скачать книгу бесплатно
Господин усмехнулся, и в глазах его юноша узрел нечто такое, что не давало ему потом спать долгие годы, и добавил:
– Значит, свидимся, Джереми.
И исчез, словно его не бывало.
Не смотри ерунду
Роман Цай
– Ты куда билеты убрал? – спохватилась Настя.
– В чемодан, – отвечаю, – во внутренний карман. К паспортам.
На кухне гудит чайник, пахнет горелым.
– А как мы на досмотре будем? За документами в чемодан лезть?
Не подумал. А точно в чемодан убрал? Или…
– Ты маме позвонил, чтобы кота забрала?
– Она приходить будет.
– Она хоть знает, что приходить надо? Какой корм насыпать, как лоток менять?
– Сейчас позвоню. У тебя горит что-то.
– Ой!
Настя убежала на кухню. Я смотрю на собранные вещи и не могу вспомнить, куда спрятал документы. Придётся разбирать всё, но начну с чемодана. Так, какой там код?
– Гы! – улыбается Мишка. Один зуб уже выпал, второй шатается. Лишь бы во время отпуска не возникли проблемы с его зубами. Чёрт его знает, куда там обращаться.
– Банан будешь? – спрашиваю.
Мишка довольно кивает, не выпуская из рук планшет с мультиками. Краем глаза подмечаю Дим Димыча. Хоть не всякую ерунду смотрит. Не до него сейчас.
– Слава, а термос где? – кричит Настя.
– В верхнем ящике посмотри.
– Посмотрела, там нет.
Рассержено встаю, иду на кухню. Открываю дверцу и вспоминаю, что последний раз убирал термос в шкаф в гостиной. Чертыхаюсь. Возвращаюсь в комнату.
– Пап, а где банан? – возмущается Мишка.
Чертыхаюсь вслух. Достаю термос, иду за бананом. Из динамика планшета звучит писклявый Машин смех – опять медведя мучает. Успел переключить мультик – ни на чём сосредоточиться не может! Надо будет с ним поговорить.
– Нашёл билеты? – говорит Настя, принимая у меня термос.
– Ищу. А где у нас бананы?
– Кончились. В магазин надо идти.
– А что есть?
– Слива, яблоко.
Беру и то и другое, возвращаюсь к сыну, протягиваю фрукты. Мишка берёт, не отрываясь от экрана.
– Спасибо.
Вижу, листает фотографии. Всяко лучше мультиков.
Кладу чемодан на пол и мучаюсь с замком.
– Настя, а какой код, не помнишь?
– Мишкин день рождения.
Точно!
Щёлкает замок, и я поднимаю крышку. Вещи врассыпную на пол. Чёрт!
– Смотри, что у меня есть! – звучит из динамика Мишкин голос.
Поднимаю глаза: сын смотрит видео с собой же, играющимся с какой-то ерундой. Сгребаю вещи, думаю, как попрочнее закрепить лямки. Так, стоп. Не помню, чтобы мы что-то снимали с ним последние полгода.
Сажусь рядом с Мишкой. Бледный какой-то. На экране Мишка тоже какой-то не такой.
Вот он сидит за столом (не помню у нас такого стола), глядит в камеру. Руки испачканы чем-то красным, пальцами ковыряется в непонятной гадости, увлечённо так ковыряется.
Судорожно вспоминаю, чем эта гадость может быть: пластилин, краски? Нет, не похоже.
– Настя, иди сюда.
– Что такое?
Настя заходит с полотенцем в руках (вытирает руки), озадаченно смотрит на нас.
– Не ты снимала? – киваю на планшет.
– Не помню.
– Папа, мне страшно, – лопочет Мишка. Тревога поднимается и у меня, необъяснимая такая, странная.
Вглядываюсь в картинку и понимаю: тот Мишка держит в руках пульсирующее сердце. Пальцами отрывает кусок – с четверть – и ехидно смотрит на нас.
Настя берёт ребёнка на руки, отбрасывает планшет.
– Что за шутки, Слава?
Смотрю на неё непонимающе. Перевожу взгляд на отброшенный планшет.
У тамошнего Мишки в руках ещё бьётся сердце, а оторванный кусок он кладёт в рот.
И тут изувеченное сердце останавливается.
– Мама, мама, сердечко болит, – жалуется Мишка.
* * *
Жену с сыном увезла скорая, а я ковыряюсь в планшете. История просмотров, файлы на карте – ничего! Откуда видео взялось?
Звонок среди ночи. Я не сплю.
В трубке рыдающий Настин голос.
– Слава, наш Мишка, он…
Кладу трубку. Сердца не чувствую. Ничего не чувствую.
Даже не заметил, как включился телевизор. Разве он работал?
Вот на экране я, сижу за каким-то столом. В руках что-то красное…
Скрипы
>Всеволод Старолесьев
Лес был жадным. Отнял всё. Вначале – мечты. Потом – семью, уложив кого в густой ракитник, кого в реку бросил, а кого и волкам в пасти.
Теперь затребовал Петра, но не всего разом – лишь стопу. Взял с куском голени, оставив обессиленного человека скрести влажную от рос и осевших туманов землю, рыть, как червь, ходы в грудах листьев.
Боли было много, как опавших ветвей и сучков в старой промоине, по которой полз к смерти изувеченный человек. Ему говорили, что ловчих и охотников здесь нет. Зато были ямы на зверя. На какого? Двуногого. Потому что лес не терпел чужаков, рьяно охраняя тайны.
Пётр уткнулся пламенеющим от жара и боли лицом в грязную лужу и замер, прощаясь с миром. Кругом виноватый, больной оттого, что родных не уберёг и сам стухнет в промоине. Просил у леса уже не богатства или излечения, как раньше, а простой смерти.
Такую и бог раздаёт в охотку. Но…
– Глаза открыл? – спустя вереницу чёрных дней послышался незнакомый голос. – Цепляйся ими за балки. За паутину. За сажу цепляйся, они удержат.
Пётр зацепился. Словно якорь бросил, и потоки смерти оставили его в покое. А боль, ставшая его спутницей давно, вдруг исчезла.
Он лежал на полатях голый, целя срамом в чёрный потолок.
– О, и червячка уже прикрыл? Жить будешь, раз наготы стыдишься! – расхохоталась его спасительница.
Так смеяться мог бы мох, забитый в щели на чердаке, и так смеялась старуха, сидевшая на полу кривой избы.
Пётр едва шевелил языком, опухшим от жажды и укусов, и еле смог спросить, где он, почему жив.
– В избе моей, я отсюда с миром толкую, слушаю его, пою для него, а он поёт мне! – старуха поднялась. Жёлтая её кожа обтянула кости, а ветхая одежда держалась, не иначе, на жировых и грязных пятнах – иначе давно бы распалась на волокна. – Дождь мне поёт, ветер, волк, покойник. А я пою им, как умею. Только не песни им нужны, а музыка. Её сыграешь ты.
Пётр вдруг заметил, что стены избы увешаны сопилками, свирелями, дудками. Костяными и деревянными, глиняными, выточенными из ракушек. И изба гудела страшную музыку, рождённую сквозняками.
Он поднялся, боязливо глядя на культю…
– Мать моя, – пролепетал он, увидав деревянную лапу, слившуюся с костями и плотью. – Как же так…
– Лягушкой тебе уже не быть, но под солнцем ещё походишь, – ответила старуха, пристально глядя на него бесцветными глазами. – Я тебя спасла, но вот мой зарок – земля тебя будет носить, покуда слова моего не ослушаешься. А слово такое – топчи погост, скудельницу, курган, заходи на всякое пепелище и руины, коли повстречаются. Иди в чащобу – тебя ни зверь, ни злой дух не тронет. Вот и весь зарок.
Пётр медленно кивнул, с трудом соображая, чего хочет безумная бабка.
– Награда тебе будет и помимо ноги. Получишь, едва за околицу выйдешь. Ты ж в лес за дарами моими пришёл когда-то? Вот тебя они и повстречают.
Старуха помогла ему спуститься по сходням и вывела к едва заметной стёжке.
– Иди – и слушай. Помни зарок.
И Пётр пошёл, будто вела его неведомая сила.
Нога заскрипела, словно разом сотни душ застонали от боли. Каждый шаг был словом, что лилось из сухого дерева. Пётр слышал мелодию, рассказывающую о владычице леса. Была она тут до старых богов, изгнала и их, и бога нового. А из креста и пня, которым поклоны били, смастерила ногу, изувечив всё доброе, что было в них.
Нога пела для тех, кто ушёл в землю, и звала их за собой.
Пётр рассмеялся, когда увидел, как из лесу к нему идут родные. Пусть плоть их черна, пусть глазницы пусты и полны личинок, но семья снова вместе! И так будет всегда, покуда несёт он страшную музыку лесной старухи в большой мир.
Идеал
>Ксения Еленец
Автобус тряхнуло на ухабе. Выдернутый из дрёмы Сеня выругался и тут же сжался, ожидая мамкиного ора. Лишь пару секунд спустя он осознал, что мамы рядом нет.
– Арсений, не стоит употреблять такие слова, – Толя держал спину прямо, словно проглотил железный прут.
Сеня окинул взглядом поджатые губы, прилизанные волосы, ворот отутюженной рубахи, торчащий из-под пальто, и с трудом подавил желание сплюнуть.
– Чё-то не нравится, вали, – буркнул он, надвигая замусоленный козырек кепки на глаза.
Сеня уже сто раз пожалел, что решил бежать, не дождавшись, пока мамина подруга с сыночком свалят. Кто ж знал, что этот тюфяк, увидев Сенины сборы, увяжется следом.
– Ты обещал найти нам место для ночлега.
Толя нудел как заведённый всю дорогу. Ему не нравилось, что Сеня забрал и выключил его телефон, не нравился автобус, не нравились чипсы, которые Сеня взял на перекус.
– Задрал! – получилось слишком громко.
