скачать книгу бесплатно
Водитель нахмурился. Он с начала поездки подозрительно косил на двух подростков без сопровождения на междугороднем рейсе.
– На, – Сеня с раздражением швырнул Толе телефон и несколько мятых купюр. – Бабла больше нет. Ма карту заблочила.
– Я подыщу что-то по финансам, – заверил Толя, зажимая кнопку включения телефона.
Сеня упёрся носками кед в спинку переднего сидения и прикрыл глаза.
* * *
Кнопка смыва не работала. Сеня раздражённо пнул унитаз.
Гостиницу Толя нашёл шикарную – на городском отшибе, посреди промзоны. За окном грохотало, в комнате воняло так, словно под кроватью что-то сдохло. Лампа мигала как припадочная. Зато тётка на вахте не спросила у них документов.
Мелькнула малодушная мысль написать отцу, но Сеня её отогнал. Узнав, что сын на пути к нему, отец сразу же начнёт названивать матери. Нужно явиться неожиданно.
В кармане висящего на вешалке пальто зажужжало. Толя – дурень – не вырубил мобильник.
Сеня вытащил телефон, тронул кнопку выключения, но пляшущее на экране название контакта заставило остановиться: «Заказчик».
По хребту поползли колючие мурашки. Лампа в очередной раз затрещала и мигнула. Стало жутко. Он дёрнул ручку двери, и сердце тревожно замерло. Уходя в магазин, Толя запер его в номере.
Сеня попятился и полетел на пол, споткнувшись о брошенный у порога рюкзак. Тот – чистенький и серенький, как его хозяин, – странно зашуршал. Потирая ушибленный зад, Сеня открыл самое большое отделение и бесцеремонно перевернул рюкзак вверх тормашками.
На пол посыпались толстые свечи, огромный кусок мела, банка с густой бурой жидкостью, неаккуратно свёрнутый шмат полиэтилена. Последним выпал огроменный нож.
Негнущимися пальцами Сеня разблокировал экран чужого телефона. Отцовский номер никак не вспоминался. Сеня уже запаниковал, но в памяти всплыли мамины цифры. Закончить набор он не успел.
Мамин номер оказался забит в Толином телефоне под именем «Заказчик».
Щёлкнул замок. Сеня попятился вглубь комнаты.
Толя оглядел гору вещей на полу.
– Не волнуйся, – сказал он. – Один ритуал, и ты станешь идеальным ребёнком. Как я.
Сеня закричал, но звук утонул в грохоте промзоны за окном.
Чай гибискуса
Соня Эль
– Это хороший щай, полесный, гибискус, – говорила Ира, слегка шепелявя. И слегка выпучивая глаза. Жидкие волосы обтягивали её череп; застиранный халат давно потерял цвет.
Эдик говорил спасибо, обречённо смотрел на чашку с кровавым напитком и каждый раз вспоминал лужу крови…
Он говорил себе, что был молодой, глупый, что произошла трагическая случайность, несчастный случай, но в глубине души знал. Они поссорились с Севой из-за другой девчонки. Он даже не помнил, как и почему. Помнил берег, опушку леса, что много выпили тогда на пикнике, помнил, как все начали разъезжаться. Что они остались вдвоём. Допили последнее. А дальше очнулся, увидев Севу у своих ног. Их одежда залита кровью, а в руках у себя увидел нож. Помнил жуткий крик и не сразу понял, что это кричит он сам – так тонко и страшно. Помнил, как Ира вернулась и улыбнулась своей чуть безумной улыбкой. И сказала, шепелявя неправильным прикусом:
– Всё будет хорошо, пойдём со мной. Я отвес-су тебя домой.
Серая мышка Ира, которую никто на курсе никогда не замечал, постирала его одежду, накормила, уложила спать. В свою постель. А когда через несколько дней пришёл следователь, сказала, что ушли вместе, провели ночь вместе. Ничего не слышали, ничего не знаем. Кажется, Сева оставался с кем-то, но не помним, кто это был. Темнело, знаете ли.
И никто не нашёл тот нож, никто не нашёл и убийцу.
Так и осталась Ира в его жизни, охраняя его, как серая скала. Как страшный ангел… Как демон с выпученными глазами.
К счастью, у них не было детей. Зато была рутина. Эдик торчал до ночи на работе, чтобы устать, как чёрт, и вернуться поздно. Она приносила ему чай и печенье, которое пекла сама. Он тысячи раз говорил, что ненавидит и то и другое. Она смотрела на него оловянными глазами навыкате и отвечала, что это «очень полес-сно».
Особенно страшно было, когда она улыбалась.
Эдик вырабатывался до дна, чтобы вернуться и сразу заснуть, чтобы не видеть её, но тогда она приходила во сне и приносила ему кровавый чай. Зачерпывала его из трупа Севы, прямо из его груди, ставила перед Эдиком и говорила, чуть присвистывая:
– Это так поле-с-с-но!
И в темноте горели только её круглые выпученные глаза, в которых, казалось, навеки застыл ужас. А под ними – безумная улыбка.
Однажды ночью он проснулся от тонкого крика. Долго не мог понять, что происходит, но когда пришёл в себя, то понял, что это воет кран. Эдик поднялся выпить воды, покрутил кран, наклонился под раковину и в темноте увидел, что что-то блеснуло. Это был тот самый нож. Ещё в засохшей крови.
У Эдика затряслись руки. Он не знал, как и почему, но вдруг увидел, что заносит нож над спящим телом. И закричал тонко, как кран, вонзая его в тело снова и снова.
Пока она не открыла глаза и не улыбнулась:
– Тебе принес-сти щаю, дорогой?
* * *
Следователь был пухлый, румяный, с маленькими свиными глазками-буравчиками. Но зачёсанные на лысину волосы сразу напомнили Иру.
– Итак, за что вы убили вашу жену? – спросил он, поставив перед собой стаканчик кофе.
– Я её не убил, – ответил Эдик дрожащим голосом. – Её невозможно убить.
– То есть вы не признаётесь в убийстве? – следователь покачал головой.
– Признаюсь, – ответил Эдик. – Я убил Севу. Десять лет назад.
– Это какой такой Сева? – следователь удивлённо начал листать дело.
– Другой… – отмахнулся Эдик, раскачиваясь и тряся ногой.
– А свою жену?
– Что жену? – Эдик посмотрел на следователя, и у него похолодела спина.
Лицо следователя странно похудело, у него выпучились глаза, а на губах заиграла безумная улыбка.
– Выпей щаю, дорогой, это полес-с-сно, – прошептала Ира и придвинула к нему стаканчик с кровавой жидкостью.
Просто нужны силы
Юлия Воинкова
Солнце скатилось за деревья. Над кронами небо чуть багровело, а вверху, над дольменом, плыли серые косматые тучи.
– Страшновато здесь, – шепнула Катя.
– Трусиха. Иди сюда.
Вадик стоял на серой глыбе и протягивал руки. Катя ухватилась за него, вскарабкалась на камень и с опаской встала рядом.
– Что-то никакой я тут энергии не чувствую.
– Погоди, сейчас почувствуешь, – Вадик прижал ее к себе и потянулся с поцелуем.
Катя уперлась ладонями ему в грудь.
– В смысле? Я думала мы как-то… ну… словами будем просить. Или просто посидим – сил почерпнем…
– От слов дети не рождаются, – пробурчал он и снова полез целоваться.
– С ума сошел? Увидят, – Катя оглянулась на тропинку.
– Да кто сюда попрется к ночи? Ну давай – вдруг получится? – Вадик потянул Катю вниз, на гладкий, нагретый солнцем камень.
– Может, и правда… – Катя поозиралась и сдалась.
Отверстие в дольмене озарилось легким светом, он чуть помигал и погас.
Ночью дома Кате снился тяжелый ватный туман и глухой голос, доносящийся из него: «Потом отдай. Не твое».
Через пару недель тест показал две полоски. К этому времени Катя была уже до прозрачности бледна и совершенно измучена ранним токсикозом.
Беременность оказалась настолько же тяжелой, насколько желанной. Ребенок тянул из Кати силы еще в утробе.
А, родившись, и не думал останавливаться. Кате казалось, что вместе с молоком сын высасывает ее жизнь. Дни не походили на когда-то рисуемое в мечтах материнское счастье со смеющимся карапузом на руках. Сын не орал, только когда прикладывался к теплой отяжелевшей груди. Вадик до самой ночи пропадал на работе, а на просьбы о помощи отвечал одно: «Ты же мать. Давай сама». Сначала хотелось плакать, потом выть, потом – открыть окно и шагнуть вниз. Но и тут Кате не повезло – квартира была на первом этаже.
Когда сыну исполнилось шесть месяцев, Кате опять приснились клубы тумана и доносящееся из них: «Отдай. Не твое. Нужны силы».
Утром Катя собралась в дорогу, усадила сына в слинг и вышла за порог.
Над дольменом, как и в прошлый раз, собрались тучи. Накрапывал дождь. Катины волосы превратились в сосульки, струйки влаги текли по щекам. Не разобрать было: дождь это или слезы. Оскальзываясь на сырой тропинке, Катя подошла к дольмену, с трудом влезла на него и на коленях подобралась к отверстию в камне. Заглянула внутрь – темнота. Ребенок в слинге притих, смотрел на Катю внимательно и напряженно. Она засомневалась на мгновение, приникла лбом к дольмену и вновь услышала знакомое «Отдай». Сын завозился и скривил губы, собираясь заплакать.
Катя, торопясь, скользя пальцами по мокрой ткани, ослабила узел слинга, вытащила младенца, поспешно сунула его в отверстие и разжала руки. Внутри дольмена появилось слабое свечение, ребенок вскрикнул, и Катя потеряла сознание.
Очнулась она, почувствовав теплый солнечный луч на щеке. Села, огляделась, потерла виски. Бросилась к отверстию, пытаясь хоть что-то в нем разглядеть или услышать. Ни звука, ни движения – лишь мертвая тишина.
– Нужны силы… – бормотала Катя, слезая с дольмена вниз.
Она поплелась по тропинке, едва держась на ногах, но, кроме слабости, чувствовала невероятное облегчение.
Вечером, войдя в кухню, где Катя резала мясо для жаркого, Вадик задал ей ожидаемый вопрос. Она сжала покрепче нож, повернулась и несколько раз, резко и яростно, воткнула ему в грудь.
«Нужны силы… просто нужны силы», – беззвучно шептала она, закинув сочные куски говядины в сковородку и отмывая под ледяной водой кровь с ладоней.
Багровая лужа, вытекшая из-под тела Вадика, загустела и уже подсыхала по краям.
Взгляд снизу
Маргарита Эннс
Он прижался голодным брюхом к земле и прополз несколько шагов. Тихо скуля, возвёл глаза – так он просил о милости, раззявив пасть. Густая слюна белой нитью тянулась, падая на песок, принесённый ветром.
Манька прошла мимо, не глянув на мохнатое чудовище. Оно, как всегда, на месте, словно барашек с густой свалявшейся шерстью и голосом точно скрип несмазанных петель в ожидании пастыря. Только жевать иссохшую траву не в силах, потому смотрело на Маньку в ожидании подачки. Она и воды не налила.
Пустыня приближалась неотвратимо, охватывала деревушку в десяток саманных домов кольцом. Если были места, где дожди всё ещё проливались с неба, то люди их не знали.
Насекомые исчезли – заметили? Жители облегчённо выдохнули, когда москиты перестали залетать в дома, дети не расчёсывали укусы слепней в язвы. В другую ночь не стало птиц, уносящих последнее зерно с полей. Домашние уходили постепенно, с открытых пастбищ, из незапертых дверей. Скот при перегоне разбредался не возвращаясь назад.
Пустыня шла, заметая следы, приближалась так же, как уходило всё живое, кроме человека. Одного колодца хватало, чтобы напоить несколько метров ещё плодородной земли с бобами и фасолью, дать воды людям и козам, смотрящим вдаль, привязанным к центровому дому, ставшему храмом.
Манька вытерла пот с лица, плеснула ведро на грядку с чахлой листвой и помолилась. Осенив крестом землю, она вернулась к дому, погладила старого друга по холке. Шерсть жёсткая, тёплая, зарыться бы в неё руками, раззадорить чудовище, чтоб пёс весело прыгнул сверху, ткнулся мокрым носом, лизнул лицо – прогнал подступающую лихорадку и румянец щёк. В лучшие годы он своей добротой, простотой и верностью был опорой, сейчас – не давал унывать. Маньке, бабе немалого роста, медведеподобный зверь доходил до бедра. Белый, огромный, как туча-облако из старой сказки, становясь лютоволком в ночь, когда выл, подняв морду, уставившись красными глазами в небо. Одно хорошо – детей не трогал ни своих, ни чужих, даже когда неосмотрительная ребятня, пахнущая козьим молоком и ветром, отбирала последнюю, брошенную ему кость.
Сколько дано, чтобы жить: руки и способность понимать, а люди закрывали окна, чтобы не видеть. Пёс хотел пить, а никто не пришёл. Никто не мешал Маньке выплёскивать воду в надежде на хоть бы и последний урожай. Никто не помогал уносить последнее ведро в дом и делить по нуждам.
Зверь слушал шёпот ушедших, смотрел на тощих коз и следы, засыпанные песком. Но хотел всего лишь пить, когда Манька, будто случайно вспомнив, вышла из дверей и плеснула в миску воды, протянула руку. Он вцепился зубами и рванул на себя. Перехватив за горло, пёс мотал тело женщины, глотал кровь, не разжимая челюстей, пока не затих последний хрип. Тогда только взвыл, горько и громко, а маленькие уродцы вышли из дома. Ноги и руки как обтянутые кожей сломанные спички, безволосые круглые головы с ясными голубыми глазами, пустые бурдюки вместо животов. Кровь матери тонким ручьём текла им под ноги. Алая вода, чернея, собиралась в лужу и уходила в землю, лишь один из сыновей, самый младший, зачерпнул пригоршню и поднёс ко рту.
Никто из соседей не видел, как дитё подползло к псу, прижалось к его морде и взяло из пасти кусок мяса, чтобы наесться впервые за много дней.
Дети барахтались в пыли, дрались и ели, таскали мохнатое чудовище, душили верёвкой, пытаясь снять поводок. Пёс не трогал детей – он смотрел вокруг, скульптура самого себя, такая же огромная и пушистая туча-облако, стремящаяся вдаль во вновь обретённой свободе. Так или иначе путей всегда больше, чем один. Надо только увидеть.
Белый
Артём Виноградов
– Белый, серый, красный, зелёный, жёлтый. Сиреневый!
Крохотное воспоминание тревожило мозг. Катя указывала пальцем на скалы и удивлялась, какие они разные. Когда это было? Две или три тысячи метров назад? Три дня назад или неделю? Было ли это вообще?
Нет, не было. Не могло быть просто потому, что таких цветов не существует. И Кати не существует. И его не существует, есть только парящая в буране мысль.
Твари вгрызались в ноги, пытаясь добраться до его крови. Красная. Да, это он помнил, кровь – красная. Зачем им красная, если сами они белые? А может, им просто все равно. Они найдут свою жертву, как бы она ни старалась уйти – не сможет. Вот как сейчас. Белые, они носились вокруг и кусали, кусали, кусали.
Одежда им не мешала. Четыре разноцветных слоя – они их даже не заметили. И кожу прогрызли, купаясь в его крови, резвясь среди органов. А может, и не кровь им нужна. Но что тогда? Зачем? Что нужно от него этим прожорливым? Белым.
Глаза еле видели. Сквозь дрожащие веки он разбирал только носящихся вокруг белых. Ещё силуэты, но, кому они принадлежат, вспомнить бы.
Сквозь вой, принадлежащий то ли ветру, то ли белым, он услышал крик. Бурый – отчаяние пополам со страхом. Кто-то рыдал. Очень далеко, не дотянуться, не достать, не утешить. Где-то там, в другом мире.
Внезапно мельтешение перед глазами прекратилось, будто кто-то махнул рукой. На мгновение ему даже показалось, что он увидел небо. Голубое. Но его тут же закрыла фигура. Высокая, заслоняющее всё. Седая голова, белый, с выглядывающей из-под него чёрной тканью балахон.
