скачать книгу бесплатно
– Но я-то могу! – воскликнул сын и покосился на сидящую в уголке Юлию. Она опустила взгляд в стоящий на столике ноутбук и старательно делала вид, что не слышит мужского разговора. Молодой человек заговорил эмоционально и откровенно: – Я мог искренне общаться с тобой долгие годы, но сначала меня останавливали детские обиды, а затем мне показалось, что тебе этого не нужно. Сейчас-то понимаю, что был не прав, но тогда мне казалось, что наши поколения так далеки друг от друга, как современный человек от неандертальца.
– Забавно! – с неподдельным радушием рассмеялся отец. – И, всё-таки, тебе сейчас немного легче со мной, чем мне с твоим дедом. Мало того, что он покинул нас, но и не оставил записок, дневников, мемуаров. Есть только его фотографии, фотографии близких родственников и друзей с короткими комментариями твоего деда. А ты пока ещё можешь говорить со мной, да ещё и почитать кое-что…
– Я так и делаю, папа! – воскликнул сын. – Собственно, мне давно следовало прочитать твои книги…
– Труды неандертальца? – хохотнул отец.
– Вот именно, – засмеялся его повзрослевший потомок, – о чём-то подобном я и думал, но медлил, пока мне не дали пинка, причём, весьма неожиданно!
– Кто посмел?
В ответ сын начал неторопливый и подробный рассказ. Оказалось, что около полугода назад он познакомился с девушкой, понравившейся ему чрезвычайно, то есть до такой степени, что расставания казались невыносимыми. Для Писателя, хорошо знавшего о склонности сына к домоседству, история казалась неправдоподобной, но она, как ни странно, соответствовала действительности. Влюблённые сближались и узнавали друг друга со скоростью взаимного притяжения. И вот однажды, впервые услышав фамилию своего кавалера, девушка заинтересовалась: а не состоит ли он в родстве с писателем, чья литература не оставляла её равнодушной? Категорически не желавшему начинать отношения со лжи, молодому человеку пришлось сознаться в том, что упомянутый возлюбленной подругой писатель – его отец, а сам он, к нескрываемому стыду, не прочитал и сотни страниц папиной литературы. Девушка встретила его признания с непониманием и смехом, а ему срочно потребовалось прочитать книги отца, чтобы понять, что же особенного она в них нашла.
– Признаюсь тебе честно, что на первых порах чтение давалось мне с трудом, – вздохнул сын, – но вскоре я, как-то незаметно для себя, зачитался, а результат превзошёл все мои ожидания. Жизнь предстала в новом, неизвестном мне свете и ракурсе. Моё отношение к тебе, моему отцу, претерпело значительные изменения, стало глубже, тоньше. И, благодаря тебе, я гораздо лучше узнал свою девушку…
– Надеюсь, после прочтения моих книг, ты с ней не расстался? – с видимым удовольствием пошутил Писатель.
– Ты хорошо лежишь, папа? – сын ответил не только вопросом на вопрос, но и шуткой на шутку, и только после этого воодушевлённо произнёс: – Позавчера мы подали заявление. Жить будем отдельно от родителей, справимся сами. Мама об этом ещё не знает.
– Знаешь, сынок, – воодушевлённо воскликнул больной, – она обрадуется! Конечно, ей непросто будет перестраивать свою жизнь, но твоя замечательная мама от всего сердца желает тебе счастья, так же, как и я.
– Спасибо! – растроганно и смущённо произнёс новоявленный жених. – Но у меня есть ещё кое-что для вас с мамой. Моя невеста беременна…
– Что?! – охнул и подскочил на постели Писатель.
– Через три с половиной месяца у нас родится девочка, и вы с мамой станете дедушкой и бабушкой…
Прежде, чем покинуть медицинское учреждение, самые близкие родственники Писателя зашли в его палату втроём. А он сначала подозвал дочь, извинился за свою выходку. И она обнимала его, целовала родное отцовское лицо, незрячие глаза, оставляя за собой капельки солёной росы…
«Конечно, мы нередко расходимся во мнениях, и дело не в разнице в возрасте, а в том, что каждый из нас – личность с собственным мировоззрением, своими жизненными приоритетами, личным опытом и уникальной памятью, – говорил Писатель. – В моей памяти, например, живёт маленькая девочка – моя дочка, которую до сих пор безумно хочется усадить себе на колени и нежно гладить по головке. Есть там и совсем маленький мальчик с непостижимым, вопросительным взглядом – сынок, которого хочется обнять, прижать к себе и не отпускать ни на шаг. В памяти сохранено многое, у каждого – своё, и это не может быть причиной разногласий, если люди любят друг друга. Я люблю вас! Остальное не имеет значения…»
– Теперь можно и сигарету, – тихо и вкрадчиво произнесла Юлия, оставшись наедине со своим подопечным. На его лице сейчас отражалась внутренняя борьба, сути которой молодая женщина понять не могла. Она поняла бы неестественную, театральную улыбку или хмурую отстранённость. Она приняла бы сейчас даже мужские слёзы, но лицо Писателя отражало бурю человеческих чувств, где радость соседствовала с болью. Юля не выдержала и почти выкрикнула: – Ну, хочешь, я принесу водки? Что мне сделать, чтобы успокоить тебя хотя бы чуть-чуть?!
– А ты уже сделала! – шумно выдохнул Писатель и лицо его разгладилось.
– Что сделала? – не поняла сиделка.
– Ты начала обращаться ко мне на «ты».
– И только-то? И ни в чём другом нет необходимости?
– Необходимости нет, – улыбнулся он, – но сто граммов виски и сигарета, нет, всё-таки две сигареты не помешают. Есть и ещё кое-что, но это не сегодня…
Через четверть часа Писатель с удовольствием затягивался сигаретой и крошечными глотками пил «Red Label». Жаль только, льда у сиделки он не допросился, но подобная мелочь не могла принести серьёзного огорчения. Юля не мешала его наслаждению. Она следила, чтобы сигаретный пепел не упал на постель, но в большей степени просто наблюдала за мужчиной и понимала, что он перестал быть для неё только удивительным Писателем. Перед ней находился непостижимый мужчина, сущность которого сегодня лишь немного приоткрылась для неё.
– Ты устал, Адам, – прошептала Юлия, когда виски и первая сигарета у него закончились, а вторую он так и не попросил.
– Это правда, Ева, – негромко ответил он. – Не сочти за дерзость, но больше всего на свете я сейчас хочу…
– Уснуть на моём плече, – неожиданно воскликнула она и сама поразилась, что её Адам утвердительно кивнул, ничуть не удивившись прозорливости и смелости сиделки.
Юлия осторожно забралась на больничную кровать слева от своего подопечного и положила голову на краешек его подушки. Писатель уютно пристроился на её плече, вытянул левую руку вдоль женского тела, а правой… даже не попытался дотронуться до груди своей Евы, а мягко опустил ладонь на пару сантиметров ниже. Через пять минут больной крепко спал. Юлия выждала ещё несколько минут, осторожно высвободилась из объятий спящего мужчины, поцеловала его в губы, поднялась с кровати и уселась за ноутбук, чтобы поработать над текстами Писателя до прихода ночной сиделки.
Наутро, войдя в палату своего, уже бодрствующего подопечного, Юля сразу же повторила вчерашний поцелуй, спровоцировав мужчину на весёлое восклицание: «О! Моей женщине (по версии жены) можно всё!» Сиделка не ответила, а лишь уверенно кивнула и небрежно пожала плечами. При этом она ощутила кожей своей, что Писатель непостижимым образом уловил её жесты, подтверждением чему послужил его радостный смех.
Сегодня, по плану, предстояла работа над новым рассказом Писателя. «На чём мы остановились, Ева?» – поинтересовался он. Она продекламировала с выражением:
«Возможно, кому-то покажется удивительным тот факт, что у бухгалтера имелось серьёзное увлечение, а может быть, полнокровная вторая жизнь, в которой он был художником».
Писатель кивнул: «Ну, что же, продолжим наше повествование». Он глубоко выдохнул и принялся диктовать с воодушевлением:
«С детских лет Адам мучился комплексом отсутствия талантов. Практически каждый из его сверстников отличался какой-либо выдающейся способностью. Один успешно занимался музыкой, играл на скрипке и фортепиано. Другой прослыл талантливым шахматистом, новым Михаилом Талем[4 - Советский гроссмейстер, восьмой чемпион мира по шахматам]. Третий бегал на длинные дистанции, как Лассе Вирен[5 - Финский стайер, четырёхкратный олимпийский чемпион]. Четвёртый обыгрывал в карты всех подряд, в том числе и дворовых парней на три года старше себя, за что они время от времени награждали его тумаками. Пятый был красив до такой степени, что когда хватал девчонок за ягодицы, они отвечали ему улыбками вместо пощёчин. Ничем подобным Адам похвастаться не мог. Он неплохо играл в футбол и хоккей, разбирался во многих видах спорта, но это не считалось признаком гениальности.
Нашему бухгалтеру было уже за тридцать, когда ему приснился странный и очень яркий сон. Во сне он рисовал натюрморт! Учитывая, что у Адама отродясь не бывало подобных талантов, он удивился и никак не отреагировал на сновидение. Однако через неделю оно повторилось, с той лишь разницей, что на холсте золотился осенний пейзаж. Решив не выжидать ещё неделю, Адам схватил чистый лист бумаги, первый попавший под руку карандаш и принялся, не задумываясь, наносить на бумагу линии. Результат получасового бумагомарания привёл его в изумление: изображение на листе в точности повторяло рисунок из первого сна, не хватало лишь многоцветия красок. Ничтоже сумняшеся, Адам зачем-то купил набор фломастеров и попробовал рисовать ими. На следующий день он выбросил фломастеры и купил цветные карандаши, но результат снова не удовлетворил новоявленного художника. Покупка мольберта, холста, кисточек и масляных красок пробила солидную брешь в его бюджете и выглядела сущим сумасшествием, учитывая, что Адам понятия не имел о технике работы маслом. Но он смешивал краски и рисовал по наитию, и у него таки получился пейзаж из второго сна.
С замиранием сердца бухгалтер ждал третьего еженедельного сновидения, и оно пришло к нему. Во сне Адам рисовал целых три портрета. На каждом было одно и то же женское лицо, выполненное графикой, маслом и пастелью. Подобные сновидения никогда более не повторялись, но он уже поверил в чудо свалившегося на него дара. Впоследствии знающие люди говорили Адаму, что у него чудесно получаются натюрморты, но они ему быстро наскучили. Правда, в логове Адама висела вершина его творчества в этом жанре – полотно с изображением срезанной острым ножом половинки апельсина на фиолетовом блюдце. Картина приводила знатоков в замешательство. А наш бухгалтер сосредоточился на пейзажах и портретах. Однако для пейзажа ему требовалась натура, поражающая воображение, а вот портреты он с лёгкостью рисовал и по памяти. Замечательная особенность восприятия Адамом человеческих лиц заключалась в том, что он почти никогда не помнил их деталей. Его память хранила размытый образ, ассоциативный ряд, но на портрете единожды виденный автором, но заинтересовавший его человек выглядел, как живой. Подобными фокусами Адам приводил некоторых своих знакомых в священный трепет».
В послеобеденное время Юлия снова уговорила своего подопечного отправиться на прогулку. Тёплое солнце заливало больничный скверик, и закутанный в плед Писатель поднимал к нему лицо и улыбался. Он точно знал, что улыбается и облачённая в короткий медицинский халатик сиделка, везущая больного на кресле-каталке, и что отдыхающие в скверике больные со своими родственниками оборачиваются на них. Юля воочию видела то, что чувствовал Писатель и думала: «Видимо, в невесёлых условиях медицинского учреждения людям непривычно видеть улыбающиеся лица». А ещё она неожиданно осознала, что счастлива. Скажи кто-то пару месяцев назад, что ей захочется попробовать себя в роли сиделки больного, ослепшего мужчины, а затем испытывать солнечные ощущения не только от работы с ним, но и просто от его присутствия рядом, она бы многозначительно покрутила пальцем у виска. Но в реальности именно так и происходило, и эта реальность казалась прекрасной, несмотря ни на что. Юлия-Ева отвезла своего Адама в дальний уголок сквера, присела на скамейку, удобно расположила кресло рядом с собой и позволила Писателю выкурить сигарету на свежем воздухе. Был ли в эту минуту счастлив он? Несомненно. Нынче Писатель радовался каждому дню, прожитому без боли, а такому погожему дню тем более. Он испытывал полное умиротворение от того, что сложные семейные отношения чудесным образом наладились и вызывали не тревогу и сомнение, а тепло и радость. Но ещё, благодаря ангелу, посланному Провидением, он мог работать и надеяться вовремя завершить старые задумки и написать что-то новое, ещё неизвестное и вызывающее приятное, будоражащее ощущение полноты жизни. Его переполняла благодарность к чуткой и внимательной сиделке, нежность и особое влечение к женщине, которую Писатель не видел ни разу в жизни, но неведомым образом ощущал шестым, седьмым и всеми другими своими чувствами.
Немного некстати в тишине скверика раздался резкий звук звонка мобильника Писателя, давно перешедшего под неусыпный контроль Юлии. Звонил друг, разговор с которым можно было отложить на потом, но Писатель был так благодушно настроен, что позволил себе некоторое время выслушивать свежие спортивные новости и даже согласился принять старого друга с визитом на следующий день. Юля наблюдала за своим подопечным, слушала легкомысленный телефонный разговор и снова поражалась, что между произносимыми словами, в мимике лица Писателя и в жестах его рук она читает нечто большее, что могут понять другие люди.
– Тебе же не особенно желателен визит приятеля, мой Адам? – склонившись к лицу мужчины и целуя его щёку, тихо произнесла она.
– И ты снова права, моя Ева! – улыбнулся он, передавая сиделке телефон. – Мне жаль терять наше с тобой время, но нельзя обижать людей, идущих к тебе навстречу с открытым сердцем.
После благотворно действующего на больного свежего воздуха и солнечных лучей, как и после прогулки недельной давности, Юлия поставила Писателя на ноги и упросила принять душ. Только в прошлый раз она относилась к нему иначе, а сейчас не смогла сдержать свои эмоции. После мытья, выключив поток воды, сиделка накинула полотенце на голову мужчины, обняла его мокрое тело и прижала свои губы к его губам. Писатель замер от неожиданности всего на одно мгновение. Он не ждал этого поцелуя, но постарался продлить его, как можно дольше…
– Ты сошла с ума, моя Ева! – негромко воскликнул Писатель, уже лёжа на своей больничной кровати.
– Да, мой Адам! – подтвердила она. – Ну и пусть!
– Послушай, Ева, я сам люблю пошутить, но иногда шутки неуместны. Мне очень приятно ощущать присутствие СВОЕЙ женщины рядом, но ты отдаёшь себе отчёт в том, что перед тобой, пусть и заинтересовавший тебя, но больной старик?
– Очень прошу, не неси вздор, пожалуйста! – возмутилась Юлия и принялась резать по живому: – Да, ты не здоров, но не настолько стар, насколько пытаешь убедить меня в этом. Да, твоя болезнь съедает тебя, и её почти невозможно победить. Но я клянусь, что всеми правдами и неправдами буду продлевать твою жизнь, пока это возможно! Не овощную жизнь, мой Адам, а человеческую, позволяющую думать, творить, общаться с людьми и обнимать твою Еву, если она мила тебе. Последнее, если верить врачу, может принести только пользу.
– Ты обсуждала с врачом подобные нюансы?! – фыркнул Писатель и, не удержавшись, рассмеялся: – Представляю его физиономию!
– Да, – хмыкнула Юля и звонко засмеялась в ответ: – Он посмотрел на меня, как на полоумную кошку! Но чрезвычайно серьёзно и важно заявил, что в период ремиссии моему подопечному рекомендованы любые мероприятия, повышающие бодрость и тонус организма, но не ведущие к переутомлению. Кстати, врач разрешил мне находиться с тобой круглосуточно!
– Не вздумай, милая! – ахнул Писатель. – Я бесконечно благодарен тебе за всё, что ты для меня делаешь, но у тебя есть собственная жизнь, да и отдыхать моему чудесному ангелу необходимо…
– Как тебе не совестно всё понимать и при этом говорить мне такие глупости, дорогой мой Адам! Сейчас моя жизнь – это ты и наша с тобой работа, сотворчество. Поэтому сегодня меня, как обычно, сменит ночная сиделка, а завтра в твоей палате поставят дополнительную кушетку для постоянной дежурной, и я останусь…
– У меня нет слов, Ева! Возражать с моей стороны просто глупо. А работать сегодня мы будем?..
«Открывшийся дар захватил бухгалтера, и он уделял живописи и рисованию большую часть свободного времени, включая выходные и отпускные дни. По прошествии недель и месяцев Адам Христофорович упорядочил своё творчество и занимался им только тогда, когда чувствовал необходимость выразить на бумаге или холсте свои чувства и нахлынувшие эмоции. Такой подход выглядел естественным, поскольку бухгалтер не мнил себя гением и, уж тем более, не рвался стать профессионалом, занимающимся искусством ради заработка. Поклонниками его таланта по большей части становились друзья, родственники и некоторые знакомые, допущенные в логово Адама, где копились его работы. Часть из них он раздаривал, но важные для себя рисунки и полотна бережно хранил.
Именно они стали новой связующей нитью между бухгалтером и оставленной им бывшей помощницей. Адам, как уже было сказано, не переступал порога её жилища, но не запрещал ей изредка звонить себе по телефону. Ещё реже, раз в несколько месяцев, они встречались в каком-нибудь уютном кафе или ресторанчике, а в хорошую погоду прогуливались по паркам или улицам города. Адам не скрывал, что, несмотря на расставание, он не стал относиться к своей недавней подруге, как к чужой женщине. Она же не скрывала от него вообще ничего, кроме своих чувств. Однажды их встречи прервались почти на год, да и звонки почти прекратились по уважительной причине. Бывшая помощница бухгалтера познакомилась с молодым человеком и вышла за него замуж. Адам желал ей только счастья и предполагал, что семейная жизнь женщины окончательно уведёт её в сторону от его собственного пути. Он ошибся. Она появилась снова и во время первой после перерыва прогулки завела разговор об увлечении своего бывшего шефа. Удивлению Адама не было предела: прежде он никогда не заговаривал с ней об изобразительном искусстве. Однако неожиданная ситуация быстро прояснилась. Оказалось, что женщина наткнулась на его работы, знакомясь с фотографиями на сайте виртуальной галереи, которой владел и занимался старый знакомый Адама».
– Дорогой мой Писатель, – не выдержала Юлия, – ну дай же ты, наконец, имя помощнице бухгалтера. Во-первых, это облегчит текст. Но, самое главное, неужели она до сих пор не заслужила собственного имени?!
– Заслужила, – легко согласился он и улыбнулся: – Назовём её Тильдой.
– Тильда? Что за странность? – всплеснула руками Юля. – Насколько мне известно, существует красивое женское имя – Матильда. Но, по-моему, оно совершенно не подходит твоей помощнице бухгалтера.
– Разумеется, не подходит! Потому, что Матильда – мать Тильды, а значит, не может быть самой Тильдой!
– Ах, так! Ты издеваешься надо мной? – вскричала сиделка и кинулась к своему подопечному. Она «колотила» кулачками, едва касаясь груди больного, затем целовала его лицо и, только после этого, неожиданно заявила: – Ты – безобразник, мой Адам! Но если подруге твоего тёзки не подходит имя «Матильда», то почему ей не быть Тильдой или Ильдой? О, Господи, что я несу?!
Писатель мелко завибрировал от смеха и удовольствия, обнял свою Еву и принялся поглаживать её по голове, а затем и «рассматривать» её лицо ощупью. Обстановка категорически потеряла рабочий статус, что совсем не расстроило смешливую пару. Продолжение рассказа отложили до завтрашнего дня.
Впрочем, и на утро они продолжили спорить об имени героини рассказа.
– Так значит – Тильда? – осторожно поинтересовался Писатель.
– Нет, Ильда! – воскликнула его помощница.
– Ильда – мягче и прямее?
– О, своими шуточками ты решил довести свою рыжую толстуху до истерики?!
– Юленька, это не шуточки, а манера работать, – неожиданно серьёзно заявил он. – Порою неведомым образом ко мне в голову залетают странные мысли и подробности. В данном случае, такой деталью стало женское имя. Вчера оно прилетело, сегодня я его обдумываю, полагаясь на цепочки ассоциаций. Так вот, Тильда ассоциируется у меня с чем-то достаточно жёстким, но колеблющимся, как волнистая линия. Ильда кажется мне более прямой, целенаправленной, но, как ни странно, мягкой. Учитывая, что тебе нравится это имя, а именно от тебя исходила идея наградить именем вовсе не чужую для нашего героя женщину, мы принимаем решение, в спорах нами рождённое. Итак…
«Адам понял, что не сможет отказать Ильде в возможности познакомиться со своими работами. Для этого, разумеется, ему следовало пойти на серьёзный и решительный шаг, а именно: допустить бывшую помощницу в свою квартиру, своё логово. Холодный рассудок подсказывал: «Будь последователен. Твой счастливый роман с Ильдой позади. Она – замужняя женщина. У неё своя, новая жизнь, и посещение ею твоего дома выглядит противоестественным». Адам взял неделю на размышления, но и семь дней спустя не захотел слушать голос рассудка. Вскоре Ильда впервые вошла в логово Адама, окунулась в его атмосферу и погрузилась в глубины неожиданного для неё увлечения бывшего шефа и любовника. Он поил её кофе, показывал свои картины, сопровождая показ краткими комментариями, и очень внимательно наблюдал за реакцией женщины. Она чувствовала себя в его логове, как рыба в воде. Творчество Адама вызвало в ней странное, незнакомое чувство, близкое к мистическому восторгу. Он же понимал, что не ошибся в своём прежнем решении, потому что Ильда оставалась чудесной и нежной фиалкой, которая могла бы легко и естественно прижиться рядом с ним. Однако Адам искренне надеялся, что однажды в его жизни появится прекрасная белая роза, рядом с которой померкнут все цветы на земле. Но сейчас, на глазах Адама, Ильда становилась главным почитателем его искусства, и он понимал, что её первый визит – лишь звено в длинной цепочке. Она решительно не желала портить жизнь человеку, который когда-то понял и принял её, как личность; освободил для неё серьёзную, хорошо оплачиваемую, должность в солидной фирме, а самое главное – из глупой, невзрачной девчушки превратил её в настоящую женщину, знающую себе цену. Но понимала Ильда и то, что не сможет теперь не стремиться в этот дом, к этим картинам. И если их автор позволит, будет возвращаться к ним вновь и вновь, наслаждаться ими. В тайне ото всех Ильда по-прежнему желала заботиться и оберегать своего бывшего шефа, а теперь и результаты его творчества.
Гостье пора уже было уезжать, когда Адам с тяжёлым вздохом поставил на мольберт перед сидящей в кресле женщиной ещё одну картину. Глаза бывшей помощницы бухгалтера расширились и вспыхнули. Не отрываясь, она смотрела на портрет, как в зеркало смотрела, как в чудесное отражение чувств автора к ней. «Вы… Я…» – Ильда попыталась выдавить через пересохшее горло особенные слова, но так и не смогла закончить предложение. Зато, забыв обо всём на свете, она вылетела из кресла и повисла на шее Адама, а он не смог, не решился её остановить…»
В послеобеденное время в больничной палате появился друг Писателя. Он начал многословную, нарочито радушную беседу о нём самом, но, то ли вопросительно, то ли осуждающе посматривал на старого друга и с недоумением на присутствующую в комнате сиделку. Юлия изящно сгладила неловкость, переведя разговор на тему, представляющую для многих мужчин ценность, превышающую даже важнейшие по своей значимости беседы о погоде – на футбол. Её Адам заулыбался и дальше регулировал тематику беседы лично…
– О нашей футбольной сборной можно говорить бесконечно и бесполезно, – вскоре закруглил он поднадоевшую ему тематику и перевёл стрелку разговора: – Как у тебя-то дела?
– Да, всё, как обычно. Воюю с таджиками, – уклончиво ответил друг Писателя.
– Объявил войну Таджикистану?
– Ну, не то, чтобы всему Таджикистану, но группе его представителей. Они третий месяц не могут доделать пристройку к дому. Безрукие бездельники! Полгода назад у моей жены родилась интересная идея: нанять целую бригаду работников, чтобы задействовать их на строительстве и ремонте не только построек на нашем участке, но и во всём посёлке.
– Да ещё и подзаработать на работничках, ничего не делая, – с усмешкой кивнул Писатель.
– Скажешь тоже: ничего не делая! – оскорбился его друг: – А реклама, а поиск заказчиков, а контроль?
– Контроль над финансовыми потоками?.. Да, шучу я, шучу. Как жена поживает?
– Проблемы с таджиками и её коснулись. Ты же помнишь, какая она чувствительная и ранимая? Болеет сейчас, и вообще, болеть стала часто, но продолжает работать… Да что это я всё о себе и о себе? Ты о достижениях нашего общего друга не слышал? Нет?! Вот он-то выдал, так выдал!
– Ну-ка, ну-ка…
– Год назад надоело нашему другу сердечному работать по специальности, решил он в общественные деятели податься! Собрал коллег по прежней работе, институтских знакомых, заинтересованных друзей и создал общественно-политическую организацию ПБОС, что означает – «Партия бурения открытым стволом».
– Как-как?! Ну, красавец! – Писатель рассмеялся в голос. – С такой фантазией моя помощь ему точно не нужна! Да и возраст ещё позволяет ему идти на эксперименты.
– Эксперименты? Он уже местные выборы выиграл!
– Да ну?! Где? В Дзержинске?
– В одиннадцатом микрорайоне Дзержинска.
– О, надо позвонить другу, чтобы поздравить его с высоким постом мэра одиннадцатого микрорайона!
– Тебе бы всё шутки шутить, – пробурчал гость, неодобрительно взглянув на потешавшегося Писателя, – а по слухам наш друг получает хорошую прессу, поддержку населения и чиновников по всей Верхнегородской области.
– Если он что-то выиграл, то к нему сразу и пришли, – отсмеявшись, заметил Писатель.
– Кто?
– Представители родственной организации под названием «Контора глубокого бурения». Знаешь такую партию, дружище?
– Нет, – недоумённо ответил он.
– Знаешь-знаешь! Головной офис у них в Москве, на Лубянке.
– А-а-а, – оживился гость, – эти к нему приходили, он сам мне рассказывал, когда в Москву приезжал. Говорит, сначала выражали недовольство названием его партии, да и вообще. Но в результате всё закончилось миром, стороны подписали взаимовыгодный договор. А «Партия бурения открытым стволом» во главе с нашим другом сердечным в ближайшее время поборется за места в муниципальных собраниях по всей области, в том числе и в областной Думе Верхнего Старгорода. Кстати, у ПБОС, действительно, очень высокий рейтинг. Народ любит своих, местных…
– Лихо наш друг развернулся! – уважительно отозвался Писатель, но не удержался от очередного смелого заявления: – Теперь я знаю имя приемника дяди Вовы!..
Утром, ещё до прихода Юлии, в больничную палату на удивление тихо вошли рабочие. Судя по звукам, они произвели небольшую перестановку мебели и поставили что-то довольно тяжёлое у стены, в паре метров от кровати Писателя. «Кушетка круглосуточной сиделки», – подумал он, хмыкнул, покачал головой и улыбнулся…
– Переезжаешь? – встречал Адам свою Еву.
– Уже переехала, мой дорогой! – хихикнула она, целуя Писателя. – Вещей у меня немного, разом всё и привезла.
– Так я и знал – бесприданница! – негромко, но весело рассмеялся он.
– Зато у меня есть масса других достоинств! – со смехом отозвалась Юля. – Но довольно потешаться и бездельничать. Водные процедуры, завтрак и работать…
– Как скажете, мэм! Я готов! – отрапортовал Писатель, но не обошёлся без того, чтобы не устроить сиделке подвох: – Однако ты даже не поинтересуешься моим самочувствием, милая?
– Что-то не так? Тебе не по себе? – моментально напряглась она. – Ну, не молчи, ответь: как ты себя чувствуешь?
– Не пугайся, Ева моя, сегодня и завтра моё состояние не будет вызывать опасений, а вот послезавтра…
– Ох, не будем забегать вперёд так далеко… Вообще, не понимаю, откуда тебе известны точные даты приступов… Видишь ли, я верю тебе и… верю в тебя, в лучшее!
– I want to believe…[6 - Я хочу верить (англ.)] – прошептал он.
– Вот именно: хочу и буду верить!..
«Бухгалтер и художник Адам пребывал в сомнениях. Впрочем, это было его нормальное состояние, когда речь шла о философских вопросах и личной жизни. Нет, он не выбирал один путь из нескольких вариантов или меньшее зло из двух возможных. Но его мучило как несовершенное устройство мира, так и собственное несовершенство. Убеждая, что человек поступает логично и правильно, разум человека твердил прописные истины: «Что Бог не делает, всё к лучшему», «Делай, что должен, и будь, что будет» и так далее. Чувства робко протестовали. У Адама имелся проверенный рецепт для мужчины, утратившего спокойствие: упорядочить в своей жизни всё, что только можно. Рецепту он и последовал. На некоторое время Адам отказался от занятий живописью, выбивавшей его из жёсткой колеи. Он привёл в полный порядок домашнее хозяйство, совершил давно просроченные визиты вежливости, ужесточил дисциплину на работе, в основном свою собственную. Каждый будний день, собираясь утром в бухгалтерию своего государственного учреждения, Адам выходил из дома в одно и то же время, шёл десять минут пешком с фиксированной скоростью и садился в голову одного и того же вагона поезда метро, подъезжавшего к перрону девственно пустым в точно известную бухгалтеру минуту. Так происходило ежедневно, кроме выходных и праздников, на протяжении месяцев. Подчинение строгому графику дисциплинировало, разгоняло глупые эмоции, успокаивало. Утренняя поездка в метро занимала у Адама около тридцати минут, чаще всего в сидячем положении. В эти минуты он либо прикрывал глаза и компенсировал недостаток ночного сна, либо смотрел по сторонам и размышлял. Читать в транспорте он запрещал себе категорически, руководствуясь, тем, что человек, проводящий рабочий день и часть свободного времени за компьютером, и без того рискует ухудшением собственного зрения. В соблюдении этого правила имелись и другие преимущества. Оказалось, что и во время короткой поездки в подземке художник может черпать вдохновение из окружающей его действительности, всматриваясь в утренние лица попутчиков. Сонные, помятые, сосредоточенные, встревоженные, мрачные; реже бодрые, весёлые и довольные – разные лица разных людей. Они вызывали интерес Адама, когда в них присутствовали, пусть ещё и не вполне проснувшиеся, но выраженные эмоции, работа мысли, жизнь. Вы замечали, как редко улыбаются люди в московском метро? Адам улыбаться не стеснялся. Нет, он не выглядел дурачком, улыбающимся всем и всегда. Он умел улыбнуться в нужный момент и каждый раз по-разному: иногда свободным взмахом кисти – широко и открыто, иногда лёгким карандашным росчерком – уголками глаз. И попутчики реагировали на Адама неодинаково: кто-то улыбался в ответ, кто-то прятал глаза или отворачивался. В этом не было ничего удивительного или обидного – в вагоне, как и в жизни, едут по своим делам самые разные люди.
