скачать книгу бесплатно
– Что случилось? – забеспокоился Кутельман. – Фирка, у тебя неприятности? Почему не говорила?
– Не говорила, потому что стыдно, – отмахнулась Фира, – в нашей школе и такое! Выяснилось, что одна наша учительница в конце года, перед тем как выставить годовые оценки, брала подарки от родителей. Подарки дорогие – коньяк, коробки конфет. Это взятка.
– Не может быть, – ужаснулась Фаина, – прямо не верится – конфеты, коньяк…
– Ну, ты представляешь?! Мы воспитываем новые поколения граждан, внушаем, что у нас все только своим трудом, – и вдруг такое! Позор, пятно на всей школе, на звании учителя! Все шептались по углам, а я не стала, прямо поставила вопрос на педсовете.
Илья все покачивал Таню на коленях и вдруг неожиданно резко раздвинул колени, и она провалилась – в ямку бух! – рассмеялась.
– Давайте я вам лучше анекдот расскажу, – предложил Илья. – Старый еврей говорит жене: «Знаешь, Сарочка, если кто-нибудь из нас умрет, то я, скорее всего, перееду в Одессу…»
…Было еще бесконечно много обедов. Танин рев, конечно, забылся, как забылось благое намерение не доводить одного ребенка до комплекса неполноценности, а другого до комплекса величия. Илья и Эмка продолжали соревноваться – чему еще можно Леву научить. Илья научил Леву играть в шашки, Эмка в шахматы, Илья тут же научил Леву сицилианской защите, Эмка ферзевому гамбиту… Так они и развлекались Левой, как заводной игрушкой, заводишь ключиком, и она безотказно прыгает. И каждый обед теперь превращался в математический аттракцион «Лева, посчитай, Лева, скажи…». К трем с половиной годам Таня съела под «Лева, а сколько будет… Лева, скажи…» десятки котлет, блинчиков, куриных ножек.
Кстати, кроме простеньких квадратных уравнений Кутельман планировал для Левы еще инварианты. Существуют задачи, в которых описываются некоторые операции, совершаемые над каким-то объектом, и требуется доказать, что чего-то этими операциями добиться нельзя. Решение состоит в отыскании некоторого свойства, которое сохраняется при операциях, но отсутствует в конечном состоянии. Такие свойства называются инвариантами. Например, задача: круг разделили на 6 секторов, в каждом лежит монета, за ход можно монету передвинуть в соседний сектор, можно ли собрать все монеты в одном секторе за 20 ходов?.. «Ребенку МОЖНО это объяснить, – радостно уверял Кутельман, – а потом я ему объясню полуинварианты…»
«Потом» оказалось значительно позже. Квадратные уравнения трехлетний Лева научился решать – подставлял в формулу значения чисел и получал ответ. А с инвариантами не вышло. Лева не смог.
«И слава тебе господи, не надо нам такого», – сказала Мария Моисеевна.
И правильно. НЕ НАДО НАМ ТАКОГО. Откуда-то она, необразованная, галошница, оказалась умнее умного Эмки Кутельмана. Слава тебе, господи, что Лева не смог. Лева был одаренным, талантливым, но совершенно НОРМАЛЬНЫМ, без патологии.
Дневник Тани
Я ЯЯ шесь лет Я есчо неумеу пысат
мама пиритшколай учитминЯкричит тычто неможеш букву д хвостиком наверх тупица трЯпочнаЯ
ддддурак
Левкадуракурит тобагспики варут доманиночут
Амежду протчим фсе неумеютписат нитолкоЯ Левкаканешноумет.
Вот люди важные вмаий жызне
моЯ мама
ана кондедаднауг любит книгтЯтркино
уние принцыпы мне многонелзЯ нилзЯ
нилзЯ прасить новыюкофту о трЯапках толко пустышки
нилзЯ никокда говорить про денги что у маево папы балшаЯзарплата патамушто уфсех менше нелзЯ зказат што мойпапа праффесор мойдедушк тожэ. этазнатчит Я хвастаюс ХотЯ пачему
нилзЯ говорить унас балшаЯквартира патамушто этонемоЯ заслуга адедушки
другиидети жывут вкамуналке Лева жывет камуналке
Я далжназнат што Я никрасиваЯ
Я далжна расчитоват насвою голаву аненанешность ана пройдета абразаваниЯ астанитисЯ
исчо Мой папа
нистрогий униво нетпринципов патомучто он толкоработаиет засталом. У папы адин нидостаток онкурит
он гаварит сЛевой умных вещах фчера они гаварили немагу сказат проштопроцыфры
исчо тетЯФира нашидрузЯ анахарошае
и дЯдЯИлюша все исчо не кандидат наук но Явсеравно еволюблу онвиселый
мама сщитает он гулЯк ыли исчо леинтЯй
исчо мненилзЯ спаршывать аткудо бирутца дети
исчо самое главно штоуминЯ это Лева
Яиго ллублу
Лева сомно нидружит ининадопадумаиш
* * *
Фаина с ее склонностью из воспитательных соображений преуменьшать Танины достижения и никогда Таню не хвалить, прочитав Танин дневник, сказала бы – ничего особенного, писать многие умеют, к тому же Таня хвостик у буквы «д» не в ту сторону загибает.
Но из Таниного дневника понятно, что Таня Кутельман – интересная девочка. Описатель жизни.
Дело не в том, что в шесть лет Таня уже вполне сносно писала, во всяком случае знала все буквы и бойко складывала слова в предложения. Она дала осмысленные оценки своим родным, обнаружив наблюдательность и умение выразить суть. Фаина, наверное, и на это бы пожала плечами – ничего особенного, это типично девчоночье: оценивать, сплетничать.
Но Фаина так никогда и не прочитала Танин дневник.
В квартире Кутельманов было шесть комнат: комната деда, кабинет деда, спальня Эммы и Фаины, кабинет Эммы, Танина комната и гостиная. Старший и младший Кутельманы сидели каждый в своем кабинете, Фаина чаще всего была на кухне, а гостиная стояла пустая, и шестилетняя Таня прятала дневник в гостиной, в книжном шкафу, за собранием сочинений Горького. Фаина говорила – сейчас уже никому не придет в голову читать Горького.
Никаких интимных секретов в дневнике поначалу не было. Таня и не задумывалась, почему она не хочет, чтобы кто-то увидел дневник, очевидно, это был инстинкт защиты своего частного пространства, тот же инстинкт, что ведет девочек, когда они делают секретики. Вырывают в земле ямку, кладут серебристый фантик, наверх лепесток, сверху стеклышко, получается секретик.
Повзрослев, Таня прятала дневник с уже настоящими секретами – первая любовь, вторая любовь и так далее, прятала весьма изобретательно. Не под матрас или за батарею, как все, а будто научилась у Агаты Кристи не скрывать улику, а простодушно держать в самом очевидном месте. Все школьные годы дневник – тетради, конечно, менялись – лежал на ее письменном столе, и никому в голову не пришло, что посреди тетрадей в клетку за 48 копеек, по биологии, по химии, по литературе, есть одна особенная тетрадь. Исписанные тетради хранились все в том же детском месте – за собранием сочинений Горького.
Впрочем, все эти предосторожности были излишни. Фаина не стала бы читать дневник дочери – все интеллигентные люди знают, что чужие письма и дневники читать нельзя, а она интеллигентный человек.
Из Таниного дневника понятно, как Фаина воспитывала дочь – «как положено в интеллигентной семье», ни на шаг не отступая от своих принципов. Мамины принципы Таня обозначила четко, стандартные интеллигентские принципы того времени: образование во главе угла и полное отрицание пола. Девочка должна расти, не культивируя свою женственность, лучше всего бесполой.
Услышав вопрос «откуда берутся дети», Фаина побледнела-покраснела, но собралась и четко выразила свою мысль – существуют тайные, плохие части тела, о которых интеллигентные люди не говорят и даже не думают. От этого разговора у Тани осталось убеждение, что она гадкая, раз спрашивает, и недоумение – как может быть плохой часть тела? Ведь быть плохим или хорошим – это сознательный выбор, а эта тайная часть тела ничего не выбирала, она не виновата, что она есть… Но Тане больше нельзя спрашивать, откуда берутся дети.
Бедная Таня, как же ей узнать, откуда берутся дети?.. Наверное, кто-нибудь во дворе расскажет.
Из Таниного дневника следует, что в семье Кутельманов произошли приятные события, – впрочем, не приятные, а ЗАСЛУЖЕННЫЕ. Фаина защитила диссертацию, стала начальником отдела. Молодец, добилась! А Эмка стал доктором наук. Это большая редкость, чтобы так быстро защитить докторскую, но с математиками и физиками это бывает, если работа талантливая. А Эмка талантливый. В университете о нем уже не говорят «сын Кутельмана», говорят «молодой Кутельман» или «самый молодой». Эммануил Давидович Кутельман – самый молодой доктор наук на матмехе. У Эмки Кутельмана уже есть аспиранты.
Ну а Илья пока не защитился, и – немного настораживает – Таня пишет «он не кандидат наук, но я все равно его люблю». Кто же из взрослых в этой компании ставит свою любовь в зависимость от научной степени? Неужели Фира? Или сами Кутельманы? И еще одно настораживает – «гуляк». Таня, конечно, имеет в виду «гуляка». Илья, что же, разлюбил Фиру?!
Первая запись в Танином дневнике без числа. Она пишет, что ей шесть и она должна идти в первый класс, – очевидно, это было лето 1973 года.
* * *
В 1973 году Таня Кутельман и Лева Резник пошли в первый класс. Косички корзиночкой, белые банты, белые гольфы, белые гладиолусы у Тани, серый пиджачок, мешковатые серые брючки, красные гвоздики у Левы. У Тани на лице странное выражение – смесь восторга, недоумения и решимости не выпустить из рук тяжелого букета гладиолусов и не заплакать. Лева в школьной форме, в сером костюмчике, невозмутимый, нежный щекастый малыш, был уже не таким младенчески хорошеньким, чтобы называть его детским прозвищем Неземной, вместо теплых каштановых кудрей мальчиковая стрижка, такая короткая, что волосы казались совсем темными.
Фаина могла бы не учить Таню писать, оставить это учительнице первого «А» Коноваловой Ольге Николаевне, толстощекой крашеной блондинке, похожей на румяную пышку, присыпанную сахарной пудрой. Но Фаина хотела, чтобы ее дочь была успешной, – кричала, требовала, чтобы у буквы «д» хвостик был вверх.
В первом классе «А» школы № 206 писать и читать умела одна Таня. Не считая Левы, но Лева, как сказала Коновалова Ольга Николаевна, вне конкурса.
Первый раз в первый класс отмечали у Фиры.
…В этот раз обедали не в воскресенье, а в понедельник. Обед вне расписания был в честь Левы и Тани – этим утром для них прозвенел первый звонок.
Одновременно праздновали еще одно событие: Кутельман получил приглашение на Международный математический конгресс.
Международный математический конгресс, самый влиятельный съезд ведущих математиков мира, созывался раз в четыре года, последний конгресс проходил в Ницце, следующий будет в Канаде, в Ванкувере, через год, в семьдесят четвертом. Кутельмана пригласили прочесть доклад на секции математических проблем физики и механики. Приглашение на конгресс означало, что работа Кутельмана признана мировым математическим сообществом как наиболее яркая в своей области за прошедшие четыре года – есть что праздновать!
Повод для празднования был, с одной стороны, чрезвычайно значительный, с другой стороны – совершенно смехотворный: международный конгресс в Ванкувере будет через год, но Кутельмана на конгресс уже не пустили. Приглашение на конгресс пришло Кутельману на адрес университета – на прошлой неделе вызвали в первый отдел и вручили, вернее, показали.
– Вы уж на нас не обижайтесь, – сказал начальник первого отдела, забирая у него приглашение и пряча в сейф.
Кутельман кивнул – не обижаюсь.
Кутельмана не пустили за границу ни разу, ни на одну научную конференцию, приглашения копились в первом отделе университета, и он даже не обо всех знал. Кроме преподавательской и научной деятельности на матмехе, у Кутельмана было еще полставки по НИС, научно-исследовательскому сектору, в ЦНИИ Крылова. Несмотря на небрежное «полставки», теория оболочек, которой он занимался в институте Крылова, была не менее важной частью его научных интересов, чем кафедральные работы, возможно, более важной частью. Приложение теории оболочек – оборонная промышленность, это танки, самолеты, подводные лодки. У Кутельмана была первая форма секретности, самая жесткая. «Вы уж на нас не обижайтесь…» было нежным флером на грубой очевидности: обижайся не обижайся, математика-еврея, имеющего отношение к оборонке, не выпустят НИ ЗА ЧТО.
– Ты мог увидеть Ванкувер… а следующий конгресс, возможно, будет в Париже. Я бы полжизни отдал, чтобы увидеть Париж… да и Ванкувер тоже… – мечтательно зажмурился Илья, и лицо у него стало как у Тани в ее первый школьный день, – восторг и недоумение. – Представляю, как тебе обидно…
Кутельман пожал плечами – Илья иногда ведет себя как ребенок! Разве дело в «увидеть»? Конференции – это возможность научного общения, а без научного общения не может быть полноценной науки. Ванкувер, Ницца, Париж… разве можно хотеть того, что ни при каких обстоятельствах невозможно? Ему никогда не увидеть ни Ванкувера, ни Парижа, ни даже Болгарии. Что они все заладили – обидно ли ему?..
– Обидно, досадно, но ладно… – ответил он словами Высоцкого.
Радость от приглашения на конгресс уже была пережита – в кабинете начальника первого отдела, так что празднование выходило совсем уж формальным, – что праздновать, приглашение в сейфе? – и героем дня или героем обеда был не Кутельман, а дети, первый раз в первый класс.
На расстоянии нескольких минут от Толстовского дома было три школы, две в Графском переулке, одна на Фонтанке. Логично было бы сразу же, без раздумий, отдать детей в школу на Фонтанке, где Фира могла бы за ними присматривать, но тут мнения Кутельманов и Резников разошлись. Кутельманы считали, что присмотр – не хорошо, а, наоборот, плохо. Вредно для формирования характера. У Левы и Тани не должно быть ощущения «блата», они должны чувствовать себя такими, как все, а не учительскими детьми. Фира не настаивала, не обижалась, не доказывала, ее правота – держать малышей под крылом – была настолько очевидна, что она только улыбнулась Фаине и Эмме, как несмышленым детям, и документы, и Левины, и Танины, отнесла в свою школу. Кутельманы еще что-то обсуждали, сомневались, решали, что важней, принципы или соображения удобства, а Таня была уже записана в 1 «А» класс школы № 206.
– Левка, тебе в школе было страшно? – тихо спросила Таня.
– Человек испытывает страх, когда для страха есть причина, – так же тихо ответил Лева. – Причина может быть двух видов. Конкретная причина, например дикий зверь, лев, или пожар. Или придуманная причина, что ты сама себе навоображаешь. Давай рассуждать. Диких зверей в школе нет, пожар маловероятен… А придуманной причины для страха у меня тоже не было. Чтобы было не страшно, можно о другом думать, я в уме задачку…
– А ты не можешь просто сказать: чтобы было не страшно, я задачку решал, – недовольно вздохнула Таня и соврала: – Ну и что, мне тоже было не страшно.
Дикого зверя в школе, конечно, нет, а учительница?.. Вдруг она будет на нее кричать и обзывать тупицей тряпочной?.. Левке-то хорошо, его никто не назовет тупицей тряпочной.
– А мне купили скрыпку, – похвасталась Таня, – я буду на скрыпке играть… скрыпка дисипля… дисцапли…
– Дисциплинирует, – услышав, вмешалась Фаина. – Скрипка прививает человеку дисциплину.
Фира с Фаиной бегали с тарелками и блюдами из комнаты в коммунальную кухню и обратно, принося с собой случайные запахи чужой еды и папиросного дыма, Илья крутился вокруг проигрывателя – пластинку с альбомом Wings «Wild Life» дали послушать на два дня, и Илья два дня слушал его в режиме нон-стоп: сначала любимейшая песня «Bip Bop», потом весь альбом и опять «Bip Bop»… а Кутельман сидел в кресле у окна, смотрел в пространство.
«Bip Bop», еще раз «Bip Bop», а Кутельман все сидел у окна, смотрел в пространство. Он часто так задумывался-замирал и вдруг как будто приходил в себя, встряхиваясь, как собака, – это означало, что в голову пришла мысль, которую нужно записать, и он беспомощно оглядывался в поисках ручки и листа бумаги. Но мысли, бродившие сейчас в его голове, записи не подлежали. «…Нужно было не брать это письмо, – в который раз мысленно повторял Эммануил Давидович, – не брать, не брать! Нужно было сказать: “Вы ошиблись адресом, Давид Кутельман здесь не живет”».
С покупкой школьных принадлежностей для Тани протянули до последнего дня, и 30 августа Эмма пришел домой донельзя измотанный: полдня бегал от Гостиного Двора к ДЛТ и обратно, сверяясь со списком. Ранец, мешок для сменной обуви, тетради в косую линейку, тетради для чистописания, ручка, карандаш мягкий, карандаш твердый, линейка, резинка, пенал, картон, картон цветной, цветная папиросная бумага, чешки для физкультуры, обязательно белые… В ДЛТ не было цветного картона, в Гостином не было чешек, в ДЛТ чешки были, но черные… Кутельман поставил последнюю галочку в списке и уже почти подошел к дому, как вдруг вспомнил: а учебники, а букварь, черт его подери, – «мама мыла раму»?..
Англичанин вошел вместе с ним в лифт, помог ему вывалиться с пакетами из лифта, придержал дверь… и вышел вместе с ним. На слова «Does professor Kutelman live here?» Кутельман машинально кивнул, – он так устал, что просто кивнул и показал на дверь – здесь я и живу, я и есть профессор Кутельман… Англичанин с сомнением посмотрел на Кутельмана и уточнил: «Professor David Kutelman. Не is supposed to be around 70…»
Англичанин на ломаном русском объяснил: он в Ленинграде с неофициальной миссией от Красного Креста. Люди пытаются найти своих родных, у него целый список адресов. Professor David Kutelman, очевидно, отец… и сын тоже профессор, это же настоящая научная династия, это впечатляет…
Ой… Как говорит Мария Моисеевна, «ой, боже ж мой!»… Глупо, непростительно глупо было продолжать разговор, но он постеснялся выглядеть идиотом. На слова «Does professor Kutelman live here?» он кивнул, – да, здесь. И что же – испуганной курицей замахать крыльями, бормоча: «Нет, нет…»?! Постеснялся солгать, постеснялся увидеть вспышку понимающего презрения в глазах англичанина.
От письма нужно было отказаться. НЕ БРАТЬ. Англичанин этот, конечно, понятия не имеет, что это не обычное советское опасение, не трусливый отказ от родственников за границей, у него самая серьезная причина, какая может быть, – секретность в оборонке. Но Кутельман вдруг… с ним произошло что-то неожиданное, неописуемое, наверное, Танин букварь в пакете так на него подействовал – вдруг он подумал фразой из своего детского букваря: «Мы не рабы, рабы не мы», – и взял письмо, и тут же ужаснулся своему мысленному пафосу, и смешливо подумал: «Мама мыла раму».
Письмо было от сестры отца, Иды. Короткое, неуверенное, оно ведь писалось в никуда, просто на всякий случай. Сухая информация: жизнь Иды в Америке сложилась успешно, в настоящий момент она является вице-президентом банка «Merrill Lynch», хороший сын, дочь неудачная, с дочерью не общаются… И только в конце, как будто другой рукой, скачущие строчки: «Если ты жив и не ответишь, я пойму. Давка, любимый братик, если ты жив…»
Невероятно, нереально! Сестра отца нашлась через – сколько лет? – через пятьдесят, после двух войн, после стольких лет железного занавеса… Она американизировалась, у нее уже не наше сознание – с неудачной дочерью не общается… Что ему со всем этим делать? Не сказать отцу о письме невозможно.
Но сказать означает признать факт получения письма из рук иностранца. При его форме секретности любой, даже самый невинный контакт с иностранцем – на улице, в кафе, по меньшей мере может повлечь за собой отстранение от работы, – это крах всей жизни, а при желании может быть истолкован как измена Родине. В любом случае это крах всей жизни. И ради чего это – крах всей жизни?.. Он не диссидент, не борец с режимом и вообще – НЕ БОРЕЦ. Он математик и занимается не только чистой математикой, работает на оборонку.
Поступить предусмотрительно, сказать отцу и предупредить первый отдел о том, что нашлись родственники за границей? Невозможно, порядочный человек не имеет с ними дела, не играет по их правилам, не стучит в КГБ на самого себя. Что НЕВОЗМОЖНЕЙ?
…Все невозможно. Но что же это за страна?! Что бы ни было, интересы Родины, оборонная промышленность, военные секреты, но, господи, что это за страна, которая не позволяет встретиться двум старикам даже в письмах… «…страна!» – подумал Кутельман и испугался… кажется, он впервые в жизни выругался матом, хоть и мысленно.
Как только они наконец сели за стол, Фира сказала:
– Эмка, расскажи сначала, как прошла защита твоих аспирантов, тебе же не терпится…
– На первом месте у него работа, на втором аспиранты, а семья у него на третьем месте, – шутливо, тоном сварливой жены сказала Фаина. Аспиранты были частью «работы», но так звучало драматичней – семья на третьем месте. Ей нравилось говорить, что семья на третьем месте, – это правильно, так и должно быть, а лучше бы на пятом или на шестом…
– Один защитился блестяще, а другому кинули два черных шара, нужно посылать работу в ВАК. Ну, ничего, я им покажу, они у меня попрыгают, они у меня как миленькие признают свою предвзятость, свои ошибки… – воинственно сказал Кутельман. Он возился со своими аспирантами, как с детьми, и сейчас был так взволнован, будто это лично ему кинули два черных шара.
– Вот видишь, – в пространство сказала Фира. Все поняли, что означало это «вот видишь», – это было сказано Кутельману, но на самом деле не Кутельману, а Илье, и означало: «Вот видишь, жизнь идет, люди защищаются, а ты, когда уже ты?!»
– Профессор, у нас тут «первый раз в первый класс» или заседание Ученого совета? – отозвался Илья, и в его голосе прозвучало предостережение, не Кутельману, а Фире, это было «Фира, отстань от меня…». Прежде Фира с Ильей разговаривали друг с другом, а не через посредников, но кандидатская диссертация была больная тема.
Илья так и работал в Котлотурбинном. Ему повысили зарплату, после института он был инженер с зарплатой 105 рублей согласно штатному расписанию, а теперь инженер с окладом 110 рублей. Если он защитится, ситуация кардинально изменится – ему дадут старшего научного сотрудника с окладом 140, а то и 160 рублей.
Может быть, Фирино страстное желание, чтобы Илья стал кандидатом, неприлично? Стыдно из-за денег портить себе и мужу жизнь.
Но разве Фира из-за денег!..
«Я – из-за денег?! – возмутилась бы Фира. – При чем здесь деньги?! Человек обязан расти, развиваться, достигать! Это же для человека ЕСТЕСТВЕННО!.. Что же, Илья до седых волос будет инженером штаны просиживать, это же стыд-позор!»
Она действительно считала, что «инженер – кандидат наук – доктор наук» – это естественный жизненный цикл, как биологический цикл «куколка – гусеница – бабочка».
Правда, если уж совсем честно, на доктора наук Фира даже в душе не замахивалась, как педагог она понимала – необходимо учитывать материал, с которым работаешь. Все же Илья, любитель преферанса, на мечту «доктор наук» не тянул.
Но кандидатом может и обязан стать каждый! Фира была в этом убеждена, и в своих мыслях она не была одинока, вместе с Фирой Резник целая армия технарей, инженеров НИИ, советских интеллигентов средней руки думала: «диссертация, диссертация», мечтала о вожделенной кандидатской степени, – вот такой интеллигентский фетиш, знак, что ты чего-то стоишь.
