храма: Познай себя». Поэтому внутреннее счастье человека заключается только в совершенстве его духа, и то, что нельзя понять с помощью разума, доступно пониманию с помощью чувств.
В последнем своем журнале «Покоящийся трудолюбец» (1784–1785) Новиков спрашивал читателя: «Почему кто старается уменьшить силу разума с тем намерением, чтобы возвысить откровение, тот уменьшает свет обоих и как бы лишает человека очей, для того чтобы удобным посредством телескопа приблизить вдаль простирающиеся лучи невидимой планеты?» По его мнению, официальную церковь больше заботит внешнее проявление благочестия, а не совершенство духа. Поэтому своей жизненной задачей писатель считал просвещение и исправление заблуждений народа в духе «истинного христианства».
В 1789 году Н. И. Новиков не смог продлить аренду университетской типографии, а в 1791-м вынужден был полностью прекратить работу Типографической компании. В апреле 1792 года против Новикова и других масонов началось следствие, которое закончилось обвинением в «гнусном расколе», корыстных обманах, сношениях с герцогом Брауншвейгским и другими иностранцами. 1 августа 1792 года императрица подписала указ о заключении Новикова в Шлиссельбургскую крепость на пятнадцать лет. Он содержался в нижнем этаже тюрьмы, в камере № 9, вместе со слугой и врачом. А в 1796 году, уже при Павле I, был освобожден. Как писал потом Н. М. Карамзин, «император Павел в самый первый день своего восшествия на престол освободил Новикова, сидевшего около четырех лет в душной темнице; призывал его к себе в кабинет, обещал ему свою милость, как невинному страдальцу, и приказал возвратить конфискованное имение… несожженные книги».
Формально с Новикова были сняты все обвинения, однако разрешения продолжать издательское дело он не получил. Разоренный и больной, он провел последние годы жизни в Тихвинском-Авдотьине, лишь изредка посещая Москву. В 1805 году Николай Иванович пытался вернуться к книгоиздательской деятельности и вновь взять в аренду Московскую университетскую типографию, но это ему не удалось. После этого к общественной жизни он уже не возвращался и основал в своем селе суконную фабрику, заняв деньги в Опекунском совете с обещанием «пособия и подкрепления со стороны правительства». Правда, дела шли не очень успешно, и Новиков постоянно нуждался. Несмотря на все свалившиеся на него невзгоды, он вел активную переписку (с А. Ф. Лабзиным, Д. П. Руничем и др.), с его мнением продолжали считаться. Карамзин, например, отправил в подарок Новикову свои сочинения, с просьбой высказать о них свое мнение.
Общественно-политическая и издательская деятельность Н. И. Новикова оказала большое влияние на общественное мнение России конца XVIII – начала XIX века. Так, его журнал «Живописец», пользуясь большой популярностью у читателей, выдержал пять переизданий. Даже князь А. А. Прозоровский, который курировал следственное дело Новикова как московский генерал-губернатор, написал о нем в письме: «лукав до бесконечности, бессовестен и смел, и дерзок». В. О. Ключевский так объяснял популярность этого общественного деятеля: он думал, что «удобнее кроить платье по плечу, чем выламывать плечо под платье», как порой предлагала верховная власть. А В. Г. Белинский, оценивая вклад Новикова в развитие культуры и образования в России, писал: «Этот человек, столь мало у нас известный и оцененный (по причине почти совершенного отсутствия публичности), имел сильное влияние на движение русской литературы и, следовательно, русской образованности… Благородная натура этого человека постоянно одушевлялась высокою гражданскою страстью – развивать свет образования в своем Отечестве».
Александр Романович Воронцов: «Не под царем, а рядом с ним…»
Нина Минаева
Граф А. Р. Воронцов (1741–1805) – один из крупных государственных деятелей Российской империи рубежа XVIII–XIX веков, оставивших значительный след в истории модернизации страны. Дипломат, меценат, собиратель редких рукописей, художественных и исторических ценностей, он слыл известным «вольтерьянцем». Его усилиями собрана богатейшая Вольтеровская библиотека. Воронцов был почитателем, корреспондентом и русским переводчиком Вольтера: в «Автобиографии», написанной в 1805 году, в самом конце жизни, он поделился мыслями о причинах своего увлечения и о важности распространения идей французского философа в русском образованном обществе.
В архиве Воронцовых хранятся тексты политических памфлетов, среди которых имеется уникальный документ – «Всемилостивейшая Жалованная Грамота, российскому народу жалуемая» (1801). По существу, это Конституция, вторая в истории русской конституционной мысли, после Конституции Н. И. Панина – Д. И. Фонвизина XVIII века. Грамота была создана в качестве Правительственного Манифеста к воцарению нового императора Александра Павловича Романова, но так и не увидела свет.
Воронцовы – древний русский дворянский род, ведущий свое начало от легендарного Симона Африкановича, выехавшего из варяжской земли в Киев в 1027 году. Непосредственный основатель рода – Федор Васильевич Воронцов (около 1400). С половины XV и до конца XVII века Воронцовы служили воеводами, стряпчими стольниками, окольничими и боярами. Михаил Илларионович Воронцов, генерал-поручик, в 1740-м был пожалован в графское достоинство императором Священной Римской империи (австрийским эрцгерцогом), тем самым, который вел войны за Испанское наследство. М. И. Воронцову дозволено было и в России пользоваться этим титулом. В 1741 году он – участник переворота и ареста правительства Анны Леопольдовны. При дворе Елизаветы Петровны Михаил Илларионович – камер-юнкер; служил он ей и пером, которым хорошо владел. Императрица пожаловала его камергером и наградила богатыми поместьями за поддержку при восхождении на российский престол. Женился Михаил Илларионович на ее двоюродной сестре – А. К. Скавронской, был близок ко двору, получил пост вице-канцлера, а после отставки А. П. Бестужева-Рюмина занимал в 1758–1762 годах пост канцлера Российской империи.
И братья Михаила Воронцова – старший Роман и младший Иван – были обласканы Елизаветой Петровной. А в 1760 году Франц I, основатель австрийской династии Габсбургов и последний император Священной Римской империи, Роману и Ивану Воронцовым также даровал графское достоинство, которое, однако, было признано в России только в 1797-м, т.е. уже при императоре Павле.
Роман Воронцов – генерал-поручик и сенатор при Елизавете Петровне, генерал-аншеф при Петре III – при Екатерине II попал в опалу. Правда, позже получил от нее место наместника Владимирской, Пензенской и Тамбовской губерний. Его дети, все четверо, заслужили громкую славу. Старшая дочь, Елизавета Романовна, была фавориткой Петра III и позже, при императрице Екатерине, поплатилась за это. Младшая, Екатерина Романовна Воронцова-Дашкова, напротив, поддержала великую княгиню Екатерину Алексеевну и позже получила пост президента Российской Академии наук. Семен Романович Воронцов – известный дипломат, был русским послом в Венеции и Лондоне. Англоман и ярый сторонник Конституции, он отличался политическими симпатиями к английской парламентарной монархии. Его сын, Михаил Семенович, участвовал в Кавказской и Русско-турецкой войнах, в Отечественной войне 1812 года, заграничных походах русской армии. За заслуги получил титул светлейшего князя и в 1823 году – пост новороссийского и бессарабского генерал-губернатора. В 1844–1854 годах занимал пост наместника на Кавказе с неограниченными полномочиями.
Александр Романович Воронцов, старший сын деспотичного Романа Илларионовича и племянник елизаветинского канцлера Михаила Илларионовича, родился 15 сентября 1741 года. Он получил блестящее европейское образование. Учился во Франции, сначала в Страсбургском военном училище; побывал в Париже, где завязал знакомство с энциклопедистами. Жил в Италии, Испании, Португалии. Во время поездки в Испанию составил для дяди-канцлера Михаила Илларионовича «Описание испанского Управления». Потом снова вернулся во Францию, в Версаль, где продолжил образование в Рейтарской школе. Изящную словесность в этом учебном заведении преподавал бывший секретарь самого Вольтера – месье Арну. Воронцов не только прослушал его курс, но и стал брать у него частные уроки. С самим Вольтером он познакомился в Швейцарии в 1757 году, при дворе пфальцграфа в Шветцингене. Эта дружба затянулась на долгие годы; он переписывался с мэтром до конца его жизни, посещал его в поместье Ферней.
В графском архиве сохраняется целый том – «Воронцовский сборник писем Вольтера». И это не было модным увлечением и декларацией, как, например, у императрицы Екатерины II, чье увлечение французскими просветителями А. И. Герцен назвал «чернильным кокетством». Графы Воронцовы действительно возглавили «русское вольтерьянство» – своеобразное просветительское общественное течение.
В 1760 году А. Р. Воронцов был пожалован титулом графа. С 1761 года служил поверенным в делах России в Вене; в 1762–1764 годах был полномочным министром в Лондоне; в 1764–1768 – в Гааге. С 1773 года он – председатель Коммерц-коллегии, с 1779-го – сенатор. Летом 1788 года, в канун революции во Франции, когда явственно ощущалось общественное неблагополучие в стране (массовое бегство крестьян с насиженных мест, повсеместный опустошительный неурожай в провинциях, голод в Париже), Воронцовы присоединили свой голос к тем, кто осуждал абсолютную монархию во главе с Людовиком XVI и Марией-Антуанеттой. В письме к брату Александру Семен Воронцов рисовал картину распада французских верхов: «Король – глуп, королева – интриганка, без талантов и без твердости, столь же всеми ненавидимая, как ее муж презираем… Французское дворянство деморализовано, разночинцы, третье сословие поднимают головы, но народ всюду невежественен».
Сопоставляя положение в России и во Франции, братья Воронцовы видели многие общие черты загнивания абсолютизма. Но они были далеки от того, чтобы приветствовать революцию, – сословная принадлежность к аристократии оказалась фактором определяющим. В «Записке к графу А. А. Безбородко» по поводу событий 1791 года во Франции Александр Романович писал: «Сей перелом во Французской конституции и все то, что им опрокинуто, заслуживает особого внимания государей, дворянства». Отмена революционным правительством Франции сословных привилегий дворянства, ограничение власти короля цензовой конституцией 1791 года – все эти нововведения Учредительного собрания вызвали и у автора записки, и у Безбородко резкий протест. Эта позиция близка позициям французского либерального дворянства.
В то время сам граф Александр Воронцов предлагал вполне определенную программу действий, созвучную Пильницкой декларации 27 августа 1791 года. (Этот австро-прусский дипломатический документ, подписанный в замке Пильниц в Саксонии, положил начало антифранцузской коалиции, направленной против революционной Франции.) Он призывал канцлера А. А. Безбородко содействовать вступлению России в антифранцузскую коалицию монархических правительств Австрии и Пруссии: «Нужно было бы государям между собой согласиться и по мере могущества, а особливо локального положения каждого государства силе неистовством преграду сделать». В этом документе Александр Воронцов обращается ко всем монархам Европы с призывом издать специальную декларацию, направленную против французской революции; консолидироваться с венским и иными дворами по охране королевской семьи Людовика XVI; покровительствовать королевской партии и разорвать дипломатические отношения с революционной Францией. Его позиция свидетельствует о полной неприемлемости для него революционных крайностей, опасных и для других европейских стран: «Если сей образ правления и мнимого равенства хоть тень окоренелости во Франции примет, оно будет иметь пагубные последствия и для прочих государств, с тою только разностию, что в одном ранее, в другом позже».
Осуждение Воронцовыми революции еще более обострилось после казни 21 января 1793 года Людовика XVI. «Лучше быть соседями антропофагов, чем ужасной французской республики… Лучше жить в Марокко, чем в этой стране мнимого равенства и свободы», – восклицал в сердцах Семен Романович.
Весь набор политических документов конца XVIII – начала XIX века, принадлежащих перу братьев Воронцовых, свидетельствует об их стремлении создать целостную программу борьбы с революциями. Однако их политическая позиция резко отличалась от официального курса абсолютизма и представляла собой довольно стройную программу модернизации России в рамках закона и современного им понимания политического прогресса.
Сохранилось много материалов, подтверждающих тесные контакты и даже искреннюю дружбу между Александром Романовичем Воронцовым и Александром Николаевичем Радищевым. Более того, некоторые автографы писателя несут на себе след правки и замечаний его патрона и покровителя – с 1776 года Радищев служил чиновником Коммерц-коллегии, председателем которой был Воронцов. Их многолетняя переписка не прервалась даже в годы гонения Радищева. Уже после осуждения Радищева как «политического преступника» Воронцов выразил сочувствие ему и даже симпатию в письме к брату Семену Романовичу в Лондон: «Я не знаю ничего более тяжелого, как потеря друга, в особенности когда не распространяешь широко свои связи… Я только что потерял, правда, в гражданском смысле, человека, пользовавшегося уважением двора и обладавшего наилучшими способностями для государственной службы. Его предполагалось назначить вместо г-на Даля, и на этом поприще его помощь мне была велика. Это господин Радищев; Вы несколько раз видели его у меня, но я не уверен, что вы хорошо знали друг друга. Кроме того, он исключительно замкнут последние семь или восемь лет. Я не думаю, чтобы его можно заменить; это очень печально. Не был ли он вовлечен в какую-то организацию? Но что меня, однако, более всего удивило, когда случившееся с ним событие стало широко известно, это то, что я в течение долгого времени считал его умеренным, трезвым и абсолютно ни в чем не заинтересованным, хорошим сыном и превосходным гражданином… Он только что выпустил книгу под названием „Путешествие из Петербурга в Москву“. Это произведение якобы имело тон Мирабо и всех бешеных Франции».
За приведенным выше письмом брату следует длинная цепь переписки А. Р. Воронцова с губернаторами тех городов, через которые пролегал путь политического ссыльного. Граф просит их оказать содействие Александру Николаевичу, дать ему возможность пожить в каждом городе по дороге в Сибирь, получше устроить. Обращает на себя внимание и его переписка с братом Радищева – Моисеем Николаевичем, который жил в Архангельске. К нему были отправлены сыновья ссыльного – Николай и Павел; Воронцов следит за их судьбой, поддерживая и словом, и делом.
Александр Романович интересовался бумагами Радищева и тщательно сохранял их до его возвращения. Из переписки графа с ссыльным писателем следует, что он хорошо знал содержание крамольного «Путешествия». Несомненный интерес представляет сохранившийся в рукописном собрании А. Р. Воронцова «Разбор книги „Путешествие из Петербурга в Москву“, сделанный императрицей Екатериной». Похоже, внимательный анализ екатерининского «Разбора» важен Воронцову не только для защиты Радищева, но и для прямого оппонирования императрице.
На одной из первых страниц «Разбора» написано: «На каждом листе видно, сочинитель… наполнен и заражен французскими заблуждениями, ищет всячески и защищает все возможное к умалению почтения к власти и властям, к приведению народа в негодование противу начальников и начальств». Воронцов на полях рукописи Екатерины помечает, что «Путешествие» писалось до развития бурных революционных событий во Франции. Разбирая комментарии Радищева к положению крепостных крестьян, императрица пишет: «Страницы 126–133 служат к описанию зверского обхождения помещика со крестьянами – суетное умствование…» Но и здесь Воронцов, сам крупный землевладелец, не может с ней согласиться. Граф подчеркивает такие слова Радищева: «Он был царь. Скажи, в чьей голове может быть больше несообразности, если не в царской?» Екатерина резко отреагировала в «Разборе» на эту реплику: «Сочинитель не любит царей и где может к ним убавить любви и почтения, тут жадно прицепляется с редкой смелостью». Воронцов же, судя по пометкам, согласен с радищевской оценкой абсолютизма; впоследствии он не раз выдвигал собственные предложения об ограничении абсолютной власти монарха в России представительным Сенатом.
Связь Воронцова с Радищевым не ослабела и после возвращения писателя из ссылки. С 1794 года граф находился в отставке, но в 1801-м, уже при императоре Александре, снова вернулся на государственную службу. Тогда же, по рекомендации своего покровителя, Радищев получил место в Комиссии составления Законов. Здесь им были подготовлены законодательные акты, включающие положения об узаконении крестьянской частной собственности на движимое и недвижимое имущество, а также положения о неприкосновенности личности, основанные на известном английском законодательном акте XVII века Habeas corpus act. Положения этого источника часто использовались и самим Александром Романовичем.
Как было сказано выше, в 1801 году граф подготовил документ, известный как «Всемилостивейшая Жалованная Грамота, российскому народу жалуемая». Текст родился из нескольких предварительных «политических записок о Сенате», который братья Воронцовы предполагали превратить в представительный орган власти, модернизировав таким образом самодержавную империю в конституционную монархию, близкую по форме к английской политической системе. Однако в момент воцарения Александра I, 12 марта 1801 года, уже подготовленная в качестве царского Манифеста «Жалованная Грамота» так и не была обнародована. Вместо этого высокопоставленный чиновник Д. П. Трощинский за одну ночь составил традиционный Манифест, в котором молодой император обещал править «по уму и сердцу своей великой бабки Екатерины Великой». Огорченный граф Воронцов продолжил работу над «Грамотой», не теряя надежды со временем дать ей ход. Окончательную правку он закончил к августу – ведь в сентябре намечалась коронация в Успенском соборе Московского Кремля. Опираясь на своих сторонников, Александр Романович предложил «Грамоту» в качестве коронационного Манифеста. Но и эта его попытка не увенчалась успехом.
Третья попытка относится к периоду деятельности так называемого «Негласного Комитета», состоящего из близких соратников молодого царя. А. Р. Воронцову удалось расположить в пользу документа двух влиятельных членов Комитета – Н. Н. Новосильцева и В. П. Кочубея. Те, зная о нелюбви императора к вельможе Воронцову, взялись составить краткий доклад – «Articles» – по основным положениям «Грамоты» и представить его как собственное политическое новшество. Но они недооценили подозрительного, осторожного и неуверенного в себе Александра Павловича. «Articles» не прошли даже сам «Негласный Комитет», как, впрочем, и многие другие реформаторские проекты, предложенные на рассмотрение этого странного «теневого» правительственного института.
«Жалованная Грамота» составлена в либерально-дворянском духе, и ее центральным принципом была защита свободы личности – краеугольное положение европейского буржуазного законодательства. В ее более подробной, второй редакции (август–сентябрь 1801), в полном соответствии с английским Habeas corpus act, говорилось: «Если кто будет взят под стражу и посажен в тюрьму, или задержан где насильственным образом, и если в течение трех дней не будет ему объявлено о причине, для которой он взят под стражу, посажен в тюрьму или задержан, и если в сей трехдневный срок он не будет представлен перед законный суд, для учинения ему допроса и для произведения над ним суда, то по единственному его требованию свободы от ближайшего начальства да освободится непременно в тот час, ибо преступление его неизвестно, а потому в законе еще не существует». Освобожденный таким образом «может произвесть иск на взявшего его под стражу, или посадившего его в тюрьму, или давшего на то повеление, в оскорблении личной безопасности и убытках, и сей повинен ответствовать в суде в произведенном на него иске».
Основной текст «Грамоты», безусловно, составлен А. Р. Воронцовым (это подтверждается данными протоколов «Негласного Комитета», которые вел П. А. Строганов), но в ней есть положения, которые доказывают причастность к авторству и А. Н. Радищева. Впервые это заметили литературоведы и филологи, нашедшие параллели между параграфами «Грамоты» о положении крестьян и такими радищевскими сочинениями, как «Путешествие из Петербурга в Москву» и более позднее «Описание моего владения».
Итак, император отверг «Жалованную грамоту» в марте 1801 года, а затем, в сентябре, не решился обнародовать ее в качестве Манифеста во время коронации в Москве; документ снова прибыл в Петербург – с царской пометой «в Архив». Но в это время в канцелярии Александра I уже трудился Михаил Михайлович Сперанский. О несомненной его причастности к «Грамоте» свидетельствуют ремарки на полях «Второй редакции». Как это произошло? Вероятно, Трощинский, получив «Грамоту» в Непременный Совет, передал ее статс-секретарю Сперанскому, в 1802 году служившему под его началом. Тот, заинтересовавшись документом и будучи уверенным, что теперь он будет храниться в Государственном архиве до лучших времен, взял на себя смелость добавить в содержание 25-го параграфа свои мысли – карандашная вставка сделана его рукой. Этот параграф утверждает «право частной собственности во всех ее видах и отношениях», упраздняя деление имущества на родовое и благоприобретенное. Сперанский карандашом приписывает: «Желая утвердить право частной собственности во всех ее видах и отношениях, мы отступаем от права, казне присвоенного, на имение последних».
Столь же заинтересованно статс-секретарь отнесся и к перечислению форм крестьянской собственности в том же, 25-м параграфе «Грамоты»: «Сия собственность движимая (орудия пахотные и все то, что принадлежит до его ремесла, как то: соха, плуг, борона, лошади, волы), будучи единая только по нашим законам предоставленная крестьянину (ибо самоличная или недвижимая не суть принадлежащая его сану), – должна тем паче ему так утверждена быть, чтобы никаким образом он не мог оной лишиться, ни казною, за долг податей, ни господином своим».
В свое время к «Жалованной Грамоте» было приложено добавление – «Соображения и замечания к пунктам, предназначенные для составления указа или манифеста о привилегиях, вольностях и т.д.». В этом документе, написанном, по-видимому, главным автором – графом Александром Воронцовым, определены принципы, по которым в дальнейшем следует развивать положение «о поселянах»: предоставление государственным и помещичьим крестьянам права приобретать ненаселенные земли, оформляя купчие на свое собственное имя; расширение круга «движимой собственности» за счет «сельскохозяйственных строений». В дворянские собрания не допускаются дворяне, замеченные в тиранстве по отношению к своим крестьянам и т.д. Введение в «Грамоту» параграфов о крестьянской собственности и некотором правовом статусе помещичьих крестьян придает этому документу особенно новаторский оттенок.
Никаких следов рассмотрения правительством этого, по существу нового, расширенного и дополненного варианта не найдено. Император Александр I не удостоил вниманием документ, вобравший интеллектуальные усилия графа Александра Воронцова, редактуру А. Н. Радищева и М. М. Сперанского, участие крупных сановников: Н. Н. Новосильцева, В. П. Кочубея и, возможно, Адама Чарторыйского.
Анализ текста «Жалованной Грамоты» убеждает, что этот документ отражает ту идеологическую позицию, на которой попытались объединиться ведущие политические силы самого начала XIX столетия: дворянско-олигархическое, просветительское и дворянско-радикальное течения общественной мысли. Противодействующей силой оставался самодержавно-крепостнический стан; его возглавлял сам император Александр Павлович, испытывавший при этом мучительные колебания переходной эпохи рубежа веков.
В ноябре 1801 года, перед получением почетной должности канцлера (Воронцов занял ее в декабре), Александр Романович выступил с новой инициативой – политическим памфлетом «Записка о России в начале нынешнего века». В подлиннике после заглавия значится: «Из села Андреевского Владимирской губернии» (там автор «Записки» находился во время опалы при Павле и в первые месяцы воцарения наследника). Назначение документа определяет помета Семена Романовича: «Эта памятная записка моего брата императору Александру I».
Стремясь расширить социальную основу монархии в России, граф определяет роль дворянства в условиях нарастающей революционной опасности в Европе. Дворянство наступившего века, в его понимании, – это политическая и культурная сила, с которой нельзя обращаться петровскими методами. Новая роль сословия не позволяет ему быть «под царем», а заставляет встать «рядом с ним». Александр Романович связывал эту новую роль дворянства как советника и сотрудника государя – с новой ролью Сената, должного стать органом представительства дворянства.
А. Р. Воронцов мотивировал необходимость обновления системы управления территориальными приобретениями России к началу XIX столетия: «Столь пространственное государство, каково здешнее, не может в целости оставаться, как под царствованием Государя с большею властью и способами». Из этого утверждения выводится необходимость поднять авторитет Сената, который «пока обращен в большую ничтожность». Непосредственным органом управления должен стать «Непременный Совет», превращенный из недееспособного института в законосовещательный орган при императоре. Ему подлежат дела военные, морские, дипломатические, внутреннего хозяйства: «В Совете все департаментские дела докладываются в присутствии государя… Так Советы во всех монархических порядочных правлениях устроены бывают». Чтобы обосновать свою точку зрения, автор «Записки» прибегает к авторитету европейской политической мысли и европейского общественного мнения: «И Европа увидит, что значит Россия, когда она под порядочным и осторожным правлением находится».
Мысль о создании законосовещательного органа находим и в другом документе – «Записке о царствовании Петра III, Екатерины II и вступлении Александра». Развивая положение о Государственном совете, Воронцов мотивирует нецелесообразность государственной реформы морально-нравственными нормами, пространно говорит о совести императора, о его ответственности перед историей, ссылаясь на уроки прошлого. Путь заговора, дворцового переворота, к которому прибегла Екатерина II, «заключал в себе многие неудобства, кои имели влияние на все ее царствование». Вопрос о Сенате в этой «Записке» также не получил еще пространного развития, хотя вся аргументация подводит к тому, чтобы наделить его чрезвычайными, отличными от прежних, полномочиями.
Мысли о реформе Сената, постоянно присутствующие в бумагах Воронцова, в основном связаны с работой «Негласного Комитета», протоколы которого аккуратнейшим образом вел П. А. Строганов. Формально этот орган просуществовал два с лишним года (24 июня 1801 – 9 ноября 1803); всего было проведено около сорока заседаний. С 12 мая 1802 года по 26 октября 1803-го «Комитет» не собирался ни разу. Наиболее активным стал период с 24 июня 1801-го по 12 мая 1802-го, т.е. неполный год. В «Комитете» обсуждались самые разнообразные темы: отношение к иностранным державам, вопрос о Грузии, о тайной полиции, Московском университете, казаках, военном образовании. И в этом калейдоскопе поверхностно затронутых тем настойчиво поднимался вопрос о Сенате: он обсуждался на восьми заседаниях из сорока.
Из протоколов следует, что расширение прав Сената явилось предметом подробного обсуждения 5 августа 1801 года. Как известно, 5 июля Александр I издал Указ, подтверждающий прежние права Сената, и тем не менее спустя два месяца этот вопрос был снова поднят. Доклады делали сенаторы Г. Р. Державин и А. Р. Воронцов. Судя по всему, император остался непреклонным.
В архиве А. Р. Воронцова найден документ, на основе которого сам Александр Романович выступал в «Негласном Комитете». Это «Мнение о правилах и преимуществах Сената»; документ датирован 19 июня 1800 года; в нем приведены также соображения сенаторов П. В. Завадовского и Г. Р. Державина. Завадовский лаконичен и традиционен: следует оставить все по-старому, восстановить прежнее положение Сената; деятельность Александра I он сравнивает с деятельностью Петра Великого. Более развернуто и обоснованно мнение Державина. Он по-своему раскрывает понятие «общественного блага», которое определяется «просвещенным монархом»: «Петр Великий понимал „общественное благо“ таким образом, чтобы образовать для России „политическое бытие, установя суды нижние и верхние, а над ними – Сенат (Указ 1718 года, декабря 22 дня)“». Но, по мнению Державина, к началу XIX века положение изменилось: «Империя не в том уже нравственном и политическом положении, каким оно было во времена прошедшие… В самодержавном правлении все власти предполагаются в едином лице Государя. А всякий таковой единоначальный властитель или самодержец, не Бог, или, как сам он сказал (Александр I. – Н. М.), не ангел». Так, иносказательно, но Державин поддержал Воронцова в его намерении ограничить Сенатом всевластие монарха.
Обсуждение вопроса о Сенате в «Негласном Комитете» и воронцовский документ обнаруживают много общего. Но главный доклад на эту тему в «Комитете» делал Новосильцев. Строганов пишет в своем протоколе: «Доклад Новосильцева строился на принципах, которыми мы руководствовались в нашем Комитете, а потом почерпая в отдельных мнениях сенаторов то, что было в них лучшего». Лишь некоторые положения из документов Воронцова попали в круг обсуждаемых; другие серьезно видоизменились. В ходе обсуждения было решено слить все целесообразные идеи в некий «Ордонанс».
Главное предложение графа Воронцова (предоставить Сенату законодательную инициативу) встретило со стороны Новосильцева резкий протест. Он брал контраргументы в истории организации петровского Сената, пугал возникновением нарастающих противоречий между верховной властью и ее службами. Он соглашался лишь на предоставление Сенату судебной функции. В протоколах «Негласного Комитета» имеется также весьма любопытное примечание о чтении самим Александром I «Мемории Воронцова о пределах, которые необходимо положить произвольной власти». Судя по записям Строганова, Александр Романович с его идеей «внести всю власть в Сенат» был слишком радикален, «не подумав, что ему следует предоставить одну судебную власть и ничего больше».
Новое заседание «Негласного Комитета» проходило в Москве в доме П. А. Строганова 11 сентября все того же, 1801 года. Император, как обычно, демонстрировал присущую ему игру в либеральную фразу. Строганов и Новосильцев отстаивали преимущества единоличной власти. Им, безусловным поклонникам самодержавия, понадобилось прибегнуть к авторитету старого наставника императора, Цезаря Лагарпа, чтобы отрезвить молодого царя. Строганов записывает: «Прежде всего, мы убеждали императора, что наша точка зрения совпадает с точкой зрения Лагарпа по этому вопросу и что его принципы находят подтверждение в наших». На это царь отвечал: «Да, Лагарп не хочет, чтобы я отказался от власти», – выдавая свою истинную позицию сторонника единоличного правления.
Вопрос о Сенате возник еще раз на заседании 9 декабря 1801 года. Из доклада графа Воронцова и сенатора Зубова выделили проблему законодательной компетенции Сената, вновь подвергнув ее разбору и отклонению. Здравой признали лишь идею Воронцова составить свод всех действующих узаконений о Сенате.
Следующий важнейший документ графа о политическом значении Сената датируется 3 мая 1802 года – это уже то время, когда Александр Романович занял пост канцлера Российской империи. Документ именуется «О внутреннем положении России». Его автор задается целью разработать проект, «важный во всяком самодержавном правлении: каким образом, не разделяя власти по существу ее, так разделить ее по разным частям государственного управления, чтобы каждая из них имела свое постоянное движение и все бы соединялись в одном средоточии, в особе государя». Набросок этой мысли в дальнейшем будет развит М. М. Сперанским в его «Плане государственного преобразования».
В записке «О внутреннем положении России» предложено наделить Сенат функциями верховного правления, где бы соединялись «все части внутреннего государственного управления». Он выступает с инициативой ввести следующие положения в готовящийся указ: «Повысить авторитет Сената предоставлением сенатору права высказывать свое особое мнение, подобно тому как несогласие генерал-прокурора может остановить решение дела… По разномыслию сему дела из департаментов могли переходить в общее собрание Сената, а из оного, если в нем несогласно решены будут, к государю». В этой же «Записке» Воронцов наделяет Сенат чрезвычайными полномочиями, близкими к решающему законодательному голосу: «Я смею надеяться на предоставление сенатору права вето, – что случаи сии будут редки и государь не будет обременен ими. Но, если по неодолимым причинам необходимо будет большинство голосов, по крайней мере нужно ограничить его степени двумя третями или другим образом». Из этого положения следует, что Воронцов предлагает дать Сенату право «суспенсивного вето», ограниченного двумя третями голосов в проведении нового законопроекта.
Объясняя необходимость наделить Сенат законодательными функциями, Александр Романович ссылается на хорошо ему известный пример Англии. Мажоритарное вето, предусматривающее большинство голосов при обсуждении законопроекта в английском парламенте, используется им как доказательство целесообразности введения элементов западноевропейского права: «Большинство голосов имеется в камерах английского парламента, в прежнем французском парламенте… Сенат должен быть блюстителем закона во всем государстве». Эти идеи графа А. Р. Воронцова нашли затем свое продолжение в законодательных проектах М. М. Сперанского, а также адмирала и сенатора Н. С. Мордвинова.
Но не только конституционные проекты занимали в первые годы XIX века российского канцлера. Менялась внутриполитическая обстановка в Европе: резкое усиление наполеоновской Франции заставляло Россию искать сближения с Англией и Австрией. Старые англофилы Воронцовы немало способствовали разрыву русского императора с Наполеоном в 1804 году. В конце 1804-го престарелый граф Александр Романович Воронцов покинул пост канцлера Российской империи. Скончался он 4 декабря 1805 года.
Адам Адамович Чарторыйский: «Я хотел политики, основанной на общем благе и соблюдении прав каждого…»
Нина Минаева
Эпоха Наполеоновских войн привнесла много нового в европейскую политику. Французская революция, с ее принципами свободы, равенства и братства, уходила в прошлое. Становилась популярной идея компромисса – мирного соглашения республиканских принципов Французской революции и патримониальной идеи монархических режимов России, Англии, других стран Европы. «Легитимизм» как политическая доктрина компромисса, появившаяся в эпоху Наполеона Бонапарта, проделала значительную эволюцию. На заре своего существования она включала как обязательную часть конституционную идею. Но уже на Венском конгрессе 1814–1815 годов «легитимизм» проявился как форма сохранения феодальных монархий и решительного противодействия революционным и национально-освободительным движениям. В России все перипетии эволюции европейского «легитимизма» ярко отразились в судьбе крупного либерального политического деятеля и дипломата князя Адама Чарторыйского (1770–1861).
Его отец, Адам Казимир Чарторыйский, в 1770-х годах был генерал-губернатором Подолии, владельцем обширных земельных владений. «Партия Чарторыйских», объединявшая значительные круги польской шляхты, вынашивала планы добиться польской короны при посредничестве России, Англии и Австрии и провести ряд крупных государственных преобразований. Ей противостояла другая группировка польских магнатов во главе с Потоцким, искавшая поддержки у Швеции, Франции и Турции.
Отец ориентировал Адама на большую государственную карьеру. Для получения образования и изучения конституционного права он послал сына в Англию. Двадцатилетним юношей тот участвовал в военных столкновениях во время очередного «раздела Польши». На фамильные владения Чарторыйских русскими властями был наложен секвестр, а сами условия существования семьи Чарторыйских стали зависеть теперь от воли русской императрицы Екатерины II. Она выдвинула условием возврата фамильных владений выдачу двух старших сыновей Чарторыйских, Адама и Константина, и дальнейшее их присутствие при русском дворе, фактически в качестве заложников.
Адам Чарторыйский, семью годами старше внука Екатерины II, великого князя Александра Павловича, постепенно стал его близким другом. При этом гордый польский князь остался патриотом своей родины и сторонником ее независимости. В его голове органично сочетались идеи реформ в Российской империи и польского освобождения. Он глубоко продумал план мирного противодействия намерениям Наполеона Бонапарта установить свое господство в Европе. Сильное влияние на Чарторыйского имел прусский канцлер Штейн, в первую очередь его идея создать агрессивным планам Наполеона противовес в виде союза итальянских и германских государств. Адам Адамович соглашался с утверждением Штейна, что «основная идея, способствующая поднятию духа в нации, заключается в преумножении нравственного, патриотического и религиозного начала в народе, что именно эта идея внушает нации мужество, доверие к себе, готовность ко всякой жертве, чтобы отвоевать свою независимость и восстановить честь».
С приходом к власти сына Екатерины, Павла Петровича, положение Чарторыйских изменилось. В 1798 году Павел принял титул Великого магистра Мальтийского ордена, и оба брата, Адам и Константин, были пожалованы титулами кавалеров ордена. Эта милость польским заложникам была оказана благодаря протекции князя Н. В. Репнина. Обещая родителям братьев Чарторыйских «все устроить на берегах Невы», Репнин поручил их особому покровительству князя А. Б. Куракина, личного друга императора Павла. Но еще ранее, 5 марта 1795 года, при жизни Екатерины, был снят секвестр с имений Чарторыйских в Польше, а с 12 августа 1799-го Адама зачислили в российскую Коллегию иностранных дел в чине тайного советника и отправили в качестве императорского посланника в Сардинское королевство.
Наследник русского престола Александр Павлович с ранних лет испытывал искреннее расположение к Адаму. В первые же недели своего воцарения он вернул польского князя из Сардинского королевства, где тот все еще оставался русским послом. Наряду с другими «молодыми друзьями» (Н. Н. Новосильцевым, П. А. Строгановым, В. П. Кочубеем) Адам Чарторыйский вошел в «Негласный Комитет», ставший важнейшим совещательным органом при царе.
По образному выражению Герцена, «Александр явился на царский помост с Лагарпом в голове, окруженный седым догнивающим развратом екатерининской эпохи». Влияние главного воспитателя императора Александра несомненно. В этом отношении характерно письмо, написанное Лагарпу еще наследником-цесаревичем Александром от 27 сентября 1797 года: «Наконец-то я мог свободно насладиться возможностью побеседовать с Вами, мой дорогой друг… Письмо это передаст Вам Новосильцев; он едет с исключительной целью повидать Вас и спросить Ваших советов и узаконений в деле чрезвычайной важности – об обеспечении блага России при введении свободной конституции… Я поделился этой мыслью с людьми просвещенными, со своей стороны много думавшими об этом. Всего-навсего нас четверо, а именно: Новосильцев, граф Строганов, молодой Чарторыйский, мой адъютант, выдающийся молодой человек, и я».
С 1802 года внешнеполитические задачи России решало Министерство иностранных дел, куда канцлером был назначен один из влиятельных сановников – Александр Романович Воронцов, человек независимых суждений и сторонник сенатской конституции. С угасанием «Негласного Комитета» Адама Адамовича перевели на пост помощника министра иностранных дел, а затем, по рекомендации графа Воронцова, – на пост министра иностранных дел Российской империи. Здесь и развернулась реализация планов Чарторыйского на мирную инициативу в эпоху Наполеоновских войн. По мнению выдающегося историка А. А. Кизеветтера, создавшего школу русской либеральной историографии, «время участия России в коалиции против Наполеона составило пору наибольшей близости Чарторыйского к русскому престолу». Сотрудничество их с Воронцовым вполне естественно. Канцлер придерживался английской ориентации и был давним другом и сторонником преобразования российской государственной системы. К концу жизни, уже старый и немощный человек, он увидел в Чарторыйском достойного преемника. Но и Адам Адамович относился к старому графу с большой симпатией. «Канцлер Воронцов, – вспоминал он позже, – обладал высокими свойствами характера, которые располагали к себе даже наиболее враждебно настроенных участников партий. Канцлер говорил всегда спокойно, мягко, с достоинством, не раздражаясь возникшими трудностями».
В молодом окружении Александра I польский князь был наиболее подготовлен к высокой дипломатической миссии. Первое воспитание он получил в Варшавском кадетском корпусе. Среди его учителей был депутат Французского Учредительного собрания Дюпон де Немур, который специально для братьев Чарторыйских написал краткий курс политической экономии на основании учения физиократа Франсуа Кенэ. В Германии Адам познакомился с философами и просветителями – Гете и Гердером. Во время учебы в Англии и Шотландии его наставником был флорентиец Симеон Плантонелли. На рубеже XVIII–XIX столетий Чарторыйский вполне усвоил новейшие политические веяния, принял непосредственное участие в борьбе за Польскую конституцию 1791 года. Проведенный русским императором на первые роли в государстве, он вполне отдавал себе отчет в том, с каким врагом во внешнеполитической сфере ему придется иметь дело. «Наполеон, – написано в его мемуарах, – был наиболее велик во время своего консульства… Менее великим представляется он мне за то время, когда облекся он в императорское достоинство, накрылся короной и занялся придворными церемониями, титулами, старинным этикетом. Все, что походит на тщеславие, умаляет истинное величие».
Император Александр видел в Адаме Чарторыйском первого помощника в борьбе с Наполеоном. Пытался он на него опереться и во внутренней политике, поручив составление проекта манифеста, приуроченного к коронации в сентябре 1801 года. Как вспоминал позже сам Чарторыйский, Александр Павлович остался «доволен обо всем, что касалось проведения в жизнь практических идей, о преобразовании Сената, суда, раскрепощения масс, о реформах, удовлетворяющих социальной справедливости, о либеральных учреждениях». Но не решился на те радикальные меры, которые содержались в предложенном проекте, и более об этом никогда не заговаривал.
Однако в отношениях с внешним миром Александр I обойтись без Чарторыйского не мог. Россия все ближе подходила к опасной черте прямого столкновения с наполеоновской Францией. Если в 1795 году Наполеон еще оставался республиканцем, врагом монархии и роялистов по убеждению, то с 1799-го он установил режим личной власти, сосредоточив в своих руках всю ее полноту, а в 1804-м провозгласил себя императором. Адам Адамович тяжело переживал перемены в Европе: «Империя, возникшая на обломках революции, служила доказательством абсурдности так называемых освободительных режимов, которые после сильных и опасных потрясений приводят государство в конце концов к исходному пункту – к восстановлению того порядка вещей, от которого хотели освободиться».
Чарторыйский, как, пожалуй, никто другой из политических деятелей Европы, осознавал цель, преследуемую Наполеоном. «Выступая на мировой арене, – писал он, – Наполеон отбросил все, что могло заставить поверить в его высокую и благородную миссию. Это был Геркулес, не думавший более о гуманности и стремящийся употребить силу на порабощение мира. Все его желания сводились к восстановлению всюду неограниченной власти со всеми ее злоупотреблениями. Он превратился в обыкновенного узурпатора, и было вполне справедливо бороться с ним его же средствами. Наполеона поддерживали те, у кого страх пересиливал все соображения».
Российский министр иностранных дел Адам Чарторыйский поставил перед собой непростую задачу – противостоять Наполеону-Геркулесу. Он внимательно изучил приемы опытного Воронцова, особо отметив, как именно тот понимал сущность русской нации, ее ментальность. «Всякое проявление могущества, – считал Воронцов, – будь оно даже несправедливым, нравится русским… Первенствовать, повелевать, подавлять – потребность их национальной гордости». «Слабым странам, – толковал его слова Чарторыйский, – надо внушать страх перед русским могуществом. Так Россия поступала по отношению к Шведскому королевству. …Тогдашняя политика Австрии, в особенности после Люневильского мира 1801 года, заключенного в результате разгрома австрийских войск Наполеоном Бонапартом, велась в жалобно-сентиментальном тоне и позволила России внести в свой тон менторские и властные нотки. Отношения с Пруссией держались на близости двух монархов».
Вся континентальная Европа страшилась Наполеона. Россия, хотя и была настроена миролюбиво, взяла тон, демонстрирующий, что она исходит из равенства сил и считает себя независимой. Чарторыйский связывал осуществление своей внешнеполитической программы с определенной ролью Англии, которая должна была занять ключевые позиции в осуществлении намеченной им программы. Но позиция Англии сдерживалась Амьенским договором, заключенным 27 марта 1802 года между Великобританией и Францией и завершавшим распад второй антинаполеоновской коалиции. Однако мир с Францией оказался недолговечен. В следующем, 1803 году война возобновилась. В этих условиях уже непрекращающейся вражды между Англией и наполеоновской Францией русская дипломатия сочла целесообразным возобновить контакты с Великобританией на новом уровне.
Александр I, сделав Воронцова-старшего канцлером, продолжал настороженно относиться к обоим братьям Воронцовым. Он не доверял и младшему брату – Семену Романовичу, многолетнему послу Российской империи в Лондоне. По мнению и царя, и Чарторыйского, «безграничный поклонник Англии» граф С. Р. Воронцов был не способен объективно оценить опасность, исходившую от Наполеона, и найти опору в новом раскладе политических сил. Александр предпочел отправить в Европу человека из своего окружения, члена «Негласного Комитета», которому мог безгранично доверять. Выбор пал на Н. Н. Новосильцева, получившего теперь неограниченные полномочия. Ему предписывалось руководствоваться инструкцией Министерства иностранных дел, составленной Адамом Чарторыйским. Этот документ и явился тем стержневым планом, который лег в основу внешнеполитической миротворческой инициативы Чарторыйского.
Первостепенная задача миссии Новосильцева в Лондоне состояла в том, чтобы договориться с премьер-министром Уильямом Питтом-младшим, лидером «новых тори» и одним из инициаторов антинаполеоновской коалиции, о системе сопротивления агрессии Наполеона. В инструкции Чарторыйского, содержащей план создания общеевропейской безопасности, отводилось место и плану переустройства Европы без Наполеона. Ее автор предлагал «дружественной Англии» глубокие и серьезные преобразования в международных отношениях, особо подчеркивая миротворческую инициативу России и главного миротворца – императора Александра I. Польский князь хорошо изучил характер самолюбивого русского монарха и льстил его тщеславию, отводя решающую роль на международной арене именно ему. Надо признать, что Чарторыйский в переплетении дипломатических интересов пытался найти точку опоры и для решения судьбы Польши, ее восстановления как самостоятельного государства. Это не мешало ему, однако, блюсти национальные интересы России.
Позднее, уже порвав с Россией, Адам Адамович вспоминал: «Я хотел, чтобы Александр сделался в некотором роде верховным судьей и посредником для всех цивилизованных народов мира, чтобы он был защитником слабых и угнетенных, стержнем справедливости среди народов, чтобы, наконец, его царствование послужило началом новой эры в европейской политике, основанной на общем благе и соблюдении прав каждого». По существу, эти слова обнаруживают приверженность их автора просветительским ценностям, приверженность, которая опиралась на юношеские впечатления, вынесенные из первых лет знакомства с цесаревичем Александром Павловичем. «Моя политическая программа, – писал позже Чарторыйский, – была горячо поддержана императором. План мой касался далекого будущего, оставляя открытое поле воображению и всякого рода комбинациям».
Свой внешнеполитический замысел, продуманный до тонкостей в течение нескольких лет пребывания на дипломатической службе, Чарторыйский изложил в сочинении «Опыт дипломатии». Объединяющей идеей для всех стран Европы он считал пробуждение национальных и патриотических чувств народов, попавших под владычество Наполеона. «Я говорил о постепенном освобождении народов, несправедливо лишенных их политической самостоятельности; я не боялся говорить о греках и славянах, ибо подобная мысль не шла вразрез с взглядами и желаниями русских; однако те же принципы должны быть применены и к Польше… Моя политическая программа вела к постепенному восстановлению королевства. Я избегал произносить имя Польши, идея ее восстановления вытекала сама собой из моей программы и того направления, которое я хотел русской политике».
Идея освобождения угнетенных народов служила доминантой в плане Чарторыйского. Еще будучи посланником в Сардинии, он чутко уловил потребность разобщенных итальянских земель в объединении и создании в будущем национального независимого государства, свободного от иноземного владычества. Он считал необходимым «предохранение государств Италии от завоевательных действий Франции и от порабощения их Австрией», а восстановление независимости, территориальной целостности рассматривал как объективную перспективу. Занимаясь внешней политикой в правительстве Александра I, Чарторыйский выступил с инициативой создания союза итальянских государств, и не ошибся. Именно вокруг Пьемонта (Сардинского королевства) и острова Сардиния позже, в 1870 году, завершился подъем Рисорджименто и произошло объединение Италии. Дж. Берти, автор известной книги «Россия и итальянские государства в период Рисорджименто», решающим считает период второй коалиции – именно то время, когда Адам Чарторыйский был русским посланником в Сардинии. «Рано или поздно, – писал Берти, – эта внешняя политика России, главной защитницы Италии на международной арене, должна была найти поддержку у представителей итальянских правящих классов».
Сам автор миротворческого проекта отводил в нем объединенным итальянским государствам немалую роль. Он призывал оставить в стороне свои частные разногласия и, проникшись лишь общими интересами, образовать итальянским королевствам «своего рода конфедерацию». Первым шагом на этом пути мог бы стать союз Пьемонта и Неаполитанского королевства, к которому позже присоединятся остальные итальянские государства. Замыслы Чарторыйского шли и дальше. Он надеялся, что к союзу итальянских государств присоединятся Испания и Португалия.
Другое направление этого внешнеполитического плана – более традиционное сближение России с германскими государствами. При этом ставка делалась не на Пруссию, что бывало раньше, а на такие германские государства, как Бавария, Вюртемберг и другие мелкие герцогства и графства – в качестве противовеса влиянию Пруссии и Австрии.
Чарторыйский стал одним из первых российских политиков, кто выдвинул идею панславизма и последовательно ее отстаивал. План единения и взаимопомощи всех славян и греков, как единоверцев и братьев по крови, вошел органической частью в его миротворческую доктрину. Предлагавшееся объединение всех славян, в том числе и поляков, давало надежду на предотвращение попыток Наполеона захватить Польшу и на получение прочных гарантий ее независимости.
Три названных компонента плана (конфедерация итальянских государств, федерация германских и союзы славянских и греческого народов) дополнялись весьма существенным политическим заключением (впервые эти идеи были включены в «инструкцию» Н. Н. Новосильцева от 11–23 сентября 1804 года). Предложение Чарторыйского сводилось к созданию «Плана европейской лиги». Предполагалось, что после победы над Наполеоном «умиротворенная Европа» станет жить по новому международному кодексу. «Новые правила», обязательные для всех держав, будут содержать требование не начинать войны, соблюдать мир и следовать миротворческой идее до тех пор, пока не использовано требование третейского посредничества. Те страны, которые признают этот кодекс, могут образовать «Европейскую лигу», в которой Россия и Англия выступили бы гарантами нового международного устройства.
Однако замыслы Чарторыйского не сбылись, ибо они натолкнулись на твердое сопротивление Англии, которая вовсе не собиралась уступать ни в одном из затронутых вопросов. В германских делах англичане собирались опереться именно на Пруссию и Австрию, чтобы предотвратить возрастающее влияние России в германском мире. Противопоставить России сильную Пруссию стало задачей английской дипломатии в начале века. Та же тенденция прослеживалась в отношении намерения создать самостоятельные государства славян и греков на Балканах и Восточном Средиземноморье. Этот регион также начал входить в сферу влияния английской дипломатии. Все осложнения стали очевидны для Чарторыйского в ходе миссии Новосильцева в Лондон. Он с горечью писал А. Р. Воронцову: «Политика Питта уже в 1790 году была проникнута величайшей недоброжелательностью ко всяким новым приобретениям России».
Вскоре и сама миссия оказалась под угрозой срыва. «Я боюсь, что нас хотят провести», – писал Чарторыйский Новосильцеву, который жаловался на несговорчивость англичан. Однако настаивал на продолжении переговоров в Лондоне, и, несмотря на глубокие противоречия и столкновения интересов Англии и России в Центральной Европе и на Балканах, в апреле 1805 года между Лондоном и Петербургом был заключен договор, положивший начало новой антинаполеоновской коалиции.
Внешнеполитический план, проникнутый идеей защиты национальных интересов России, далеко не у всех в окружении Александра I встречал одобрение. «Благосклонность ко мне императора, надо признаться, действительно могла подать повод к подозрению, злословию и наговорам, – вспоминал впоследствии Чарторыйский. – Поляк, пользующийся полным доверием императора и посвященный во все дела, представлял явление оскорбительное для закоренелых понятий и чувств русского общества». Князя заподозрили в тайном сочувствии Франции, в желании вовлечь молодого императора в переговоры с Бонапартом и, «так сказать, держать его под очарованием гения Наполеона». Петербургские светские салоны стремились очернить его, возложив на него ответственность за неудачи в европейской политике. Между тем Адам Адамович прекрасно понимал, что Наполеон представлял большую опасность для всех европейских держав, как могущественных, так и второстепенных: «Русские всегда подозревали меня в желании склонить русскую политику к тесной связи с Наполеоном, но я был далек от этой мысли, ибо для меня было очевидным, что всякое соглашение между этими двумя государствами было гибельным для интересов Польши».
Чарторыйский продолжал настаивать на своем плане по преодолению намерений Наполеона завоевать Центральную Европу и распространить агрессию на Польшу и Россию (тому есть свидетельства, рассеянные по разным архивам). Он бережно сохранял дипломатические связи с Сардинией. Налаживая контакты с другими итальянскими государствами, вел с ними активную переписку (уже на посту министра иностранных дел России). Им подготовлен ряд правительственных документов («Проект декларации России и Неаполитанского королевства – 1894 год», «О высадке в Неаполе русского войскового десанта в противовес интересам Бонапарта в 1805 году»), собрана и тщательно сохранена вся корреспонденция по итальянскому вопросу («Записка неустановленного неаполитанца о планах французов в Неаполитанском королевстве 1804 года», «Письмо Александра I королю Сардинии Виктору Эммануилу от 2 января 1805 года с предложением заключить соглашение, преследующее общие антинаполеоновские цели»). Обращает на себя внимание «Инструкция» Александра I, составленная Адамом Чарторыйским 18 февраля 1805 года; ситуация в Италии определяется им как крайне опасная: «Властолюбие французского правительства требует упрочения королевства Неаполитанского». Документ призывает монарха «Королевства обеих Сицилий» к активным действиям; внимание в нем обращено на грозящее присоединение Савойи и Пьемонта к Франции, которая в результате этих захватов получает «недозволенное владычество над всей Италией»: «Король Неаполитанский один довольно долго избегал сего ига, хотя и не в силах противостоять давлению французских войск в его областях. Бонапарт не довольствуется настоящим могуществом Франции, ищет распространить оное на счет владений Оттоманской империи и выйти к Средиземному морю». Заканчивается инструкция сообщением о переводе отряда войск из Корфу в Средиземное море для защиты Неаполя.
Политические события, развернувшиеся в Европе в 1805–1806 годах, не позволили осуществиться замыслам политика. В правящих кругах России все настойчивее звучали голоса, требующие его отставки с поста министра иностранных дел и отзыва Семена Воронцова из Лондона. В сложившихся условиях Чарторыйскому уже нечего было терять, и он подал императору «Записку» (датированную 9 декабря 1806 года) с предложением предоставить Польше автономию и провозгласить ее королевством, мотивируя это опасностью захвата его родины Наполеоном; наследственным королем предлагалось провозгласить русского императора Александра I. Себе автор «Записки» отводил скромную роль «советника». Ответ был резко отрицательным.
Вместо изоляции Пруссии, которую предлагал Адам Адамович, русский император заключил союз с прусским королем Фридрихом Великим. Но окончательно порвать со своим давним другом не решился: накануне возможной войны с Наполеоном России было необходимо заручиться сочувствием Польши. Он посетил Пулавы – родовое имение Чарторыйских, но вслед за этим навестил и Фридриха. Их переговоры определили рамки сотрудничества России и Пруссии. На предстоящее свидание с Наполеоном в Тильзите Александр пригласил в числе других сановников и Чарторыйского, но его советы потонули в хоре голосов других сановников.
После подписания Тильзитского мира 7 июля 1807 года и образования Герцогства Варшавского Чарторыйский покинул пост министра иностранных дел. Он назвал это соглашение гибельным; осудили его и другие «молодые друзья» Александра: В. П. Кочубей просил об отставке, Строганов и Новосильцев стали распространять в Петербурге антитильзитские памфлеты, им вторил и Чарторыйский. Это событие стало ошибкой не только для русского императора. По мнению историка Наполеоновских войн Ф. Меринга, просчитался и Наполеон, думавший, что договор с Россией поможет ему одолеть главного врага – Англию: «Тильзитский мир, казалось, возводил французского императора на вершину могущества, но на самом деле был величайшим грехопадением в его жизни».
Отстранение министра иностранных дел с его поста не означало полного разочарования Александра I в своем многолетнем соратнике. С 1802 по 1822 год Чарторыйский являлся попечителем Виленского учебного округа, где находился знаменитый университет, один из старейших в Европе. Компетентность польского князя в вопросах просвещения не раз была отмечена царем. С 1802 года он числился товарищем министра народного просвещения, занимаясь преимущественно университетской политикой. Он составил Устав для Виленского университета, а позже стал одним из авторов Устава 1804 года для всех университетов Российской империи, который впервые предоставлял этим учебным заведениям автономию.
Виленский университет стал одним из источников вольномыслия в России и Польше. В нем, по приглашению Чарторыйского, сотрудничал граф Стройновский, в свое время получивший золотую медаль от Вольного экономического общества за проект освобождения крестьян и перевода их на найм в помещичьих усадьбах. Здесь преподавал поэт Адам Мицкевич: его поэма «Дзяды», содержавшая активный призыв к защите национальных интересов Польши, имела широкое распространение. К тому же времени относятся действия вольнолюбивых обществ филоматов и филоретов, которые близко сотрудничали с тайными организациями русских дворянских революционеров. В Вильно имелись связи и с Польским патриотическим обществом.
Адам Чарторыйский напрямую связывал успехи просвещения с политической сферой деятельности государства. Его отец, Адам Казимир Чарторыйский, в свое время (1773–1794) инициировал создание Эбукационной комиссии по просвещению польского народа: по существу, это первая попытка создания в Европе министерства просвещения. Программа просвещения входила составной частью в миротворческий проект Чарторыйского, который мыслил будущее Европы как демократический союз национальных государств, основанных на широком развитии просвещения.
С 1811 года намечается новое сближение Чарторыйского с Александром I. В самый канун войны Наполеона с Россией неминуемо встал вопрос о Польше. Адам Адамович сам ищет способы обратить на это обстоятельство внимание русского императора. В письме к Марии Федоровне М. М. Алопеус, один из ведущих русских дипломатов, передает просьбу Чарторыйского, связанную с его новым дипломатическим замыслом относительно Польши. Императрица выступает посредницей в передаче письма от 6 января 1811 года Александру I. Его автор советует присоединить к Польше русские пограничные области, «чтобы границей была Двина, Березина и Днепр». Между Чарторыйским и императором возникает переписка, в которой выясняются новые детали воссоздания Речи Посполитой.
Чарторыйский предполагал, что возрождение его родины возможно под скипетром великого князя Михаила Павловича. Но Александр, на словах соглашаясь с этим замыслом, настаивал на сохранении Литвы, Подолии и Волыни в составе собственно России, продолжая рассматривать эти области как исконно русские. В переговорах с Наполеоном русский император всегда выступал против «воссоединения Польши».
Сближение позиций Чарторыйского и Александра I произошло на Венском конгрессе, открывшемся в сентябре 1814 года и завершавшем борьбу коалиции европейских держав с Наполеоном. Император взял с собою ряд советников, в том числе и Адама Чарторыйского как знатока польских проблем: судьбу Польши предстояло решать теперь в Вене.
Распределив вознаграждения между странами-победительницами, Венский конгресс занялся созданием блока монархических государств. В какой-то степени он напоминал план Чарторыйского о союзе германских и итальянских государств начала XIX века. Однако это объединение осуществлялось в новой политической обстановке. Провозглашенная Конгрессом доктрина «легитимизма» сочетала теперь принцип незыблемости наследственных монархий с решительным противодействием революционным и национально-освободительным движениям, несмотря на то что многие из них как раз боролись за возвращение законных наследственных правительств и освобождение от иноземного ига. С другой стороны, Александр I, как и другие монархи Европы, постарался выработать более гибкие методы привлечения на свою сторону либеральной буржуазии посленаполеоновской Европы. Последовательно были введены конституции: Сенатская конституция во Франции (1814), Конституция в Баварии (1816), Конституция в Вюртемберге (1819).
В Вене союзные державы долго спорили не только по территориальным вопросам, но и о будущем статусе Польского государства: сохранить ли национальный суверенитет Польши или обеспечить ее вхождение в состав Российской империи на положении провинции? При несомненном влиянии и участии Адама Чарторыйского в качестве советника при русской миссии на Венском конгрессе в мирный договор было введено положение о предоставлении Польше Конституции и образовании самостоятельного Царства Польского в составе Российской империи. Однако наместником Царства Польского назначили не Адама Чарторыйского, на что тот надеялся до последней минуты, а великого князя Константина Павловича. Чарторыйский получил только должность члена Административного совета и сенатора. Уже не в первый раз Александр I показал себя ловким политиком.
В мае 1815 года вышел Указ русского императора о преобразовании Временного Верховного совета Польши во Временное правительство Польши во главе с вице-президентом Адамом Чарторыйским. Казалось, император помнит юношескую дружбу, а тщеславные надежды польского князя сбываются. Действительно, на первых порах он воспринял этот жест как подарок за многолетнюю службу в русском правительстве и как частичное воплощение своего миротворческого плана на европейской международной арене. Однако вскоре пришло разочарование. Параллельно с правительственными учреждениями Польши был создан Военный комитет во главе с Константином Павловичем, в распоряжении которого осталось польское войско. Два конкурирующих учреждения были обречены на острый конфликт. 27 ноября 1815 года царь подписал Конституцию Царства Польского. Проект ее готовила комиссия под председательством Адама Чарторыйского, куда входили аристократы Шанявский и Соболевский. Это обстоятельство в большой степени определяло шляхетский характер Конституции, которую редактировал лично Александр. Большая часть голосов отдавалась землевладельцам, городским плательщикам налогов. Крестьяне, номинально лично свободные по закону Герцогства Варшавского 1807 года, вовсе не допускались до выборов. В результате польский сейм лишился законодательной инициативы, а вся полнота власти принадлежала российскому императору. Он мог переносить сроки созыва сейма, распоряжаться бюджетом, за ним оставалась высшая судебная власть. Сейм имел, скорее, законосовещательную компетенцию.
Тем не менее надо отдать должное Польской конституции 1815 года, которая стоит в одном ряду с наиболее прогрессивными современными ей правовыми документами по закреплению буржуазных правовых норм. Вот статья, формулирующая идею народного представительства: «Польский народ будет иметь на вечные времена народное представительство. Оно заключается в Сейме, состоящем из царя и из двух палат (Сенат и Посольская изба)». Провозглашение идеи народного представительства в Европе, среди государств, сохраняющих еще абсолютистские режимы (Россия, Пруссия и др.), само по себе крупное политическое новшество. Но оно вступало в глубокое противоречие с сохранившейся в Европе идеей феодальной государственности.
Важнейшее достижение Польской конституции – принцип разделения властей. Законодательная власть сосредотачивалась в сейме (совместно с монархом). Исполнительная воплощалась в Административном совете, куда входили наместник, пять министров (вероисповедания и народного просвещения, юстиции, внутренних дел и полиции, военного и финансов), чины высшей администрации и лица, назначаемые царем. Исполнительная власть ограничивалась вмешательством наместника, который по Конституции 1815 года возглавлял все управление Царством Польским. Сам он был подотчетен статс-секретарю, назначаемому непосредственно императором.
Специальный раздел Конституции отведен организации судебной власти. «Судебная власть, – гласила статья 138, – конституционно независима». Высшим органом являлся Высший суд, учрежденный в Варшаве. В его состав входили сенаторы и судьи, назначаемые царем пожизненно; в его компетенции находились гражданские и уголовные дела всего Царства Польского. Система судопроизводства на местах допускала довольно широкое привлечение разных слоев населения. В каждом воеводстве действовал и коммерческий суд, решавший торговые дела: Конституция учитывала подъем торгового и промышленного капитала. Выборность судей низшей инстанции свидетельствовала о постепенном движении Конституции в сторону демократизма. Кроме судов высшей инстанции предусматривались суды второй инстанции – апелляционные палаты. Оставались и мировые суды. Особо важные дела о политических государственных преступлениях передавались в специальный Сеймовый суд, состоящий из всех членов Сената.
Польская конституция 1815 года предусматривала некоторые буржуазные права и свободы: гласность деятельности Государственного совета, возможность публиковать отчет о его работе, признание польского языка государственным. Отдельная статья определяла: государственные должности в Царстве Польском могут занимать только лица польской национальности. Предусматривалась и статья о свободе передвижения и перемещения имущества, что отвечало экономическому развитию страны; особо подчеркивался принцип «неприкосновенности частной собственности».
Предложения Адама Чарторыйского при разработке Конституции Польши были учтены, но большей частью его рекомендаций разработчики пренебрегли. Современник событий Бажековский так описывал отношение шляхты к этому документу: «Легко было предвидеть, что Конституция недолго будет соблюдаться и уважаться. Да и как можно было предполагать, что абсолютный монарх, неограниченный властелин пятидесяти миллионов подданных, будет стеснять свою власть. Он прикрыл этот клочок земли конституционной хартией потому, что так предписал поступить политический расчет, но он, естественно, должен был считать свою волю выше всего, тем более что превосходство сил обеспечивало ему победу».
Адам Адамович скоро понял, что остался не у дел. Неудовлетворенность своим положением, ущемление прав поляков, лишение Польши национальной независимости глубоко задевали его. Конституция, исходившая от страны-победительницы, не могла удовлетворить польское общество. Для Чарторыйского свободная, независимая Польша продолжала оставаться заветной мечтой. Некоторое время он еще продержался на русской службе, в 1825 году, как сенатор, вынужден был участвовать в суде над членами польских тайных обществ.
Но уже в 1830-м Адам Чарторыйский принял самое горячее участие в восстании в Польше, возглавил польский Сенат в качестве его президента и стал знаменем Национального правительства. После разгрома Польского восстания 1830–1831 годов он эмигрировал в Англию, а затем переселился в Париж, где и прожил до конца жизни. Отель «Ламбер» – центр польской аристократической эмиграции, основанный Адамом Чарторыйским, – возглавил после его смерти в 1861 году его сын Владислав.
Михаил Михайлович Сперанский: «Поменять шаткое своеволие на свободу верную…»
Ирина Худушина
Михаил Сперанский родился 1 января 1772 года в селе Черкутино Владимирской губернии в семье потомственных священнослужителей. В семь лет его отдали во Владимирскую семинарию, где по обычаю, существовавшему в духовном сословии, ему дали фамилию Сперанский (от латинского глагола «sperare» – надеяться). Когда в Петербурге была основана Главная семинария при Александро-Невском монастыре, куда направлялись «надежнейшие в благонравии, поведении и учении» семинаристы, Михаил Сперанский был переведен туда на казенное содержание.
С годами молодого семинариста все больше интересовали философия, право и политическая мысль Запада. Сперанский прочитал в подлинниках сочинения Вольтера, Дидро, Локка, Лейбница, Кондильяка, Канта и многих других популярных в ту пору авторов.
