Тонкая чёрная линия. Повести. Стихи

скачать книгу бесплатно

С течением времени Адам обнаружил, что ни он один ежедневно отправляется на работу в одно и то же время, в определённом вагоне конкретного поезда. «Знакомые лица незнакомых людей» – так он назвал новую галерею зарисовок и портретов, рисуя их вечером, после работы, по памяти. Изображая попутчиков, художник пытался угадать их характеры, склонности, жизненные коллизии.

Первым в череде рисунков оказался портрет крепкого, но немного потрёпанного, вечно хмурого мужчины. Встречая его в вагоне метро три-четыре раза в неделю, Адам не рассматривал мужчину в упор, а лишь периодически бросал на него доброжелательные взгляды. Не прошло и месяца, как они кивали друг другу при встрече, как старые знакомые. Адаму не составляло большого труда замечать признаки дурного настроения или недомогания незнакомца, например, от простуды или похмелья. Ободряющая улыбка – естественное проявление сочувствия, которым он мог поддержать попутчика. Полученная им впоследствии ответная улыбка стала лучшим откликом на радушие, сигналом доверия.

Привлекла внимание художника и женщина средних лет, не выпускавшая из рук и не сводившая глаз со своего смартфона. Уткнувшись в него, она стояла на перроне в ожидании поезда, с опущенной головой заходила в вагон, усаживалась на свободное место. Заглянув через её плечо, можно было понять, что женщина увлечена чтением, но толком рассмотреть лицо читательницы Адаму не удавалось. Погружённая в литературные глубины, она не поднимала глаз на банальных попутчиков. На рисунке художника читательница так и застыла, склонившись над экраном смартфона в поезде, несущемся по тоннелям.

Нередко в одном вагоне с Адамом появлялись две женщины – сорокапятилетняя мать и весьма похожая на неё двадцатипятилетняя дочь. Оказываясь на противоположной от них скамейке вагона, он с интересом наблюдал за общением пары. Чаще всего мать в шуме поезда что-то втолковывала дочери, а та кивала, хмурила брови, соглашаясь, а может быть, делая вид, что соглашается. Иногда, наоборот, дочь что-то объясняла матери, а та спешила высказать ей своё мнение. Интуитивно, чисто по-женски, старшей женщине не раз удавалось перехватить взгляд Адама, и тогда она поглядывала на него заинтересованно. Заметив взгляд матери, дочка смотрела на мужчину неодобрительно. Но стоило ей оказаться в вагоне без сопровождения, а такое происходило время от времени, как выражение лица молодой женщины разительно изменялось. Теперь создавалось впечатление, что не художник изучает попутчицу, а она его. Адам внутренне усмехался и отводил взгляд. На его набросках, а затем и на законченных рисунках две женщины непременно изображались вдвоём.

Следует заметить, что метрополитенную галерею Адам пополнял исключительно карандашными рисунками. Чёрно-белые изображения точно соответствовали его задумкам, но однажды на перроне появилась ОНА. Художник обмер, уткнувшись в удивительные сиреневые глаза с пронзившими Адама зрачками. Аналогов этому взгляду он не смог найти в памяти о своей долгой жизни. Адам не знал объяснения их феномену. Позднее он понял, что дивные глаза принадлежат высокой и стройной, молодой русоволосой женщине с мягкими линиями лица. Она не выглядела писаной красавицей, но её лицо произвело на художника неизгладимое впечатление. Точные линии почти идеально прямого, изящного носа. Мягко выступающие скулы и чуть впалые щёки. Уютный подбородок, а над ним нежные губы: красиво прорисованная верхняя слегка выступала над чуть припухшей нижней губой. Под красивым гладким лбом ровные светлые брови, а ниже мягкие впадины глаз. И в довершении этого гимна нежной и мягкой женственности – три бледных родинки: на левой щеке, на правой стороне подбородка и, не сразу замеченная Адамом, родинка у маленького изящного правого ушка. Чтобы изучить детали и особенности этого лица художнику понадобились недели, но сиреневые глаза, в которые он рвался и одновременно боялся заглянуть, убивали его. Парадоксальным образом они прошивали насквозь, диссонируя с мягкостью женского облика, и, в то же время, гармонизировали этот облик. Адам был сражён в самое сердце и вскоре нашёл для попутчицы единственно возможное, собственное имя – Ева».

– Нет, я отказываюсь это понимать! – вскричала Юлия. – Дотрагиваясь до моего лица, ты мог изучить его детали. Но цвет волос и глаз? Каким образом ты досконально описал мой портрет? Ты давно и хорошо знаешь меня?!

– Ну что же ты так волнуешься, милая моя девочка? – тепло улыбнулся Писатель. – Я всего лишь описал лицо Адамовой Евы. А тебя я, конечно, знаю. Хорошо ли? Долго ли? В моём понимании, довольно долго – с того самого момента, как ты впервые вошла в мою больничную палату.

– То есть, это – не зрение, а ясновидение? – поразилась Юля. – Не знание, а тонкие чувства? Ты пугаешь меня, мой Адам! Ты погружаешь меня в какое-то особенное, неизведанное пространство…

– Пространство моей души, быть может? – задумчиво проговорил он. – Если ты на самом деле хочешь попасть туда, не сопротивляйся…

День давно уже склонился к закату, но сегодня Писателю не требовалось прощаться со своей дневной сиделкой и расставаться с ней до утра. Он не забывал об этом, она же, по всей видимости, собиралась превратить наступление ночного отдыха в завораживающий спектакль. Юлия стала непривычно молчаливой, быстро и аккуратно закончила все необходимые её подопечному процедуры и закрылась в душевой комнате. Она провоцировала Писателя на мысли о себе, нескромные мысли. Слушая раздающиеся из-за неплотно прикрытой двери звуки ниспадающей воды, мужчина невольно представлял себе нагое и мокрое женское тело. Болезнь, разумеется, не добавляла ему сил, но, как и говорил врач, в период ремиссии больной мог ощущать себя, как полноценный мужчина. Несмотря на возраст, а Писатель давно шагнул в свой седьмой десяток лет, сейчас он чувствовал, что доктор не обманывает. Шум воды в душевой стих, больной услышал шлёпанье босых ног и лёгкое кряхтенье кушетки Юлии. Женщина по-прежнему предпочитала молчать.

– Ты не хочешь пожелать мне спокойной ночи, Юля? – не выдержал больной.

– Я – Ева! – таинственно произнесла она. – И мне кажется, что мой Адам хотел задать другой вопрос.

– Возможно. Мне приятно и понятно, ради чего ты приходишь сюда утром, но зачем ты здесь ночью?

– Не ради чего, а ради кого! И днём, и ночью. В конце концов, я не только сиделка и помощница Писателя. Ты ещё не знаешь этого, потому что нам не хватает дня. Впрочем, если тебе достаточно…

– Не достаточно! – тихо, но убеждённо заявил он.

– Приятно слышать! Скажи, а твоя кровать не слишком просторна для одного человека? В таком случае, сиделка просто обязана согреть больного, но при условии, что он откроет ей свою тайну…

В полной тишине больничной палаты даже самый слабый звук слышался отчётливо, особенно для незрячего больного. Чувствуя себя мальчишкой, которому взрослая женщина категорически запретила подсматривать, но позволила подслушивать, с подзабытым трепетом он вслушивался в каждую мелочь. Закряхтела и скрипнула кушетка сиделки, раздался шелест ткани, затем, легко расшаркиваясь с полом, к кровати больного приблизились тапочки…

Женское тело скользнуло под одеяло и прижалось к мужчине, Писатель вздрогнул:

– Ты… Ты предпочитаешь спать нагишом, Ева?

– Я могу походить на тебя хотя бы в этом? – вопросом на вопрос ответила она. – К тому же так тебе будет легче продолжить изучение своей Евы. Лицо мягкой и беззащитной сиделки ты уже знаешь, как оказалось…

– Похоже, что это тебя требуется согреть, а не наоборот, – тихо проговорил он, обнимая Юлию.

Изучение своей помощницы на ощупь Писатель начал с повторения пройденного. Волосы, цвет которых он определил более по наитию, нежели по структуре. Гладкая, бархатистая кожа лица, чьи мягкие линии, подчиняясь движениям ласковых мужских пальцев, рисовало воображение Писателя. Милые родинки, подчёркивающие индивидуальность и особую прелесть этого лица. Губки… Названный ею Адамом, мужчина не смог удержаться от того, чтобы лёгкими прикосновениями не поцеловать уголки рта своей Евы. Женщина не отвечала, она замерла и только сильнее прижималась к своему мужчине. А он скользнул рукой по её шее и плечу, улавливая обострившимся слухом учащённое дыхание Юлии-Евы. Ниже… Очутившись ниже, Писатель не удержал собственного шумного и восхищённого выдоха от чуда тактильного контакта, а затем и бешенного ритма женского сердца, стучавшегося в его руку…

«У слепоты есть свои преимущества, – размышлял он после утреннего пробуждения, – не будь я слеп, не знал бы: куда глаза девать?» Проснувшаяся на час раньше своего подопечного, сиделка, не мешкая, аккуратно выполняла всю обязательную работу. Заканчивая её, она пригвоздила мужскую руку дежурной капельницей, поцеловала больного и только после этого заговорила.

– Здравствуй, мой Адам! Если ты и дальше будешь столь молчалив и неприветлив, я снова стану обращаться к тебе на «Вы».

– Не надо на «Вы»! – ахнул он и понял, что до сих пор не поздоровался с сиделкой: – Доброе утро, мой ангел!

– Вот так – гораздо лучше! – шумно выдохнула она и продолжила: – А ещё обещай мне больше никогда не прятать глаза. Ты стыдишься меня?

– Себя! Мне кажется, что сегодня ночью я позволил себе слишком многое. Юленька, Ева моя – ты чудесная женщина, которая мне не принадлежит…

– Определись, наконец: твоя или не твоя, чужая или родная! – воскликнула она.

– Моя родная! – не раздумывая, произнёс он и только после этого задумался и дал точное определение: – Ты – моя нечаянная радость, нежданно родная женщина, вдвое моложе меня.

– Последние слова мог бы и не произносить, но если тебе так необходимо расставить точки над «i» раз и навсегда, изволь! Ещё неделю назад мне и в голову не могло прийти то, что происходило прошедшей ночью. Даже вчера я сомневалась, хотя ужасно хотела заснуть и проснуться рядом с тобой. Но то, что случилось в реальности, не укладывается в мой слабый разум и превосходит все, самые смелые мечты…

– Никогда бы не подумал, что здесь, в больничной палате, найдётся женщина, которая сделает меня счастливым! Но, девочка моя, если эта ночь…

– Молчи, глупый мужчина! – возмутилась Юлия. – И, вообще, нам пора работать…

«Считанные дни потребовались бухгалтеру, вечерами превращавшемуся в художника, чтобы нарисовать первый, карандашный портрет Евы. Вслед за ним он сделал набросок акварелью, но результат не удовлетворил автора. Писать Еву маслом ему решительно не хотелось. Адам желал, чтобы к портрету можно было подойти вплотную и не испортить впечатления. Он решил использовать пастельную технику, но работа прервалась в самом начале. Теоретически, художник мог продолжать работать над портретом, но душа его была не на месте. Его Ева пропала!

Очаровавшая Адама попутчица и ранее позволяла себе отлынивать от поездки в заветном вагоне. «Эх, опаздывает Ева на работу!» – с неудовольствием отмечал про себя бухгалтер, не обнаруживая женщину на перроне. «Не заболела ли?» – тревожился он, когда она отсутствовала два-три дня. «Вроде бы, для отпуска время не самое подходящее, но мало ли?» – успокаивал себя Адам в этот раз, но Ева не появилась, ни через неделю, ни через месяц. Её портрет пастелью он дописывал по памяти и назвал его «Ева потерянная». Жизнь Адама продолжилась без утренней, трогательно-мягкой нотки радости».

– Это – безобразие, мой дорогой! – возмутилась Юлия. – Зачем ты мною пожертвовал?!

– Во-первых, не тобой, а попутчицей нашего бухгалтера-художника, – засмеялся Писатель.

– Но внешне мы с ней похожи, как две капли воды, а имена…

– Юленька, не запутывай меня схожестью имён и не смешивай вымысел и реальность, пожалуйста! Я ещё не знаю, чем закончится наш рассказ…

– Не знаешь?! – ахнула сиделка.

– Разумеется, не знаю, – кивнул её подопечный и пояснил: – Ты же сама видишь, как герои изменяются, знакомясь друг с другом, переживая, размышляя, просто проживая тот отрезок времени, о котором мы с тобой пишем. Откуда же мне заранее знать, что они ещё вытворят?

– Тогда, давай продолжим скорее…

«Человеку несвойственно долго горевать над утратой, если её цена – не сама жизнь. Написав «Еву потерянную», Адам повесил портрет на стену своего логова, в ряд самых удачных, дорогих его сердцу работ и со вздохом двинулся дальше. Кстати, следует упомянуть, что первым и самым восторженным ценителем портрета Евы оказалась Ильда, продолжавшая еженедельно общаться с бывшим шефом по телефону, а теперь, и приезжавшая раз в месяц с визитом в его логово. С течением времени эти, дозволенные Адамом, визиты приобрели стройность, системность, полностью устраивающую и гостью, и хозяина квартиры. Ильда старалась выбираться к Адаму либо в выходной день, либо под выходные дни, чтобы иметь достаточно времени на созерцание картин и разговор с их автором. Почти всегда она привозила с собой что-нибудь вкусное, и они с Адамом неторопливо ужинали, не прерывая доверительного разговора двух давних и приятных друг другу собеседников. О себе Ильда рассказывала немного, зато с удовольствием слушала Адама. Скрывать что-либо от бывшей помощницы он не видел смысла, а потому искренне рассказывал ей о перипетиях собственной жизни и творчества, о новых идеях и задумках.

Однажды Ильда неожиданно попросилась переночевать в его квартире, и Адам не нашёл причины для отказа. Он положил её на свой диван в комнате, а сам отправился спать на кухню. Мысли об особенностях отношений с Ильдой в прошлом непрошено лезли в голову Адама. Он безрезультатно гнал их и ворочался на узком кухонном диванчике до тех пор, пока не отворилась дверь, и на кухню не зашла сама Ильда. Падающий из окна рассеянный лунный свет таинственно освещал её наготу. Адаму показалось, что женщина не подготовила подходящей фразы для своего эффектного появления. Ильда подтвердила догадку мужчины, трогательно и доверчиво прошептав: «Мне страшно… одиноко там без Вас, Адам Христофорович!»

Если он и предполагал, что их близость с Ильдой давно не актуальна и не принесёт прежних эмоций и удовольствия, то жизнь опровергла подобные предположения категорически. Проснувшись утром излишне рано для выходного дня, Адам моментально почувствовал нежное прикосновение женских губ к своему плечу, а вслед за этим увидел затуманенный взгляд припухших после сна, близоруких глаз Ильды, заставивший его сердце сжаться. Не позволяя себе стать лёгкой добычей милой и трогательно-беззащитной женщины, он чмокнул её в розовую щёчку, вскочил с постели и отправился на кухню, варить кофе. Через минуту Ильда прибежала помогать ему…

Войдя в новый виток чувственности, их отношения не изменились коренным образом и сохранили стройность и периодичность. Разумеется, иногда случались исключения из правил. Как-то раз бухгалтер сильно простудился. На всём белом свете не было ни одного человека, с которым он хотел бы общаться в таком состоянии даже по телефону. Ни одного, кроме Ильды. На вторые сутки болезни Адам не выдержал и сам позвонил ей на работу. Вечером бывшая помощница уже отпаивала его чаем с малиновым вареньем, накладывала влажную салфетку на горячий лоб Адама, пичкала его лекарствами и заставляла мерить температуру. Она пробыла у него целую неделю, отлучаясь только в магазин за медикаментами и продуктами. Причём последние три дня из этой недели Ильда носилась с полностью выздоровевшим мужчиной и прекрасно сознавала это. «Я должна убедиться, что Вы в надлежащем порядке», – уклончиво поясняла она и не стеснялась убеждаться в его здоровье при любом подходящем случае.

С другой стороны, однажды случился и длительный перерыв в визитах Ильды. Ограничиваясь лишь нерегулярными телефонными звонками, она отсутствовала немногим менее года, объясняя это семейными сложностями непреодолимого характера. Но эта история произошла гораздо позже, а сейчас Ильда радовала Адама своей неизменной нежностью и участием, не лезла к нему с пустыми расспросами и стала первым зрителем и свидетелем появления нового персонажа в галерее «Знакомые лица незнакомых людей».

В сущности, этот ряд рисунков пополнялся с завидным постоянством. Желание Адама рисовать попутчиков не иссякало, а люди, появлявшиеся в «его выгоне» метро несколько раз подряд, а порой и единожды мелькнувшие, но оставившие след в воображении художника, не переводились. Но появления важного, несущего серьёзную смысловую нагрузку, персонажа со времён Евы не наблюдалось. Впрочем, Адам признавался, что этот новый человек, на самом деле, попал в поле его зрения приблизительно в одно время с Евой, но оставался в тени вплоть до её исчезновения.

Скромно державшейся маленькой женщине вряд ли исполнилось более двадцати пяти лет, а на первый, поверхностный взгляд она смотрелась ещё моложе. Потеряв Еву, Адам обратил на неё внимание не потому, что глазам художника потребовался новый источник вдохновения. Совершенно неожиданно он стал подмечать в лице девушки собственные черты! Перенося их карандашом на бумагу, Адам всматривался внимательнейшим образом и восклицал: «Ну, конечно же, это мой лоб, скулы и подбородок! Так, может быть, передо мной моя взрослая дочь?!»

Не исключено, что годами отгоняемая в сторону, детская тема нашла момент, чтобы наброситься на бездетного Адама. Он на полном серьёзе начал строить предположения о том, кто бы мог быть матерью девушки, отцом которой мнил себя Адам. Память услужливо предложила ему подходящую кандидатуру на роль мамы молодой попутчицы, названной Адамом Анастасией, Настенькой. Убеждая самого себя в том, что его подозрения не беспочвенны, художник снова вглядывался в плодящиеся рисунки: «Линия носа, безусловно, материнская. И разрез глаз Настя унаследовала по женской линии, но цвет глаз – мой, и брови – мои!» Выслушивая «откровения» Адама, Ильда не спорила с ним, не пыталась скептическими улыбками внести сомнения в стройную цепочку умозаключений. Из разговоров на тему когда-то тайно рождённой, а теперь нашедшейся дочери, она вынесла важнейшее понимание проблемы, а оглашение своих выводов оставила на будущее. Впрочем, и в планах бухгалтера не значились решительные действия. Адам надеялся, что проблема решится сама собой, что невероятная дочка самостоятельно, без подсказок узнает своего папу. Бесполезное ожидание приводило к мрачным раздумьям: «Неужели мать ничего не рассказывала нашей дочери о её настоящем отце? Пусть я не банкир или нефтяной магнат, но ведь и не бомж, и не алкаш подзаборный. Что-то здесь не так. Остаётся снова надеяться на завтрашний день». И однажды столь желанное завтра наступило…