Суровая Родина. Нехороший путеводитель Кемерово

Маша и Медведь

Вот такая хренотень в моей деревне каждый день!

Русская заветная поговорка

Местная страшилка

Деревня Осиновка, 20 км от Кемерово

Те немногие старожилы, которые ещё помнят эту историю, не любят её рассказывать, но если пристать к ним с вопросами, то вы услышите страшное повествование, которое раз и навсегда изменит ваше отношение к медведям.

Возле деревни Осиновка, которая стоит на самом краю Великого Леса (или тайги) всего в 20 км от Кемерово, в 50-е годы располагался леспромхоз. Пилили понемногу лес, выполняли план, трудились на благо отчизны. Хозяйство было небольшое, но слаженное. Бригадира за успешное выполнение показателей направили на повышение, а на его место прислали задиристого работягу из Мариинска. Коллектив принял его хорошо, как и подобает принимать всякое сверху поставленное начальство, но он начал по любому пустяку гнуть свою линию, чем настроил против себя всю бригаду. Руководство не выбирают: смирились и стали трудиться дальше.

Долгие годы работал в леспромхозе лесник – Иван Макарович Стрельцов. Лет ему было на тот момент уже за 50, но мужчина он был ладный, собой пригожий и рукастый. В жены он взял Марию Андрееву, которая была его лет на 20 младше. Когда она появилась, то в Осиновке судачили разное: дескать, что она из семьи репрессированных, потому за старого и пошла, а кто говорил, что порченная, но жить они стали ладно, вот люди и успокоились.

А ещё с ними жил медведь. Было ему уже лет пять. Как-то охотники пошли в тайгу и напоролись на медведицу с медвежонком – мать зачем-то убили, а медвежонка притащили на потеху в деревню. Иван Макарович, когда увидал такое глумление над детёнышем, в ярость пришёл неописуемую и отобрал его у обидчиков. Выходил, как дитя, да у себя и оставил. Жил он от деревни отдельно, как бы хутором, потому и мог позволить себе такие вольности. Собаки к мишке привыкли и стали почитать его за своего, а он далеко от двора не отходил, только с Иван Макаровичем на охоту, если что.

Медведь, как известно, – животное, силой обладающее могучей и умом наделённое щедро. Хитрая бестия. Не зря его называют «хозяином тайги». Промеж коренных народов вообще считается, что человек не божье творение, а произошел от медведя. Братом его величают и отцом. Всяк его в наших краях боится, но и уважает одновременно. Бывалые охотники – и те избегают в тайге с ним встречи, а уж если она и приключится, то здесь шансы почти поровну.

Иван Макарыч мишку своего никакими кликухами и прозвищами типа «топтыгин» или «косолапый» не называл, поскольку считал это непотребным, а если говорил о нём или обращался к нему, то просто – «медведь».

Жил они не богато, но хозяйство у них было крепкое: Мария была не только собой хороша, но и руками способная, а уж муж-то и тем более – хозяин знатный.

Деревенские сначала рот раскрывали, что, дескать, медведь скотину будет драть, да и ходить теперь по деревне небезопасно, но, видя, что характер у мишки на удивление добрый и незлобливый, поутихли, а со временем и совсем пообвыклись, и никто уже супротив такого соседства не возражал.

Новый бригадир, как появился, сразу заприметил Марию и стал при всяком удобном случае оказывать ей знаки внимания. Видимо, считал он, что Иван Макарович ей не ровня. Баба-то она и в самом деле была видная: щёки румяные, осанка статная, коса русая в пояс. С такой и генералу не стыдно бы в свет показаться, а тут нате – жена лесника. Повстречает он её как бы случайно на пути домой и давай предлагать: «Добрый день вам, Мария Ивановна, а вот сумочки-то ваши тяжёлые, давайте вам подмогу донести». Вроде как и просто дружеская помощь, но, как известно, просто так и прыщ на жопе не вскочит. Мария отвечала на эти подкаты холодно, но, чтобы не обижать человека, резко ему от ворот поворот не давала – всё-таки мужнин начальник.

А Семён Филькин, так звали этого бригадира, меры в своих желаниях не знал и задумал-таки заполучить себе желанное любым путём, а чтобы муж – т. е. Иван Макарович – под ногами не болтался, услать бы его куда подальше. Времена-то были уже после разоблачения «культа личности», и если бы раньше, то написал бы он куда надо какой надо донос, и решённое дело, а сейчас такие номера уже не проходили. Действовать нужно было с умом, да осторожно.

Договорился он в областной конторе, чтобы новые пилы выписали, и тут же вызывает к себе в вагончик Иван Макарыча:

– Иван, есть у меня для тебя важное поручение. Нужно съездить в командировку в Новосибирск да получить пилы для бригады.

– Семён Ильич, я же не по этой части. Как там с этими пройдохами на базах разговаривать, не обучен. Лучше уж ты кого другого пошли.

– Иван, де некого. Я бы и сам поехал, да вот что-то в боку третий день ломит – еле хожу. А пил новых не будет – план завалим. Выручай!

Делать нечего, собрался Иван Макарович и на следующий день уехал по поручению, а хитрая бестия бригадир тут как тут у его порога с букетиком и бутылкой сладкого муската:

– Мария Ивановна, день рождения у меня. Не окажете ли любезность составить мне компанию?

Делать нечего, пустила она его в дом.

Посидели немного, да выпроводила она его – сказалась больной головой.

Медведь за всем этим из-за стайки тихонько наблюдал, да звука никакого лишнего не издавал – только ушами шевелил.

Через три дня вернулся домой Иван Макарович радостный, с поручением исполненным. А медведь ему навстречу. Обнялись. И давай он ему что-то на ухо шептать да языком шершавым его вылизывать. Погрустнел хозяин и спрашивает у жены:

– А что, гости у нас были незваные?

– Да бригадир заходил вчера вечером. День рождения у него был, оказывается. А он здесь ни с кем не дружный. Вот и припёрся ко мне зачем-то.

– А ты?

– Ну не выгонять же его было, раз праздник такой у человека. Ну пустила. Отметили чуток, да выпроводила его по-быстрому.

Иван Макарыч крякнул, мотнул головой, но больше тему не поднимал.

Время идёт, а Семёну пуще прочего охота залезть Марии под юбки. Вот и думает он, как бы спровадить ещё раз куда-нибудь подальше мужа. А тут и случай подвернулся – в Красноярске объявили конкурс на лучшего лесника со всякими ихними соревнованиями для рукастых: изготовление деляночного столба, искусственных гнездовий, тушение условного пожара да посадки саженцев. Вызывает он к себе Иван Макаровича и говорит:

– Иван, тут дело такое важное нарисовалось. В Красноярске конкурс на лучшего лесника по Сибири организовали. Считаю, тебе надо участвовать. Ты же лучший, я тебя знаю!

– Семён, да зачем мне это?

– Иван, ты что, не советский человек? Тебе, может, и не надо, а для коллектива – важно! Премия, показатели. Собирайся. Через два дня едешь.

Ну что делать: если для коллектива, то надо ехать. И уехал он на цельную аж неделю.

А хряк бесстыжий, бригадир, тут как тут у его крыльца и нате соловьём заливаться про душу-то его одинокую, никем не понятую, да жизнь его тяжёлую холостяцкую. И так каждый вечер. Мария его в дом уже не пускает, а на крылечке с ним беседует, чтобы компроментаций никаких не было. Медведь за всем этим непотребством из-за угла в полглаза наблюдает да сопит недовольно, ноздри, как желваки у человека, ходят.

Прошла неделя. Вернулся хозяин с почётной грамотой, место занял он там какое-то высокое. Мишенька к нему со всех лап. Обнялись, и давай он ему на ухо всё излагать в подробностях. Пуще прежнего Иван Макарович закручинился, да опять разговор начинает нелюбый с женой своей ненаглядной:

– Марьюшка, а что, опять бригадир приходил?

– Мимо шёл да заглянул пару раз. Но внутрь я его не пущала, как ты и учил. Так, на крылечке беседовали. Говорит, надо мне работу искать хорошую, вот он меня политической грамоте и обучал – все новости, которые знал, мне пересказывал, да как на вопросы мудрёные отвечать, если что, подсказывал. Может и правду мне, Ванечка, занятие подыскать денежное, а то годы идут, а я всё дома да дома.

– Ладно, после поговорим.

И опять завершил разговор Иван Макарыч, чтобы ссоры на пустом месте не раздувать. Живут дальше, как будто бы ничего и не было.

А у бригадира елдак прям дымится, чисто пар от него идёт. Днём и ночью только об одном и думает, как бы оседлать жену пригожую, да некстати чужую. Неделю целую ходил и думал, как бы спровадить бы мужа в края далёкие да на подольше. И вот случай угораздился подходящий – пришла разнарядка на обучение передовым методам ведения лесного хозяйства с командировкой ажно во Владивосток, да на целых два месяца. Как увидал он это бумажку, аж подпрыгнул от удовольствия и сразу гонца послал за Иван Макарычем:

– Иван, тут такое дело – надо тебе во Владивосток съездить на обучение.

– Я же только что из Красноярска. Совесть имей!

– А кого я ещё пошлю? Вечно у тебя личное идёт поперёд общественного! Одумайся! У тебя вот и грамота почётная, и хозяйство образцовое, а мыслишь ты как частник заскорузлый, не по-государственному. Вот сам посуди – ты у меня лучший работник. Партия в таких, как ты, вон каки силы да деньжищи вкладывает, чтобы знаний дать вам, дуракам, новых, а ты отказываешься! Не хорошо это, не по-нашему – не по-коммунистически…

– Ладно, когда ехать?

– Да хоть завтра!

Собрался по-быстрому, с Марией попрощался скупо, коротко, с медведем обнялся дюже крепко, по-товарищески, и был таков.

На следующий день бригадир опять у крыльца Марии с букетом пышным, а сам нарядный, при галстуке:

– Мария Ивановна, позвольте вам от всей души презент.

– Ой, да не надо.

– Обидеть хотите, а я ведь хотел вам от всей души …

Постояли, поговорили, а потом бригадир засобирался домой и, быстро попрощавшись, пошел к околице, да не дошёл. Ойкнул, присел и как застонет:

– Нога! У-у-у-у! Ногу подвернул.

Ну, Мария к нему кинулась, притворцу, а как не помочь человеку, если у него горе приключилось такое недужное. Попробовала его поставить на ноги, а он вопит, как змеёй ужаленный:

– Ой, ступить не могу. Боль резкая, невыносимая.

Так, опершись на её плечо, он до хаты и доковылял. Вошли внутрь, а медведь за всем этим представлением смотрит пристально и сопит уже совсем не по-доброму.

Усадила она его на лавку. Сняли сапог, размотали портянку. Сидит он охает, а сам всё по сторонам оглядывается да жарким взглядом к хозяйке примеривается. Тут дверь распахивается, и на пороге объявляется нежданный хозяин – Иван Макарович:

– Семён, ты что здесь делаешь?

– Да вот, мимо проходил и ногу подвернул. А ты, что не уехал?

– Убирайся вон из моего дома, – с этими словами сгрёб он бригадира и вышвырнул его на улицу, и нога прошла сразу волшебным образом.

– Ты что творишь, я с тобой разберусь!

Изменился лицом Иван Макарович и отвечает ему не зло, а так с усмешкою:

– Разберёшься? Хорошо. Завтра дуэль. Стреляемся на ружьях. Не зассышь?

– Какая дуэль, ты что спятил?

– Честная. Честная дуэль. А не придёшь, не быть тебе больше бригадиром. Всякий будет знать, что ты ссыкло трусливое и слово твоё гроша не стоит ломанного.

Мария к Ивану кидается, пытается его успокоить, а медведь её удерживает – дескать, не суйся баба, когда мужики разговаривают по серьёзному.

Назавтра прислал Иван Макарович к нему секунданта – лесоруба Кузьму Пронина и обозначил место и время, где и будет проведена дуэль.

Стреляться условились с 50 шагов. Зарядили ружья жаканами. Первому по правилам полагалось стрелять Семёну. Встали они в позицию. Бригадир прицелился, и был уже готов прозвучать выстрел, как выбежала из лесу Мария и кинулась к ним. Встала промежду них и как заголосит:

– Что ж вы придумали, окаянные! В мирное время, да стреляться. Прекратите немедленно!

– Уйди, Мария. Это дело чести. Только один из нас должен остаться в живых, – попытался урезонить её Иван.

– Нет! Не допущу! – в этот момент палец Семёна случайно нажал на спусковой крючок, и прогремел выстрел. Мария медленно осела, а на белой её блузе расплылось красное пятно.

Иван бросился к жене, а Семён в недоумении от произошедшего растерянно опустил ружьё.

Между тем медведь, который тихо сидел всё это время на краю поляны, буквально в два прыжка настиг Семёна и в один момент оторвал ему голову. Секунданты, видя сей ужас, в панике бросились прочь. А мишка, издав страшный рык, спокойно сел рядом с обезглавленным телом, из рваной шеи которого затухающими пульсациями продолжала вытекать дурная кровь.

Иван Макарович опустился на землю рядом с ним и держал на руках Марию, которая погибла мгновенно – пуля попала прямо в сердце.

Мужики-секунданты, когда добежали до деревни, от ужаса сначала толком не могли рассказать, что произошло, а когда пришли в себя и поведали о страшной дуэли, то односельчане послали в село Елыкаево за участковым – своего-то им не полагалось. Участковый приехал где-то через час. Осмотрел место дуэли. Труп бригадира лежал на том же самом месте, где он и упал, а голова, оторванная страшным по силе ударом, отлетела аж на семь метров. А тела Марии нигде не было. Пошёл милиционер арестовывать медведя и Иван Макаровича, да только пусто было в доме лесника. Не нашел он там ни хозяина дома, ни хозяина тайги. Спешно собрались подельники и ушли в лес. Тело несчастной Марии забрали с собой. Больше их никто никогда не видел.

Об этом инциденте газета «Кузбасс» опубликовала короткую заметку: «Случай на охоте», в которой написали, что 25 июля 1958 г. трагически погиб на охоте бригадир леспромхоза №56 Семён Ильич Филькин. Родным и близким соболезнования. Про Марию – ни слова. И всё.

Родных у него не оказалось, или никто не проявил интересу к событию его смерти. Селяне наотрез отказались забирать труп для похорон. Какое-то время провалялся он в морге, а потом закопали его за казённый счет в безымянной могиле. Собаке – собачья смерть. Хотя почему так говорится и при чём тут эти благородные животные, я не знаю.

Борзые щенки

Звонок в КГБ:

– Скажите, к вам мой попугай не залетал?

– ???

– Если залетит, заранее заявляю: я его политических убеждений не разделяю.

Университет, пр. Советский, 73

Кемеровский государственный университет основан в 1953 как пединститут. В 1974 преобразован в университет. 1 февраля 2018 года в его состав вошёл Кемеровский технологический институт пищевой промышленности, именуемый в народе «кулинарный техникум».

1986 год. В жизни неожиданно стало происходить столько интересного! Журнал «Огонёк» вдруг стал походить на «Посев»32. Каждый его новый номер нёс такие открытия, что «страшно» было читать. Страшно интересно! А «Московские новости»? «Такое» публиковали! Уже само их название стало говорящим: «Московские (!) новости». И всё это в твоём личном почтовом ящике в подъезде, а не через вой глушилок по ночам с голосов. Бывало, крутишь ручку КВ-приёмника и ищешь «Голос Америки» или «Радио Свобода», чтобы несколько минут послушать новости «оттуда» а где-то в другом месте сидит сотрудник КГБ и тоже их ищет, чтобы включить на этой частоте радио-помеху, которая будет поверх диктора стонать: «У-у-у-у..». «Вражеские голоса» теперь сами бегом бежали к почтовому ящику и поражались от того, что читали в наших газетах.

Преподаватели на истфаке в университете учили «новую» историю по газетам и журналам вместе с нами, а вот преподавали пока старую. Команды «кругом, марш!» им ещё не поступало.

Оказывается, в нашей недолгой советской истории были не только пятилетки за три года и «Решения съезда КПСС в жизнь! Ура! Кура, товарищи!», но и 37-й год, а потом 39-й и неизвестная финская война, про которую учебники истории вообще молчали. «Никогда такого не было, и вот опять.»33

«Взгляд» крутил в вечерний прайм «нашенские» (!) музыкальные клипы, где поезд в огне вёз полковника Васина и Гребенщикова на фронт, а у Цоя выступила группа крови на рукаве. Даже в «вялом» Кемерово появились панки-металлисты и прочая хиппуха.

Да, живя в ритме страны, уже на первом курсе я начал пропускать занятия. А почему? На историческом факультете кемеровского университета возник «очаг свободомыслия» – студенческая экологическая группа.

Студенты в те времена были сливками молодёжи страны, которая не только «в области балета впереди планеты всей». Из вчерашних школьников система отбирала самых толковых, а конкурс, например, на истфак КемГУ составлял семь человек на место. И никаких дублей документов в пять вузов, как сейчас. Решил куда подать – и всё. Недобрал баллов – армия для мальчиков, гардероб для девочек. Мысль о таком кощунстве, как платное высшее образование, даже не приходила никому в голову. Конечно, там у них, на Западе, где «человек человеку – волк», всё только так и делается – за деньги, но мы выше этого.

Пройдя тщательный отбор приёмной комиссии и придя в вуз, «светлые головы» попадали в то же самое совковое «болото», что и в школе, только оценки ставились уже не в дневник, а в зачётку. Первокурсниками в вузе никто особо не интересовался. Требовалось только одно – аккуратно ходить на лекции и семинары. Все как бы студенческие институции – студсовет, студклуб, совет факультета – были административными пристройками для карьеристов при деканатах.

Что такое исторический факультет? Давайте поподробнее. Вы думаете, туда шли с мечтой стать учителем истории в средней школе? Конечно, нет. Это был первый и важный трамплин для прыжка в профессиональную лигу комсомола, партии, КГБ или, на худой конец, для того чтобы стать лектором в обществе «Знание»34. Посмотрите на биографии нынешних управленцев высокого уровня в Администрации Кемеровской области – истфаковцы через одного.

И я шёл туда с теми же целями, но, глядя на идейно выдержанные лица старшекурсников, которые старательно выстраивали своё будущее «в системе» – «камень на камень, кирпич на кирпич…», – я испытывал страшную тоску.

«Давай пошалим сейчас, а?» – как говорил великий Карлсон.

Ситуация лежала на поверхности. В Кемерово в те годы через день был такой смог, что, выходя на улицу, мы не видели вперёд на два метра, а дышать можно было «условно». Тот воздух, которым мы дышим сейчас, – это просто Альпы по сравнению с тем «парным молоком». Точно вам говорю!

И таких романтиков, как я, нашлось ещё. Из моих одногруппников сколотилась небольшая группа, которая активно включились в экологическую тему. В то время, в эпоху перестройки, стало модно через газеты проявлять открытость и доступность информации о загрязнении окружающей среды для населения. «Вот, пожалуйста, читайте. Мы ничего не скрываем!» Все показатели измерялись в ПДК – предельно допустимой концентрации «чего-то очень вредного». Злые шутники расшифровывали это как «падёж дохлых кемеровчан». По разным параметрам газеты публиковали ПДК за прошедшие сутки. Значения показателей «по газетам» колебались от 0,9 до 1,05. То есть населению давали понять, что ничего страшного не происходит – жить можно. А ты выходишь на улицу, попадаешь в эту взвесь, в белый кисель, и думаешь: «Либо вы всё врёте, братцы, либо датчики у вас запотели!»

Мы начали с того, что пошли в организации, которые занимались взятием проб, представились как студенческая экологическая группа и попросили включить нас в состав комиссии по сбору образцов воздуха и воды. А почему бы и нет? Конечно, нас вежливо проводили до выхода. Но остановить нас это уже не могло. Мы бурлили идеями, писали манифесты, призывы, листовки, куда-то постоянно ходили, чего-то требовали и вели себя не нагло, но подозрительно настойчиво. Естественно, информация о том, что у историков на первом курсе завелась «какая-то гадость», быстро попала «куда надо». А всё самоорганизующееся, созданное не по приказу деканата, даже кружок по вышиванию крестиком, всегда пугало власть, хотя никакой «политики» в наших головах не было и в помине.

Это общее дело настолько нас увлекло, что к нам подтянулись студенты из других факультетов и вузов: медики, биологи. Это была настоящая студенческая жизнь. И я был в центре этой карусели.

В начале февраля стало известно, что отменили военную бронь – отсрочку для студентов-очников – и я пойду служить в Красную Армию с весенним призывом. Поводов откосить по здоровью у меня не было. Вместе с другими студентами-призывниками я начал уже в феврале досрочно сдавать летнюю сессию. Вот такие были нестандартные времена.

Экологические дела ушли на второй план.

Наступил март, и я попал в кемеровскую вертолётную школу на казарму. Здесь в моде были шинель, сапоги и марши по плацу под военные песни:

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

Преодолеть пространство и простор,

Нам разум дал стальные руки-крылья,

А вместо сердца – пламенный мотор.

Я потерял своих «экологов» из виду. Большинство из них были общаговскими – им даже не позвонить. В конце апреля мы приняли присягу, и «на майские» я получил свою первую увольнительную в город.

1 мая – прекрасный солнечный день. Почти лето. Я надел шикарное финское кожаное пальто «три слона», которое висело на мне, как на вешалке, и пошёл на демонстрацию, чтобы повидаться со своими одногруппниками.

Каково же было моё удивление, когда я увидел, что наша экологическая группа не погибла, а, напротив, расширилась. Появились новые лица. Ребята наделали какие-то небольшие транспаранты с совсем не политическими призывами типа: «Чистый воздух!», «Дышать не через раз!» и т. д.

Это была такая радость: 1 мая, солнце, прекрасные лица студентов вокруг, мои товарищи с самодельными плакатами. Мы шли в общей колонне университета в составе нашего факультета. Организация демонстрации была сложным процессом. На площади театра Драмы партийцы-дежурные формировали очерёдность прохождения колонн по Советскому проспекту и их выход на площадь Советов. Хвосты ожидающих тянулись по Весенней и по всему Советскому вплоть до Кузнецкого. Своей очереди мы ждали очень долго. Обычно университет шёл в середине демонстрации, после крупных промышленных предприятий, а завершали её какие-нибудь мелкосошные филиалы отраслевых учреждений. А в этот раз нас всё отодвигали и отодвигали. Чудеса! Наконец-то последними и закрывающими демонстрацию двинулись и мы. Идёт главный вуз Кемерово – университет!

Кстати, первомайские лозунги назывались «Призывы ЦК КПСС к 1 мая» и публиковались в центральных и местных газетах за несколько дней до демонстрации, чтобы трудящиеся могли заранее ознакомиться с ними и осмысленно прокричать стоящим на трибуне партийным руководителям ответное: «Ура! Ура!»

Плакатов «за чистое небо» мы не скрывали. Стояли с ними демонстративно открыто, ведь ничего плохого на них написано не было, а напротив – экология касалась всех и каждого.

И тут же к нашей «зелёной» группе бодро подбегает наш любимый декан и так по-отечески, с улыбкой говорит:

– Ну что вы тут стоите с этими вашими актуальными лозунгами среди этих всех надоевших «Мир. Труд. Май»? Вас же тут никто даже и не заметит. Ребята, вы лучше идите в конце колонны факультета – там группой и пройдёте, – и быстро убегает по своим делам куда-то дальше. Он же, как Ленин, один на всех. «Хорошо!» – мы послушно идём в конец колонны факультета.

– Советские люди! Объединим усилия для созидания гуманного, демократического социализма! – доносится с площади. – Ура, товарищи!

– Ура! Ура!

Колонна опять чуть продвинулась до краеведческого музея, а к нам подходит уже кто-то незнакомый из ректората с красной повязкой «дежурный» на рукаве и без эмоций в голосе указывает:

– Идите в конец колонны университета – вы будете замыкающими, – мы опять послушно сдвигаемся назад.

А в это время на площадь Советов уходят другие вузы.

– Народы Земли! Умножим усилия для решения общих проблем человечества! – призывает диктор. – Ура, товарищи!

– Ура!

На какие-то призывы демонстранты откликались однократным ура, а на другие – двойным или даже тройным. Это было отдано на волю народа.

Ну вот, двинулся и университет – доходим до «Льдинки». К нам опять гонец – уже какой-то совсем неприметный человек, которого никогда не вспомнишь: штатское лицо нейтральной наружности без опознавательной повязки:

– Выйдите из колонны университета и идите отдельной группой, – и испаряется.

Ну что ж, пожалуйста, если это так важно…

– Юноши и девушки! Активно участвуйте в труде, овладевайте знаниями. Учитесь управлять государством! В ваших руках будущее Отечества! – почти что к нам обращается голос из громкоговорителя. – Ура, товарищи!

– Ура! Ура!

Идём самые последние – «как три тополя на Плющихе»35. Закрываем первомайскую демонстрацию. Это уже даже почётно: мы – отдельная колонна из десяти человек. Распорядитель отдалил нас от конца университетской аж на десять метров: «Чтобы никто даже не подумал, что эти охламоны имеют какое-то к нему отношение».