скачать книгу бесплатно
Богадельня
– У меня все в норме, избавьте меня, пожалуйста, от этой утомительной и раздражающей процедуры и себя от лишних хлопот.
– Это часть моей работы, и я все равно буду каждое утро измерять вам давление, несмотря на ваше брюзжание и недовольный вид. Садитесь, дайте мне руку.
– У вас у самой кровь застыла в жилах, у вас небось температура тела, как у рептилии.
– 140/80.
– А я вам о чем? Только тратите свое время.
– А вы свои нервы. Хорошего вам дня!
Экологическая зона в лесном массиве на берегу реки с разнообразным уникальным растительным миром создает своеобразный микроклимат, благоприятно влияющий на организм.
– На мой организм благоприятно влияет совершенно иное. А вы не желаете пополнить библиотеку? Для подобного заведения она слишком скудна, вам не кажется? Это единственное, чем можно убить здесь время после обеда.
– К сожалению, новые книги поступят только осенью.
– А вы разве не гуляете? В лесу так хорошо по вечерам, свежий воздух, птички поют. Вечерние прогулки очень полезны для здоровья.
– Немного тяжелы для меня. Но попробую воспользоваться вашим советом.
– Ой, извините, я не заметила. Я не хотела…
– Ничего, ничего.
Ровная глухонемая жизнь по несменяемому распорядку с ежедневным врачебным осмотром и посещением столовой, с неизбежным приходом этого маленького цыпленка с всегдашними спутниками в виде тонометра и анальгина в руках, с беспрестанным послеобеденным храпом соседа, чтением рассыпающихся книг и обязательным просмотром информационных дезинформирующих программ.
– О, Петр Федорович, добрый день! Рада вас встретить.
– Да, давно не виделись, уже соскучились. Вроде не утро, а вы меня преследуете.
– Вы склонны все преувеличивать.
– Да ну. Что вы хотели-то?
– Я помню, что вы отказывались от всяких сопровождений при прогулках, но я подумала, может быть, я смогу…
– Нести меня на руках? Да, это будет отличный моцион.
– Организовать личный присмотр, скажем так.
– Я что, заключенный или трехлетний ребенок?
– Я могу вас сопровождать во время вечерних прогулок, если Вы не против.
– Разрешите поинтересоваться, вам девать себя некуда по вечерам? Вместо того чтобы радостно свалить из этого «Дома скорби», вы решаете гулять с ворчливым одноногим дедком.
– У меня сейчас появилось свободное время по вечерам.
– Правда, почему бы не провести его с пользой. Вы одинокая?
– Вы, по-моему, тоже.
– Я – старый и одинокий, а вы вот молодая и одинокая. Неизвестно, кому еще из нас повезло больше.
– Неважно, во всяком случае, что-то общее у нас все-таки есть.
– Ага, молодость и наивность – синонимы.
– Тогда до вечера.
– Лис, и что ты себе работу ищешь, ушла бы лучше пораньше домой, он же кряхтун еще тот.
– Ну и что, мне жаль его.
– А вот не надо людей-то жалеть. Зачем их унижать жалостью? Людям нужно уважение и чтобы к ним относились по-человечески, но никак не жалость.
– Интересно, как он стал инвалидом?
– Больше чем уверена, что его история, как и большинства, таких же, как он, совсем неинтересная и банальная. Сахарный диабет либо обморожение.
– Так почему ты осталась работать в этой богадельне?
– Допустим, это не богадельня, а дом для престарелых.
– Один хрен.
– Когда появится какой-то опыт работы, наверное, меня здесь не будет, а пока так… скучновато, не всегда приятно, но терпимо.
– А я не понимаю, почему я не могу прожить, а не протерпеть остаток своих дней. Почему меня списали, как испорченный товар, выбросили, как ненужный хлам? Я мешал им, доставлял много хлопот, денежных трат, был обузой, не приносящей уже никакой пользы? Я кормил их и утирал им сопли, когда они были беспомощными. А они? Решили, что здесь мне будет лучше, спокойнее. Конечно, нет никого хуже родственников.
– А они приезжают навестить вас?
– Один раз за два месяца на полчаса. Дочь. Уж не знаешь, дочь ли. Я злой, жесткий, язвительный – да, но я не эгоист. Я могу ранить словом, но делом никогда. Я не люблю своего зятя, и есть за что. Что мне притворяться, что он обожаем и почитаем мной? Притворяться – все равно что лгать. А буддистам вдвойне тяжело: им нельзя ни лгать, ни думать о других плохо, все грех. Из-за него я уже год обнимаюсь с костылем.
– Как из-за него?
– Вот так. Он у нас великолепный врач, мастер своего дела.
– Он – хирург?
– Нет, он диагност.
Память
Все банальнее, чем ты можешь предположить. Меня хотели назвать, но не назвали Алисой. И чудес не бывает. Только убывает число отмеренных мне и тебе лет.
Расплываются чернила на листе старой бумаги и становятся большой кляксой. Пожелтевшие страницы, красочный гербарий, засушенный в детских книгах, в детских снах и мечтах о взрослой жизни. Иссохшие морщинистые руки будут листать календарь, и вспомнить не о чем почти.
Как хочется в дождь сесть у окна и успокоить ветер, бормоча невнятно волшебные слова на санскрите. Молитвы. Мне жаль тебя до слез. Все будет так, как мы запишем себе в тетрадь, в блокнот.
Вечереет, я наблюдаю за тем, как из шума рождается тишина. Среди подушек и одеял слез никогда не будет видно. Спокойно играет музыка без слов. Так нежно я опять рисую тебя без кисточки и акварели, легкими штрихами фраз, оплетая паутиной букв. И жду, когда же зацветут вишни и упадут небеса, омыв сады сладкой водой.
Дождь пройдет. И мы будем гулять по ночному городу, совсем отвыкшему от сна, по мерцающему бульвару, а потом по парку, дышащему легендой о любви Лейли и Мейджуна, и, стоя у каменной беседки, ловить мудрый взгляд Низами Гянджеви.
А позже ты уйдешь в зазеркалье, безмолвно с какими-то другими людьми. Может быть, вернешься, когда не знаешь.
Ты изредка будешь навещать меня, потом опять уходить. Я жду по привычке. Ты всегда осуждал меня за это, как и все: «Нужно не ждать, а действовать и жить».
Люди ожидают через два года конца света, а я не понимаю, чему должен прийти конец, глупо, но я никогда не видела ни света, ни тьмы.
Представляешь, я сказала об этом старику у храма Святого Клементия (наверное, ты еще помнишь его), а он озадаченно посмотрел на меня и ответил: «Конец света означает, что не будет вас».
Такого же не бывает, ты вот ушел, но все равно не перестал существовать, так же будет и со мной.
И не будет ни гула, ни тишины?
Ничего и никого не будет.
И Бога не будет?
Бог всегда будет. Но он превратится в ничто.
В ничто? В безличное, в неживое, в отрицание всего.
В нашем доме накопилось много пыли, непригодных, ненужных, но неприкасаемых вещей: музыкальный кассетный проигрыватель – у меня нет для него кассет, твои поношенные рубашки, выглаженные, сложенные ровной стопкой в платяной шкаф, – их никто больше не наденет, икона Андрея Первозванного – у нас с тобою разные боги, гостевые тапочки – этот дом уже давно не видит гостей.
«Ничто становится «нечто» – донесется твой мягкий голос, едва касающийся моего слуха.
Я возьму твои книги, тексты которых заучены мной наизусть, и буду перечитывать их в темноте с закрытыми глазами.
«Все вещи происходят из естественных законов. Многие тысячи лет назад люди уже складывали свою гармонию и качества. И они приходят опять еще учиться, от всяких проявлений».
У меня нет ничего, но мне ничего не нужно, я не жду.
Крошки
Растопить в весенних лужах кусочки счастья и надежды, под дождевыми каплями размягчиться и остыть, вымокнув до ниточки. Крошечки. Маленькие ручки тянутся ко мне, беспомощные, детские. И главное сейчас – успокоить и успокоиться. А дальше будь что будет.
Ты кричишь и прячешься от посторонних взглядов, в светлой комнате, в кроватке, как когда-то в утробе матери. Сжимаешь крепко кулачки, приникаешь к родной груди, а потом засыпаешь у меня на руках.
Ты очень серьезен. Ну же, улыбнись! У тебя впереди целая жизнь, знаешь ли ты об этом? Ты подрастешь вскоре и уже не вспомнишь, как ты явился сюда, что было до и что будет после, как тебя ждали, звали, целовали, веселили и шептали лучшие слова на свете. Тебя обратят в незнакомую тебе дотоле веру, ты будешь верить всем: родителям, дедам и сестрам, любым прохожим; во все: в невидимое, неосязаемое, непознаваемое, неслышимое, существующее за пределами сознания и твоего понимания. Ходить в церковь и ставить свечи за здравие, за упокой и учиться смирению. Потом выбегать из церкви, считать звезды и мечтать.
И когда ты сама смирилась?
К двадцатилетию, наверное. Я отдала мечты снам, любовь – детям, дороги – путникам, дом – отшельникам, свечи – священникам.
И что же осталось у тебя?
Круговорот.
Жалеть себя – занятие недостойное, сколько в вас неразумности.
Вы, наверное, по воде ходите.
Нет? Как удивительно.
Я думала, вы боги.
Вы такое говорите, что сердце содрогается.
Вы знаете так много: и что такое хорошо и что такое плохо, и сколько заповедей у Христа, и смертных грехов сколько и что ждет всех нас впереди.
А дети живут в мире обещаний и полуслов.
Я – мать.
Но я не знаю, как объяснить, что было подарено тебе. И как сказать тебе, что ты, мой малыш, знаешь о жизни больше меня, твоей матери?
Помнишь ли ты?
…Все – повторяю – безглагольнее
Пространство жизни: место дольнее.
– Мне хорошо. Но ты, мой свет,
В себе ли тут? – И да, и нет.
Татьяна Бек
Посвящается Зинаиде Лопатиной
Я порву все до последнего листочка. Бумага хранит воспоминания и даже прикосновения, отпечатки пальцев, твоих и моих.
Ты сожжешь ежедневники и мятые тетрадки, вольный огонь разъест строчки верлибров, стихи превратятся в золу. Я буду танцевать на ней, а меня ведь тоже сожгут, пусть позже.
Всю жизнь я посыпала Будду пеплом, простят ли мне?
Я буду целовать тебя, шептать «Прости», боясь причинить вред присутствием, жизнью, случайностью, неосторожностью, своей неосмотрительностью.
Помнишь ли ты?
Я не могу вспомнить, что было в прошлом, что было вчера.
Была ли я?
Ты говоришь, я всегда убегала ото всех и отовсюду.
А я помню только сны, солнце на закате, огненный шар, укрывающий все страхи.
Как нелегко быть легкой и беспечной, прости.
