скачать книгу бесплатно
Миграция и эмиграция в странах Центральной и Юго-Восточной Европы XVIII-XX вв.
Коллектив авторов
Книга посвящена исследованию процессов миграции и эмиграции в странах Центральной и Юго-Восточной Европы в XVIII-XX вв., особенностям адаптации и сохранения национальной идентичности эмигрантов и беженцев. Проанализированы как глобальные (войны, политические кризисы и др.), так и локальные причины миграций в период глубоких социальных и политических трансформаций.
Особое внимание уделено перемещению российских граждан в соседние страны восточноевропейского региона после Первой мировой войны, Февральской и Октябрьской революций и Гражданской войны в России, в результате чего большие группы как военного, так и гражданского населения, в том числе и представителей русской интеллектуальной элиты, оказались за пределами своей родины.
На солидной документальной базе в книге представлено обширное полотно жизни и деятельности российского зарубежья в странах региона, прежде всего по сохранению историко-культурного и духовного наследия России.
Миграция и эмиграция в странах Центральной и Юго-Восточной Европы в XVIII–ХХ вв. Сохранение национальной идентичности и историко-культурного наследия
Нас научили в нашей горькой доле
Россию ждать и верить до конца,
Что все пройдет, что мощь России вечна,
Что в мире нет прекраснее страны,
Что русский дух нам дорог бесконечно,
Что мы для Родины растем и рождены…
Марина Франк
1934 г.
Предисловие
Во второй половине XIX – первой половине XX вв. на территории стран Центральной и Юго-Восточной Европы шли процессы массовой миграции и эмиграции как целых групп населения, так и отдельных граждан, связанные с глубокими социально-политическими трансформациями как в России, так и в соседних с ней странах: последствиями войн, территориальными переделами, изменениями границ между государствами.
Следствием массовых миграций являлось появление инонациональных сообществ на территории стран Центральной и Юго-Восточной Европы, имевших ранее моноэтническую структуру, и формирование здесь национальных меньшинств и этнических диаспор. В результате, наряду с позитивными явлениями, обусловленными миграцией (притоком новой рабочей силы, расширением экономических сфер деятельности, развитием образования, культуры) возникает множество проблем как для самих мигрантов, так и для стран-реципиентов.
Крупнейший этап миграционных процессов напрямую был связан с развалом российской империи. Только за период 1917–1923 гг. за пределами России оказались более двух миллионов россиян. На первых порах эмигранты и беженцы из России оседали в пограничных с Россией государствах. Впоследствии многие из российских эмигрантов мигрировали в страны Западной Европы.
Представляется вполне логичным выделить в предлагаемой читателю книге два раздела, первый из которых посвящен особенностям миграционных процессов на территории восточноевропейского региона, а второй – российской эмиграции послереволюционного периода.
В связи с процессами массовой эмиграции российских граждан в 20-е гг. ХХ века в центре внимания российских участников труда находилось изучение особенностей адаптации российских граждан к конкретно-историческим условиям развития различных стран региона, анализ далеко не простых проблем «вживания» в новые социально-экономические и политические условия их существования, различных сторон их жизнедеятельности и личного выбора (образование, культура, церковь, сфера деятельности, положение в обществе, отношения с властями и местным населением). Во взаимосвязи с этими процессами изучались проблемы сохранения национальной идентичности, историко-культурного и духовного наследия своей Родины.
Оказавшись на чужбине, разнородная по своему социальному, профессиональному уровню российская эмиграция пыталась сохранить свою национальную культуру, язык, православную веру, образование на родном языке, национальные и духовные ценности. Десятки, сотни, тысячи представителей русской культуры, искусства, науки, инженерно-технических профессий, православной церкви составили значительный интеллектуальный потенциал в странах их расселения и внесли неоценимый вклад в сохранение национального достояния России за рубежом.
До настоящего времени отдельные сюжеты рассматриваемой темы не раз становились предметом исследований отечественных и зарубежных историков. Однако комплексное исследование в рамках восточноевропейского региона отсутствовали. Наблюдалась явная неравномерность изучения проблемы по отдельным странам Центральной и Юго-Восточной Европы.
Первой попыткой нового комплексного подхода к изучению проблемы явилась публикация сборника статей «В поисках лучшей доли. Российская эмиграция в странах Центральной и Юго-Восточной Европы (вторая половина XIX – первая половина ХХ века)». М.: Изд-во «Индрик», 2009. Предлагаемая читателю настоящая работа продолжает развивать проблемы, поднятые в предыдущем труде.
При подготовке коллективной работы авторами данного труда использовался широкий круг источников: ранее опубликованные новые архивные материалы, мемуары, корреспонденция, русско язычная и национальная пресса, издаваемая в рассматриваемый период в странах Центральной и Юго-Восточной Европы.
Основное внимание было сосредоточено на работе по выявлению документов из фондов по эмиграции Государственного Архива Российской Федерации (ГА РФ), работе с материалами коллекции трофейных документов, находящейся в настоящее время в Российском Государственном Военном Архиве (РГВА), а также с документами из фондов Российского Государственного Архива социально-политической истории (РГАСПИ) и Архива внешней политики Российской Федерации (АВП РФ). Кроме того, участники проекта продолжали работу в зарубежных архивах, в частности, Центральных государственных архивах Румынии, Венгрии, Словении, Франции, а также вели обработку полученного ранее материала из архивов Сербии и Болгарии.
Анализ документов позволил выделить основные направления и сферы деятельности эмигрантов, в которых особенно проявилось русское влияние, сохранились отечественные традиции и наибольший творческий потенциал, рассмотреть проблемы, связанные с ключевой ролью православной церкви, показать вклад российских ученых в развитие науки и образования, раскрыть значительное влияние на динамику изменений в общественной, этноконфессиональной, социокультурной жизни общества большинства стран их пребывания.
Совместная работа авторского коллектива, сформированного из специалистов стран восточноевропейского региона (Албания, Югославия, Болгария, Румыния, Венгрия, Чехословакия, Польша), позволила создать комплексный труд, который может стать основой для дальнейшего изучения Русского Зарубежья и проблем миграции и эмиграции в странах Центральной и Юго-Восточной Европы.
В современных геополитических условиях изучение проблем, связанных с миграцией населения, особенностями формирования и положения различных диаспор, адаптации мигрантов к конкретно-историческим условиям развития стран и регионов, вопросы их интегрирования и вживания в новую среду, сохранения национальной идентичности и наследия родины остается весьма актуальным.
Часть I
Миграция и эмиграция в странах Центральной и Юго-Восточной Европы.
Адаптация и сохранение национальной идентичности
Б. Й. Желицки
Центральная Европа: проблема общности исторических судеб и региональной идентичности её народов
(в свете исторического опыта венгров и других народов восточноевропейского региона)
В понятие «Центральная Европа», – под которым подразумевается один из географических или исторических регионов Европы, – вкладывается различный смысл. С середины 40-х годов прошлого века этот термир вообще встречался разве что в трудах историкой-исследователей, занимавшихся изучением Центральной (Серединной) Европы. Сложившаяся ситуация обясняется, прежде всего, наступившими в Европе после войны геополитическими переменами, а также тем обстоятельством, что понятие «Центральная Европа», если и не отождестлялось, то во всяком случае ассоциировалось с небезызвестной германской концепцией «Mitteleuropa» («Миттель-Европа») и гитлеровской попыткой расширения имперского жизненного пространства (Lebensraum) для Германии. На самом деле такие понятия, как «Центральная Европа», «центральеноевропейский регион», «центральноевропейская идея», «центральноевропейская идентичность» имеют более обёмное и богатое содержание.
В геополитическом смысле Центральная Европа в условиях существования Потсдамской системы будучи разделенной на две части, практически войдя в состав соответственно Западной и Восточной Европы, на время утратила свое былое значение самостоятельнеого региона Европы, а термин оказался вытесненным из обихода, из и политической литературы.
Процесс размывания границы между двумя политическими системами, – которая десятилетиями именовалась «железным занавесом» и находила символическе выражение в возведении берлинской стены, – начался, как известно, еще в конце 1970-х годов, а в условиях второй половины 1980-х по мере смягчения международной напряженности он усиливался, завершившись в 1989 г. уничтожением берлинского символа разделенности Европы. Процесс преодоления противостояния и сближения стран с различными общественными системами призвал к жизни и тлеющую центральноевропейскую идею. Именно в те годы и заговорили тогда в постсоциалистических странах Центральной Европы о региональном союзе государств, а затем о «возвращении» в Европу, об «общеевропейском доме» и т. д.
Таким образом, в отличие от геополитического, более стабильным и постоянным, но в то же время специфическим можно считать фактор региональной принадлежности, идентичности проживающего в регионе Центральной Европы населения. Следут отметить также, что в общей системе идентификационных ценностей, как на то справедливо указал известный российский специалист М. Н. Губолго, важнейшая роль принадлежит трем идентичностям – национальной, региональной и конфессиональной. Региональная идентичность, по его определению, означает «привязанность населения к месту (региону, стране) проживания и лояльность к установившемуся на этой территории (в этом регионе) государственному устройству и к национальному составу его территории»[1 - Губолго М. Н. Идентификация идентичности. Этносоциологические очерки. М., Наука, 2003. С. 410]. Данное определение региональной идентичности вполне приемлемо и в отношении Центральной Европы, с тем уточнением, что в национальном и конфессиональном плане этот регион остается стабильным, независимо от изменений государственно-политического устройства на протяжении столетий.
Определенный ренессанс центральноевропейской идеи на рубеже в 80–90-х годов ХХ века явился новым выражением региональной самоидентификации ряда народов, населяющих страны географической Центральной Европы. Конечно, самоидентификация народов – понятие многоплановое, имеющее различные уровни, однако, оно так или иначе выражает, прежде всего, принадлежность людей к определенной исторической общности, которая складывалась веками и возрождается в изменившихся исторических условиях. Для того, чтобы понять исторические корни центральноевропейской идеи, осознать, почему в европейских странах «реального социализма» на новом историческом витке вновь вернулись к понятию Центральная Европа, к центральноевропейской идее, целесообразно обратиться к конкретному историческому опыту, хотя бы на примере одной из стран этого региона, Венгрии. Ведь ренессанс центральноевропейской идеи, её возрождение, безусловно, связаны с общностью исторических судеб живущих в этом регионе народов.
Проблемы определения центральноевропейской региональной принадлежности
Прежде чем подойти к конкретному анализу поставленной проблемы необходимо подчеркнуть, что в географическом смысле издавна существовало традиционное региональное деление Европы на Западную, Центральную и Восточную. Однако, определение чётких границ региона Центральной Европы, как и составление исчерпывающего перечня этносов, населяющих это пространство (ввиду его узкого или расширительного толкования), в равной мере остается затруднительным, проблематичным, ибо существуют различного рода подходы к регионализации европейской части континента.
Определение границ Центральная Европа не имеет чётких природных рубежей, а имеющиеся редко совпадали с политическими границами даже в прошлом. В историческом развитии были периоды, когда Центральная Европа в условиях столкновения интересов великих держав играла роль буфера между ними либо становилась ареной их соперничества, но случалось, что, как уже отмечалось, часть её территории была интегрирована в более крупные государственно-политические образования.
Для региональной идентификации особую сложность представляют, естественно, периферийные районы Центральной Европы, т. е. образующие своеобразную пограничную полосу, примыкающую к Западной и Восточной Европе. Они временами не просто оказывались в буферном состоянии, но и вынуждены были адаптироваться к существованию с титульными народами, что вызывало у населения таких районов Центральной Европы чувство незащищённости, нестабильности, придавало их жизненным условиям черты переходного периода и вызывало соответствующие идентификационные проблемы как национально-государственного, так регионального характера.
Более четкими для опредения границ Центральной Европы могут показаться религиозно-культурные, языковые, исторические признаки. Но они достаточно условны, о чем писал венгерский литературовед Чаба Д. Кишш в одном из аналитических работ, посвященных Центральной Европе 80-х годов ХХ века: «Одной из характерных черт Центральной Европы является то обстоятельство, что нельзя точно знать, где находятся её границы. С языково-культурной, следовательно литературной точки зрения точно известно лишь то, что она имеет одну немецкую половину, а её вторая часть связана с судьбой средних и малых народов, начиная от поляков, чехов, словаков, венгров до словенцев, примыкающих к хорватам, сербам, румынам и болгарам, а на серере, востоке и юге и к другим переходным зонам, начиная от финнов и прибалтийских народов, продолжая белоруссами и украинцами, заканчивая греками»[2 - Kiss Gy. Csaba. K?zеpeurоpai irоk – K?zеp-Eurоpаrоl // Valоsаg, 1987, 5.sz., 58. old.]. Анализируя высказывания писателей Центральной Европы о своем регионе, он обратил внимание, как на трудности определения границ этой серединной части Европы, так и на многоязычие центральноевропейской культуры, одним из духовных центров которой в прошлом обоснованно называет Вену, дополняя список также Прагой, Будапештом, Краковом и Триестом.
Другой венгерский исследователь, историк Петер Милетич, касаясь политической географии Центральной Европы и отмечая сложность проведения её чётких границ, также обратил внимание на этническое и языковое многообразие региона. Он с «географической и политической точки зрения» к Центральной Европе причисляет Австрию, Венгрию, Германию, Чехию, Польшу, Словакию, Словению, Швейцарию и Хорватию, исключая из этого списка Румынию[3 - Miletics Pеter. K?zеp-Eurоpa politikai f?ldrajza // Pont, 2004., 1.sz., 119–122. old.]. Свою позицию этот ученый, занимающийся исторической географией, мотивирует тем, что нынешняя Румыния разделена Карпатским хребтом на две части, а по своим историческим традициям тесно связана с Балканами, тяготея к ним цивилизационно. Вместе с тем он считает, что с учетом отсутствия чётких естественных географических границ существуют также примыкающие пограничные зоны, которые позволяют расширительно толковать границы центральноевропейского региона. Такими переходными территориями на юго-востоке могут считаться Румыния и Сербия. В отношении постсоветских прибалтийских государств, которые сегодня многие также причисляют к Центральной Европе, автор отмечает, что они в прошлом функционировали как буферная полоса и представляли собой специфическую периферию между северным, восточным и центральноевропейским регионами Европы. Он, хотя не оспаривает традиционные связи этих государств с центральноевропейским пространством, не считает их принадлежащими «к континентиального характера Центральной Европе». несмотря на их приобщение к Евросоюзу. Согласно проведенным им подсчётам из 169 млн. 197 тыс. 508 жителей Центральной Европы 52,92% составляют немцы, 34,96% славянские народы, 5,75% венгры, 6,37% представители прочих народов[4 - Ibidem, 121. old.], которые с полным правом могут претендовать на центральноевропейскую региональную идентичность. Очевидно, что наряду с территориальными, экономическими и геополитиическим факторами в определении центральноевропейской принадлежности в данном случае не последнее место принадлежит историко-культурному и религиозному критерию, так каа все перечисленные П. Милетичем группы населения региона относятся к христианской ветви европейской цивилизации.
Если попытаться определить какие основные центральноевропейские модели или проекты существовали в прошлом, то, следует обратить внимание на германскую и австрийскую школы, а также на венгерские и польские подходы к изучению проблемы, не забывая при этом об американском толковании еврорегионов.
Германская политико-географическая школа с 40-х годов XIX века, пытаясь легитимировать растущие великодержавные устремления Германии, определяла как ведущую роль германских народов, немецкого языка и культуры в центральноевропейском пространстве, подразумывая под этим в узком толковании Германию и территорию Австро-Венгрии. Несомненный приоритет и организующую роль немецкой культуры в этом пространстве обосновал ещё в 1841 г. Ф. Лист. Вслед за ним появился план Ф. Неуманна («Миттель-Европа», 1915 г.), основой которого оставалось то же самое пространство, однако в расширенном варианте: границы региона предусматривались, исходя из экономико-политических и властных интересов Германии[5 - Neumann F. Mitteleuropa. Berlin, 1915. S. 33–164.].
Впрочем, родоначальником плана «Миттель-Европа» считается всё же генерал К. Ф. фон Кнесебек (1768–1848), который ещё в 1814 г., после победы над Наполеоном пришел к выводу, что для установления баланса сил в Европе необходимо создать Центральноевропейский союз из немецких государств, а также Австрии и Италии, при поддержке Великобритании. Реализация этого замысла, с учетом существования Оттоманской империи, по мнению генерала, позволила бы помешать сближению России и Франции и изолировать Россию, на которую смотрели как на великую державу, стремящуюся к мировому господству. То есть, создание такого союза предполагало «защиту Европы от Востока»[6 - Nеmeth I., Kocsis T. Fejezetek az Eurоpa-gondolat t?rtеnetеbol. Nеmet еs osztrаk Mitteleurоpa-tervek (1900–1914) // Tаrsadalmi Szemle. 1998. 5. sz. 78. old.]. План фон Кнесебека не учитывал интересы народов Центральной Европы, а следовательно, не мог стать объединяющей идеей для стран и народов региона несмотря на то, что мысль об общности судеб и культур, о необходимости сплочения сил была и оставалась им близкой.
Несостоятельность вышеназванного плана выявилась сразу же после Венского конгресса 1815 г., когда попытка известного австрийского политика К. Л. Меттерниха создать новую систему безопасности в Европе путем объединения германских государствах под эгидой Вены встретила сопротивление со стороны великих европейских держав. После революции 1848 г. Австрия (заметно ослабевшая, потерявшая итальянские земли) уступила Пруссии в споре за право выступить в качестве собирателя немецких земель. Они были, как известно, объединены в 1871 г. О. Бисмарком, так что в итоге именно имперская Германия стала носительницей идеи по реализации плана «Миттель-Европы». В окружении канцлера большое внимание уделялось созданию единой таможенной политики Германии, Австро-Венгрии, Италии и Франции. Эта политикапреследовалацельпереориентацииторгово-экономических отношений четырех стран на взаимное сотрудничество.
Если поначалу интересы великих держав в Центральной Европе регулировались международными договорами, гарантировавшими стабильность и равновесие в регионе, то позже такая функция перешла к Австро-Венгрии, а затем все больше – к окрепшей Германии. Немецкие экономисты с конца 70-х годов XIX в. от идеи протекционистской таможенной политики эволюционизировали к глобальной геополитической концепции «Миттель-Европы», в основу которой легла идея тесного экономического сотрудничества всех государств региона. Они считали, что если Германии не удастся объединить центральноевропейское пространство под своей эгидой, то в мире со временем утвердится господство трех империй – Великобритании, США и России. Австро-Венгрия, которой эта идея в случае реализации обещала прекращение конкурентной борьбы с Германией и определенную изоляцию России на Балканах в политической и экономической сферах, сочла возможным пойти на такую интеграцию с немцами.
Мирные условия, экономический и культурный подъем 70–90-х годов XIX в. способствовали укреплению регионального сознания центральноевропейцев, однако последующее ослабление Австро-Венгрии, раздираемой межнациональными противоречиями, вскоре привело к усилению германского влияния во всем регионе. Начались известные потрясения, в итоге вылившиеся в две мировые войны. Уже с началом Первой мировой войны в планах Германии произошли качественные сдвиги от чисто экономических устремлений к великогерманским идеям создания «Великой Центральной Европы»[7 - Ibid. 84. old.]. Впрочем, их реализация также имела экономический аспект, предполагая образование единого экономического пространства, к ядру которого предполагалось постепенно привлечь (наряду с Австро-Венгрией) также Голландию и Швейцарию, четыре скандинавских государства (в том числе Финляндию), а также Италию, Румынию и Болгарию.
Логическим дополнением, а точнее своеобразной альтернативой «миттель-европейскому» плану, в конце 1920-х годов стала идея «пан-Европы»[8 - Frommelt R. Paneurope oder Mitteleuropa. Einigungsbesterbungen in K?hlul deutsche Wirtschaft und Politik. 1925–1933. Stuttgart, 1977; Neumann F. Mitteleuropa. Berlin, 1915.]. Она предполагала не немецкую, а французскую гегемонию на континенте. Однако Германия снова включилась в борьбу за регион, обновив центральноевропейскую идею, что по сути означало установление экономического господства над должниками – малыми государствами региона, оказавшимися без должных рынков сбыта аграрной продукции. Это и дало Германии возможность вовлечь их в свою сферу.
На рубеже 1920–1930-х годов появилось немало других, созданных французской и английской дипломатией планов, нацеленных на установление экономического сотрудничества отдельных стран в Дунайском бассейне (план чехословацкого политика Э. Бенеша относительно чехословацко-венгерско-австрийского сотрудничества; французский план, предполагавший последующее присоединение к трем вышеназванным государствам Румынии и Югославии). Все эти планы так или иначе преследовали цель отстранить Германию от вмешательства в дела региона и помешать ей использовать центральноевропейские страны в собственных интересах[9 - Rаnki Gy. K?zep-Eurоpa kеrdеsеhez – gazdasаgi szempontbоl // Valоsаg. 1985. 11. sz. 6. old.].
В 1933 г. открылись возможности для реализации плана «Миттель-Европа», несмотря на то, что вариант, предложенный Ф. Науманном, казался Гитлеру слишком «демократичным» и ограниченным. Устремления фюрера были направлены на создание «великого экономического пространства», что, естественно, предполагало полное установление германской гегемонии над странами Центральной и Юго-Восточной Европы. Но даже самый умеренный «миттель-европейский» вариант германской гегемонии, по определению венгерского историка-экономиста Д. Ранки, создавал для малых народов, живущих между русским и германским колоссами двойственную ситуацию: Германия была как стимулятором, подталкивающим к экономическому развитию, так и силой, экономически эксплуатирующей и политически подавляющей этот регион[10 - Ibid. 11. old.]. Не только прогабсбургский (связанный с господством Австрии, а потом Австро-Венгрии), но прогерманский («миттель-европейский») вариант центральноевропейской идеи оказались чуждыми для большинства народов региона. Реализация последнего варианта предполагала экономические выгоды и процветание, но в итоге он превратился в корыстное использование германскими имперскими кругами природных и экономических ресурсов региона, что влекло за собой немало отрицательных последствий.
В 1930-е годы традиционная политичкская карта «Миттель-Европы» была, как известно, официально расширена за счёт т. н. «Междуевропы» («Zwischrneuropa») – малых государств, расположенных между Германией и Восточной Европой: Центральная Европа граничила с СССР, примыкая к Балканскому полуострову, который в германском толковании именовался подрегионом «S?dostraum» («Юго-Восточное пространство»). План Неуманна в дальнейшем послужил основой для идеологического обоснования гитлеровского похода против Совесткого Союза. В 1936 г. немецкий исследователь В. Бауэр опубликовал работу под названием «Центральная Европа», в которой границы региона на юге и востоке были обозначены уже до линии Констатнинополь–Одесса включительно[11 - Hely?nk Eurоpаban. I. k?tet., Budapest, 390–404. old.]. Такое расширительное толкование региона, появившись в кризисных условиях, сделало Германию центром столкновения западной и восточной цивилизаций, тем самым предусматривая и обеспечивая ведущую роль этого государства.
В представлении новой австрийской геополитической школы (А. Мок, Э. Бушек, А. Пеликан, У. Альтерматт) Центральная Европа и центральноевропейская идея в 80-е годы ХХ века пережили свой ренессанс. При этом австрийские подходы основывались на географичеком факторе и исторической роли Австро-Венгерской монархии, что давало возможность Австрии стать объединяющей силой в регионе. Однако отдельные представители школы считают ошибочными попытки сделать Австрию центром нового сплочения региона, ссылаясь на уроки 1848, 1918 гг. А. Пеликан, в частности, подчёркивает, что после 1918 г. Австрия была исключена из состава Восточно-Центральной Европы, и лишь после 1955 г. окрепла её западная ориентация и в стране укоренилась австрийская идентичность малого государства. Альтерматт определяет границы Центральной Европы во времени и пространстве на основе географического принципа, отмечая, что географические рамки Западной Европы окончательно установились между 1000–1300 годами, а Восточная Европа возникла лишь после упадка Византии. Промежуточное пространство между ними он и считает Центральной Европой, которая по его мнению является экономической периферией Запада, в ХIV веке подвергшейся геополитическому давлению Оттоманской империи[12 - Miletics Pеter. Op., cit., 122–123. old.].
Венгерские ученые, в противоположность германским, исходили из того, что на месте распавшейся Австро-Венгерской монархии целесообразно создать при венгерском доминировании такое федеративное устройство народов Дунайского бассейна, которое оказалось бы способным остановить рвущуюся к нарушению европейского равновесия Германии. Выразителями идеи такой Центральной Европы без Германии являлись О. Яси и Й. Четени. Сторонниками структурирования Европы на три части по основным европейским историческим силовым линиям стали такие венгерские ученые, как И. Бибо, Е. Сюч, Т. Барат, котороые считают, что Центральная Европа образует своеобразное промежуточное пространство, в географическом смысле являющееся скорее западной частью Восточной Европы, а с точки зрения политической, общественной и экономической организации – восточной периферией атлантической Западной Европы[13 - Ibidem]. Поэтому, по их мнению, региональная идентичность этого региона, характеризуется такими признаками, как запоздалое зарождение буржуазных наций, догоняющая экономическая и общественная модернизация. А основными сплачивающими факторами стали сильное этническое самосознание и национальная идентичность язык и религия.
Польский исследователь Оскар Халецки, с 1939 г. проживающий в США, в книге «На краю западной цивилизации. История Восточно-Центральной Европы»[14 - Halecki O. A nyugati civilizаciо peremеn. Kelet-K?zеp Eurоpa t?rtеnete. Budapest, 2000.] исходил из существования Западно-Центральной Европы с преобладающим немецким населением и Восточно-Центральной Европы, в которой превалирует польский этнос. Другой поляк, Кжиштоф Помиан, наоборот, основывясь на культурно-религиозных принципах, Центральной Европой считает сумму разнородных в национальном отношении малых регионов, которые в прошлом непосредственно соприкасались с византийской Европой. При этом, по его мнению, ныне нет такой центральноевропейской силы, которая сумела бы сплотить регион в единое целое.
На развитие регионов в Европе, естественно, наложили свой отпечаток различные исторические факторы и геополитические изменения. Не секрет, что в 20-е годы во Франции, в полном соответствии с геополитическими устремлениями её политического руководства, было модно говорить о регионе Центральной Европы (L’Europe Centrale), который сплачивал вокруг малой Антаны. В Великобритании тогда же формировалось мнение – в качестве альтернативы германским поползновениям объединить пространство, —согласнокоторомузначительнаячастьЦентральной Европы (её восточная половина) представляет собой буферную зону из малых стран, расположенных между могущественной Германией и громадной Россией (Советским Союзом).
В годы холодной войны западная политология не считала Центральную Европу в самостоятельным регионом, и это было естественным в условиях биполярного мира. Лишь в 1970-е годы началось возрождение центральноевропейской идеи как в самом регионе, так и за его пределами. К проблеме первыми обратились венгерские и чешские историки, литераторы и политики (среди них Вацлав Гавел, Милан Кундера; Петер Ханак, Дёрдь Конрад), которые под Центральной Европой помнимали в основном пространство бывшей Австро-Венгерской монархии. Англичанин же Гофри Паркер в своей политической географии[15 - Parker G. The Political Geography of Community of Europe. London (б.г.)], изданной в начале 80-х годов ХХ века, под Центральной Европой подразумевал уже пространство между Рейном и западными границами Советского Союза. Сдвиги, наступившие в политическом признании Центральной Европы в качестве отдельного еврорегиона, однако всё же произошли в конце 80-х годов прошлого века. В 1989 г. МИД Швейцарии, как известно, подтвердил географический принцип и реанимировал понятие «центральноевропейское пространство», а с 1994 г. Государственный Департамент США заявил о том, что вместо термина Eastern Europe («Восточная Европа») вводит в оборот понятие Central Europe («Центральная Европа»). В России же в политическом лексиконе применительно к данному региону по-прежнему оперируют термином «Восточная Европа», что является на наш взгляд не особенно удачным.
Таким образом можно констатировать, что в политике и науке существуют различные подходы к определению центральноевропейского региона, над всей территорией которого никакой великой державе полностью так и не удавалось установить своё влияние или единовластие. В самой же Центральной Европе после развала монархии Габсбургов так и не появилась или по геополитическим причинам не смогла окрепнуть ни одна объединяющая сила, способная цементировать региональное единство, а при отсутствии такого внутрирегионального стержня это многоэтничное европространство не могло стать отдельным макрорегионом Европы.
Не претендуя на полноту освещения всей поставленной проблемы, ниже попытаемся, концентрируя внимание на венгерском историческом опыте, кратко обозначить основные подходы к определению Центральной Европы как самостоятельного европейского региона, показать те исторические и геополитические факторы, которые оказывали или оказывают влияние на её развитие и самоидентификацию её народов.
Исторические факторы становления центральноевропейской идеи и региональной идентичности
Глобальные геополитические факторы, международная политика, как показывает анализ исторического развития, временами активно вторгались и вторгаются в процесс формирования региональных общностей европейских народов и государств, влияя на него, а иногда и кардинально меняя веками сложившееся и, казалось бы, устойчивое соотношение между европейскими регионами, перекраивая границы между ними, приводя даже к исчезновению некоторых из них. Именно это ключевое политическое обстоятельство и приводило к изменениям и расплывчатости границ Центральной Европы, как промежуточного региона, который в историческом развитии всегда был тесно связан, прежде всего, с Западной Европой.
Исторически сложилось так, что цивилизационные импульсы (от принятия христианства, промышленного переворота в раннее Новое время до современной компьютерной революции) исходили с Запада на Восток. При этом надо иметь в виду, что западноевропейская цивилизация со временем распространилась и на Северную Америку, которая также идентифицировала себя – при всех различиях в менталитете – с понятием «Запад». Регион Центральной Европы вынужден был постоянно догонять более развитые передовые страны Запада, и формировать свою евроидентичность с учетом отставания, но принимая при этом во внимание безусловную принадлежность к западноевропейской цивилизации. Для каждого из народов региона Центральной Европы немалую роль играли, конечно, и собственный исторический опыт, место географичекого расположения и соприкосновение с соседями.
Бросив краткий обзорный исторический взгляд на европейское прошлое, можно заметить, что с началом упадка Римской империи (476 г.), оказавшей влияние на формирование в Европе средиземноморской культуры, в западном и центральноевропейском ареале развернулось образование государств. Сначала франки и другие германские племена осуществили организацию своего географического, экономического и общественно-политического пространства, а затем в этот процесс вмешалось исходящее с востока переселение народов. Начавшееся с VIII века распространеие германского влияния в восточном направлении, в Х веке – расширение границ самого германского государства на Восток («Drang nach Osten»), превратило его в ту самую силу (в современном смысле в геополитический центр), которая парадоксальным образом заставила своих соседей, – западных славян и венгров, осевших в Карпатском бассейне, – также мобилизоваться и создать свои независимые государственно-территориальные образования. В этом смысле немцы выступили в роли первых организаторов пространства Центральной Европы. В результате, уже в раннем Средневековье в Центральной Европе, наряду с германским государством, появились польское и венгерское, которые в равной мере принадлежали к западному христианскому миру и представляли собой силу, способную противостоять завоеваниям с Востока и Запада. Эти три центра стали впоследствии колыбелью центральноевропейской идеи и способствовали зарождению соответствующей региональной идентичности для населяющих этот регион народов.
Венгерское Королевство, будучи одним из основных силовых центров в Карпатском бассейне, с Х века на востоке имело свои весьма четкие и стабильные границы, очерченные Карапатскими горами, на юге соприкасалось с Византией, а на западе сумело отстоять status quo с германской империей. Польское и чешское развитие несколько отличалось от венгерского. У польского государства стабильные границы были только с Венгрией, на востоке и западе таких природно-естественных границ не было, и они были открытыми и подвижными. Чешское королевство, хотя и имело четкие природные очертания, с самого начала находилось в германском политическом и цивилизационном поле, ведь чешские короли признали феодальное господство немцев и стали частью Священной римской империи. В ХII веке в виду территориальной раздробленности польского государства немецкая империя предприняла попытку объединения всего центральноевропейского региона в единое политическое пространство. Попытка захвата польских земель в виду её упадка оказалась неудачной, да и венгры сумели отстоять и свой суверенитет, и территориальную целостность. Таким образом стремление самой могущественной внутренней политической силы сплотить воедино центральноевропеский регион на том историческом этапе не увенчалось успехом.
Польско-литовские попытки расширения своей территории на восток и установления контроля над частью сопредельного региона за счёт современных территорий Беларуси и Украины, – имевшие место с ХIV до середины ХVII века со стороны Речи Посполитой, – также не могли реализоваться ввиду противодействия со стороны России.
Сильное и процветающее Венгерское Королевство в Средние века (особенно в ХIV–ХV веках при династиях Анжу и Ягеллонов и во времена правления Матьяша Корвина), оставалась стабильной частью христианского Запада и Центральной Европы. Оно не претендовало на объединение всего региона под своей властью, однако, внешнеполитические концепции государства были явно направлены на достижение австро-чешско-венгерского государственного союза в интересах эффективной обороны от турецкого нашествия[16 - Ханак Петер. Остров или мост? Место Венгрии в Европе. //Венгерский меридиан, 1991. № 1, С. 4.]. Однако эти устремления рубежа конца ХV – первой четверти ХVI веков при слабости центральной власти в этих странах и отсутствии ожидаемой поддержки со стороны Запада не принесли успеха. В битве под Мохачем (1526 г.) погиб венгерский король, и страна оказалась разделенной на три части. Почти две трети всей территории королевства на юге, оказались под турецким господством; узкая полоса территории на западе и севере страны с системой укреплений оставалась в составе Венгерского Королевстав под властью Габсбургов, где венгры вместе с австрийцами и чехами, образуя заслон перед турками, отстаивали общие интересы христианской Европы. Третья часть раздробленной страны – Трансильвания – в ранге княжества находилась в вассальной зависимости от султана. Венгерские князья Трансильвании, добившись относительной самостоятельности на территории, оказавшейся в качестве своеобразного острова между исламским югом, западным католицизмом и восточным православием, в своей политике умело лавировали между турками и Габсбургами, что обеспечивало для них свободу вероисповедания. Изгнание турок из Венгрии (столица страны Буда была освобождена в 1686 г.) коренным образом изменило ситуацию в центре Европы, усилило роль Габсбургов в этом регионе.
Габсбурги с середины ХIII века, установив свою власть над Австрией, взялись за построение империи. С этого времени монархия стала важной частью всей христианской Европы. В её рамках началось объединение всего центральноевропейского пространства. В качестве новой интегрирующей и модернизирущей Центральную Европу силы в тех условиях выступил австрийский Габсбургский дом, пытаясь с ХVI века утвердить свою династическую гегемонию в регионе. Чешское государство потеряло суверенитет и на правах «вечной провинции» вошло в состав Австрийской империи. Венгрия также была присоединена к монархии Габсбургов, сохранив при этом исторические рамки государства. Политической столицей Венгерского Королевства тогда вместо опустошенной турками Буды стал Пресбург (Пожонь, Братислава), но страной, как и всей монархией фактически управляли из Вены. Характерно, что Габсбурги только в середине ХVII века были вынуждены отказаться от попыток установить гегемонию над всей Центральной Европой. Дело в том, что после изгнания турок объединительные устремления Габсбургов не встретили поддержки народов империи. Долгое время трудно было понять истинный характер монархии, сложно было определить её идеологию, и задачи в качестве великой центральноевропейской державы. Для малых стран и народов всего региона Центральной Европы она могла стать интеграционной структурой, но лишь отдельные представители династии предпринимали интеграционные шаги в этом направлении в условиях отступления Османской и укрепления Российской империи в конце ХVIII века.
Дух европейской модернизации и культурные импульсы, исходившие с Запада, приходили к разным народам многонациональной монархии именно через Вену. Это особенно чётко прослеживается со времени правления императрицы Марии Терезии и Иосифа I, которые способствовали как активному развитию системы школьного образования в своих владениях на родных языках народов[17 - Kirаly Pеter. A kelet-k?zеp-eurоpai helyesirаsok еs irodalmi nyelvek alakulаsa. A budai Egyetemi Nyomda kiadvаnyainak tan?lsаga. 1777–1848. Nyiregyhаza, 2003], так и основ их региональной общности многонациональной дунайской монархии. Единая система школьного образования на родных языках народов, населявших монархию, поддержка развития их национальной культуры несомненно способствовали сохранению их национальной и религиозной идентичности.
Историческое развитие всего центральноевропейского региона с середины ХVIII века определяли в основном именно две немецкоязычные державы – монархия Габсбургов и Пруссия, – которые в равной мере претендовали на объединение всех германских земель в единое государство. Реализовать эту идею в XIX веке, когда прогремевшие революции 1848–1849 гг. и последующие войны существенно ослабили многонациональную империю Габсбургов, оказалось легче для Пруссии. Под её эгидой состоялось объединение германоязычных земель в западной и северной части Центральной Европы. Создание Второго рейха (1871 г.) без австрийских земель Габсбургов в качестве немецкого национального государства явилось геополитическим вызовом как для Запада, так и Востока Европы, тем более, что к концу XIX века (после 1890 г.) новое объединенное германское государство во главе с императором Вильгельмом открыто заговорил о своих глобальных амбициях.
С точки зрения предмета нашего исследования следует обратить внимание на то, что языковые границы этих двух центральноевропейских гигантов – второго германского рейха и Габсбургских владений – почти совпали с географическими границами всей Центральной Европы, которые стали основным и определяющим фактором в регионе.
В юго-восточной части центральноевропейского региона, в рамках владений Габсбургов, преобразованных в 1867 г. в двуединую Австро-Венгерскую монархию, развитие шло другими путями. После нескольких спокойных десятилетий мирного общественно-политического развития, расцвета национальных культур народов, населявших это полиэтничное государственно-политическое образование (кстати, память о котором почти повсеместно до сих пор вызывает ностальгию среди многочисленных представителей интеллигенции ряда нынешних государств Центральной Европы и служит основой региональной самоидентификации), здесь в противоположность центростремительным процессам, имевшим место в западном и северогерманском пространстве во второй половине XIX века, наблюдалось оживление центробежных сил. Этот процесс также был связан с уже давно прошедшими в западной части Европы стремлениями к созданию национальных государств.
Сначала венгерские, а позже чешские устремления, направленные на достижение национального суверенитета в рамках монархии (триализация), помешали тому, чтобы превратить дуалистическую монархию в фактор настоящей центральноевропейской региональной интеграции. Лишь такие сторонники федерализации монархии, как австийцы К. Реннер и О. Бауэр, венгр О. Яси, словак М. Годжа, румын В. Гольдиш думали над тем, как сделать монархию пригодной для реализации центральноевропейских интеграционных задач[18 - Magyar Nemzet, 1996. oktоber 8.]. Однако центробежные устремления, направленные на развал монархии, оказались более результативными. Они осуществлялись под этнонациональным лозунгом и, в конечном счёте, привёли к распаду Австро-Венгерской монархии, к формированию самостоятельных государств, некоторые из которых (Чехословакия и Югославия, а также Румыния) оказались такими же многонациональными но своему составу республиками или королевствами, какой была до этого сама Австро-Венгерская монархия. Процесс распада многонациональных и становления на их развалинах новых национальных государств на этом не закончился и продолжался вплоть до конца ХХ века (возрождение Чехословакии в соответствии с концепцией президента Э. Бенеша в качестве «национального» государства после Второй мировой войны, последующее образование самостоятельной Словакии в 1990-х годах).
Между тем, следует согласиться с мнением венгерского литературоведа Б. Помогача, который исчезновение с политической карты Европы такого некогда могущественного геополитического фактора в Центральной Европе, как Австро-Венгерская монархия расценивает так: «С полной уверенностью можно сказать, что исчезновение монархии, как великодержавного фактора в Европе, в очень большой степени облегчило дело тоталитарных империализмов, мечтавших о захвате Центральной Европы»[19 - Ibidem].
Несмотря на распад Австро-Венгерской монархии она остается в исторической памяти населения Центральной Европы колыбелью многих национальных культур, государством, в котором происходило формирование центральноевропейской идентичности, принципиально отличающейся от немецкого варианта «Миттель-Европы». Данное обстоятельство дает повод, чтобы на венгерском примере кратко остановиться на некоторых важнейших истоках и характерных чертах процесса её формирования.
Исторические аспекты центральноевропейской идентичности у венгров в условиях многонациональной Австро-Венгерской монархии
Идея взаимопомощи и сотрудничества, заложенная еще в Средние века королями Венгрии, Польши и Чехии, а затем наполнившаяся в условиях Австро-Венгерской монархии новым содержанием, весьма успешно утверждалась в сознании народов Центральной Европы, формируя своеобразную историческую общность и центральноевропейский менталитет. Следует, правда, повторить, что в политическом сознании части правящих элит Европы в результате определенных геополитических событий ХХ века больше закрепился несколько другой, более поздний образ центральноевропейской идеи, а именно связанный с Германией и ее доминированием в регионе накануне Первой и Второй мировых войн. В наиболее концентрированном виде этот образ нашел отражение в последних модификациях упоминавшегося плана «Миттель-Европы». Содержащийся в нем идеологический стереотип и сегодня довлеет над подходом к проблеме центральноевропейского единства, хотя центральноевропейскую идею и менталитет не следует связывать с ним, а тем более отождествлять. Ведь как изначальный, истоками из Средних веков, так и современный, возродившийся в 1980-е годы вариант центральноевропейской идеи имеет иной смысл, несет принципиально другой заряд, иное содержание и охватывает прежде всего культурно-историческую, ментальную сферу человеческого бытия. На этой идее базируется самоидентификация ряда народов Центральной Европы, в том числе венгров.
В Средние века главной и общей объединяющей народы Европы идеей стала принадлежность к христианству, понятия «христианский мир» и «Европа» иногда воспринимались как тождественные. Центральноевропейская идентичность зарождалась и формировалась в рамках общеевропейской цивилизационной или христианской идентичности, в качестве ее региональной составляющей. Раскол христианства на западную (католическую) и восточную (православную) ветви, равно как и последующее появление лютеранства, кальвинизма и других разновидностей протестантско-реформатской веры, образование национальных государств в Европе, а следовательно, возникновение дополнительных разграничительных линий в рамках общеевропейской идентичности – все это способствовало появлению новых локальных, в том числе, региональных и национальных, национально-государственных форм евроидентичности, которые разнообразили её структуру, не разрушая при этом рамки принадлежности отдельных народов к их общеевропейской общности.
С этой точки зрения поучительно рассмотреть какими видели себя венгры и каков был их образ в глазах соседей на протяжении веков. Такая постановка вопроса требует определения места и роли венгров в Европе. Прибыв 1100 лет тому назад, на завершающей волне «великого переселения народов», из степей Южного Урала в Карпатско-Дунайский бассейн, венгры воспринимались христианской Европой как пришельцы-«азиаты». Создав в центре Европы своё довольно могущественное государство, они не стеснялись своего происхождения, а сделали его источником силы и национальной самобытности, доказав вместе с тем способность приобщиться к европейской цивилизации – они быстро стали европейцами, восприняв христианские ценности и культуру Запада. Выбор, совершенный королем Иштваном I (1001–1038), поставил Венгрию на вполне определенные рельсы общественно-политического развития, с которых она, несмотря на многочисленные исторические бури, проносившиеся над регионом, не сошла и ныне. Вся история венгров свидетельствовует об их приверженности европейским западнохристианским ценностям и культурным традициям, что особенно отчетливо проявилось, например, в период расцвета могущественного венгерского королевства в эпоху правления короля Матяша Корвина (1443–1490). Иными словами, венгры и Венгрия органически вписались в Европу и прочно утвердились в восточной части Центральной Европы, следовательно, стали центральноевропейским народом.
Говоря о месте венгров среди соседних народов (в первую очередь, немцев и славян), хотелось бы обратить внимание на довольно меткое, сохраняющее известную актуальность и сегодня определение, данное им русским ученым К. Я. Гротом в конце XIX века: «Никому из инородцев, ни литовцам, ни северозападным финнам, ни румынам, ни тем более албанцам, ни разным азиатским пришельцам, начиная с гуннов и кончая монголами, даже самим туркам не выпало на долю такой постоянной, деятельной и видной роли в этих германо-славянских отношениях, как народности мадьярской, и это конечно объясняется прежде всего географическим положением, занятым мадьярами в Европе, и условиями их исторического развития, а также, конечно, некоторым выдающимся свойствам их национального характера». «Мадьяры, – подчеркивал он далее, – нанеся само собою разумеется значительный удар дунайским славянам, образовали зато для них, следовательно, вообще для германо-славянского мира сильный оплот против латино-германского Запада, какового это славянство, представленное одними своими разрозненными силами, в то время образовать еще не могло. История угорского государства последующих веков до конца прошлого века полна фактами, свидетельствующими именно о таком значении этого нового политического двигателя в истории Средней Европы»[20 - Грот К. Я. Мадьяры и славяне в прошлом. Варшава, 1893. С. 2–6.].
Российский автор считал венгров в центральной части Европы «желанным бичом для славян». Он сформулировал и оценил с российских позиций роль венгров в Центральной Европе в качестве своеобразного защитного щита, бастиона или буфера между славянским и германским миром. Грот считал, что если бы не венгры, германский массив просто раздавил бы еще не успевшее окрепнуть раздробленное восточное славянство. Именно в таком противодействии германскому Drang nach Osten ученый видел призвание, роль и функцию некогда могущественного венгерского государства в этом регионе. Следует отметить, что в историческом сознании венгров свою функциональную роль они видели и продолжали выполнять в качестве «моста и связующего звена между Востоком и Западом». На деле это означало, что акцент с венгерской стороны делался на роль венгров именно в соединении, а не в разделении различных частей Европы. Подобная функция Венгрии в Центральной Европе при всех вариациях охотно признается венграми и в современных трактовках. Одной из последних попыток Венгрии воссоединить разделенную Европу можно считать период 1980–1990-х годов, когда в регионе происходили коренные геополитические переломы и наметилось возрождение «общеевропейского дома».
Свою европейскую принадлежность, центральноевропейскую идентичность или, как выражаются сами венгры, «европейскость», т. е. приверженность совершенно определенным ценностям цивилизации и культуры, венгерский народ за свою многовековую историю не раз подтверждал на деле. Венгрия не только в представлении самих венгров, но объективно, на протяжении веков была одним из форпостов европейской цивилизации и христианской культуры, бастионом, не раз защищавшим Западную Европу от различных посягательств извне. Здесь достаточно сослаться на ее роль в период татаро-монгольского, а затем и османского нашествия на Европу – ведь отчасти именно в Венгрии было остановлено дальнейшее продвижение на Запад этих полчищ, наводивших страх на весь западный христианский мир. При этом нелишне заметить, что цивилизованный Запад далеко не всегда отвечал венграм взаимностью и благодарностью за ту роль, которую волею судеб они сыграли в противостоянии различным нашествиям извне. Как уже отмечалось, значительная часть Венгрии надолго оказалась под оттоманским игом, другая потеряла самостоятельность и лишь ее восточная окраина вместе с Трансильванией сумела сохранить свою относительную независимость. Весь этот исторический опыт, аккумулированный венгерским национальным сознанием, безусловно, остался в памяти народа и оказывает влияние на политическое мышление венгров и в наши дни.
Впрочем, касаясь этих вопросов, следует отметить, что народы Центральной и Юго-Восточной Европы имеют общую историческую память. Они все пережили «попытки» адаптации или даже поглощения их различными империями (османской, габсбургской, германской, советской), но они выжили. Историк ставит в кавычку слово «попытка», ибо для истории господство различных внешних сил над народами региона на длительной исторической дистанции остается не постоянным, а лишь временным явлением. Венгры и соседние с ними народы несомнено имеют общий исторический опыт, что подтверждается даже мифологическими образами у австрийцев, венгров, поляков, словаков, сербов, хорватов, в которых в равной мере можно найти, например, утверждения о роли этих народов, как защитников христианства от нашествия турок[21 - См.: Мифы народов мира. Т. 1–2. Москва, 2000; Lаbody Lаszlо. Magyarorszаg еs szomszеdsаga // Eurоpai Politikai Еvk?nyv 1995–1996. Budapest, 1996, 293. old.]. Эти факты дают право говорить об их исторической и региональной общности.
Параллельно с чувством принадлежности венгров к западному христианскому миру (в широком цивилизационном понимании), у них развилась также идентичность регионального характера, центральноевропейская принадлежность, осознание себя частью многонациональной общности Центральной Европы. Складыванию евроидентичности способствовало само положение венгров (впрочем, как и у некоторых соседних народов), на стыке западного и восточного культурно-исторического влияния. Венгерская земля постоянно находилась в центре воздействий, которые становились для венгров, с одной стороны, источником силы, а с другой, превращали Венгрию в территорию противоборства великих держав, где сталкивались их политические интересы, а следовательно, приносили её народу многочисленные испытания. Важнее всего становилось, однако, то, что соперничество политических сил Запада и Востока в центральноевропейском пространстве приводило к осознанию венграми и другими народами этого региона себя в качестве подлинного среднеевропейца, подвергнутого культурному воздействию с обеих сторон, и поэтому оказавшегося способным роли своеобразного посредника, связывающего и передаточного звена между различными культурами.
Центральноевропейская региональная идентичность венгров значительно углубилась в сознании населения страны уже после изгнания турок, когда Венгрия оказалась под властью австрийских Габсбургов, которые, будучи императорами Австрии, становились также королями исторической Венгрии. Сосуществование целого ряда народов под крышей единой Габсбургской империи, расположенной между слабеющей Оттомансмкой империей и набиравшей силу Россией, несомненно, способствовало становлению и развитию регионального самосознания как венгров, так и остальных народов юговосточной части центральноевропейского пространства. И хотя настало время, когда империя Габсбургов (которая, в отличие от западноевропейских империй не имела своих колоний и поэтому в классическом понимании и не считалась таковой)[22 - Исламов Т. М. Империя Габсбургов. Становление и развитие, ХVI–XIX вв. // Новая и новейшая история, 2001. № 2., С. 11] была вынуждена отказаться от амбиций по объединению всего пространства Центральной Европы, именно она заложила основы наиболее приемлемого и коренным образом отличавшегося от германского варианта центральноевропейского существования для значительной части её народов. Созданная вскоре на её базе дунайская монархия, как известно, вообще отказалась от имперского статуса и имперской идеи.
В условиях XIX в., когда происходил процесс формирования современных наций, начали складываться условия для возникновения не только региональной, но и национальной (причем одно не ислючало, а только лишь дополняло другое) самоидентификации народов. Нельзя в то же время отрицать, что углубление национального самосознания в дальнейшем стимулировало не столько сближение, сколько отдаление друг от друга народов, населявших Габсбургскую монархию. Между ними по ряду причин началось возникновение и усиление противостояния на национальной почве. Известным конечным итогом такого исторического развития в дальнейшем стал распад Австро-Венгерской монархии и «расселение её населения по отдельным национальным квартирам».
Следует однако отметить, что во владениях Габсбургов, а затем в рамках Австро-Венгрии, проживало 11 национальностей, принадлежавших к тому же к 7 религиозно-культурным конфессиям, что придавало дополнительный национальный колорит монархии. Такое национально-культурное многообразие коренным образом отличало монархию Габсбургов от Великобритании, где присутствовала доминанта одной нации, или от Франции, Германии и Италии, где национальная однородность населения была очень высокой. И хотя многоязычную массу Австро-Венгрии и объединяло некое общеее центральноевропейское сознание и менее прочная монархическая принадлежность, этим идентичностям в условиях национального возрождения противостояла крепнущая национальная идентичность, которая в менявшихся условиях со временем так или иначе начала раскалывать политическое единство монархии. По данным статистики 1910 г. только в Цислейтании, т. е. австрийской части монархии (на территории 300 тыс. кв. км с населением 28,5 млн. чел.), проживали австрийские немцы (36%), чехи (23%), поляки (16%), украинцы (13%) и словенцы (5%). На территории же Транслейтании, т. е. венгерской части монархии (325,411 кв. км с населением 20,8 млн. чел.) – венгры (54,5%), румыны (16,1 %), словаки (10,7%), немцы (10,4%), подкарпатские русины (2,5%), сербы (2,5%), хорваты (1,1%) и прочие (2,2%)[23 - Gero Andrаs. A rеgi Magyarorszаg az eltunt monarchiаban // A magyar t?rtеnelem vitatott szemеlyisеgei. 3. Budapest, 2004. 129–130. old.]. Удельный вес австрийских немцев и венгров в составе всего населения Австро-Венгрии в целом на том этапе оказался ещё ниже (соответственно 25% и 17%), что не позволяло их называть доминантной силой монархии. С 1867 по 1918 г. монархия прошла большой путь в экономическом и культурном развитии, однако всё ещё отставала от названных западноевропейских государств, уже не говоря о том, что между отдельными регионами Австрии была колосальная разница в уровне развития (ведь Чехию, например, от Боснии или Нижнюю Австрию от Буковины отделял целый мир). Многие из народов монархии в условиях пробуждения наций ставили и добивались своих национальных целей, стремились к утверждению другой политической системы либо к присоединению к единокровным братьям за пределами монархии. Тем не менее указанный период их совместного проживания в рамках единого могущественного государства Центральной Европы запомнился многим из них далеко не с худшей стороны. Венгерский историк Андраш Герё, досконально изучивший самые различные аспекты истории монархии, с полным правом констатировал: «Монархия (с входившей в неё Венгрией) – вопреки всякому легитимационному смешению, вопреки всем социальным противоречиям, а может быть, именно благодаря им, – имела свою большую тайну, которая заключалась в том, что в ней можно было жить. Политика не вмешивалась в жизнь людей, в их повседневное бытие, что явилось немалым достоинством, особенно если иметь в виду, что в ХХ веке совсем иное было отношение к этому вопросу»[24 - Ibidem, 157. old.]. Среди прочих, видимо, данное обстоятельство также способствовало тому, что в 80-е годы прошлого века идея центральноевропейскости переживала свой ренессанс.
Австро-Венгрию, двуединую многонациональную монархию с центрами в Вене и Будапеште, несмотря на то, что её народы объединяло центральноевропейское сознание и принадлежность к единому и могущественному для своего времени государству, с которым население в какой-то мере идентифицировало себя, начали раздирать внутренние противоречия. Базировались эти противоречия именно на национальной почве. Национальное пробуждение, развитие национального самосознания, зарождение буржуазных наций являлись процессом противоречивым, асинхронным и далеко не одновременным для всех народов, населявших монархию, а, следовательно, во времени также растянутым. Эти процессы, приведшие к росту национального самосознания и укреплявшие национальную идентичность народов в обеих частях Австро-Венгерской монархии, по идее не должны были исключать существование у них общемонархического и регионального центральноевропейского сознания. Другой вопрос, на каком этапе, в каких землях и с какой силой утверждалось и реализовалось такое сознание. Процесс роста национального самосознания – в результате пробуждения и формирования в XIX веке национальных движений – на определенном этапе вступил в противоречие со столь желанным для Габсбургов общеимперским сознанием и монархической идентичностью. Данное противоречие сказалось, прежде всего, у тех народов, которые в прошлом имели свою самостоятельную государственность (венгры, хорваты, чехи-мораване, поляки).
Процессы углубления национального сознания в XIX веке не обошли стороной и австрийских немцев, стимулировав прогерманские тенденции в политике Габсбургов. Попытки германизации, однако, вызывали яростное сопротивление со стороны венгров, как и некоторых других народов монархии. Венгры сначала добились признания за своим языком статуса государственного на землях венгерской короны, а затем первыми провозгласили свою национальную независимость. Венгерская революция и национально-освободительная борьба 1848–1849 гг. были, как известно, подавлены. Последующее примирение Габсбургов с венграми и преобразование в 1867 г. Австрийской империи в двуединую Австро-Венгерскую монархию, хотя и смягчили на некоторое время противоречия, все же не привели к решению национальной проблемы. Австро-венгерское примирение и реорганизация монархии на двуединой основе не привели к тому, что австро-венгерской идентичностью было охвачено всё население в венгерской части монархии. Скорее в австрийской части монархии утверждалась австрийская, а в венгерской – венгерская национальная идентичность. Однако эти основные формы национальной и государственной идентичности также не принимались целиком той частью населения, которая не принадлежала к австро-германской и венгерской этнической массе. Поэтому, хотя и присутствовала общая для всего населения монархии государственно-территориальная идентичность, для венгров Венгерское королевство, его флаг и корона оставались основными символами своей национальной идентичности. Другие национальности венгерской части монархии в меньшей степени идентифицировали себя с этими атрибутами венгерского государственно-политического устройства. Для них большой притягательной силой являлись самостоятельные государственно-территориальные образования, находившиеся за пределами монархии: для трансильванских румын Румынское княжество, для сербов венгерской короны – существование самостоятешльного сербского государства, политические партии которой стремились к созданию великой Сербии.
Касаясь ситуации в венгерской части Австро-Венгерской монархии, проблем появления собственной национальной идентичности у её невенгерских народов, целесообразно ознакомиться с некоторыми оценками и позициями по этому поводу. Характеризуя положение национальностей в Венгрии во второй половине XIX века, председатель Союза венгерских писателей Бела Помогач на страницах нового центральноевропейского регионального многоязычного журнала «Европейский путешественник» в 1997 г., подчёркивал, что венгры хотя не всегда успешно и умело, но пытались проводить наиболее либеральную национальную политику в Европе. «На самом деле национальная культура и национальная идентичность невенгерских народов Карпатского бассейна не подавлялись, – писал он. – Наоборот, им предоставлялись все возможности для формирования и развития своей национальной идентичности, что подтверждается хотя бы тем фактом, что колыбель словацкой, а отчасти также румынской и сербской национальных культур была именно в старой Венгрии»[25 - Eurоpai Utas. 1997. 29. sz. 22. old.]. О том, что это утверждение является отнюдь не голословным, свидетельствует хотя бы следующая оценка, данная английским ученым А. Петерсоном, который на рубеже 1860–1870-х годов провел в Венгрии два года и оставил объемную аналитическую книгу о стране и ее жителях. Кстати, она была также издана в России. Будучи сторонником национального государства, он полагал, что венгры, как и англичане и французы, либо должны сделать всех жителей страны венграми, либо сами станут со временем немцами или славянами, между которыми находится их страна. «Высказывая подобное мнение, я хорошо понимаю, что встречу немало возражений со стороны венгерцев, – писал он. – Они же все убеждены в том, что всё как было до сих пор, так будет и впредь, т. е. венгры, словаки и румыны по-прежнему будут жить друг подле друга, с той лишь переменой к лучшему, что теперь они будут жить между собой в мире и братской любви, пользуясь всеми благами национального равенства. Я же, напротив, полагаю, что… каждая страна должна стремиться к однородности относительно языка и национальных чувств»[26 - Петерсон А. Венгрия и ея жители . Пер. с англ. СПб., 1873.]. Последние слова западного ученого совпадают с утвердившейся в Западной Европе концепцией национального государства, предполагающей общность языковых и государственных границ. В Центральной Европе, в том числе и в рамках Австро-Венгерской монархии, подход был иным, более либеральным и базировался на принципиальных основах, введенных ещё императрицей Марией Терезией и Иосифом I, предполагавших единую национально-культурную и языковую политику для титульных и малочисленных народов. Другой вопрос, что эти принципы так и не смогли уберечь монархию от распада. Однако в конечном счете ни мрачный прогноз Петерсона об исчезновении венгров, ни идиллические представления о братской любви между народами исторической Венгрии не оправдались.
В западной, т. е. австрийской части Австро-Венгерской монархии австрийская (или австро-германская державная) идентичность, самоидентификаяция отдельных национальностей становились несколько проблематичными, ведь в тех землях существовали значительные национальные анклавы, и некоторые из них, например, чехи, добивались дальнейшей федерализации монархии. Чешская нация, к примеру, добивалась триализации двуединой мнархии с центрами в Вене, Будапеште и Праге, опираясь при этом на идеологию австрославизма. Существенным основанием для этого они считали свою государственность в прошлом, к тому же в Моравии местные немцы и чехи сами договорились о равноправии двух языков в административных органах и повседневной жизни. Но не разделяли австроидентичность итальянцы, которые стремились к собратьям, проживавшим вне рамок монархии Габсбургов. В восточных провинциях Австрии, расположенных восточнее горного хребта Карпат, сложилась далеко не простая идентификационная ситуация во многонациональных областях. Народы, населяющие эти провинции, прошли весьма схожую и противоречивую историю восточноевропейского национального развития. В Галиции, например, со смешанным польским и украинскими населением в политических движениях края, наряду с национальной самоидентификацией, довольно сильно проявили себя также австрофильские представления. При этом отдельные национальные группы к концу XIX столетия открыто требовали полного самоопределения в рамках монархии либо выступали за присоединение к России. В результате, в польских провинциях австрийской части монархии поляки стали доминирующей нацией и политическими соперниками восточно-прикарпатских украинцев, что и было использовано господствующими кругами Австрии в своих интересах. Галицийские поляки получили, как известно, политические привилегии от Вены в сфере образования, административного управления, печати и пр., что затрудняло процесс национальной самоидентификации у галицийских русин и украинцев. Если «чехи и сербы стали символом непослушания и противостояния, то большинство поляков, особенно консервативного политического крыла – примером лояльности и верности монархии, с которой они полностью идентифицировали себя»[27 - Tefner Zoltаn. Kulpolitika, nеpcsoport, t?megtаjеkoztatаs // Valоsаg, 2002., 6. sz., 2. old.]. Буковинским украинцам, полякам, немцам и румынам в начале ХХ века было предоставлено право направлять своих депутатов в австрийский рейхсрат, что свидетельствовало о попытке Вены удержать их в рамках монархии.
Все эти противоречивые процессы, но особенно национальные движения, к рубежу ХIХ–XX веков существенно ослабили, сделали все более хрупкой всю политическую систему австро-венгерского дуализма. Австрийские и венгерские либералы, служившие основной опорой Австро-Венгрии, по ряду причин оказались неспосбы решить усилившиеся национальные противоречия в многонациональной монархии. Национальные движения и кризисные явления всё больше меняли ментальность и системные ценности, которые в итоге привели к краху всей монархии. На передний план всё больше выдвигались национальные идеи, национальные приоритеты и устремления отдельных национальных групп Тем самым Восточно-Центральная Европа, её народы также встали на путь, уже ранее пройденный Западной Европой, на путь создания самостоятельных национальных государств. Этот процесс продолжался вплоть до конца ХХ века.
Возвращаясь к историческому опыту Венгрии и народов населявших Австро-Венгрескую монархию, стоит обратиться к некоторым констатациям крупнейшего исследователя П. Ханака, который в начале 90-х годов ХХ века писал: «Не принесли решения и „наднациональное” правление неоабсолютистской власти, и даже законы, установленные в свете австро-венгерского соглашения 1867 г. Венгерский закон о национальностях 1868 года отличался либеральным духом и, вероятно, в случае меньшего национальных меньшинств оказался бы эффективным. Однако на территории страны и монархии в целом, большинство составляли не немцы и венгры, а такие исторически сложившиеся нации, как поляки, чехи, италянцы, хорваты, а также молодые, развивающиеся нации – словаки, румыны, сербы и словенцы». Далее, реагируя на утверждение отдельных историков – противников дуализма – из сопредельных стран, считавших, что ошибка властей монархии состояла в «насильственной» ассимиляции, в мадьяризации, он отмечает: «Такое объяснение справедливо лишь отчасти. Объективное историческое сравнение свидеьельствует о том, что мадьяризация ничем не отличалась от тогдашних русификации, германизации или более поздних полонизации, румынизации и т. д., а в большинстве случаев была даже мягче последних. Ассимиляция в Венгрии была, по сути дела, спонтанной и проявилась в основном в быстром овенгеривании немцев (Ungardeutschen), евреев и лишь некомпактно расселенных словаков; эти национальности составляли 90% мадьяризированного населения»[28 - Ханак П. Указ. соч., С. 7]. Далее ученый делает вывод, что не столько процессы ассимиляции, сколько характерный для региона рост различного национализма, сложные процессы роста национального самосознания, стремление к национальной самоидентификации и созданию собственных национальных государственных образований привели к развалу монархии.
Таким образом, к началу XX века заметно ускорился процесс атомизации Австро-Венгрии как крупнейшей многонациональной державы, на существовании которой зиждилась сама идея центральноевропейской идентичности. В первую очередь именно вследствие нерешенности национальной проблемы и появления другого определяющего фактора идентификации – потребности в национально-государтсвенной идентичности – монархия начала трещать по всем швам и в конце Первой мировой войны произошел ее распад. Необходимл, однако, дополнить характеристику отмеченного явления: образованные на развалинах монархии новые «национальные» государства Центральной и Юго-Восточной Европы, являлись, как уже упоминалось выше, также многонациональными, которые по словам того же Ханака, «стали таким же образом подавлять собственные меньшинства»[29 - Там же, С. 8]. Поэтому не удивительно, что этот процесс на новом историческом витке развития имел продолжение и в наши дни ознаменовался новым распадом таких многонациональных стран – наследниц бывшей монархии Габсбургов, как Югославия и Чехословакия.
Адаптационные и идентификационны проблемы между двумя мировыми войнами и после Второй мировой войны. Состояние национального и центральноевропейского сознания
Историческое развитие, как это вытекает из выше сказанного, показало, что национальная идентичность, как правило, оказывается сильнее, нежели чувство общности с соседними, пусть даже родственными народами. В итоге Австро-Венгерская монархия номинально была расколота на национальные составляющие. В конце Первой мировой войны великие европейские державы, руководствуясь своими интересами, пошли на создание в регионе системы малых национальных государств, пренебрегая при этом этническими границами. Если не касаться здесь германского этнонационального компонента, а взять, к примеру, одно лишь венгерское составляющее расформированной Австро-Венгрии, то венгры как отдельная нация, оказалась разделенными между разными государствами. На основании переписи населения 1910 г. (без учета Хорватии) можно определить, что на территории, отделенной от Венгерского королевства по Трианонскому договору (1920 г.), и вошедшей в состав сопредельных национальных государств оказалось более треть этнических венгров (в Австрии – 26 тыс., Чехословакии —1 миллион 72 тыс., в Югославии – 465 тыс., в Румынии – 1 млн. 664 тыс.)[30 - Gero Andrаs. Op. cit., 157. old.]. Разумеется, кроме венгров в этих странах проживало также не мало представителей других национальных меньшинств.
Такая ситуация в постверсальской Центральной Европе на много осложняла развитие дальнейших взаимоотношений между различными народами, посеяв в регионе новые зерна национальных противоречий. Поскольку границы государств и этносов в новых условиях практически не сопадали утверждение единого национального сознания, единой национальной идентичности для всего населения новых государств оставалось проблематичным, отношения между сопредельными государствами в этом историческом регионе строились не на единениии и взаимопонимании, а на взаимном недоверии. Следовательно, территориальная или региональная общность Восточно-Центральной Европы оказалась слабой, что ослабляло суверенитет и самостоятельность всего центральноевропейского региона Для политических элит новые национальные суверенитеты были важнее регионального единства, и организующей силой во всем регионе стал национализм, базирующийся на языково-культурной идентификации. «Версальская система не считалась с тем, что искусственное сформированные национальные организмы врезались также в иноэтнические пространства, … перекройку региона, базирующуюся на территориальных обидах, считали окончательной, – отмечает в этой связи П. Милетич. – Миротворцы не считались с традиционными угрозами для центральноевропейского пространства (особенно для восточно-центральноевропейского), они исходили из того, что оттеснение влияния Германии и России будет продолжительным»[31 - Miletics Pеter. Op. cit., 140. old.]. Вполне обоснованно указывал в этой связи П. Ханак, что не только «с точки зрения искромсанной Венгриии, но и с точки зрения всего региона Центральной Европы» было недальновидным расчленить «центральноевропейскую монархию на шесть враждебных друг другу и внутренне разобщенных малых государств», которые впоследствии «стали легкой добычей для сильной и целеустремленной державы»[32 - Ханак П. Указ. соч. С. 10].
Кстати, сам фюрер, глядя на созданные Версальской системой в регионе национальные государства и опираясь именно на национальную идею, счёл возможным приступить к установлению на этнической основе «полного германского единства»[33 - Bibо Istvаn. Vаlogatott tanulmаnyok(1935–1944).I.k?tet. Budapest, 1986. 298–549. old.], а затем на макрорегиональном уровне также к интеграции всей Центральной Европы под эгидой Германии[34 - Ibidem, 140–141. old.; см. также: Bretton H. L. Stressemann and the Revision of Versailles. Stanfors University Press, California, 1953. P. 12]. Для реализации этих целей он использовал модернизированный германский вариант плана «Миттель-Европы», полагая, что именно Германия, находясь в центре Европы, призвана объединить весь регион, используя противоречия между Западом и Востоком. Нацелив окрепшую после Первой мировой войны германскую политику на сотрудничество с советской державой («пакт Молотова-Риббентропа»), он первым делом использовал ситуацию против победителей в Первой мировой войне.
Установленная на короткое время в предвоенные годы и в условиях Второй мировой войны гегемония Германии над восточной частью Центральной Европы в конечном счёте рухнула, как и сама германская имперская трактовка «Миттель-Европы». В результате итогов Второй мировой войны Центральная Европа, как территориальная категория, также была ликвидирована, исчезла она и с политической карты Европы. Была проведена новая искусственная разделительная линия на континенте, которая поделила её на две части. Над восточной частью установилось не просто геополитическое влияние, а по сути полнейший контроль Советского Союза, который преобразовал по своему подобию всю общественно-политическую систему в малых странах на данной территории. В западной части Центральной Европы на базе оккупационных зон Германии (США, Франции и Великобритании) и под их контролем произошло объединение земель в единую Федеративную Республику Германия (ФРГ), которая затем постепенно была интегрирована в т. н. атлантическую Западную Европу и стала частью Запада, потеряв тем самым свою центральноевропейскую идентиченость.
ФРГ позиционировала себя в качестве национального государства немцев, и в конце 1950-х годов под руководством канцлера Конрада Аденауэра наладила тесное экономическое и политическое, а также территориальное интеграционное сотрудничество с соседней Францией и со временем превратилось в экономически развитую западную страну. На сотрудничестве этих стран строилось европейское геополитическое равновесие. В последствии, как известно, на той же базе было создано Европейское Экономическое Сообщество (ЕЭС), а затем развернулся процесс широкой евроинтеграции – образовался Европейский Союз (ЕС). Всё это вызывало процесс формирования западноевропейской идентичности как стран, так и народов. При этом население ФРГ, вовлеченное в западную интеграцию, постепенно теряло свою центральноевропейскую идентияность.
На восточной же части Центральной и Юго-Восточной Европы на принципах и политических условиях, инициированных СССР, развернулась интеграция советского типа. Она базировалась на иных принципах, отличавшихся от западных. В этом регионе Европы, правда, в разной степени и с разной интенсивностю, утверждалась своеобразная восточноевропейская региональная идентичность. Сотрудничество в рамках этого восточного блока привело к формированию Совета Экономической Взаимопомощи (1949 г.) и созданию военно-политического союза, Организации Варшавского Договора (1955 г.) под эгидой Советского Союза, как главной интегрироующей силы.
