скачать книгу бесплатно
Однако ратификация конвенции французской стороной стала затягиваться. По-видимому, открытой переориентации Наполеона от союза с Россией на союз с Австрией в значительной степени способствовали обстоятельства, связанные с его женитьбой: неудачное сватовство к сестре Александра I и вслед за этим неожиданно скоро последовавший брак с австрийской эрцгерцогиней Марией-Луизой
. Во время визита, нанесенного в феврале 1810 г. русскому послу Куракину в связи с объявлением о предстоящем бракосочетании французского императора, Шампаньи упомянул, что Наполеон недоволен некоторыми формулировками конвенции. В частности, это касалось положения, что Королевство Польское не будет восстановлено никогда. Французский кабинет подготовил новый проект конвенции. Изменялась главная статья относительно будущего Польши, в ней теперь отсутствовало слово «никогда». Ее формулировка стала более сдержанной и несколько неопределенной: «Император французов обязывается не содействовать никакому предприятию, клонящемуся к восстановлению Польского королевства»
. Изменялась и статья 6-я о смешанных подданных: им предлагалось в определенный срок остановить свой выбор на одном государстве, подданными которого они будут являться, и продать имущество, находящееся на территории другого государства
. Получив новый проект, Александр I собственноручно изложил свои соображения. Прежде всего, он возражал против изменения формулировки принципиального вопроса о восстановлении польского государства. Он отмечал, что конвенция только для того и заключалась, «чтобы в ней положительно было выражено, что Польское королевство никогда не будет восстановлено», и продолжал настаивать на именно такой формулировке. Гарантами этого, считал российский император, должны были стать только французский и российский монархи, в то время как саксонский король мог являться лишь исполнителем воли Наполеона, а не равным действующим лицом
.
16 марта 1810 г. Шампаньи представил Наполеону записку, озаглавленную «Взгляд на дела континента и сближение России с Великобританией». В ней он высказывал свои соображения о внешнеполитических задачах, стоявших перед Францией в связи с напряженной ситуацией, сложившейся в отношениях с Россией. Война с Россией – неизбежна, писал он, но время еще не пришло, французские войска заняты на Пиренейском полуострове. Шампаньи полагал, что поскольку Россия по своим торговым и политическим интересам является естественным союзником Англии, то можно ожидать сближения между ними, и это крайне невыгодно для Франции. Учитывая это, Франция должна вернуться к своей прежней политике антирусских союзов. Необходимо приложить усилия для затягивания русско-турецкой войны, в которой задействованы значительные военные силы России, а в будущем обеспечить Франции роль посредника в мирных переговорах, обещая Турции поддерживать ее требования. Следует также укреплять союз со Швецией, настраивая ее против России, однако действовать в данном направлении осторожно, чтобы не вызвать беспокойства России и не подтолкнуть ее к скорейшему сближению с Англией. Шампаньи затрагивал вопрос и о судьбе Княжества Варшавского. Он считал целесообразным восстановление Польши под саксонским скипетром в результате войны с Россией, западная граница которой должна проходить по Днепру. На реализацию польских планов требовалось согласие Австрии, для получения которого предполагалось обещать ей Силезию, а также приобретения в Валахии и Сербии. Пруссия должна была быть уничтожена, так как представляла собой форпост русского влияния
. Такой подход обусловливался внешнеполитическими соображениями более крупного масштаба, чем французско-польские отношения. Мнение польских политиков во внимание не принималось.
На свадебные торжества в Париж прибыл Алексей Борисович Куракин, брат русского посла в Париже, министр внутренних дел России. Во время приема, данного в честь этого события, между ним и Наполеоном состоялась беседа, однако вопрос о конвенции в ней не затрагивался. Куракин лишь сказал Наполеону, что ему как министру внутренних дел и начальнику полиции известно о событиях в областях, «присоединенных от прежней Польши во время австрийской войны»: там не только собирались значительные денежные средства для восстановления Польши, которые передавались в Княжество Варшавское, но имело место «просто переселение поляков», подданных российского императора, вступавших в войска Княжества. Разговор о конвенции по польским делам зашел между ними позже – в июне 1810 г. На вопрос императора, знает ли он об этой конвенции, Куракин ответил, что Александр I познакомил его с ней перед отъездом из России. И тогда Наполеон в изящной дипломатической манере подтвердил свой отказ от прежней определенной формулировки о невозможности восстановления польского государства. Он произнес: «Могу ли я взять на себя обязательство, что Польша никогда не будет восстановлена? Только божество могло бы дать такое обещание»
.
Русский посол в Париже Александр Борисович Куракин имел полномочия исключительно на подписание варианта, предлагаемого российской стороной. Сам он находил изменения, внесенные французской стороной в текст конвенции и категорически отклоняемые Россией, «незначительными» и считал, что для России гораздо выгоднее сделать уступку Франции, нежели дать ей возможность уклониться от подписания соглашения и «возложить вину» за негативный исход переговоров на «упрямство» России
. Однако обе стороны проявляли крайнюю неуступчивость. Видя нежелание Франции пойти на подписание российского проекта, Н.П. Румянцев в послании от 7 (19) сентября 1810 г. предписал послу Куракину прекратить всякие демарши по вопросу о конвенции
. В итоге конвенция подписана не была, напряжение в отношениях между странами продолжало возрастать. К концу 1810 г. Россия вышла из континентальной системы, которая была создана Наполеоном для противодействия торговой политике Англии с целью добиться ослабления своего основного европейского соперника. К антианглийскому объединению Россия была вынуждена присоединиться после Тильзитского мира, что наносило большой ущерб ее экономическим интересам. 19 (31) декабря в России был введен новый тариф на французские товары, ущемлявший интересы Франции, а российские порты стали открыты английским судам
.
После того как стало ясно, что достижение договоренности между Россией и Францией оказалось нереальным и что уже в ближайшее время обострение отношений между ними может привести к прямому столкновению, обе державы стали еще более пристально следить за ситуацией в Княжестве Варшавском. Княжество представляло исключительную важность как территориальный барьер между Россией и Францией, а также как возможный источник военных и материальных ресурсов в надвигавшейся войне. Поскольку дипломатические шаги по урегулированию польского вопроса оказались безрезультатными, надо было думать если не о привлечении на свою сторону поляков, то, по крайней мере, об их нейтрализации. В этой связи российский император не оставлял усилий по созданию благоприятного впечатления среди поляков относительно позиции России по польскому вопросу. В апреле 1810 г. Александр I высказал Чарторыскому мысль о возможности объединения под особым управлением 8 бывших польских губерний с целью привлечь шляхту на свою сторону
. Между ними обсуждались планы, иногда совершенно далекие от реальности. По свидетельству Чарторыского, Александр I говорил о проекте, «по взаимному уговору», начать фиктивную войну России против Княжества Варшавского, с тем чтобы русские войска, вступив на территорию Княжества, «могли бы занять такие позиции», с которых при присоединении польских войск можно было бы противостоять французам; «при таких условиях, – заявлял он, – все желания Польши были бы выполнены». Чарторыский считал, что Россия имеет мало шансов на успех в борьбе с Наполеоном, и, по его свидетельству, российский император вынужден был признать, что «в конце концов было бы вполне естественно, что поляки, взвешивая силы обеих держав, талант и опытность их генералов и войск, огромную вероятность успехов Наполеона во всякой войне, не захотели прибегнуть к правительству России из страха лишиться плодов своих многолетних усилий»
.
На встрече Александра I с А. Чарторыским, состоявшейся в декабре 1810 г., инициатива в разговоре принадлежала российскому императору. Настало время доказать полякам, заявил он, что Россия не враг им, а «настоящий преданный друг», и не она является единственным препятствием к восстановлению Польши, но, напротив, именно она и сможет осуществить его. У Александра было к Чарторыскому несколько вопросов. В частности, придавая большое значение общественному мнению, он хотел бы знать, какими сведениями располагает князь о «настроении умов» в Варшаве. Затем он спросил, считает ли Чарторыский, что «варшавяне горячо откликнутся», если дать им не просто надежду, но «полную уверенность в возможности восстановления их отчизны», «пойдут ли они за всяким», кто даст им эту возможность. Его также интересовал вопрос о позициях отдельных «партий» и «кто среди военных пользуется наиболее сильным влиянием»
. Александр I просил Чарторыского собрать сведения относительно настроений поляков в Княжестве Варшавском. Выполняя поручение императора, в письме от 18 (30) января 1811 г. Чарторыский сообщал, что «армия и жители Герцогства Варшавского единодушны в своих желаниях и стремлениях», что единственная их цель – это восстановление и объединение Польши, в которой было бы установлено «конституциональное управление». Их стремления, как утверждал Чарторыский, не являются «следствием какой-либо предубежденности против русских, которой собственно в народной массе нет, вернее, они вызываются чувствами лояльности и самосохранения, которые Вы, Ваше величество, хотя и препятствуют Вашим видам, все же признаете чувствами разумными и достойными уважения». Со стороны Чарторыского это заявление не было простой констатацией фактов, оно явилось предлогом для очередной попытки оказать давление на российского императора. Чарторыский разъяснял, что «одного лишь сохранения преимуществ, какими уже пользуется Герцогство […], недостаточно для того, чтобы склонить правительство и вождей армии, за которыми последуют жители и войска, покинуть их союзника [т. е. Наполеона. —Г.М.], являющегося в настоящее время их опорой, которому они обязаны своим существованием и который до сих пор был единственным протянувшим им руку помощи и выведшим из могилы»
.
Превознося заслуги Наполеона перед Польшей, Чарторыский преследовал цель своеобразного торга с Россией, расширяя круг предъявляемых ей требований. По его мнению, предложения России должны «с лихвой» отвечать интересам поляков, «чтобы благо родины являлось для них уже как нечто осуществленное, а не в форме сомнительных обещаний». «Поэтому, – убеждал Чарторыский императора, – я считаю гарантию конституции, законов, автономного управления, национальной армии и назначения должностными лицами поляков необходимой для этого предварительной мерой, потому что преимуществами этими Герцогство уже пользуется и потому что каждая нация дорожит такими преимуществами более всего»
. Конкретизируя свою позицию, Чарторыский назвал три пункта-условия, реализация которых удовлетворила бы и правительство Княжества Варшавского, и армию, и народ: во-первых, это восстановление Конституции 3 мая 1791 г.; во-вторых, соединение всех частей Польши под одним скипетром, ибо без этого родственники «делаются чужестранцами», земельные владения оказываются в разных государствах, возникает необходимость повиноваться воле нескольких монархов. Это условие диктовалось материальными интересами польской шляхты, прежде всего, магнатов. Вполне понятно, что при возникновении состояния войны между странами, в состав территорий которых входили земельные владения магнатских семейств, их положение оказывалось чрезвычайно сложным. Экономические интересы были отражены и в третьем пункте – обеспечить «выходы для торговли, без которых эта истощенная теперь и обедневшая страна никогда не будет в состоянии подняться»
. Таким образом, экономические расчеты проявились в выдвигавшихся условиях достаточно отчетливо, и это еще раз показывает, что идейные и политические воззрения отдельных польских деятелей объяснялись не только национально-патриотическими чувствами, но и материальными соображениями.
Выдвигая основные условия-требования, Чарторыский изложил Александру I и возможные выгоды, которые могли бы появиться при их выполнении: надо попытаться склонить на сторону России правительство и армию Княжества Варшавского, и если бы этот шаг оказался успешным, то мог бы «сильно повлиять на успех всякого предприятия», а вера в возможность победы России в войне с Наполеоном способствовала бы росту симпатий к ней среди жителей Княжества. На вопрос Александра I, кто пользуется наибольшим влиянием в польской армии, Чарторыский с уверенностью ответил: князь Ю. Понятовский
.
31 января 1811 г. Александр I направил Чарторыскому письмо, в котором анализировались выдвинутые князем соображения. Оно также состояло из нескольких пунктов. В первом прямо декларировалось: «Держава […], которая желает взять на себя восстановление Польши, – Россия». Затем император разъяснял, какой смысл он вкладывает в это заявление. «Под восстановлением, – писал он, – я имею в виду соединение всех бывших частей Польши, включая и области, отошедшие к России, кроме Белоруссии, так, чтобы границами Польши являлись: Двина, Березина и Днепр». Обещания, касавшиеся территории будущего польского государства, были весьма щедрыми. Территориальные потери Австрии, по мнению Александра I, можно было бы компенсировать следующим образом: взамен Галиции предложить ей Валахию и Молдавию, до реки Серет. Но сначала Польское королевство будет состоять из Княжества Варшавского и российских польских провинций
.
Относительно национальности чиновников, назначавшихся на административные должности в новом польском государстве, Александр I был полностью согласен с Чарторыским: и государственный аппарат, и армия должны быть «чисто национальными, польскими». Александр I просил Чарторыского прислать ему текст Конституции 3 мая 1791 г., поскольку не помнил хорошо ее положений и потому не мог ничего решить, «не справившись с ними». «Во всяком случае, – заверял он, – Польше будет предложена конституция либеральная, способная удовлетворить желания населения»
. Для того чтобы поляки убедились в искренности намерений российского императора, он считал необходимым прежде всего провозгласить восстановление Польши. Казалось, что в ближайшее время это должно произойти. Однако речь не шла о независимом польском государстве. Император твердо заявил: «Но при этом я ставлю следующие условия sine qua non – Царство Польское навсегда присоединится к России. Русский император с этих пор будет называться императором Российским и царем Польским». За столь благие намерения российского императора поляки должны были выставить 50-тысячный корпус против Наполеона. Раздумья у Александра I вызывал вопрос о выборе походящего времени для провозглашения восстановления Польши: когда целесообразнее это сделать – в момент разрыва отношений с Францией или же «когда военные действия принесут нам уже некоторые важные выгоды»
.
Александр I, подчеркивая конфиденциальный характер обмена письмами с Чарторыским, замечал, что «даже канцлер не знает о нашей переписке». И действительно, следующая фраза явно не подлежала огласке: «Я решил не начинать войны с Францией, пока я не буду уверен в содействии поляков». Польские планы императора должны были держаться в секрете, хотя ему было известно о возраставшей поддержке их в русских кругах: «В петербургском обществе, – писал он, – все более распространяется и укрепляется идея, что я должен принять титул короля польского». Однако сам он придерживался мнения, что «все эти разговоры в настоящий момент скорее вредны, чем полезны», и потому старался прекратить их, утверждая, что это неосуществимо. Император посчитал нужным предупредить Чарторыского, что, по имеющимся у него сведениям, за польским князем следит французская полиция и потому лучше будет вообще прекратить их переписку. Он еще раз подтвердил свои соображения относительно Наполеона и Польши: «На Ваших соотечественников Наполеон смотрит как на орудие своей ненависти к России»
. Александр I полагал, что война между Россией и Францией неизбежна, и ожидание ее накладывало отпечаток на характер российской внешней политики в целом, в том числе и на подход к решению польского вопроса.
Император поддерживал контакты и с другими польскими деятелями, в частности, с политической группировкой литовских поляков, придерживавшихся пророссийской ориентации и надеявшихся за свою лояльность получить определенные выгоды
. В нее входили крупные земельные магнаты М. Огиньский, К.Любецкий, Л.Плятер. Особенную активность проявлял Огиньский, подробно изложивший в своих воспоминаниях содержание бесед с российским императором. В июне 1810 г. он, находившийся тогда в Петербурге, был приглашен к «обеденному столу» императора и имел с ним продолжительную беседу. Александр I говорил о планах Наполеона относительно поляков, подчеркивая, что тот «будет увлекать их самыми лестными надеждами». Сам Огиньский не разделял надежд многих своих соотечественников на Наполеона и полагал, что лучшим путем для Польши было бы восстановление ее «под покровительственным господством императора Александра»
. В этой беседе Огиньский так же, как это постоянно делал Чарторыский, твердо заявлял о своей позиции: «он сам поляк» и «ничто не в силах направить его образ мыслей против соотечественников». В ответ Александр I заметил, что знает ход его мыслей, знает все, что Огиньский сделал для своего отечества, и убежден, что «человек, служивший верно отчизне, не может изменить своему долгу». Император сказал Огиньскому, что сам он никогда не одобрял раздела Польши, более того, осуждал его, однако он считает, что было бы несправедливым возлагать на «новое русское поколение» ответственность за «прежние несчастия поляков». По свидетельству Огиньского, Александр I сказал о своем отношении к полякам так: «Я всегда высоко ценил ваш народ и надеюсь со временем доказать вам это, не руководясь в моих действиях видами личной пользы»
.
Вскоре М. Огиньский получил чин тайного советника и звание сенатора. Он совершил поездку в Париж, где повидался с проживавшим там своим семейством. Париж был полон слухов о приготовлениях Наполеона к войне против России. Как полагали находившиеся во Франции поляки, война предпринималась Наполеоном «с целью восстановления их самобытности». В Париже состоялась встреча Огиньского с Ф. Ц. Лагарпом, который говорил ему «о симпатиях своего питомца с самых юных лет к участи Польши и поляков». Возвращаясь в Петербург через Варшаву, Огиньский стал «свидетелем патриотического увлечения соотечественников» Наполеоном, которого сам он не разделял. Прибыв 9 (21) апреля 1811 г. в Петербург, уже 13 (25) апреля он был приглашен к Александру I. После обеда, уединившись в кабинете императора, они обсуждали политические проблемы, в частности, говорили о подготовке Наполеона к войне и его стремлении опереться на поляков. Александр I сомневался в том, что Наполеон рискнет выступить против России. Огиньский высказал мысль, что если бы русская армия двинулась через Княжество Варшавское в Пруссию, то тогда польские войска примкнули бы к русским. Александр I провозгласил бы себя польским королем и «обнадежил жителей Герцогства Варшавского в соединении их с литовцами», при этом он приобрел бы «двенадцать миллионов верных поляков, готовых на всякую жертву ради восстановления своей отчизны». Однако император заявил, что не хочет начинать войну. Он уверял Огиньского в своем расположении к полякам: «Настанет время, когда поляки убедятся, как высоко ценю я их и какое участие принимаю в судьбе их». В планы Огиньского входило заметное увеличение территории Литвы или образование территориальной единицы, центром которой являлась бы Литва. Он предложил Александру I провести административные изменения – образовать особую провинцию под названием Великого Княжества Литовского, в состав которой должны были войти Гродненская, Виленская, Минская, Витебская, Могилевская, Киевская, Подольская, Волынская губернии, а также Белостокский и Тарнопольский округа. Во главе этой огромной провинции он предлагал поставить великую княгиню Екатерину Павловну. Император был несколько озадачен предложением Огиньского, и у него возник целый ряд вопросов: не слишком ли обширна территория предполагаемой «провинции» для управления одним лицом; согласятся ли называться литовцами жители Волыни, Подолья, Киевской губернии и, наконец, насколько успешно будет соотноситься этот проект с финансовой системой империи, развитием торговли, военной организацией и др. Разговор продолжался около трех часов, и в завершение его Александр I попросил Огиньского представить высказанные им соображения в письменном виде
.
15 (27) мая 1811 г. Огиньский прочитал императору подготовленную им «Записку о политическом значении Польши в виду России и Франции»
. Одновременно он представил и проект указа о новой организации западных губерний России, состоявший из 11 статей
. Огиньский сообщил Александру I, что, по имеющимся у него сведениям, Наполеон направлял в Литву агентов «с поручением исследовать общественное настроение, подстрекать жителей и распространять положительные уверения о намерении его расширить Польшу до самой Волги». Он высказал соображение, что «пока Наполеон будет расточать полякам лицемерные обещания и льстить их патриотизму, а с другой стороны, Россия не выйдет из нынешнего апатического бездействия, энтузиазм и надежды поляков будут все более расти и развиваться». Огиньский пытался убедить русского императора в том, что в случае начала войны с Францией ему следовало бы немедленно объявить себя польским королем, чем он сразу расположил бы к себе жителей Княжества Варшавского, и затем «оставалось бы только обозначить пределы этого нового королевства и способ его управления на основаниях, выгодных для поляков и не нарушая интересов империи», т. е. вопросы о границах будущего Королевства Польского и организации его системы управления откладывались на более позднее время. Несмотря на свою в целом пророссийскую ориентацию, Огиньский постоянно подчеркивал невозможность и нежелательность полного вхождения Польши в Российскую империю. Он замечал, что «покорить – не трудно», но «нужны многие годы, чтобы привязать к себе новых подданных». И, наконец, «едва ли согласуется с законами природы слияние двух народов воедино настолько, чтобы они составляли единое целое». Таким образом, наиболее образованные представители польской политической элиты, к числу которых принадлежал и Огиньский, понимали, что процесс объединения польского и русского народов в единое государство является делом сложным и даже вряд ли возможным. Этому препятствовал целый ряд факторов: исторический опыт, включавший прямые военные столкновения, притязания на одни и те же территории, различие в уровне культуры, различная ментальность, отличия в нравах, обычаях и, наконец, столь важный момент, как принадлежность к разным вероисповеданиям.
Подход Огиньского к литовским проблемам был несколько иным, поскольку они затрагивали его интересы гораздо глубже. В «Записку» он включил краткий экскурс в историю «литвинов», содержавший весьма высокую национальную самооценку. В частности, литовский магнат писал: «Принадлежащая России часть Польши составляла особенное самостоятельное владение – Литву – еще до присоединения этой последней с Польским королевством. Жители Литвы искони отличались воинственным духом, предприимчивостью, ревнительностью к своим правам, верностью монархам, мужеством и любовью к отечеству». Подчеркивалась «отдельность» Литвы от Польши – даже совместное государственное существование не привело к их полному объединению: «Они [«литвины». —Г.М.] всегда гордились своею народностью, и хотя и соединились с Польшею, однако сохранили свои обычаи, гражданские законы и местное самоуправление, свою армию, верховные суды, министров, государственных сановников и даже сейм». Огиньский замечал, что если бы в свое время, когда эти земли только вошли в состав Российской империи, из них было создано государство, хотя бы и «неразрывно соединенное» с Россией, «но со своим отдельным управлением, то туда нелегко было бы проникнуть какому бы то ни было иноземному влиянию». И делался соответствующий вывод: если бы теперь перечисленным выше восьми губерниям император даровал «сообразную с местным управлением и характером жителей организацию», то признательные жители образовали бы на западной границе империи «оплот более надежный, нежели все расположенные там войска и крепости». Затем в «Записке» предлагались конкретные рекомендации-требования: сохранить за этим государственным образованием название «Литва», поставить во главе его лицо «с титулом», восстановить, с необходимыми изменениями, Литовский статут и др. В заключение Огиньский объяснял те выгоды, которые получит Россия от такого политического шага: «исчезнут приверженцы Наполеона», «литвины», отошедшие от дел, вернутся и будут храбро защищать границы империи. Это воодушевило бы и население Княжества Варшавского, способствовало бы возвращению эмигрантов и т. д.
.
Александр I внимательно выслушал зачитавшего записку Огиньского и, ничего не обещая, сказал, что воспользуется изложенными в ней мыслями. Огиньский отъезжал в четырехмесячный отпуск в Литву, и император просил его передать землякам, что занимается их судьбой и что рассчитывает на их преданность. «В случае войны, – сказал он, – я образую польский корпус в такой же связи с Российской империей, как Венгрия и Богемия с Австриею». А если войны не будет, то он надеется осуществить, как заметил он Огиньскому, «наш великий план относительно Литвы». Так что обещания со стороны российского императора были весьма широкими, авансы давались большие. И в какой-то степени это способствовало росту осложнений, возникших в отношениях с поляками много позднее
.
На протяжении 1811 г. Огиньский продолжал работать над усовершенствованием своего плана. В октябре он представил императору «Проект указа о новой организации западных губерний», в соответствии с которым восемь вышеназванных губерний, а также Белостокский и Тарнопольский округа должны были образовать Великое Княжество Литовское. Возглавлять его будет титулованное лицо с местопребыванием в Вильно, управлять им будет наместник, должна быть создана и отдельная литовская администрация. Основным законополагающим актом становился Литовский статут. Официальным языком признавался польский, все должности по государственному управлению должны занимать только уроженцы и землевладельцы Великого Княжества Литовского. Иными словами, при формировании администрации Княжества предусматривался как национальный, скорее даже региональный, так и сословно-имущественный ценз. Особо оговаривалось, что «все суммы на поддержание народного образования и содержание учебных заведений […] навсегда отделяются от всех прочих отраслей общественных доходов», т. е. на финансирование образования выделялась специальная статья. Здесь проявлялось понимание значения образования для воспитания подрастающего поколения
.
М. Огиньский настойчиво убеждал Александра I в необходимости создания Литовского государства. Об этом шла речь и в беседе, состоявшейся 15 декабря 1811 г. Он пытался даже оказать давление на императора, заявляя, что Наполеон может опередить его и провозгласить польским королем себя. Огиньский предлагал, образовав Великое Княжество Литовское, «сделать из него Польшу». При этом российский император должен сам объявить себя польским королем на принципах Конституции 3 мая 1791 г. Это соответствовало настроениям польской шляхты западных губерний России, где начали распространяться слухи о создании отдельного Литовского княжества, которое станет ядром будущей Польши. До окончания предстоящей войны с Наполеоном эта новая Польша, считал Огиньский, могла бы ограничиться восемью «литовскими губерниями».
Александр I попросил Огиньского назвать имена восьми «верных соотечественников, по одному из каждой губернии, которым можно было бы доверить составление плана организации этих губерний». С присущей ему осторожностью он не упомянул наименования предполагавшегося государственного образования
. Среди предложенных М. Огиньским лиц были заметные политические и общественные деятели: К.Любецкий (от Гродненской губернии), Т. Вавжецкий (от Виленской), В. Гечевич (от Минской), Л.Плятер (от Могилевской), Шадурский (от Витебской), К.Любомирский (от Волынской), Т. Чацкий (от Подольской) и А. Жевуский (от Киевской). Император согласился с его выбором, заменив лишь Жевуского на сенатора Козловского.
Демонстрируя свои либеральные воззрения, а по существу понимая значимость широкой общественной поддержки, в которой он был заинтересован, Александр I завел речь об отношении шляхты к крестьянам. Он сказал Огиньскому: «Не забывайте о земледельцах, это полезнейший класс населения, а у вас все еще обращаются с крестьянами как с илотами»
.
Александр I хотел также знать и мнение А. Чарторыского по всему комплексу польско-литовских проблем. В письме от 12 (24) апреля 1812 г. император задавал ему вопрос: «Полезно ли как предварительную меру организовать Великое Герцогство Литовское, дав ему одну из двух приготовленных конституций?» Или же это должно быть сделано одновременно с восстановлением всей Польши? В конце письма Александр I еще раз обращал внимание Чарторыского на связь между позицией России по польскому вопросу и предстоящей войной с Наполеоном: «Как поляк, Вы не можете обманываться насчет всех тех несчастий, каким подвергнет себя Ваша родина, если, пойдя под знамена Франции, она тем самым даст России право отмстить ей за все зло, какое будет ей этим причинено»
. Таким было предупреждение российского императора незадолго до начала войны Франции и России.
В 1811 г. Александр I намеревался создать в Петербурге комитет из «влиятельнейших поляков» для обсуждения польского вопроса. В этой связи М. М. Сперанский подготовил записку, в которой, в частности, отмечал: «Граф Огинский изготовил уже список людей примечательных. Сообразив сей список с тем, который доставлен был от Северина Потоцкого, кажется, легко будет сделать хороший выбор. Председателем сего комитета полезно было бы назначить графа Завадовского […]. Поляки его уважают и любят, а для них было бы сие полезно тем, что преградило бы толки о сем комитете»
. С. Потоцкий, как сенатор, входил в III департамент Сената, в котором решались дела по апелляции, касавшиеся бывших польских губерний, он являлся также попечителем Харьковского университета, а граф П. А. Завадовский, ранее министр народного просвещения, с 1810 г. возглавлял департамент законов Государственного совета.
Насколько серьезным был подход Александра I к решению польской проблемы, включавшему вариант воссоздания отдельного польского государственного образования, свидетельствует и тот факт, что актуальным он посчитал вопрос о подготовке текста польской конституции. Осенью 1811 г. Александр I поручил Г. Армфельду, занимавшему пост председателя комитета по делам Финляндии, составить конституции для Литвы и Польши. В январе 1812 г. проект был подготовлен. В соответствии с ним Польское королевство должно было иметь собственное «внутреннее устройство», национальную армию и независимую администрацию. Кроме того, Армфельд считал, что необходимо провести также и социальные реформы
. В письме от 12 (24) апреля 1812 г. А. Чарторыскому Александр I интересовался его мнением относительно двух представленных проектов конституции, не сочтет ли князь «более полезным сделать из этих двух проектов новый, третий»
. Под вторым проектом, по-видимому, имелся в виду проект, автором которого был М. Огиньский. Александра I занимал вопрос о введении конституционного правления в самой Российской империи. Как заметил в одном из своих писем сардинский посланник Жозеф де Местр, «император в глубине сердца чувствует неистребимое презрение к устройству своей державы», создается впечатление, что он «намерен учредить […] подобие третьего сословия»
. Однако возраставшая угроза войны с Францией отодвигала проблемы, связанные с разработкой конституций – и российской, и польской, и литовской – на второй план.
В связи с усилением опасности войны и необходимостью подготовки к ней российское правительство проявляло серьезную обеспокоенность настроениями польского дворянства в западных губерниях страны. В январе 1811 г. канцлер Н.П. Румянцев представил министру полиции А. Д. Балашову, в соответствии с его устным запросом, список поляков, принимавших участие в освободительном движении в период восстания Т. Костюшко, включавший 167 фамилий
. Он был составлен еще в 1795 г. в Смоленской следственной комиссии, занимавшейся расследованием деятельности участников восстания. По-видимому, усиление политической бдительности требовало учитывать и сведения почти двадцатилетней давности. Подняты были также дела о заговоре И. Дениско, относящиеся к 1797 г. В секретной записке о заговоре кратко излагалась его история. Из нее следовало, что в 1797 г., «по внушениям Франции», «некоторые из поляков, собравшись разными толпами в Молдавии, намеревались составить корпус войск и силою пробраться в Италию для соединения с бригадою Домбровского». «Главным явным бунтовщиком» являлся И. Дениско, а «скрытными главными содействователями сего мятежа были граф Игнаций Потоцкий, граф Станислав Малаховский и граф Огинский (в настоящем 1810 году пожалованный в сенаторы его императорского величества)»
.
Информация о контактах населения западных губерний с жителями Княжества Варшавского накануне предстоящей войны приходила и по военным каналам. В донесении, отосланном П. И. Багратионом 9 февраля 1812 г. из Житомира военному министру М. Б. Барклаю де Толли, в частности, сообщалось, что поляки, приезжающие на «контракты» (ярмарки) в Киев из Княжества Варшавского без паспортов, т. е. без официального разрешения, «не упускают случая овладеть духом и умами своих соотчичей»
.
21 марта 1812 г. Александр I направил министру полиции С.К.Вязмитинову специальный указ, в котором отмечалось, что «обстоятельства настоящего времени требуют, дабы обращено было особое внимание на правила и образ мыслей помещиков и других обывателей пограничных губерний, не весьма давно к России присоединенных». На основании этого указа министр должен был разослать соответствующие письма военным генерал-губернаторам и гражданским губернаторам, чтобы те представили списки лиц, замеченных в каких-либо подозрительных политических действиях
.
Первые сведения начали поступать уже в апреле 1812 г. Из Минской губернии пришло сообщение о «генерале от артиллерии» К. Прозоре, который и «в прежние времена якобы был противник России и ныне не лучше расположен, имеет тайную переписку за границу»
. Гродненский гражданский губернатор сенатор В. С. Ланской в донесении от 13 апреля 1812 г. излагал свои принципы, которых он придерживался при исполнении должности: «Всегда было первым моим долгом обращать самое строгое внимание на правила и образ мыслей здешних помещиков и обывателей». Однако, как писал он, «не преступая правил строгой справедливости», никого «указать» нельзя. Правда, он не мог бы поручиться за их «всегдашнюю верность», поскольку, отмечал он, «известная гибкость здешних умов с переменою обстоятельств, нам неблагоприятных, тотчас изменит нам; перемена обстоятельств в пользу нашу, после первых двух или трех выигранных баталий, увеличит к нам расположение и приверженность». Таким образом, склонный к аналитическим раздумьям губернатор предвидел возможные варианты развития дальнейших событий. Он понимал, что в случае неудачного для России хода войны «все против нас восстанет со всех сторон». Ланской утверждал вполне определенно, «по совершенному знанию наклонности умов здешних» (а гродненским губернатором он был с 1803 г.), что одни будут действовать с «энтузиазмом патриотизма, свойственным каждому благомыслящему [человеку. – Г.М.], потерявшему свое отечество», другие – побуждаемые «алчностью обогатиться грабежом» и третьи – «из-за боязни своих собратий […], ибо иначе его самого, яко изменника, погубят». Губернатор все же прилагал краткий список «неблагонадежных» лиц, сопровождая его словами: «Если ход дел будет для нас удачен, они – приверженцы наши, в противном случае – наши враги, волею и неволею»
.
Из Волынской губернии также был прислан список неблагонадежных лиц. В их числе упоминались граф А.Ходкевич, князь С. Яблоновский, князь Д. Радзивилл, генерал «французской службы» Княжевич, Ф. Годлевский, помещик Воронин (в пояснении к фамилии которого указано: «подозрителен по ненависти к русским»), И. Избицкий, поручик «французской службы» И.Дениско («подозрителен по прежней своей службе»), упоминался и известный польский деятель Т. Чацкий, учредитель Кременецкой гимназии. О Чацком сделано наиболее подробное примечание: «По остроте ума господина Чацкого трудно проникнуть в образ его мыслей, но по прежнему сильному участию его в польской революции был очень подозрителен. С некоторого же времени как в разговорах своих, так и в самом поведении показывает приверженность свою к России и старается доказать оную хорошими распоряжениями своими по Кременецкой гимназии и вперением в учащихся той же приверженности, также частым говорением там речей насчет милостей государя императора. Жена же его весьма подозрительна по ненависти ко всему русскому». Кроме того, названы графы Роникеры, И.Павша («по разговорам своим замечается приверженным к французскому правительству»)
. Характерно, что на образ мыслей польской шляхты в западных губерниях обращалось внимание еще и раньше. В «Записке о польской агитации в Волыни и Подолии в 1811 г.» (автор и дата ее неизвестны, но, по-видимому, это было высокопоставленное лицо, потому что он обращался прямо к императору) написано: «Ваше Величество прекрасно знает, что для того чтобы управлять нацией, надо знать ее дух, обычаи и национальный характер»
.
По сведениям, присланным из Киевской губернии, в числе подозрительных лиц оказались: «нынешний губернский маршал Петр Потоцкий», маршал звенигородского повета Обремский, председатель департамента Главного суда К.Проскура, бывший губернский маршал А. Жевуский
. Интересен тот факт, что фамилии некоторых названных выше «неблагонадежных» лиц упоминались в материалах Смоленской следственной комиссии. Это те же самые лица или же их родственники. Так, в следственных делах «по Костюшко» проходят житомирский судья К.Проскура, овручский земский судья М. Павша (за него в свое время было представлено поручительство графа А. Жевуского). Позднее они были либо помилованы Екатериной II, либо освобождены по указу об амнистии, изданному Павлом I сразу же по его восшествии на престол
. Однако несомненно, что в семьях традиции участия в польском патриотическом движении продолжали сохраняться
.
Незадолго до начала войны с Наполеоном российское правительство в целях обеспечения безопасности вынуждено было прибегнуть к непопулярным мерам – высылке неблагонадежных жителей из западных губерний в глубь России. Среди архивных документов сохранился «Список разным лицам, отосланным из Волынской губернии на жительство во внутренние российские губернии», он содержит 27 фамилий
. В документе отмечалась их «социальная принадлежность» в соответствии с градацией, принятой в то время. По социально-сословному составу абсолютное большинство составляли «помещики» (12 человек), «дворян» было 5 человек, «шляхтичей» – 6, еще трое – это «бургомистр», «иностранец», «эконом», у одного социальная принадлежность не указана. Вполне вероятно, что подобные списки были составлены и по другим губерниям.
Российское правительство, усиливая бдительность в отношении поляков, проживавших в западных губерниях империи, одновременно самым пристальным образом следило за происходившим на ее границах, прежде всего за военными приготовлениями в Княжестве Варшавском.
28 апреля 1810 г. военный министр М. Б. Барклай де Толли направил в Белосток коменданту города полковнику К.П. Шицу секретное предписание «тайным образом обращать внимание […] на все случайности, которые могут вызвать подозрение, сообщать о недоброжелателях, если таковые окажутся в Белостокской области», а также о «скрытых приуготовлениях», касающихся заготовки оружия, обмундирования и т. д. Министр интересовался, нет ли данных, из которых следует, что в Княжестве Варшавском «приуготовляются к войне и какое влияние слухи о том производят над обывателями». Предписывалось сообщать сведения о сомнительных людях и особенно о тех, кто мог быть наиболее влиятелен – «о значащих по богатству или по рождению»
. В ответе Барклаю де Толли, отосланном 4 мая 1810 г., Шиц писал: «Образ жизни здешних обывателей и жителей, мысли и их характер несколько мне известны, поелику до последней с французами кампании почти все вообще (за исключением некоторых помещиков) до забрания сего края были в том заблуждении, что будет непременно восстановлено прежнее польское королевство, но нынче об том более разговоров почти не слышно». О военных приготовлениях он никакими сведениями не располагал. Спустя некоторое время, 22 мая 1810 г., в очередном донесении военному министру Шиц сообщал, что «помещики Старжинские, Потоцкий, Оссолинский и прочие, имеющие на здешней и на той стороне деревни, посылают своих экономов и мужиков, хотя за билетами здешнего областного правления [т. е. при наличии официального разрешения. – Г. М.], перевозить сюда свои избытки и на работу, но весьма удобно могут пронесть без малейшего затруднения из-за границы отсель письма и прочие известия»
.
Специфика пограничных территорий, с одной стороны, делала не слишком трудным осуществление контактов между разделенными владениями польских земельных магнатов, а с другой – создавала также возможности и для ведения разведки с российской стороны, сбора данных о военных приготовлениях на территории Княжества Варшавского. Сведения, получаемые в результате разведывательной деятельности, в целом соответствовали реальному положению вещей. Однако нередко они не подтверждались, а поступавшие из различных агентурных источников сообщения даже противоречили друг другу. Источники информации были преимущественно случайны. Попытки налаживания регулярной агентурной работы, ввиду отсутствия соответствующего контингента и малого опыта по ее организации, как правило, оканчивались безрезультатно.
Одновременно военной разведкой проводилась также и работа по изучению общественного мнения жителей Княжества Варшавского. 8 сентября 1810 г. полковник Шиц сообщал военному министру: «Вчерашнего числа получил я новейшее известие из Герцогства Варшавского об некотором образе мыслей поляков против России, о воинском их положении и какие там носятся слухи и даже публичные разговоры». Сведения были получены от агента, сообщившего, что «при инспекторском смотре князь Понятовский делал солдатам разные приветствия и ободрения, говоря им, что они есть отрасли того самого народа, от которого в древние времена весь свет дрожал»
. 18 сентября 1810 г. Шиц переслал Барклаю де Толли «рисунок» (план) последних укреплений Праги (предместья Варшавы на правом берегу Вислы), строительство которых ведется солдатами, открыто говорящими, что будет война с Россией
. С этого времени информация о строительстве военных укреплений на территории Княжества стала регулярной
.
10 октября 1810 г. Шиц сообщил военному министру о полученных данных относительно передислокации войск в Княжестве: «Польские войска под командою князя Понятовского, состоящие из 18 тыс. человек конницы и пехоты, […] собраны под Пултуск на ревю и расположены в лагерях». В том же донесении Шиц писал, что он сам получил достоверные сведения от одного местного жителя, приехавшего из Варшавы, где тот проживал некоторое время, что и «по сие время там гласно толкуют, что непременно будет с Россиею война». У него было много знакомых из военной среды, и он доносил, что «они ни об чем другом ведут разговоры, как только об войне с Россиею»
.
Подготовка к войне требовала значительных материальных ресурсов. Шиц получил сведения, что из Шклова нелегально будет переправлена через границу «серебряная и золотая российская монета в немалом количестве в хмелю мимо Кныщенской таможни побочною дорогою». С намерением перехватить ценный груз он лично поехал в предполагаемое для провоза контрабанды место, однако ничего обнаружить не удалось. По его предположению, ценности провезли каким-то другим путем
.
Сведениям о военных приготовлениях в Княжестве Варшавском, получаемым с помощью агентуры, придавалось большое значение не только в военном министерстве. Барклай де Толли писал 1 октября 1810 г. полковнику Шицу в Белосток: «[…] план новейшего Прагского укрепления имел счастье подносить государю императору, тот изъявил удовольствие». Одновременно последовало новое задание – достать план крепости в Замостье и других укреплений. С целью стимулирования активности агента Шицу поручалось заверить его, что «труды и усердие, которые он в сих поручениях окажет, удостоены будут высочайшего воздаяния»
. Шиц передал эти ободряющие обещания агенту, добавив, что для ведения работы он будет снабжен паспортом и деньгами
. В течение 1810-1812 гг. регулярно доставлялась информация о ходе «крепостных работ» в Княжестве Варшавском (назывались Прага, Модлин, Серадзь, Замостье)
.
8 декабря 1810 г. Шиц доносил военному министру о предстоящем с нового года увеличении численности войск в Княжестве до 100 тыс. человек. Армия, сообщал он, будет состоять из двух действующих соединений и одного резервного. В Княжестве предполагается выпустить новую монету. Кроме того, Шиц обращал внимание Барклая на то, что «есть помещики – живут в Варшаве, а доходы получают отсюда», т. е. из России. Таким образом, материальные средства утекают из империи, и нет возможности контролировать их использование
.
Высшие чины русской армии, понимая неизбежность военного столкновения с Наполеоном, высказывали свои соображения о мерах, которые необходимо принять. 14 сентября 1811 г. командующий 2-й Западной армией П. И. Багратион представил Барклаю де Толли свой взгляд на сложившуюся ситуацию, которую он рассматривал в широком плане, с учетом затянувшейся русско-турецкой войны. Отмечая, что российской стороной «упущено много времени», он выражал уверенность, что «приятель наш», т. е. Наполеон, употребит все меры для того, чтобы оттянуть момент нападения на Россию. Он объяснял это стремлением французского императора «дать времени туркам двинуться и перейти сильными корпусами на левую сторону Дуная. Коль скоро они перейдут, – писал он, – прогонят Кутузова, тем паче, что его высокопревосходительство имеет особенный талант драться неудачно, и войска хорошие ставит на оборонительном положении, по сему самому вселяет в них и робость». Багратион был учеником и соратником А. В. Суворова. До 1810 г. именно он командовал русскими войсками в войне с Турцией и одержал ряд значительных побед. Ближайшую стратегическую задачу Багратион видел в том, чтобы «теперь не дремать ни минуты», «помириться с англичанами и упросить их, чтобы они принудили турок заключить с нами мир». Он советовал уступить Турции Валахию и Молдавию, а «сербов оставить в независимости», ибо сейчас не время заниматься этими вопросами. Однако уступку Дунайских княжеств он считал временной: «Когда благословит Бог наше оружие, тогда и обстоятельства переменятся, и тот край от нас не убежит». Багратион выразил также свое мнение относительно поляков: «Касательно до Герцогства Варшавского, поляки с природы ветрены, непостоянны и одному государю никогда служить верно не могут, но теперь они принуждены и необходимо должны хорошо против нас драться по той причине, что они почти жалованья не получают, и льстят их грабежом». Далее он писал: «Я считаю самым лучшим способом объявить королем Государя, тогда всё у нас». В случае если император сочтет это неприемлемым, «тогда всем подданным государя, которые выехали на службу в Герцогство Варшавское, секвестрировать их имения в казну без пощады, ибо они, там служа, все доходы из деревень золотом за границу переводят. Теперь такое положение, что деликатность и кротость не у места, оставить их там без имения непременно, яко изменников. Я уверен, что они станут опять проситься, но не пускать и не давать им имения. Если явятся, отослать под стражу или в Сибирь». Предлагая столь крутые меры, Багратион в качестве примера «изменников» называл «Доминика Радзивилла Несвижского и его товарищей»
.
В сентябре 1811 г. переписка между представителями командования русской армии становится все более интенсивной. В ней отражаются опасения, вызванные угрозой начала военных действий со стороны Наполеона, поскольку в соответствии с его распоряжением все «крепостные работы» в Княжестве Варшавском к 1 октября должны были быть завершены. В начале ноября 1811 г. «из Шавлей» (Шауляя) А. X. Витгенштейн сообщал военному министру, что располагает сведениями о положении в Княжестве Варшавском: в Замостье, Люблине, Варшаве и Серадзе действительно собраны польские войска, а в последних двух и рекруты для работ по укреплению. «Конскрипция […] производит большой ропот между дворянами, которые должны служить рядовыми наравне с крестьянами», – замечал он. Он писал и об очередных предположениях, распространявшихся в польском обществе относительно судьбы Княжества: «Слухи у них носятся, что Россия собирает войска к их границам для занятия Герцогства Варшавского и отдачи оного принцу Ольденбургскому, взамен взятых от него владений». И эти известия, будто бы, воспринимались поляками без «сопротивления»
