скачать книгу бесплатно
те – к персональным шоферам.
(«Бар “Якорь”») [1, с. 11]
А творящая волшебство перетворения скрипка Гонзы после его скорой смерти так и не находит другого творца и тоже умирает в мире непоэтов:
А лёгонькой его подруге
После него ещё лет шесть –
Фальшивить, жечь чужие руки
И в скупке намертво осесть.
(«Городу моего детства») [1, с. 45]
Намертво – определение не только судьбы скрипки. Это слово однокоренное другим – смерть, мёртвый и т. д. Мир без творчества, по Новикову, не просто обречён на умирание – он уже не жив. Мертвенность его обозначается в новиковских стихах по-разному – и прямо, и косвенно. Например, в стихотворении «Грустная песенка» маленькая мансарда домика в приморском городке полна жизни, радости и любви до тех пор, пока там обитает бедный и талантливый художник. Но вскоре жизнь оттуда уходит по причине исчезновения художника:
Увы! Художник съехал,
и женщина ушла.
В мансарде, словно в трюме,
крысиный писк и мгла.
И вот вчера, я слышал,
просился на постой
в ту комнатку под крышей
бухгалтер холостой. [1, с. 34]
Счетоводы и бухгалтеры у Новикова, как мы уже отмечали, символизируют профанный мир вне пределов творчества. Это мир денег, где всё продается и покупается, и настоящему творцу в нём нет места, так как настоящее творчество не продажно. В этом мире нет места волшебству и даже самому Богу:
Всё продано. Всё куплено. Щелчок.
И кассовый сверкает звон обвальный…
И в детской на волшебный сундучок
с размаху ставят автомат игральный.
Кассирша поправляет макияж,
и мёртвый Бог стоит за подаяньем.
(«Эпоха кончилась…») [1, с. 6]
Мёртв Бог, мёртв этот мир без творчества, в котором «<…> правит тёмное Число». Вместо Бога над ним «<…> порхает счетовод <…>» [1, с. 6].
Итак, творец С. Новикова по-прежнему трагически одинок и обречён на скорое забвение. Он не пророк, как у Пушкина, и даже не лермонтовский его вариант, гонимый, отверженный, но заметный среди обычных людей своей необыкновенностью. Он – не блестящий теург символистов, но всё же теург. Правда, к сожалению, его теургическое начало в мире «бухгалтеров» и «счетоводов» ХХ века абсолютно не востребовано, так как творчество теперь – товар для сиюминутного развлечения, отвлечения и удовольствия публики. И творец с его даром рассматривается ею как дополнительное украшение купленной ими жизни. Мёртвый мир этих людей лишь на мгновение способен ожить от звуков божественной музыки, но именно она не даёт ему окончательно погибнуть.
Список использованных источников
1. Новиков С. Правила стихосложения / С. Новиков. – Симферополь: Крымский Архив, 2008.
2. Пастернак Б. Сочинения / Б. Пастернак. – М.: Молодая гвардия, 1991.
3. Топоров В. Н. Поэт / В. Н. Топоров // Мифы народов мира: Энциклопедия в 2 т. / гл. редактор С. А. Токарев. – М.: Научное издательство «Большая Российская энциклопедия», 2000. – Т. 2.
Современная проза
АВИ
Андрей Витальевич Иванов (литературный псевдоним АВИ) родился в 1963 г. в г. Чехове на острове Сахалин; в десятилетнем возрасте переехал в Новосибирск. Окончив радиотехникум, служил в армии, учился на филфаке Томского госуниверситета. После школы машинистов более десяти лет работал на железной дороге начальником поезда, в начале 90-х был служителем православной церкви в Томске, вернулся в мир, связал судьбу с речным флотом. С 2019 г. проживает в Екатеринбурге.
Регулярно публикуется с начала 80-х. Материалы выходили в газетах «Красная звезда», «Советский воин», «Новатор», журнале «Ровесник», литературных альманахах Москвы, Санкт-Петербурга, Алтая, Красноярского края.
В 2016–2018 гг. издано шесть книг художественной прозы.
В 2016 г. принят в Российский союз писателей, в 2018-м – в Союз писателей России.
Не бойся. Там не страшно
Безмолвие – гармония превыше музыки и слов,
И пустота – непостижимое начало всех начал.
АВИ
Когда всё кончилось, сначала стало тихо. Ушла боль. Утихли страхи. Непривычно очень. Но кто чувствует эту непривычность? Значит, что-то всё-таки осталось. Есть лёгкость, есть сознание. Кто всё это думает? Я ведь умер. Что такое это «я», которое продолжает думать?
И чем я смотрю, если нет тела, нет глаз? Значит, могила не конец.
Это первое, что я понял.
– Будто про меня пишет. Про детство особенно. Про метель и сосульки. Про то, как я жевала снег. – Слышу чей-то голос. – Интересно, сколько ему сейчас лет?
– Что это? Кто это? Кто говорит? – Моё сознание недоумевало.
– Так легко и просто пишет об одиночестве. Хотя и о себе, но мне всё время кажется, что обо мне. Надо Райке и Людке посоветовать, пусть почитают. Три часа ночи, а отрываться неохота. Ладно, надо спать. Завтра после работы ещё почитаю. Как его зовут? АВИ? Какое странное имя. А… Это псевдоним. Всё! Спать, спать, спать…
А мне не хочется спать. Это плюс. Мёртвые не спят.
О! Вижу! Женщина в возрасте, красивая. Укладывается спать. Как странно. Она говорила, а губы не шевелились. Похоже, она думала. А я слышал. И так будет всегда, когда будут вспоминать обо мне? Забавно. Не знает ещё, что меня нет в живых. Что осталось от меня у них, живущих? Тексты. Мои тексты. У некоторых из них есть память обо мне. Но вскоре и память сотрётся. Даже у близких. У друзей раньше, у родных чуть позже.
А кто у меня родные? Нет их среди живых. Раньше меня ушли.
Я никогда не любил похороны. Старался не бывать. Смотреть, как в землю опускают ящик с холодной оболочкой, не интересно. Традиция людей. Прощание с телом усопшего. Да разве тела я любил? Я их живых любил. Настоящих. А тело – старый, поношенный костюм. Теперь я и сам без тела.
– Ну, давай за Андрюху! Не чокаясь. Неплохой был мужик. Конечно, с придурью. Но кто сейчас без неё?
Вижу: пара друзей, за меня пьют. Поминают. Водочка, закусочка, сигаретный дымок над столом. Бывало, и я любил этот нехитрый мужской антураж. А теперь со стороны смотрю.
Они не знают, что я здесь. С ними. Не могут знать. Чувствую себя шпионом. Невидимкой. Забавно.
– Да. Странный он был. – Слышу продолжение разговора. – То болтает без умолку, слова не вставить. А то вдруг замолчит и в одну точку смотрит. Будто он в последние годы немного умом подвинулся. Книжки писать начал. Пить совсем бросил.
– Это точно. И я заметил. Перестал ко мне приезжать. Сколько его ни звал к себе, он всё причины выдумывал. Дома сидел и сочинял свою белиберду.
– А ко мне в прошлом году приезжал пару раз. С виду нормальный. Но молчаливый стал. А если и говорил, то только о своих книжках. Но вот слушать он умел, как никто. Теперь это редкость.
Приятно было видеть друзей. Слушать их разговор. Читать их мысли. А что у меня ещё осталось? Только это. Никаких знаков о себе подать я не мог. И, как уже догадывался, слушать о себе мне придётся ещё долго. От разных людей, от читателей, от бывших жён и любовниц, от моих детей и друзей. От тех, кто жив и помнит.
Не только хорошее слушать. Но и всё то, о чём хочет забыть моя совесть. Всякое было в жизни. Люди ещё напомнят мне мои гадости и подлости. Вспомнят меня отвратительно трусливым и слабым. Они знали меня и таким. Я должен быть к этому готов. В их памяти остались мои поступки, мои ошибки. Всё это заслужил.
Сознание и совесть – это всё, что осталось в этом странном мире теней и света.
Голоса смолкли. Друзья заговорили о чём-то другом. Я мог слышать только о себе. Пока затишье, самое время осмотреться.
Ни райских просторов, ни адских костров. Ни Ангелов поющих, ни демонов кошмарных. Ни неба, ни земли, лишь пустота.
Нечего и рассматривать. Ни звёзд, ни солнца, ни луны. И воздуха нет. Тишина, безмолвие, отсутствие всего. Только сознание и совесть.
А желания? Желания остались. Они впечатались в сознание, глубоко въелись в душу. Как татуировка в кожу. Хочется курить. Рта нет, горла нет, лёгких нет, а хочется. Вот же, блин… Не успел бросить при жизни. Теперь вот мучайся. Ладно, это не самое худшее.
Значит, троица. При мне сознание, желания и совесть, а больше ничего. Конечно, к этому привыкну. Развлечение одно. Выслушивать разговоры и мысли знакомых, друзей и читателей обо мне. Пока не забудут. А забудут, что тогда? Пока не знаю.
Хочется рассказик сочинить. Проклятое желание. Тут ни бумаги, ни стола. Даже и рук нет. А писать хочется. Буду терпеть.
– Смотри, как он начинал. Сначала писал о детстве, о работе, о своих чувствах. – Слышу голос женщины лет тридцати. Пригляделся. Нет, раньше её не видел. – И только в двух последних книгах начал по-настоящему сочинять истории.
Сюжеты уже не из своей жизни, а выдуманные. Но не менее правдоподобные. Он будто полюбил проживать чужие жизни в своих книгах.
Вижу просторный зал со стеллажами книг. Это явно не квартира. Похоже, библиотека. Неужели меня в век интернета в библиотеках читают. Две подруги, термос с кофе, чашки на столе. Разве теперь разрешается пить кофе прямо в читальном зале? Интересные времена. Читатели, до сих пор не разлюбившие бумажный запах книг и шелест страниц.
– Может, он и любил проживать чужие жизни в своих книгах, только мне непонятно, почему у него почти ничего нет о любви. Самой обычной человеческой любви мужчины к женщине. У него всё в основном о страданиях и одиночестве, о покинутых всеми стариках, о несчастных женщинах и детях-инвалидах. Много пишет о смерти. Он что, никогда не любил?
– Думаю, что любил. Но или не хотел раскрывать эту, слишком интимную для него, тему, или просто не успел.
– Как не успел? Он уже умер?
– Ты не знала? Девять дней назад похоронили.
– А ты как узнала?
– Мне из Новосибирска сообщили. Там моя подруга живёт, она лично у него книги с автографом покупала. Тоже случайно узнала. В последний год он мало появлялся на люди. Пришла на литературную встречу, там ей и сказали. Умер тихо, незаметно.
– Земля ему пухом. Интересный писатель был. Своеобразный. Теперь почти никто так не пишет. Читаю, и душу наизнанку выворачивает. Но бывает и смешно. Столько иронии к себе, фантазии.
– Да почему же был? Он и остался писателем. Ещё увидишь, как к его книгам известность придёт. Только ему при жизни признание нужно было. А теперь только посмертно. У нас, в России, почти всегда так.
Я слушал эту беседу за кофе, и стало хорошо и спокойно. Они правы. Теперь мне не нужно ничего. Ни денег на жизнь, ни славы, ни почестей, ни тиражей, ни издателей, ни верных поклонниц. Всё это в прошлом.
Моё «я» лишилось земных потребностей. Почти всех. Только вот курить охота. Думаю, и это желание стихнет во мне и испарится в Вечности. Утихнут и все разговоры обо мне. Кому нужны чьи-то мысли, записанные в книгах? Люди озабочены своим земным, насущным. Это вполне нормально.
Но вот как донести до живых, что смерти нет? Что совесть не умирает? Что сознание вечно? Не знаю.
Ведь все ниточки, связывающие меня с миром живых, обрезаны. Нет! Не все. Обо мне ещё помнят, думают, говорят. Значит, связь есть. Последняя не разорвана нить. Она от людей ко мне. И от меня к ним. Я должен не потерять эту связь. Пока не знаю как… Но, может быть, достучусь до их сердец своими книгами. Они живы. И я жив в памяти людей, пока цела эта последняя нить.
А что это за звуки? Противное жужжание. Ещё и скребётся кто-то. А…
Это муха на мою книгу села. Вот зараза поганая! Лапки чистит на обложке. Вдруг ещё и нагадит! А согнать не могу. Вот они, минусы загробной жизни. На мою книгу гадят, а я смотри.
Вижу, подходит товарищ мой. Согнал насекомое. Вот молодец. Желание моё предугадал.
– Слышь, Серёга. Похолодало, что ли? Может, печку растопить? – Лёха берёт в руки книгу, спасённую им от надругательства мухой. – Давай растоплю.
– В доме тепло. Тебя с похмелья морозит. Хотя… растопи, если мёрзнешь, – отвечает Сергей.
– У тебя газеты есть? Чем растапливать-то? Или эту порвать?
Тут до меня доходит, что Лёха, согнавший муху, собирается растапливать печь моей книгой. Уж лучше бы на обложке сидела и гадила муха.
– Положи. Это мне Андрей подарил. Даже подписал на память. За диваном газеты. Поленница на дворе, под навесом.
Книга вторично спасена. Вот чего я лишён был при жизни, так это наблюдать судьбу своих книг. Кто-то с ними в туалет ходит, явно не для чтения. Кто-то печь растапливает. Кто-то на них селёдку и колбасу режет. Кто-то из этих страничек кульки для семечек вертит. А кто-то читает и перечитывает.
– Да у него же вся проза любовью пронизана. – Слышу я продолжение разговора в библиотеке. – Ты, Лиза, что чувствуешь, когда читаешь его роман или рассказы?
– Тепло, лёгкость, нежность, иногда сострадание.
– Это и есть свойства любви. Тепло, нежность и сострадание. А чего тогда тебе не хватает в его книгах? Постельных сцен? Поцелуев при луне? Охов-ахов, эротики? Настоящая любовь тиха и не показушна.
– Тогда почему его не печатали при жизни? Все свои книги, насколько мне известно, он издавал на свои деньги.
– А ты сама посмотри, каких авторов сейчас печатают при жизни. И что печатают? Иронические детективы, фантастику для подростков, кулинарные рецепты, школьные учебники, эзотерику, разношёрстную магию, эротику, пособия по бизнесу и маркетингу. Из классики переиздают в основном зарубежных авторов. Из русских только пять-шесть популярных прозаиков. Поэзию вообще почти перестали публиковать. Зачем бы мне было ходить в библиотеку, если бы это лежало в книжных магазинах? А цены на книги какие? Рассказы АВИ в магазинах не купишь. Только заказывать в интернете. Или в библиотеках читать. Да и то далеко не во всех.
Женщины были правы. Издатели меня игнорировали. В толстых журналах издавали нечасто. Было время, когда я засомневался в себе и хотел бросить писать. Не получилось. Не издавали, но не писать я тоже не мог.
Ещё я видел сны о себе. Конечно, умерев, не имел желания спать. Но мог смотреть чужие сны о себе. Всё, что касалось моей персоны, разговоры, мысли, сны, обязательно доходило до моего взгляда и слуха.
Однажды я приснился восьмидесятилетней даме из города Кемерово. Она уснула. И вдруг якобы явился я и начал щекотать её в самых разных местах. Пожилая женщина заливисто хихикала во сне, смущалась и игриво просила меня перестать. Перестать я никак не мог, потому что снился ей. И выключить этот пошлый бред не имел никакой возможности. Приятного мало. Умер-то я не совсем ещё старым, в пятьдесят пять. Да и щекотать престарелых дам не входило в список моих земных интересов. Пришлось лишь смириться и ждать, когда же закончится эта глупая комедия.
Отдых приходил лишь тогда, когда обо мне не разговаривали, не думали и когда я никому не снился. В общем, когда обо мне на время забывали.
Но тогда начиналось другое испытание. Ко мне приходили муки совести. Всплывали факты жизни, за которые было особенно стыдно. Дерьма за жизнь скопилось настолько много, что если бы я имел тело, то краснел и потел бы от стыда за все свои подлости и мерзости. В моё сознание, будто навозные черви, вползали горькие воспоминания прошлого.
Вспоминалось и хорошее. Детство, юность, первая чистая любовь. Студенческие годы. Из небытия далёкого прошлого всплывали мои наивные мечты и надежды. Тогда я улыбался. Не губами, конечно. А улыбалась моя душа. Словно в дальние закоулки моей странной жизни в эти мгновения проникал нежный лучик света. Но это было так редко и так недолго.
Потом обо мне снова кто-нибудь вспоминал, и я должен был наблюдать и слушать чужие мысли и разговоры. Больше всего это напоминало собаку на цепи. Я не мог, не имел никакой возможности не слушать, не видеть то, что обо мне говорят и думают живые люди. Сорваться с этой цепи было абсолютно невозможно. В самые яркие моменты дикого отчаяния мне особенно сильно хотелось курить.
Удача блудного беса
– Приидите ко Мне, все труждающиеся
и обремененные,
И Аз успокою вас.
Евангелие от Иоанна
Алексей, обычный советский парнишка, был призван на службу в армию в середине восьмидесятых. Волею судеб попал в воздушно-десантные войска, в штурмовую бригаду. Отбирали туда самых физически крепких, высоких ростом и неглупых ребят. Из них собирались готовить решительных и бесстрашных головорезов, обучая действиям в тяжёлых, порой экстремальных, условиях учебного боя.
Ближе к концу срока службы Алексея, бригаду десантников ждали очередной учебный бой и прыжок с парашютом. Ничего необычного, привычная тренировка. Учения не предвещали ни неожиданностей, ни беды. Всё давно знакомо, учтено, отработано до автоматизма.
