Очерки по истории стран европейского Средиземноморья. К юбилею заслуженного профессора МГУ имени М.В. Ломоносова Владислава Павловича Смирнова

скачать книгу бесплатно

Очерки по истории стран европейского Средиземноморья. К юбилею заслуженного профессора МГУ имени М.В. Ломоносова Владислава Павловича Смирнова
Коллектив авторов

Труды исторического факультета МГУ #169
Сборник научных статей в честь 90-летнего юбилея заслуженного профессора МГУ В. П. Смирнова подготовлен его учениками и коллегами. Он охватывает значительное хронологическое и тематическое разнообразие сюжетов внутренней и внешней политики стран европейского Средиземноморья в XIX–XXI вв., которые находились в центре внимания научной деятельности профессора В. П. Смирнова. Рассчитан как на специалистов, так и на широкий круг читателей. Статьи сборника публикуются в авторской редакции.

Очерки по истории стран европейского Средиземноморья

В.П. Смирнов

Белоусов Л. С.[1 - Белоусов Лев Сергеевич – академик РАО, доктор исторических наук, профессор, и.о. декана исторического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова, заведующий кафедрой новой и новейшей истории.]

Юбилей Владислава Павловича Смирнова

Данный сборник статей посвящен юбилею Заслуженного профессора Московского университета Владислава Павловича Смирнова.

На первый взгляд может показаться, что в этом нет ничего особенного, к юбилеям нередко издают подобные книги. Однако для нас – сотрудников кафедры новой и новейшей истории исторического факультета МГУ – это не формальная благодарность коллеге за многолетний труд. Это дань по-настоящему глубокого уважения и признания.

Владислав Павлович принадлежит к тому поколению университетских историков, которое определяло лицо нашей кафедры на протяжении нескольких десятилетий во второй половине прошлого и начале нынешнего столетия. Его ядро было сформировано заведующим кафедрой профессором Ильей Савичем Галкиным, обладавшим удивительным даром угадывать среди начинающих историков подлинные дарования. Выбор заведующего, павший на юного франковеда В. П. Смирнова, был безошибочным.

Разносторонне эрудированный человек, по-настоящему влюбленный в историю и в свою профессию; талантливый педагог, воспитавший целую когорту выдающихся отечественных франковедов, почитающих своего мудрого учителя; авторитетный ученый, привыкший опираться в исследованиях на достоверные исторические факты и скрупулезно следующий принципам объективного познания исторического процесса, – таким мы знаем профессора В. П.Смирнова. Если добавить к сказанному мужское обаяние, доброжелательность, остроумие с легкой долей сарказма, порядочность и подлинную, редко встречающуюся ныне интеллигентность, – набросок портрета нашего коллеги и учителя будет готов. В статье его учеников, открывающей данный сборник, умело и тонко нарисован полноценный портрет Владислава Павловича, и я готов подписаться под каждым словом коллег, добавив к сказанному лишь немного личного.

Не каждый профессор станет по собственной инициативе «возиться» не со своим аспирантом, к тому же поглощенным изучением другой страны. Я был немало удивлен и обрадован, когда на первом году аспирантуры Владислав Павлович неожиданно пригласил меня для разговора о двух моих статьях, только что прошедших обсуждение на заседании страноведческой секции нашей кафедры. Еще большее удивление вызвал сам характер обсуждения, как оказалось впоследствии, чисто «смирновский». Текст был беспощадно испещрен замечаниями, иногда слегка язвительными, среди которых наиболее часто встречалось: «чем Вы мерили?» Этот коварный вопрос цеплялся почти к каждому слову «больше», «меньше», «лучше», «хуже» и им подобным. Мне пришлось еще раз всерьез задуматься над написанным, но урок щепетильного отношения к каждому слову научного текста был усвоен навсегда.

Грядущий юбилей дает благоприятный повод для подведения некоторых итогов и взгляда на перспективу, а также по традиции для подарков юбиляру. Однако и в этом отношении Владислав Павлович сумел нас опередить: он сделал подарок нам, опубликовав чрезвычайно интересную, смелую и полемичную книгу «Что такое история и зачем она нужна?» (М., 2019). Эта научно-популярная монография – своего рода итог размышлений профессионала высшего уровня о своей профессии и истории как науке. Возьму на себя смелость утверждать, что любому историку, особенно начинающему, будет весьма полезно с ней ознакомиться.

С юбилеем, дорогой Владислав Павлович!

Канинская Г. Н.[2 - Канинская Галина Николаевна – доктор исторических наук, профессор, зав. кафедрой всеобщей истории ЯрГУ имени П. Г. Демидова.], Наумова Н. Н.[3 - Наумова Наталья Николаевна – кандидат исторических наук, доцент кафедры новой и новейшей истории исторического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова.]

К празднованию 90-летия В. П. Смирнова

3 декабря 2019 г. исполнилось 90 лет доктору исторических наук, заслуженному профессору МГУ, выдающемуся отечественному историку-франковеду, общепризнанному создателю научной «школы» специалистов по новейшей истории Франции, награждённому в знак признания заслуг в 2015 г. французской золотой медалью «La Renaissance Fran?aise», Владиславу Павловичу Смирнову.

В. П. Смирнов родился в городе Кинешма, прежде Костромской, а ныне Ивановской области, «на Волге, в самом центре России», как написал он об этом в своих оригинальных воспоминаниях, где на основе собственной биографии он реконструирует «историю умственной жизни рядового советского человека»[4 - Смирнов В. П. От Сталина до Ельцина: автопортрет на фоне эпохи. М., 2011.].

Семья В. П.Смирнова имеет крестьянские корни, и первыми к образованию приобщились его родители. Владислав Павлович вспоминает, что в его семье любили читать и было множество книг, в частности, произведения классической литературы – Пушкина, Лермонтова, Гоголя. Любимыми детскими книгами В. П. Смирнова были «Приключения Травки», написанные советским писателем Сергеем Розановым в 1930 г., и роман Л. В. Соловьёва «Возмутитель спокойствия» (1940 г.) – первая часть его наиболее значительного произведения «Повести о Ходже Насреддине». По словам Владислава Павловича, позже, уже в юности, он с большим интересом читал прозу Ремарка и Хемингуэя, военные романы; большое впечатление на него произвела повесть В. Некрасова «В окопах Сталинграда», впервые опубликованная в журнале «Знамя» в 1946 г.

Отец и мать В. П. Смирнова получили образование в сельскохозяйственном практическом институте в городе Плёс, где они и познакомились. Затем мать заочно окончила педагогическое училище готовившее учителей начальной школы и в дальнейшем неизменно трудилась на педагогическом поприще. Отец В. П. Смирнова постоянно был связан с сельским хозяйством, некоторое время работал директором племенного совхоза крупного рогатого скота в городе Тутаев Ярославской области и вывел его в передовики. Осенью 1940 года отца перевели на работу в Ярославль на должность начальника областного управления животноводства земельного отдела облисполкома Ещё в 30-е годы, он, по воспоминаниям В. П. Смирнова, проходил военную службу, поэтому в мае 1941 г. его мобилизовали на курсы переподготовки артиллеристов в звании лейтенанта в Днепропетровск, где отца Владислава Павловича и застала война. Он прошёл «от звонка до звонка» все четыре года Великой Отечественной – от Ленинграда до Берлина; был ранен, неоднократно отмечен боевыми наградами и закончил войну в звании майора. На долю матери и Владислава Павловича, остававшихся в Ярославле, выпали все тяготы военного лихолетья пережитые населением тыловых областей.

В 1947 г. В. П. Смирнов окончил в Ярославле с золотой медалью школу № 33 и вначале поступил по совету отца в МВТУ им. Баумана но, проучившись один год, понял, что инженерно-техническая специальность – не его призвание, и успешно сдал экзамены на исторический факультет МГУ. Так, с 1948 года и до наших дней, судьба Владислава Павловича оказалась накрепко связана с историческом факультетом где, едва появившись, он, по собственному признанию, отчётливо почувствовал, что оказался «в своей среде», что учился легко и пропадал целыми днями на факультете, и поступление на истфак он до сих пор считает своей удачей.

Специализировался студент В. П. Смирнов по кафедре новой и новейшей истории по истории Франции под руководством, по его словам, «строгого, но внимательного и добродушного» наставника – Наума Ефимовича Застенкера. В 1953 г. он защитил дипломную работу, посвящённую деятельности Французской компартии в межвоенные годы, сразу же поступил в аспирантуру на кафедру и в 1958 г. защитил кандидатскую диссертацию о внутренней политике французских кабинетов в период «странной войны» (сентябрь 1939 – май 1940 гг.). В том же году, в № 1 журнала «Новая и новейшая история» была опубликована его первая научная статья, и с тех пор Владислав Павлович более 50 лет – постоянный автор журнала. В «Новой и новейшей истории» печатались его статьи по истории Второй мировой войны и французского движения Сопротивления, по взаимоотношениям ФКП и Коминтерна, деятельности генерала де Голля и становлению идеологии военного голлизма, биографические работы о Н. Е. Застенкере и А. В. Адо.

В январе 1957 г., после окончания срока аспирантуры, В. П. Смирнов начал свою научную карьеру на кафедре новой и новейшей истории с должности ассистента. Руководил тогда кафедрой единственный в её штате профессор Илья Саввич Галкин, исполнявший обязанности ректора МГУ во время Великой Отечественной войны. Владислав Павлович влился в состав кафедры наряду с такими видными учёными и незаурядными людьми из «галкинских призывов», как Е. Ф. Язьков, А. В. Адо, И. П. Дементьев, Н. В. Сивачёв и др. и наряду с преподавательской работой продолжил углублённое изучение истории Франции во время Второй мировой войны. В 1961 г. вышла в свет его первая монография – «Франция во время Второй мировой войны», в 1963 г. – вторая – «Странная война» и поражение Франции». Предметом научного интереса Владислава Павловича надолго становится французское движение Сопротивления.

Благодаря огромной энергии И. С. Галкина, добившегося предоставления молодым учёным длительных научных зарубежных командировок, в 1963 г. В. П. Смирнов отправился на 10-месячную стажировку во Францию, чтобы, так сказать, «на месте» продолжить изучение историю движения Сопротивления. За время пребывания во Франции Владиславу Павловичу удалось собрать уникальные исторические документы, опросить более 30 участников Сопротивления, в том числе руководителей всех его основных организаций, познакомиться и заручиться поддержкой главы Комитета по истории Второй мировой войны при премьер-министре Франции профессора Анри Мишеля, разрешившего ему работать в библиотеке Комитета и поспособствовавшего установлению контактов с корреспондентами Комитета на местах. Не будет преувеличением сказать, что и на сегодняшний день в нашей стране В. П. Смирнов обладает самым большим количеством французских источников по истории Сопротивления и может считаться если не классиком, то основоположником изучения французского Сопротивления в СССР. Хотелось бы добавить, что Владислав Павлович щедро делился этими документами со своими учениками. В значительной степени на «смирновских» архивных материалах было написано немало курсовых, дипломных работ и кандидатских диссертаций.

Научные изыскания во Франции во многом способствовали защите в 1972 г. докторской диссертации по истории движения Сопротивления во Франции в 1940–1944 гг., а также публикации в 1974 г капитальной монографии «Движение Сопротивления во Франции во время Второй мировой войны». В этой работе впервые была представлена общая картина развития движения Сопротивления во Франции проанализированы его основные проблемы, рассмотрена деятельность главных группировок Сопротивления и исследованы вопросы идейно-политической и классовой борьбы внутри этого движения.

В последующем, вплоть до настоящего времени, В. П. Смирнов продолжил исследование этой темы, результатом чего стала публикация интересных трудов – книг и статей, основанных на новых архивных материалах, которые существенно дополняют и уточняют прежние представления о Франции военных лет, особенно в наиболее дискуссионный период 1939–1941 гг. Речь идёт как о французских, так и о советских архивах, которые в 90-е гг. открыли многие ранее засекреченные факты, что позволило Владиславу Павловичу дополнить представления о Второй мировой войне и по-новому взглянуть на некоторые её события.

Показателем исключительной научной добросовестности В. П. Смирнова явилась предпринятая им после открытия архивов Коминтерна критика собственных работ о периоде «странной войны» в частности – трактовки в них позиции ФКП, которую доступные прежде источники не давали возможности представить всесторонне и объективно.

Тема истории Второй мировой войны остаётся одним из центров научных интересов Владислава Павловича. Как признанный знаток этой проблематики он был включён в состав редколлегии четырёхтомного издания «Мировые войны ХХ века» (М., 2002). В 2005 г. издательство «Весь мир» опубликовало написанную В.П.Смирновым «Краткую историю Второй мировой войны». В ней в сжатой форме обрисованы главные события войны, даны им взвешенные оценки и привлекается внимание читателей к спорным вопросам, которые до сих пор вызывают научные и политические дискуссии. В 2015 г. в издательстве «АСТ-Пресс» вышла новая книга Владислава Павловича под названием «Две войны – одна победа», написанная на мало известных или даже не изученных ранее источниках и замалчиваемых документах, которые позволяют по-новому взглянуть на перипетии военно-политических событий Первой и Второй мировых войн. В. П. Смирнов дал краткое изложение главных событий, нарисовал живые портреты ведущих политических деятелей тех лет, показал их непростые взаимоотношение и вклад в переживаемые ими исторические события. Значительное место в книге уделено развенчанию мифов, критике измышлений и фальсификаций, которые имели место и укоренились в исторической памяти. В этом труде он расширил свой исследовательский диапазон и предпринял попытку сравнить Первую и Вторую мировые войны.

В.П.Смирнов – великолепный знаток истории Франции и самой страны, её традиций и современной жизни. После первой длительной научной командировки во Францию он ещё много раз там побывал, исколесил её из конца в конец, встречался со многими видными французскими учёными, политическими и общественными деятелями, простыми французами. Здесь он приобрёл немало друзей. Владислав Павлович проникся глубокими симпатиями к Франции и её жителям, сумел глубоко вникнуть в проблемы французского общества, его характерные черты, нравы и обычаи. Свои наблюдения и впечатления о Франции и французах в тесной связи с глубоким анализом прошлого и настоящего этой страны он изложил в содержательной, увлекательно написанной книге «Франция: страна, люди, традиции», изданной в 1988 г. Во «Французском ежегоднике» 2002 г. В. П. Смирнов опубликовал заслуживающую внимания биографию маститого французского мэтра знаменитой «школы Анналов» Фернана Броделя, с которым неоднократно встречался и беседовал. А в 2017 г. в издательстве «Ломоносовъ» вышла книга В. П. Смирнова «Образы Франции. История, люди, традиции», в которой, как справедливо отмечается в аннотации, «систематическое изложение французской истории сочетается … с проникновением в национальную психологию и описанием подробностей быта». Владислав Павлович рисует портрет любимой им Франции на фоне современной эпохи, уделяя особое внимание национальным особенностям и национальному характеру французов.

Французские коллеги относятся к Владиславу Павловичу с большим пиететом. Во многом благодаря этому, а также огромным усилиям его и другого талантливого профессора кафедры новой и новейшей истории, ведущего специалиста по истории Французской революции А. В. Адо, в 1981 г. удалось организовать обмен студентами и приглашения французских профессоров для чтения лекций и ведения семинаров на историческом факультете МГУ. В свою очередь, В. П. Смирнова постоянно приглашали в Париж и другие французские города для участия в международных конференциях, по итогам которых, как правило, публиковались сборники статей. Имя его хорошо известно историкам и таких стран, как Германия, Польша, Румыния и КНР, где неоднократно переводились его научные труды. Из общего количества 170 научных трудов В. П. Смирнов имеет более 25 зарубежных публикаций.

Тематика исследований В. П. Смирнова по истории Франции постоянно расширяется. Будучи членом редколлегии в подготовке кафедрой серии книг к 200-летию Французской революции 1789 г. он опубликовал в этой серии в 1991 г. монографию «Традиции Великой французской революции в идейно-политической жизни Франции» в соавторстве со своим бывшим учеником, а на то время уже его коллегой по кафедре В. С. Поскониным. В 2001 г. под редакцией В. П. Смирнова и с его участием кафедрой издана коллективная монография «Французский либерализм в прошлом и настоящем», где свои разделы по разным периодам развития либерализма во Франции написали его ученики, когда-то слушавшие его лекции или учившиеся под его руководством в спецсеминаре, а ныне известные учёные-франковеды Е. О. Обичкина, Е. И. Федосова, Н. Н. Наумова, Г. Ч. Моисеев А. В. Тырсенко.

В. П. Смирнов – блестящий лектор. Он много лет читал на истфаке МГУ общий курс по новейшей истории стран Западной Европы и Америки, специальные курсы по истории движения Сопротивления и истории Пятой республики, долгие годы преподавал молодым студентам-франковедам интересный и познавательный курс «История Франции». Одновременно Владислав Павлович читал общие курсы по новейшей истории на филологическом факультете, факультете журналистики и ИСАА, в Институте повышения квалификации МГУ Лекции Владислава Павловича неизменно вызывали живой интерес у студентов, отличаются насыщенным содержанием, увлекательностью оригинальными оценками и выводами.

Имея огромный опыт преподавания, В. П. Смирнов активно участвовал в создании кафедрой учебной литературы для студентов по общему курсу новейшей истории, историографии, истории Франции. Им написаны главы в учебниках «Историография истории нового и новейшего времени стран Европы и Америки» (2000 г.), «История новейшего времени стран Европы и Америки. 1945–2000» (2001 г.), «История стран Европы и Америки в XXI веке» (2012 г.). Особую ценность представляют учебные пособия по истории современной Франции: «Новейшая история Франции. 1918–1975» (1979 г.) и «Франция в ХХ веке» (2001 г.). В центре внимания этих книг – развитие французского общества от традиционного к современному. История Третьей, Четвёртой и Пятой республик излагается через призму исторических традиций страны, проблем внутренней и внешней политики, парламентских и президентских выборов, баталий политических партий, потрясений от мировых и колониальных войн, социальных движений, идеологической борьбы и развития культуры. Начинающие специализироваться по истории Франции ХХ в. студенты-франковеды в первую очередь изучают перечисленные выше работы Владислава Павловича.

Заметный вклад В. П. Смирнов вносит в развитие школьного образования. Он выпустил три школьных учебника по новейшей истории, которые включены Министерством образования РФ в список рекомендуемых для изучения. Первый – «Мир в ХХ веке» (в соавторстве с О. С. Сороко-Цюпой и А. И. Строгановым) – увидел свет в 1996 г. и к настоящему времени выдержал 12 изданий. Второй учебник – «Новейшая история» (в соавторстве с О. Н. Докучаевой и Л. С. Белоусовым) – опубликован в 2008 г. Эти два учебника предназначены для учащихся 11-х классов, а третий, изданный в 2014 г. – «История. Новейшее время. ХХ – начало XXI века» – (в соавторстве с Л. С. Белоусовым), предлагает знакомство и изучение истории учащимся 9-го класса.

Владислав Павлович – один из тех представителей старшего поколения профессоров, кто сыграл важную роль в формировании и развитии кафедры новой и новейшей истории на историческом факультете МГУ, её нынешнего коллектива. Он пользуется большим уважением и искренними человеческими симпатиями среди товарищей по кафедре и факультету, среди своих учеников. В. П. Смирнова отличает научная добросовестность, скрупулёзное внимание к конкретным историческим фактам, документам. Именно на этом фундаменте он основывает свои концептуальные оценки и выводы. Ему чужды абстрактное умозрительное теоретизирование, глобальные обобщения, не основанные на конкретных исторических фактах. Важное достоинство В. П. Смирнова как учёного, исследователя – уважительное отношение к своим коллегам, к их концепциям и точкам зрения, стремление избегать категоричности в собственных оценках и выводах, быть по возможности объективным.

До лета 2017 г., когда В. П. Смирнов ушёл на пенсию, он возглавлял на кафедре секцию истории Франции, Испании, Италии и Греции На протяжении десятков лет студенты и аспиранты, специализирующиеся по новейшей истории Франции, считали за честь осуществлять свои исследования под его руководством. Владислав Павлович тщательнейшим образом работал не только с рукописями своих студентов, аспирантов и докторантов во время их обучения, но и продолжает оказывать им всестороннюю помощь и поддержку после завершения срока их обучения. Он всегда готов обсуждать новые научные проекты своих бывших учеников, читать их работы, давать ненавязчивые советы. Среди учеников В. П. Смирнова десятки дипломников, 16 кандидатов наук, 5 докторов наук: к сожалению, ныне ушедшие из жизни В. С. Шилов, И. М. Бунин, Г. Н. Новиков, а также продолжающие трудиться на исследовательском поле отечественного франковедения профессор, заведующая кафедрой всеобщей истории Ярославского государственного университета имени П. Г. Демидова Г. Н. Канинская и доктор исторических наук, профессор, главный научный сотрудник Института всеобщей истории РАН М. Ц. Арзаканян.

Владислав Павлович никогда не теряет связи со своими бывшими учениками, его интерес к их профессиональной и личной жизни искренний и неподдельный, а отеческая забота, готовность поделиться своими знаниями вызывает глубокое уважение.

В. П. Смирнова отличают порядочность, интеллигентность, живой ум. Это общительный и гостеприимный человек, интересный собеседник. Те, кому довелось работать рядом с ним или учиться у него знают и ценят его прекрасные человеческие качества – внимательное отношение к людям, требовательность в сочетании с доброжелательностью, точность в выполнении своих обязательств, надёжность в дружбе, неиссякаемый юмор.

Владислав Павлович – большой любитель туризма, избороздивший на байдарке немало наших рек и озёр и посетивший с экскурсиями несколько зарубежных стран. Прекрасный семьянин, своими успехами в жизни и в работе он в немалой степени обязан поддержке и заботам со стороны его обаятельной жены и верного друга – Инны Ефимовны Она также окончила истфак МГУ, являлась специалистом по истории Великобритании и до выхода на пенсию трудилась в ИМЭМО РАН. У них сын и четверо внуков, в воспитании которых они принимали, а после смерти Инны Ефимовны в 2017 г. – один Владислав Павлович – самое активное участие. Сын В. П. Смирнова Сергей и внук Степан помогли Владиславу Павловичу подготовить и отредактировать недавно написанную им книгу «Что такое история и зачем она нужна», вышедшую в ноябре 2019 г. Этот труд посвящён тем читателям, «кто интересуется историей и любит её, но не имеет специального исторического образования или ещё его не получил», то есть, старшеклассникам и студентам. Обобщив свой многолетний опыт историка-учёного, исследователя и педагога, Владислав Павлович рассказывает об основных проблемах исторического познания, объясняет, зачем нужна история, как она изучалась в прошлом и исследуется в настоящем, насколько достоверны исторические знания, как история связана с идеологией и политикой. Книга написана мудрым, пережившим многочисленные пертурбации нашего общества и прекрасно образованным человеком, и, без сомнения, её увлекательные тексты найдут своего читателя.

Коллеги, друзья и ученики Владислава Павловича от всей души поздравляют его с юбилейной датой и желают ему крепкого здоровья, благополучия и воплощения в жизнь всех научных замыслов.

Андронов И. Е.[5 - Андронов Илья Евгеньевич – доктор исторических наук, доцент, профессор кафедры новой и новейшей истории исторического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова.]

Уроки историографии. Савойское государство Раннего нового времени

Савойское государство занимает на европейской карте XVIIXVIII веков особое место. Герцогство (до 1416 года – графство) Савойя в Раннее новое время проходит большой путь, особенно заметный в плане политической истории. Его территории медленно, но постоянно и необратимо увеличиваются. Из заштатного феода на окраине Священной Римской империи в начале XV века спустя всего 100 лет герцогство превращается во влиятельного игрока в региональных политических комбинациях, пока – в масштабах Северной Италии или Альпийского региона. Участие этого государства в коалициях и войнах становилось все более заметной деталью того или иного конфликта Наконец, в конце XVII века это государство смогло позволить себе роскошь самостоятельной политической линии – роскошь, утраченную к тому времени большинством итальянских государств. Дальнейшее возвышение также было непрерывным и необратимым. После Утрехтского мира 1713 года корона Савойской династии стала королевской (с Лондонского договора 1720 года оно получило название Сардинского) Наконец, в 1861 году, пройдя через все трудные перипетии Рисорджименто, именно Сардинское королевство сумело объединить страну и провозгласить Королевство Италию.

Так – в виде «итальянской Пруссии» – видится роль Сардинского королевства (применительно к событиям 1800–1861 годов, особенно в англо- и русскоязычной историографии, его часто именуют Пьемонтом) в контексте итальянской истории. Традиционная итальянская историография даже сегодня с трудом избавляется от телеологического восприятия Сардинского королевства как стержня националистического процесса. Официальная историография эпохи фашизма, как известно, стремилась представить всю предшествующую историю как процесс, логически приведший к установлению в Италии режима. Несмотря на свою явную политическую ангажированность, фашистская историография лишь немного изменила расстановку акцентов, еще больше подчеркнув прогрессивную историческую роль Савойского государства и правящей династии, прежде всего, для массового потребителя истории.

Контекст французской истории традиционно предлагает нам иное видение этого процесса. Государство на границе Франции, развивавшееся долгие столетия в общем русле французской истории, говорящее на французском языке, неоднократно захватывавшееся и аннексировавшееся французской армией – вот что такое Савойя для наших парижских коллег. В известной книге Э. Ле Руа Ладюри[6 - См. русский перевод Ле Руа Ладюри Э. История регионов Франции. М., 2005. С. 236–292. Оригинальная версия вышла в 2001 году.] Савойе уделено значительное место. Интересные наблюдения историка за бытом и особенностями провинциальной жизни разворачиваются на фоне войн и договоров савойских герцогов и королей, но присутствие не-французского элемента упоминается считанные разы – «сардами» называют солдат, разбитых французской армией[7 - Там же. С. 253.]. Земли французской Швейцарии, когда-то тоже входившие в состав Савойского государства, упоминаются намного чаще и воспринимаются как единое целое с другими его трансальпийскими территориями.

Чем можно объяснить фундаментальное различие двух подходов, происходящих из двух различных национальных перспектив? В первую очередь – тем, что исследователи из Франции и Италии (и примкнувшие к двум национальным традициям специалисты из третьих стран) оценивают роль «своей» половинки Сардинского королевства, значительно меньше интересуясь положением второй части этого государства в историческом домене страны-соседки[8 - Эта тенденция, безраздельно царствовавшая в европейской историографии до Второй мировой войны, могла быть преодолена в ходе послевоенной дискуссии. После того как стала очевидной ограниченность одностороннего подхода, в попытке открыть преимущества двухстороннего Лино Марини выступил с фундаментальной монографией Marini L. Savoiardi e piemontesi nello stato sabaudo (1418– 1601). V. 1. 1418–1536. Roma, 1962 (второй том так и не вышел). В ней было, в частности, показано постепенное усиление влияния пьемонтского компонента политической элиты в Савойском герцогстве, что только закрепило, во-первых заинтересованность французских и итальянских исследователей только в истории своей части этого государства, а во-вторых, представления о цельности и компактности французской (Савойя) и итальянской («Пьемонт») его части.]. Исходя из этой логики, вполне естественно видеть Сардинское королевство ядром объединения Италии – ведь Рисорджименто является стержнем итальянской истории XIX века, главным процессом, а остальные воспринимаются изучаются и излагаются только в его контексте. Французская история Нового времени предстает историей единого, централизованного государства, и традиционно большое внимание историков уделяется «централизующим» сюжетам вроде истории институтов, чиновничества репрезентации верховной власти, жизни двора и т. п. В этом контексте Савойя не может не быть представлена в виде отдаленной провинции, то отделяющейся от центра, то вновь примыкающей к нему. История Пьемонта stricto sensu вообще не рассматривается как часть французской.

Существует еще проблема восприятия себя савойцами и пьемонтцами в роли представителей особой исторической реальности Культурное своеобразие их могло бы вполне укладываться в модель «региональной специфики», однако выходит далеко за ее рамки. Вне итальянского контекста отдельно изучается и культивируется пьемонтская альпийская музыка: в XVII веке ее популярные жанры – куранта, ригодон и некоторые другие – проникли ко французскому двору В этих жанрах отметились лучшие композиторы Версаля – Ж.-Ф. Рамо Ж.-Б. Люлли, Ф. Филидор-отец, Ф. Куперен и другие. Своеобразие савойской архитектуры Раннего нового времени также не ставится под сомнение: общепринято, что она не укладывается в рамки ни французской, ни итальянской тенденций. Такие мастера, как Г. Гуарини и Ф. Юварра, работали в ряде столиц Южной Европы, однако своеобразие их туринских работ объясняется особыми запросами заказчиков, возникшими благодаря особенностям их вкусов. Своеобразие савойского абсолютизма также выбивается из канвы итальянских государств, однако не приближается к французской модели.

Ощущение своей непричастности к исторической перспективе Италии проявлялось в Пьемонте еще довольно долго, вплоть до середины ХХ века и отчасти даже позже[9 - Историк отмечает, что даже в эпоху фашизма «пересечение границ своего региона воспринималось все еще как далекая поездка, которую пьемонтцы по-прежнему называли на диалекте ndе ‘n Italia [Съездить в Италию (Пьемонт.) – И. А.]» Bosworth R. J. B. L’Italia di Mussolini. 1915–1945. Milano, 2007. P. 29.]. Наиболее «итальянским» классом была верхушка аристократии, говорившая почти исключительно по-французски[10 - Был широко известен следующий анекдот: при подготовке переезда правительства в 1865 году в новую столицу – Флоренцию – многие его члены, и среди них премьер-министр генерал А. Ф. Ламармора, были вынуждены спешно брать уроки итальянского языка, чтобы не ударить в новых обстоятельствах лицом в грязь.]. Именно пьемонтская аристократия формировала высший придворный класс, из которого назначались министры и послы[11 - Выходцами из весьма узкого круга пьемонтской аристократии были, в частности, многие руководители итальянского кабинета министров за период с 1861 по 1914 гг.: К. Кавур, У. Раттацци, А. Ламармора, Л. Ф. Менабреа, Дж. Ланца, Дж. Джолитти, Л. Пеллу, Дж. Саракко.]. Горожане, торговцы и даже крестьяне воспринимали недавно присоединенную Италию как трофей, чему немало способствовала пропаганда, на все лады воспевавшая политическое объединение как успех династии. Жители Турина крайне болезненно переживали утрату их городом в 1865 году столичного статуса. Даже в конце ХХ века, при том, что по всей Северной Италии местный патриотизм (campanilismo) заметно преобладал над общенациональным, в Пьемонте дистанция между региональными и национальными ценностями была более ощутимой, чем в других регионах. Нам сложнее судить о том, как соответствующая проблема выглядит на симметричной французской территории, однако нет повода думать, что ситуация кардинально отличается. Доказательство тому можно найти, например, в статье Поля Гишонне[12 - Guichonnet P. La rеvolution en Savoie dans l’historiographie. In: Dal trono all’albero della libert?. V. I. Roma, 1991. P. 457–470.], в которой автору было нетрудно отделить историографию «католического толка» (de l’inspiration catholique) от «университетской», но оказалось невозможно отметить специфику не-французских земель и не-французской исторической перспективы. Провинциальность французской Савойи, ее отсталость от Пьемонта как с демографической, так и с экономической точек зрения остаются за кадром как в этой публикации, так и во множестве ей подобных.

Историографическая ситуация, сложившейся вокруг ряда исчезнувших ныне государств на границе языковых ареалов (Бургундия, Каталония, Померания), отличается неоднозначностью. С одной стороны, классическая историография, начиная с эпохи позитивизма, предпочитала концепции формирования национальных государств и национальных идентичностей. В этой ситуации национальная идентичность граждан не существующего сегодня государства «теряется» на фоне процессов, представляющихся (ошибочно?) судьбоносными и прогрессивными. Бургундии «повезло», поскольку несколько блестящих работ Й. Хёйзинги были посвящены этой загадочной, мультикультурной и мультиязыковой стране. Каталонская идентичность является предметом бурного обсуждения, причем чаще всего вне дискурса профессиональных историков. Ситуация с национальным чувством жителей Померании и Восточной Пруссии осложняется катастрофой постигшей эти земли в середине ХХ века. Континуитет был не просто прерван: дерево было не сломано, а вырвано вместе с корнями. Между тем, в Раннее новое время эта земля стала местом встречи шведской восточнонемецкой и западнославянской культур и могла бы стать темой исключительно плодотворного изучения. История восточно-альпийских земель под властью Габсбургов также вполне может быть перемещена из контекста австрийской истории в контекст общеальпийской или даже восточно-европейской.

В отношении Савойского государства ситуация выглядит несколько иначе. С конца ХХ века возрождается (в основном трудами профессора Дж. Рикуперати и его многочисленных учеников) интерес к Сардинскому королевству XVIII века как одному из крупных государств региона, обладавших эффективной административной машиной и внушительной армией. Оживился и интерес к Савойскому государству в международной историографии. Важным рубежом стало проведение на очередном конгрессе SCSC (Sixteenth Century Studies Conference) в Женеве в мае 2009 года серии мероприятий на тему истории этого государства. Для удобства был введен в широкое употребление и уточнен в семантике термин Sabaudia, который стал в противоположность Savoy обозначать не область Савойю (область между Альпийским хребтом и Женевским озером), а весь домен государей Савойской династии независимо от географического положения[13 - Слово Sapaudia было замечено у Аммиана Марцеллина. Оно означало территорию по обоим берегам Роны от Женевского озера до области, заселенной секванами. Очевидно, что эта территория значительно превышала площадь средневекового графства Савойи. См. Lot F. Les limites de la Sapaudia. Revue savoisienne. 76 1935. P. 146–156.]. Было, в частности, отмечено, что появившийся в позднее Средневековье латинский топоним Sabaudia и его дериваты относились главным образом ко всей совокупности владений данной династии. В XVI веке у термина появились аналоги в новых языках. Во французском слово Savoie и savoyard стали, однако, вновь соотносить то со всей совокупностью владений династии, то с узкой полосой земли между южным берегом Женевского озера и Альпами[14 - Berthoud L., Matruchot L. Еtude historique et еtymologique des noms de lieux habitеs (villes, villages et principaux hameaux) du dеpartement de la C?te d’Or. V. 2. Semur, 1902.]. С XVI века земли к югу от Альп стали играть значительно более серьезную роль в политике, культуре и хозяйстве государства, в большей степени определять его военную мощь и стратегическое положение. Столица была перенесена через Альпы из Шамбери в Турин в 1563 году; заальпийские владения остались родовыми землями династии, однако их экономическая и культурная роль с течением веков резко упала, сократившись едва ли не полностью до функций охотничьих угодий туринских королей[15 - См., например, Mormorio D. Il Risorgimento. 1848–1870. Roma, 1998. P. 104–106.]. При этом, если подавляющее большинство ученых называло эти территории обобщенно Пьемонтом[16 - Этот термин чаще всего по умолчанию включал в себя, помимо собственно Пьемонта, территории Валле д’Аоста, Салуццо и Монферрата, а также до 1861 года графство Ниццу.], то их французские коллеги настаивали на употреблении слова Savoie для определения всего государства, чем вносили большую путаницу как в процессе диалога, так и при переводе их работ на иностранные языки[17 - Непростая судьба этого термина в англоязычной литературе рассмотрена в Vester M. (Ed.) Sabaudian Studies. Political Culture, Dynasty, & Territory 1400–1700. Kirksville, Missouri, 2013. P. 13 и далее.].

Долгое время историки избегали погружаться в региональную проблематику вне контекста истоков Рисорджименто для Италии или региональной политики для Франции. Историография третьих стран вообще практически игнорировала региональную историю альпийского региона. В послевоенное время внимание историков к Пьемонту (а заодно – и к терминологическим тонкостям) привлекли три крупнейших англоязычных итальяниста Рудольф Уиттковер, Стюарт Вульф и Хельмут Георг Кёнигсбергер. Уиттковер занимался историей итальянской архитектуры; он стал первым, кто выделил Савойское государство («Пьемонт») из характерных для итальянских государств закономерностей, подчеркнув как самостоятельность и объективную ценность достижений пьемонтской архитектуры, так и слабую осознанность специфичности этого региона. Уиттковер отождествлял эту специфичность со специфичностью политического курса правящей династии[18 - Wittkower R. Art and Architecture in Italy 1600–1750. London, 1958.]. Ст. Вульф начал свое долгое увлечение итальянской историей с изучения пьемонтской дипломатии[19 - Woolf St. J. English Public Opinion and the Duchy of Savoy. English Miscellany, 12 1961. P. 21 1–258; Studi sulla nobilt? piemontese nell’epoca dell’assolutismo. Torino Accademia delle scienze, 1963.]. Впоследствии он перешел к изучению более общих сюжетов итальянской истории[20 - WoolfSt. J. Il Risorgimento italiano. Torino, Einaudi, 1981. 2 vv.; Iden=m. Napolеon et a conqu?te de l’Europe. Paris, Flammarion, 1990.], сохраняя в целом как первичность политической истории по отношению к другим сюжетным линиям, так и определенную подчеркнутую «пьемонтоцентричность» Рисорджименто. Кёнигсбергер, изучая парламентскую историю Пьемонта, обратил внимание на наличие серьезных различий в политических моделях и настроениях по обе стороны нынешней национальной границы, что не помешало ни сохранить политическую независимость, ни построить крепкое абсолютистское государство[21 - Koenigsberger H. G. Essays in Early Modern European History. Ithaca, Cornel University Press, 1971. Первая глава книги посвящена Савойскому государству и называется “The Parliament of Piedmont during the Renaissance, 1460–1560» С. 19–79.] Интересно, что несмотря на общее несоответствие Савойского государства моделям и трендам итальянского Возрождения, Кёнигсбергер отождествил его с Ренессансом, причем в большей степени французского паттерна. При всей специфичности предложенных концепций очевидной заслугой этих ученых стала констатация того факта, что Европа малых государств развивалась не в русле истории великих наций, в конце концов возобладавших на континенте, а по другим, еще не полностью понятым закономерностям. Иными словами, если Первая мировая война стала грандиозным столкновением великих держав, то это отнюдь не значит, что предшествующую европейскую историю (не только политическую, кстати) следует рассматривать как предысторию этого катаклизма.

На рубеже ХХ–ХХI веков в историографии – во многом под влиянием подхода Джеффри Симкокса[22 - Symcox G. Absolutism in the Savoyard State, 1675–1730. London, 1983.] – окончательно утвердилась новая концепция истории Савойского государства Раннего нового времени, рассматривающая его как независимое и самостоятельное абсолютистское государство. В переломные моменты истории монархи рассматривали различные пути развития государства; часто имелось несколько путей, и только один из них привел в конце концов к формированию «итальянской Пруссии» и к успешному присоединению нескольких итальянских государств. Очевидно, это присоединение стало сознательной целью лишь на завершающем этапе Рисорджименто. Англоязычная историография (и даже более широко не-французская и не-итальянская) рассматривает это государство как единое целое, вынимая его из франко-итальянских «тисков» и помещая в более широкий европейский контекст.

В последние годы этот подход все больше разделяют и представители французской, итальянской и швейцарской школ. Интенсифицировались контакты между учеными и студентами; запущены программы академического обмена между студентами университетов Лиона, Шамбери и Турина.

Одной из наиболее разработанных тем является политическая культура герцогства Савойского и Сардинского королевства. Это направление исследований получило мощный толчок к развитию после выхода в свет двух монографий профессора Туринского университета Джузеппе Рикуперати[23 - Ricuperati G. Le avventure di uno stato “ben amministrato”: Rappresentazione e realt? nello spazio sabaudo tra ancien rеgime e rivoluzione. Torino, 1994; Idem. Lo stato sabaudo nel Settecento. Dal trionfo delle burocrazie alla crisi d’Antico Regime Torino, 2001.]. Их сюжет заключается в том, как в важнейшем для Раннего нового времени процессе формирования модерного государства реализуется воля двора и монарха, причем их воля совершенно не обязательно будет соответствовать достигаемым целям. Рикуперати отталкивается от понимания того, что в Сардинском королевстве XVIII века круг принимающих политические решения людей был сравнительно широк, однако различия между мнениями короля и ближайшего к нему круга придворных чаще всего преодолевались посредством компромиссов. Всякий эпизод, в котором монарх навязывал свою волю придворным, подвергался тщательному разбору. При построении модерного государства непреклонная политическая воля важнее совершенствования административного устройства. Поворотным моментом в истории королевства стало не его основание, а история с отречением Виктора Амедея II в 1730 году и попыткой последующего возвращения его к власти. Нерешительность двора в этом эпизоде обнаружило его склонность к компромиссным решениям; отсутствие самостоятельно мыслящего слоя придворных привело к отсутствию необходимости для монарха ориентироваться на чье-либо мнение. От себя добавим, что это обстоятельство привело со временем к формированию определенного поведенческого архетипа, постоянно использовавшегося в воспитании молодых наследников престола Савойской династии. Именно это обстоятельство, в частности, сыграло важную роль в принятии некоторых странных решений финального этапа Рисорджименто, лишь кажущихся непоследовательными.

Важное место в этой концепции занимают реформы, предпринятые Виктором Амедеем в 1720-е годы. Отчасти совпадая по содержанию с реформами, предпринятыми некоторыми другими европейскими (и итальянскими) государствами в рамках Просвещенного абсолютизма, реформы в молодом Сардинском королевстве были продиктованы совершенно иными соображениями. Эффективная администрация позволила улучшить собираемость налогов и контроль за расходами казны[24 - В последнее время появляются работы, изучающие негативные последствия этого эффективного администрирования, оказанные на местную экономику напр. Alfani G. Fiscality and Territory. Ivrea and Piedmont between the Fifteenth and Seventeenth Centuries. In: Sabaudian Studies… cit., p. 213–239.]. Во многом благодаря этой реформе влиятельный министр короля 30–40-х годов XVIII века маркиз д’Ормеа сумел обеспечить стране достаточный потенциал, обеспечивший новые успехи на международной арене. Дж. Рикуперати так представляет политические ходы тонкие дипломатические комбинации и компромиссы д’Ормеа, что параллель с графом Кавуром напрашивается сама собой. Очевидно, в середине века формируется и еще один профессиональный стереотип превращающий сардинского министра в мастера закулисных действий и тонкого расчета. Постоянно увеличивающаяся армия не выступает значимым инструментом решения внешнеполитических проблем, хотя военному потенциалу королевства уделяется непрестанное внимание.

Следующая эпоха, часто называемая по имени министра «эра Боджино» (1748–1773), считается временем мира и благополучия для Сардинского королевства. Предпринимаются (в целом неглубокие) реформы законодательства, университетов, дальнейшее совершенствование административного аппарата. По инициативе двора предпринимаются исследования состояния границ, внешней торговли, курса монеты, эффективности правления. Если в других итальянских государствах и в соседней Франции важнейшие темы Просвещения обсуждались в основном по спонтанной инициативе мыслителей, то в Сардинском королевстве практически за каждой идеей можно увидеть волю монарха. Это обстоятельство помогло обеспечить и особую эффективность этих обсуждений: к ним централизованно привлекались чиновники на местах, а получаемая при дворе картина отличалась полнотой и понятными критериями формирования.

Кризис Сардинского королевства обычно связывали с утратой им независимости в ходе Революционных войн. Изучение административной практики и политической культуры позволило перенести начало кризиса по меньшей мере на полтора десятилетия ранее. Разрыв континуитета с эпохой Боджино наметился сразу после кончины короля Карла Эммануила III в 1773 году. Попытка продолжить некоторые из начатых реформ встретила афронт от некоторой части интеллектуалов из аристократической среды; одним из выразителей этого афронта стал Витторио Альфьери. Революция во Франции прекратила реформы в Сардинском королевстве, и вскоре военные поражения положили конец надеждам на реформы и даже локальным революциям. Характерно, что в подходе этой школы реализовалась возможность представить все основные повороты политической истории XVIII века сквозь призму взглядов представителей различных групп аристократии. Туринский Государственный архив хранит богатейшую коллекцию мемуаров придворных, распространявшихся при дворе памфлетов, а также отчеты столичного министерства и интендантов с мест.

Другим важным направлением исследований является история Савойской династии. Эта дисциплина давно вышла за пределы описаний череды государей и их деяний. Особое внимание уделяется взаимоотношениям между членами династии, их контактам с другими правящими домами и в целом системе отношений между правящими домами, в которой приходилось действовать герцогам и королям Шамбери и Турина. Центральная роль королей в принятии политических решений стала обстоятельством, которое позволило историкам рассмотреть повороты истории сквозь династическую призму. Кроме того, династия воспринималась как синоним национальной и территориальной идентичности, которых в отрыве от династии просто не существовало. Выяснилось, что исследовать сардинский двор методами, традиционно использовавшимися для испанского или французского двора, оказалось непродуктивно. При французском или испанском дворе часто преобладающая группировка бывала связана с личностью королевы либо фаворитки или, по крайней мере, идентифицировалась по их происхождению или национальности. В Савойской династии это не работает. Ни один из герцогов или королей этой династии ни разу не женился на даме итальянского происхождения; консорты были всегда иностранками, что, в частности, дополнительно изолировало их от внутриполитических интриг. Важнейшими работами в новейшее время стали монография Бруно Галланда и сборник под редакцией Уолтера Барбериса[25 - Galland B. Les papes d’Avignon et la Maison de Savoie (1309–1409). Rome, 1998 Barberis W. (ed.) I Savoia: i secoli d’oro di una dinastia europea. Torino, Einaudi, 2007]. Несмотря на постоянное балансирование между Францией и Испанией в сложных дипломатических играх, династия обнаруживает также тенденцию к сближению с итальянским политическим миром Вкупе со все большим приобщением к итальянской культуре и с некоторым (в Раннее новое время – незначительным) расширением сферы употребления итальянского языка это сближение наводит на мысль об «итальянизации» династии[26 - См. статью Symcox G. Dinastia, Stato, amministrazione. In: I Savoia… cit., p. 49–86 В ней, в частности, высказывалась мысль о том, что потеря в начале XVI века Женевы и области Во фактически вынудили Эммануэля Филиберта перенести в 1563 году столицу в Турин. См. также Sabaudian States… cit., p. 26.], что представляется нам некоторым преувеличением. Отдельная линия историографии посвящена бастардам савойского дома, их политической роли и присутствию в различных событиях и мероприятиях двора[27 - Cox E. L. The Green Count of Savoy: Amadeus VI and Transalpine Savoy in the Fourteenth Century. Princeton, 1967; Bianchi P., Gentile G. (eds.) L’affermarsi della corte sabauda: Dinastie, poteri, еlites in Piemonte e Savoia fra tardo medioevo e prima et? moderna. Torino, 2006. Большой резонанс вызвала статья Oresko R. Bastards as Clients: The House of Savoy and Its Illegitimate Children. In: Giry-Deloison Ch., Mettam R. (eds.) Patronages et clientеlismes 1550–1750: France, Angleterre, Espagne Italie. Villeneuve d’Ascq, London, 1995.].

Следующее направление исследований Савойского государства сложилась сравнительно недавно. Оно отталкивается от идентификации государства с территориями, которыми оно владело на различных этапах своего существования. В 1980-е годы складывается представление о внутренней неоднородности и разнообразии двух доменов; таким образом, была преодолена тенденция, установившаяся после Л. Марини (см. выше). Так, выделяются особенности развития областей Ланге, Салуццо и Монферрата, Асти, генуэзского приграничья. Монолитность «Пьемонта» уступила место представлениям о полицентричности. Схожие процессы относительно французской Савойи и швейцарских территорий Женевы были запущены в начале 1990-х годов, во многом благодаря трудам профессора университета Шамбери Гуидо Кастельнуово[28 - См., например, его Castelnuovo G. Ufficiali e gentiluomini. La societ? politica sabauda nel tardo medioevo. Milano, 1994.].

А как дело обстояло в СССР? Восприятие политических сюжетов истории Раннего нового времени здесь также обусловливалось призмой начала ХХ века, но больший акцент делался, разумеется, не на Первую мировую (в которой Россия потерпела поражение), а на Октябрьскую революцию. История государств Раннего нового времени, не сохранивших политическую независимость до наших дней, замалчивалась и, по большому счету, продолжает замалчиваться. Дополнительной причиной является неучастие этих государств ни в классовой борьбе в ее марксистской интерпретации, ни в великих конфликтах ХХ века (что могло бы сподвигнуть историков на поиск исторических корней противоречий и конфликтов). Единственным (!) монографическим исследованием, посвященным Сардинскому королевству (точнее, его крестьянству), является книга В. С. Бондарчука[29 - Бондарчук В. С. Итальянское крестьянство в XVIII в. Аграрные отношения и социальное движение в Сардинском королевстве. М., 1980.]. Несмотря на то, что первой задачей своей работы автор называет «становление и развитие капиталистического уклада в сельском хозяйстве Италии в XVIII в.»[30 - Там же. С. 3], его материал сугубо ограничен Сардинским королевством в его трех основных частях – Пьемонте, Савойе и острове Сардинии. Эти регионы воспринимаются как цельные и компактные, несмотря на то, что по крайней мере по Пьемонту материал позволял ощутить определенную дифференциацию. Валериан Семенович воспринимал Пьемонт как регион, полностью созвучный другим регионам Италии, но опережавший их по уровню развития «капиталистических отношений» и их проникновению в сельское хозяйство. Историк отталкивался от основной проблемы, интересовавшей тогда ведущих советских итальянистов – проблемы соотношения национально-освободительного движения и развития капитализма. В какой мере развивающийся капитализм способствовал национальному объединению? Очевидно, для автора монографии этот вопрос мог звучать иначе: насколько классовый подход релевантен при изучении процесса реализации национального чувства, подобного итальянскому Рисорджименто? Понимание уникальности Пьемонта очевидно хотя бы из констатации невиданной в Италии продолжительности крестьянских выступлений. Как бы то ни было, об уникальном геополитическом положении или военной и экономической роли этого государства на фоне итальянской панорамы в монографии нет упоминаний. Напротив, в названии книги подчеркивается типичность картины для положения всего итальянского крестьянства. Есть и еще одна особенность: в заголовке заявлен хронологический промежуток в столетие, в то время как две трети книги посвящены второй половине XVIII века, а последняя треть – сюжетам 1789–1801 годов Этому противоречию в книге нет места, но оно и не ощущается нигде кроме титульного листа. Очевидно, автор вместе со своими коллегами считал, что основной проблемой новой истории Италии было национальное объединение, успешно завершившееся в XIX веке, а предшествующее развитие пока было легче представить как его предысторию Возможно и другое объяснение, принимающее во внимание составителей тематического плана университетского издательства или руководства университетской наукой – в те годы могла требоваться обобщающая монография с выводами в масштабах вполне реальной Италии, а не исчезнувшего когда-то Сардинского королевства.

Второй ключевой проблемой монографии названо «крестьянское движение в Сардинском королевстве в конце XVIII – начале XIX в.»[31 - Там же. С. 5.] Работы итальянских коллег показывали наличие кризиса и усиление противостояния между крестьянством и помещиками, что породило «беспрецедентное» массовое крестьянское движение 1790-х годов Интерес добавляло то обстоятельство, что эпизоды крестьянской борьбы накладывались на великие потрясения во Франции и в Европе, но как бы существовали в параллельной исторической реальности. Два мира – большой политики и крестьянской борьбы – пересекались лишь тогда, когда крестьяне брали в руки оружие против наводнивших страну французских солдат. В этой связи крайне интересно читать, как крестьянские выступления, не имевшие политического или националистического подтекста, «раскачали лодку» и фактически вызвали крушение Савойской монархии.

Интересно подмеченное В. С. Бондарчуком различие между Пьемонтом, с одной стороны, а с другой – Савойей и островом Сардиния. Оно заключалось в том, что если в последних глубокий кризис последних десятилетий XVIII века был вызван усилением феодальной эксплуатации крестьян, то в Пьемонте картина была обратной: там ухудшение положения крестьянства было вызвано развитием капиталистических отношений в сельском хозяйстве[32 - Там же. С. 230.]. С этой точки зрения Пьемонт был намного ближе соседней Ломбардии, чем подчиненным ему более отсталым регионам. Валериан Семенович обнаружил в Пьемонте разорение и пролетаризацию крестьян, а также распространение капиталистической аренды земель крупных собственников. Это означало, что Пьемонт вступил на путь развития капитализма, характерный для Англии и некоторых других европейских стран. Кроме того, историк подметил, наряду с анноблированием буржуа, и обратный процесс вовлечения дворян в коммерческую деятельность («обуржуазивание дворянства»). Передовым и новаторским для советской историографии был тезис о том, что антифеодальные выступления пьемонтского крестьянства «представляли лишь один аспект, и притом не главный, социальной борьбы в деревне»[33 - Там же. С. 231.]. Более острой была продовольственная проблема, требование твердых цен и социальной справедливости. Важный вывод делался из сопоставления пьемонтского материала с материалом из других областей Италии: в Пьемонте, в отличие от них, антифранцузская тема в крестьянских выступлениях звучала намного тише, а антиреспубликанская практически не прослеживается. Валериан Семенович часто призывал видеть за монархическим фанатизмом темных и забитых крестьян прежде всего реализацию их чаяний социальной справедливости.

Итак, какие выводы можно сделать, исходя из сложившейся сегодня картины историографии Савойского государства? Прежде всего, ясно, что страноведческий подход для изучения европейской истории Раннего нового времени становится все более недостаточным. Принцип подготовки специалиста, основанный на углубленном изучении одного иностранного языка (и еще одного в меньшем объеме) и истории лишь одной современной страны, практически исключает возможность заинтересовать молодого исследователя историей края, подобного Савойе, Померании или Тиролю. К слову, для всех этих земель Раннего нового времени латинский язык также является полезным исследовательским инструментом. И раньше приходилось замечать пагубную роль страноведческой специализации при выборе тем по истории культуры или повседневной жизни. Теперь мы видим что даже политическая история – наиболее популярный жанр нашего историописания – может страдать из-за того, что мы продолжаем пытаться отождествить исчезнувшие государства прошлого с существующими сегодня на тех же землях державами. Во-вторых, история «пограничных» государств и территорий типа Бургундии, Померании или материковой Венецианской республики забыта нами совершенно незаслуженно. Она способна существенно обогатить наши общие представления о европейской истории, особенно если мы откажемся от увлечения великими державами в пользу более справедливого отношения к среде, в которой эти державы вели свою великую политику Наконец, на примере истории Савойского герцогства и Сардинского королевства мы видим, какую тонкость и ловкость должны были демонстрировать монархи и их аристократические элиты в попытках противостоять державам со значительно превосходящим военным потенциалом. Достижения в области культуры, общественной мысли искусств также совершенно не обязательно пропорциональны территориальной протяженности или численности населения. Политика в области налогов, образования, религиозная политика – варианты поведения и достигнутые малыми государствами результаты обогатят наши представления о Просвещении, Просвещенном абсолютизме, других широко признанных явлениях общеевропейской истории. Когда мы увидим, что наряду с итальянским или французским национализмом существовал и пьемонтский и савойский аналог, это позволит нам, в частности, по-новому взглянуть на многие явления сегодняшней жизни изучаемых нами стран.

Бовыкин Д. Ю.[34 - Бовыкин Дмитрий Юрьевич – доктор исторических наук, доцент кафедры новой и новейшей истории стран Европы и Америки исторического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова, ведущий научный сотрудник ГАУГН.]

Завершение Французской революции XVIII в.: республиканская или монархическая альтернатива

Окончанием Французской революции XVIII в. ныне принято считать переворот 18 брюмера VIII года Республики (9 ноября 1799 года) – приход к власти Наполеона Бонапарта, начало эпохи Консульства[35 - Исследование осуществлено по гранту Правительства Российской Федерации в рамках подпрограммы «Институциональное развитие научно-исследовательского сектора» государственной программы Российской Федерации «Развитие науки и технологий» на 2013–2020 гг. Договор № 14.Z50.31.0045.]. Это событие обычно мыслится как безальтернативное. В одной из последних обобщающих работ по истории революции бывший директор Института Французской революции Ж.-К. Мартен пишет о нём следующим образом:

«События конца 1780-х годов привели к соотношению сил, которые поставили Республику в состояние шаткого, ненадёжного, но при этом нерушимого равновесия. Провал роялистов означал, что возвращение к Старому порядку более невозможно; Людовик XVIII это поймёт, Карл X убедится в этом на собственном опыте. Воспоминания о 1793 годе сделали невозможным и возврат к революционным экспериментам»[36 - Martin J.-Cl. Nouvelle histoire de la Rеvolution fran?aise. P., 2019. P. 771.].

Появившись в образе спасителя отечества, Наполеон произвёл государственный переворот, однако, согласно представлениям того времени, завершить революцию должен был символический акт принятия Конституции. В речах революционеров неоднократно противопоставлялась эпоха пертурбаций и радикальных преобразований (когда действуют чрезвычайные законы, когда могут быть ограничены права человека, время мятежей, бурь, социальной нестабильности) и эпоха стабильности (когда действуют конституция и законы, когда соблюдаются права человека). Так это мыслилось в 1791, в 1793 и 1795 годах так же это мыслилось и в 1799-м.

Сразу же после переворота начинается работа над новой конституцией. Она была представлена населению страны 14 фримера VIII года (15 декабря 1799 года). В воззвании консулов, которое её сопровождало, провозглашалось: «Граждане, революция закрепила те же принципы, которые её начали: она окончена»[37 - Archives parlementaires. 2?me sеrie. P., 1862. Vol. I. P. 5.]. 18 плювиоза (7 февраля 1800 года) было торжественно объявлено о её одобрении народом[38 - Ibidem.]. Во многих работах, когда речь заходит об этой конституции, приводится приписываемая то Бонапарту[39 - См., например: Guerrini M. Napolеon et Paris: trente ans d’histoire. P., 1967. P. 37 Szramkiewicz R., Bouineau J. Histoire des institutions, 1750–1914: droit et sociеtе en France de la fin de l’Ancien Rеgime ? la Premi?re Guerre mondiale. P., 1998. P. 230.], то Сийесу[40 - См., например: Les Constitutions de la France depuis 1789 / Prеsentation par J. Godechot. P., 1994. P. 146; Rissoan J.-P. Traditionalisme et la Rеvolution. Lyon 2007. Vol. 1. P. 169.] фраза: «Конституция должна быть короткой и непонятной» (Il faut qu’une constitution soit courte et obscure). И хотя эта фраза сказана совсем другим человеком и относится совсем к другой конституции[41 - Фраза эта принадлежит Талейрану. – RCderer P. L. Relations particuli?res avec le premier consul // RCderer P. L. Cuvres du comte P. L. RCderer. P., 1854. Vol. III P. 428.], ошибка историков не случайна в этой конституции всего 95 статей (в 1795 г. их было 377) и понять её действительно не так просто. Тем не менее, именно этот текст, «короткий и непонятный», содержит те тезисы, тот политический проект который Бонапарт предлагал французам при приходе к власти.

Была ли этому какая-то альтернатива? Несомненно. Во Франции и за её пределами существовало немало роялистов и на протяжении 1794–1799 гг. как никогда реальными оставались планы реставрации монархии во главе с Людовиком XVIII – братом казнённого Людовика XVI, унаследовавшим трон в 1795 г.[42 - Подробнее см.: Бовыкин Д. Ю. Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794–1799 гг. М., 2016.] Как и Бонапарта, Людовика XVIII окружает в историографии немало мифов, и фраза Мартена: «Провал роялистов означал, что возвращение к Старому порядку более невозможно» здесь весьма показательна, поскольку на десять слов в ней приходится сразу две ошибки. С одной стороны, Людовик XVIII как признанный лидер роялистов отнюдь не выступал за возвращение к Старому порядку, с другой, – осенью 1799 г. роялистское движение отнюдь ещё не было окончательно подавлено. Велись и переговоры с рядом генералов – не только республиканцам нужна была «шпага».

Кроме того, победа роялистов в 1799 г. казалась монарху столь вероятной, что он начал готовиться к возвращению во Францию. В это время в соответствии с королевскими распоряжениями был создан большой корпус текстов[43 - Archives du Minist?re des Affaires Etrang?res. Mеmoires et documents. France (далее – MAE). 608. 1799.] из двух десятков разнородных документов – мемуаров, пояснительных записок, проектов деклараций, ордонансов и эдиктов, затрагивающих все сферы жизни общества. На многих из них имеется правка, сделанная королевской рукой. Хотя они и не являются конституцией в прямом смысле слова, они позволяют оценить политический проект роялистов, понять, что они готовы были предложить стране.

Сравнение Конституции VIII года Республики и королевских документов позволяет поставить вопрос о том, был ли у Бонапарта в 1799 г. некий уникальный проект завершения революции, который и принёс ему успех, или же его победа была обусловлена совсем другими факторами.

ПРАВА И СВОБОДЫ

Конституциям 1791 и 1793 гг. были предпосланы Декларации прав человека и гражданина, а 1795 г. – Декларация прав и обязанностей человека и гражданина. В них был записан весь тот комплекс прав и свобод, который ныне стал фундаментом европейской политической модели. Хотя в современной историографии и ведутся дискуссии о том, стала ли Декларация 1795 года разрывом с предыдущими аналогичными текстами[44 - См., например: Bosc Y. La terreur des droits de l’homme. Le rеpublicanisme de Thomas Peine et le moment thermidorien. P., 2016.], тем не менее для депутатов термидорианского Конвента она была крайне важна. «Декларация прав кажется менее полезной сегодня, чем в 1789 году, – писал один из создателей конституции Ж.-Б. Лувэ. – Но следует ли из этого, что нужно отказаться от нее, отвергнуть это введение в Конституцию? Мы отнюдь так не думаем; нам лишь кажется, что нужно составить ее с большей осторожностью чем в 1793 и даже в 1791 годах»[45 - La Sentinelle. An III. 20 messidor (8 juillet 1795.). № XV. P. 58.].

Конституция VIII года стала первой, в которой эта Декларация отсутствовала[46 - Русский читатель мог бы подумать, что соответствующие положения должны были бы быть в первой главе «Осуществление прав граждан» (Конституции и законодательные акты буржуазных государств в XVII–XIX вв. (Англия, США, Франция, Италия, Германия) / Сб. документов под ред. проф. П. Н. Галанзы. М., 1957 С. 422), однако это ошибка в переводе: глава называется «Об осуществлении права гражданства».], таким образом, вопреки обещаниям консулов, никакого закрепления принципов, лежавших у истоков революции, отнюдь не произошло. Впрочем, ближе к концу в Конституцию были включены статьи, гарантирующие неприкосновенность жилища (ст. 76) регламентировались правила ареста граждан (с. 77-82), право на петиции (ст. 83). Однако, как справедливо заметил Ж. Годшо: «В тексте Конституции нигде не идёт речь ни о свободе, ни о равенстве, ни о братстве»[47 - Les Constitutions de la France depuis 1789. P. 148.]. Разительный, даже вызывающий контраст со всеми предшествующими конституциями. В этом, в частности, заключается один из парадоксов Французской революции, который уже не раз отмечали историки: начавшись в 1789 г. как «революция прав человека», провозгласив своей целью борьбу с королевским деспотизмом, революция привела к созданию политических режимов куда более деспотичных чем Старый порядок.

Любопытно в этом плане, что, хотя в документах Людовика XVIII о правах человека речи, конечно, не шло, но всё же упоминалось, что Хартия (так роялисты иногда называли Конституцию, дарованную королём) должна защитить «вольности и свободы нашего народа от действий самоуправной власти»[48 - Projet d’ordonnance portent rеtablissement de la monarchie. 1799 // MAE. 608 F. 126v.].

ВОПРОС О СУВЕРЕНИТЕТЕ

С самого начала Революции стало принято считать, что суверен – это нация, совокупность французских граждан, которая может выражать свою волю непосредственно, на референдуме, а может опосредованно – через депутатов. При этом предполагалось, что законы требуют одобрения народа, но, поскольку в реальности это было едва ли возможно реализовать, искали различные обходные пути. В результате, как в 1793, так и в 1795 году суверенитет, по сути, реализовывался лишь через выборы, поскольку степень реалистичности процедуры, предусмотренной в 1793 г. чтобы отвергнуть законопроект, принятый Законодательным корпусом, остаётся под большим вопросом. Однако de facto у этого суверенитета были свои пределы: хотя выборы 1795 и 1797 гг. были выиграны сторонниками монархии, реставрации не произошло, но для этого пришлось прибегать к постоянным нарушениям конституции и государственным переворотам. В Конституции же VIII года о суверенитете нации не было ни слова.

В свою очередь, и король не собирался прислушиваться к мнению нации – однако по совершенно другой причине: этого мнения, с его точки зрения, просто не существует. «Я думаю, – писал он, – что большинство, и даже подавляющее большинство этой нации всегда представляло собой и тем более представляет ныне инертную массу, которой управляет меньшинство – сплоченное, искусное, деятельное. Если бы это было не так, нам оказалось бы слишком стыдно быть французами». Большинство же выражает свое одобрение либо словами, либо молчанием – именно так и обстояло дело на всем протяжении Революции. Народ одобрил Конституцию 1793 года, а всего через пару лет он точно также одобрил Конституцию 1795 года[49 - Observations du Roi sur le prеcеdent mеmoire de M. de Saint-Priest // Lettres et instructions de Louis XVIII au comte de Saint-Priest. P., 1845. P. 79–80.] – о каком мнении можно говорить в такой ситуации.

Вместе с тем, Людовик XVIII прекрасно отдавал себе отчет в том, что от этой «инертной массы» во многом зависит, как примет его Франция и как пройдет его царствование:

«Мудрое правительство должно знать желания народа и идти им навстречу, когда они разумны, однако всегда действовать proprio motu[50 - По собственному побуждению, без влияния извне (лат.).]; в этом и состоит способ снискать себе любовь и уважение – единственные движущие силы, которые должен использовать государь, желающий придерживаться золотой середины между слабостью и тиранией»[51 - Observations du Roi… P. 82.].

ЗАКОНОДАТЕЛЬНАЯ ВЛАСТЬ

Суверенитет народа предполагал, что народ непосредственно избирает своих представителей, а они уже принимают законы. Несмотря на ряд цензов (в том числе, возрастной и образовательный) в Конституции 1795 года это правило соблюдалось.

В 1799 г. картина иная. «Правительство предлагает законы и регламентирует обеспечение их исполнения» (ст. 44), «Государственный совет, под руководством консулов, управомочен представлять законопроекты» (ст. 52), то есть, законодатели сами инициировать принятие закона не могут. «Трибунат обсуждает проекты законов; он отвергает или принимает их путем голосования» (ст. 28). «Законодательный Корпус принимает законы путем тайного голосования и без обсуждения законопроектов, которые были обсуждены перед этим ораторами Трибуната и правительства» (ст. 34), то есть, его функции сводятся к простому голосованию. «Всякий декрет Законодательного Корпуса обнародуется на десятый день, после его принятия, первым консулом кроме случаев, когда будет заявлено в сенат о его неконституционности» (ст. 37).

Однако и Трибунат, и Законодательный корпус не избираются народом: многоступенчатая процедура приводит к тому, что народ лишь высказывает рекомендации, сами же выборы проводит Сенат, члены которого также не избираются, а назначаются, и заседания его не публичны. Членов же Государственного совета назначало правительство Иными словами, даже если не говорить о принятом в годы революции принципе выборности, а не назначаемости должностных лиц, создаётся чрезвычайно сложная структура, при которой инициатором закона может быть только правительство, а народовластие ограничено выдвижением кандидатов в депутаты.

Планы роялистов не предусматривали аналога парламента, но предусматривали созыв Генеральных штатов, который должен был послужить своеобразной демонстрацией стремления монарха к компромиссу между Старым порядком и новомодным парламентаризмом В 1798 г. Людовик XVIII писал: «Нация законным образом представлена через собрание Генеральных штатов, составленных из депутатов, свободно избранных по нормам, предписанным Конституцией»[52 - См., например: [Louis XVIII]. Les devoirs d’un roi // Feuilles d’histoire. 1909 Vol. 2. P. 231.] . К 1799 г. он пришёл к мысли, что эту выигрышную часть его политической программы необходимо обнародовать. В инструкции его агентам говорилось:

«Во всех краях моего Королевства должно быть известно о моем намерении: как только будут обеспечены порядок и общественное спокойствие, созвать Генеральные штаты, дабы трудиться в согласии с ними над составлением конституции Королевства, дабы они просветили меня своими знаниями касательно того множества установлений, которые мне предстоит разработать, и дабы обеспечить одобрение Нации тем законам, которые я приму ради ее благополучия»[53 - Instruction du Roy pour les agents de sa Majestе // Dugon H. Au service du Roi en exil. Еpisodes de la Contre-Rеvolution d’apr?s le journal et la correspondance du prеsident de Vezet (1791–1804). P., 1968. P. 346.].

От имени и по поручению короля, его секретарь Ж.-Б. Курвуазье – блестящий юрист, отвечавший за составление многих документов, – в одном из проектов обрисовал полномочия Генеральных штатов следующим образом: «мы признаем, что они имеют неотъемлемое право одобрять законы и устанавливать налоги; что они должны просвещать нас своими советами в различных областях управления и определять в согласии с нами статьи конституционной хартии»[54 - Projet d’adresse conformеment aux instructions donnеes ? Monsieur par le Roi. De la main de Courvoisier // MAE. 608. F. 81v.].

Хотя о точных сроках созыва Генеральных штатов речь не шла (их созовут, «как только общественное спокойствие будет прочно восстановлено»[55 - Projet d’ordonnance portent rеtablissement de la monarchie. 1799 // MAE. 608. F. 126v.]), и хотя круг их полномочий был очерчен довольно абстрактно, на обещания не скупились: «Мы признаем (поскольку мы всегда гордились тем, что справедливы), что мнение и согласие Генеральных штатов будут необходимы для придания законности одной части наших планов, разъяснения другой и стабильности планов в целом»[56 - Projet d’adresse De la main de Courvoisier // MAE. 608 F. 91v.]; порой даже говорилось о том, что они определят «окончательную форму правления»[57 - Projet d’ordonnance portent rеtablissement de la monarchie. F. 126v.].

По мнению Курвуазье, Генеральные штаты окажутся «крайне важны» во многих отношениях: при модификации налоговой и финансовой системы, для «разоблачения злоупотреблений и выявления способов их исправить»[58 - Rеponse aux questions concernant les Etats gеnеraux et la rеdaction d’une chartre constitutionnelle // MAE. 608 F. 31 1.] (особенно на местах), для того, «чтобы узнать состояние сельского хозяйства, торговли, населения по всей Франции»[59 - Ibidem.] при принятии решений об административном делении королевства, о сохранении или отмене системы продажи должностей, о компенсации собственникам.

Иными словами, если бы эти планы реализовались, народовластия в такой системе было бы намного больше, чем это было предусмотрено по Конституции VIII года Республики.

ИСПОЛНИТЕЛЬНАЯ ВЛАСТЬ

Начиная с 1791 г. революционные конституции одна за другой закрепляли приоритет законодательной власти над исполнительной В XVIII в. действительно была популярна концепция разделения властей, однако она отнюдь не означала равновесия или равноправия властей. Конституция 1791 г. устанавливала конституционную монархию с огромной ролью и властью короля, хотя, по сравнению со Старым порядком, власть эта и была сильно ослаблена. Реакцией на сильную исполнительную власть, которая столь напоминала бы королевскую стала Конституция 1793 года: по ней во главе государства был поставлен очень слабый Исполнительный совет из 24 человек, избираемый не народом, а Законодательным корпусом. После диктатуры монтаньяров, в 1795 г., когда пресса всё ещё обсуждала всевластие Робеспьера в качестве исполнительной власти была предусмотрена Директория из 5 человек, которая также оказывалась в зависимости от законодателей Обсуждались разные проекты, в том числе и предложение ввести пост президента, но побоялись: президент слишком напоминал короля.

В этом плане Конституция VIII порывала с революционной традицией, направленной на ослабление исполнительной власти и на то чтобы поставить её под контроль власти законодательной. В соответствии с IV главой Конституции исполнительная власть вручалась трём консулам, названным поимённо, при этом первый консул, Бонапарт получал полномочия, очень сопоставимые с королевскими: он «обнародует законы; он назначает и смещает по своей воле членов Государственного совета, министров, послов и других государственных представителей за границей, офицеров сухопутных и морских вооруженных сил, членов местных администраций и комиссаров правительства при трибуналах. Он назначает уголовных и гражданских судей, а также мировых и кассационных судей, без права их смещения» (ст. 41).

НАЦИОНАЛЬНЫЕ ИМУЩЕСТВА

Одним из самых острых вопросов был вопрос о собственности. В ходе Революции многие земли дворянства, церкви, так называемых «врагов народа» были конфискованы и превратились в «национальные имущества». Затем они частично были проданы и обрели новых владельцев. С тех пор каждый, кто хотел приобрести благосклонность этого нового слоя собственников, предлагал записать в Конституцию, что национальные имущества не вернутся к прежним хозяевам.

Ст. 94 Конституции VIII года гласила: «Французская нация заявляет, что после совершения законной продажи национального имущества, независимо от его происхождения, законный приобретатель не может быть лишен его, за исключением случаев, когда третьи лица предъявляют к национальной казне требования о возмещении понесенных убытков», однако на эмигрантов право требовать компенсации не распространялось.

Для роялистов вопрос, разумеется, был стократ более сложным. Людовик XVIII отлично понимал, что его соратники не простят, если не получат обратно свою собственность, но и мятежные подданные никогда не согласятся его принять, если будут знать, что лишатся всего, нажитого в годы революции. Если поначалу король был настроен безоговорочно вернуть всё украденное у них былым владельцам, то к 1799 г. он стал высказываться на эту тему очень аккуратно:

«Что же до присвоенных имуществ, эта тема представляется мне деликатной. Их возвращение – естественное право, и не объявить о нем было бы своего рода соучастием в несправедливых грабежах. С другой стороны, покупатели [этих имуществ] многочисленны, и опасно озлобить сей класс и довести его до отчаяния. По этой причине я принял решение пообещать нынешним владельцам компенсацию в зависимости от обстоятельств. Это выражение туманно, и я об этом знаю, однако оно наилучшим образом соответствует моей цели: 1° поскольку оно оставляет мне свободу определить впоследствии и способ, и размер компенсации; 2° поскольку, избавляя владельцев от страха […], оно, в то же время, предоставляет им шанс обрести, в зависимости от поведения, лучшую или худшую долю, или быть ее лишенной, если они станут упорно оставаться на стороне мятежников»[60 - Extrait d’une lettre еcrite par le Roi ? Monsieur pour lui servir d’instruction. Le 24 juillet 1799 // Archives Nationales. 444 AP 1. Doc. 7.].

С точки зрения короля, наилучшим выходом была бы договорённость старых и новых собственников между собой: