Гайда!

– Дай мне, я сам отнесу, – сказал Аркаша и забрал у сестры поднос.

– Пожалуйста, – не стала возражать Таля и обратилась к младшим девочкам:

– Ну что? Будем дальше читать или на сегодня хватит?

– Читать! Читать! – уже заходя в кухню, услышал Аркаша голоса Оли и Кати.

В закутке, где большую часть площади занимала печка, за небольшим кухонным столиком сидела Дарья. Перед ней стояло блюдо с остатками голубя. Аркаша заметил, что, увидев его, тетя быстро положила на тарелку одну из косточек, на которой кто-то из девочек оставил кусочки хрящей и кожи. Теперь косточка была гладкой, словно отшлифованной. На лице женщины появилось смущение, будто ее застали за каким-то непотребным занятием.

– Теть Даш, куда поднос ставить? – сделав вид, что ничего этого не заметил, спросил Аркаша.

Дарья, все еще находившаяся в некотором замешательстве, молча взяла у мальчика поднос и, отодвинув подальше тарелку с косточками, поставила его на стол. Также молча она подошла к самовару, чтобы налить в миску горячей воды для мытья посуды.

Аркаша не уходил.

– Теть Даш, – снова обратился он к тете, – вот скажи, пожалуйста, ты ведь приметы про птиц знаешь?

Дарья повернулась к мальчику и посмотрела на него с удивлением:

– Ну, знаю кой-какие. А что?

– Да вот… – замялся Аркаша. – Не знаешь, почему малиновки над людьми кружат? Прямо над головой! Есть ли на этот счет какая-нибудь примета?

– А что – над тобой, что ли, красногрудка кружила? – заинтересовалась Дарья.

– Ну да… К чему бы это?

Дарья снова села за стол и задумалась. Через некоторое время она ласково посмотрела на мальчика и сказала:

– Вообще-то, когда птица над человеком кружит – это к известию. А вот каким оно будет – хорошим или плохим, зависит от того, что это за птица. Малиновка – птичка божья, так что плохое известие она не принесет.

– А почему божья-то? – допытывался Аркаша. – Ты вроде рассказывала что-то, но я забыл.

– Ну, так послушай еще раз…

Дарья придвинула к себе миску с горячей водой, в которой собиралась сполоснуть чашки, и спросила:

– Как думаешь, почему у малиновки грудка красная, словно манишка на ней надета?

Аркаша пожал плечами.

– Вот слушай… – опуская в воду чашку, сказала Дарья. – Когда птичка пролетала над распятым Христом, она увидела, что острые колючки тернового венца впиваются в голову Спасителя. Она попыталась сорвать венок, но сил на это у нее не хватило. Тогда пташка начала клювиком выдергивать шипы из терновника и поранила свою грудку. Вот так и появилась у нее красная «манишка». Понял теперь, почему малиновку называют божьей птичкой?

– Понял! – радостно воскликнул Аркаша и подумал: «Какая разница – есть бог, нет бога… Такая птичка точно не принесет плохое известие!»

2.

В первые дни октября погода стояла славная: теплая, солнечная и почти безветренная. Буйство осенних красок, которыми природа расписала деревья и кустарники, соперничало с прозрачной голубизной безоблачного неба. Но в воскресенье пошел дождь и все испортил. Над городом нависла серая, без единого просвета, пелена, из которой весь день, словно сквозь мелкое сито, сыпались на землю тоненькие струйки воды. И хотя на улице холоднее не стало – что внушало надежду на то, что погода испортилась ненадолго, – выходить из дома не хотелось.

Дочитав последнюю страницу, Аркаша закрыл томик Диккенса и с сожалением посмотрел на обложку. На ней был изображен худенький мальчик лет двенадцати, сжавшийся то ли от холода, то ли от страха между серыми стенами больших домов мрачного, неприветливого Лондона.

«Жизнь и приключения Оливера Твиста» закончились, о чем Аркаша искренне пожалел – попробуй найди еще такую интересную книгу. Сюжет захватывает – оторваться невозможно! Когда читаешь, кажется, что ты сам вместе с героем романа через все невзгоды проходишь и думаешь только о том, как бы поскорее из них выбраться. И как же хорошо, что этот Оливер Твист – добрый, честный мальчик – был вознагражден, в конце концов, за свою стойкость и порядочность!

«Добро всегда должно побеждать зло, – убирая Диккенса на полку, подумал Аркаша. – И не только в книгах, но и в жизни. Хотя в жизни не всегда так бывает… Но все равно – в любых обстоятельствах нужно оставаться честным человеком, всегда помогать людям и добиваться справедливости».

За стеной, разделяющей детскую и гостиную, раздался какой-то грохот, потом смех и голоса девочек.

– Ну вот! – кричала Оля. – Из-за тебя все развалилось!

– А не надо было этот стул сюда тащить! – тоненьким голоском возразила Катя. – Да, Талочка? Не надо было?

Из-за двери донесся строгий голос Тали:

– Так! Хватит уже! Разбирайте-ка свою пирамиду. Давайте лучше в «Да и нет» поиграем.

– В «Да и нет» надо людей больше… – начала было канючить Оля, но Таля ее перебила:

– Хватит нам людей! Ставьте стулья на место.

По скрежету, который донесся из гостиной, Аркаша понял, что его младшие сестренки послушались старшую и двигают к столу самые модные предметы интерьера в доме – венские стулья, часто использовавшиеся для возведения какого-нибудь объекта для игр.

Эти стулья он помнил еще по Нижнему. Как-то родители на извозчике привезли новую мебель с Нижегородской ярмарки. Оба они очень радовались покупке: мама – потому что всегда стремилась создать в доме уют, а папа – потому что сам любил столярничать и высоко ценил труд мастеров-краснодеревщиков.

– Какие же молодцы эти «Братья Тонет»! – нахваливал Петр Исидорович компанию иностранных мебельщиков, обеспечивших изделиями из гнутой древесины всю Европу. – Какую только форму не придают своей мебели! Какие изгибы! Какая красота! И цены вполне доступные.

В тот же день Аркаша и Таля, оставшись в комнате вдвоем, решили, что у новой мебели есть и другие, недооцененные родителями, достоинства – из нее можно соорудить все что угодно! Брат и сестра быстро составили из стульев вагоны поезда, управлять которым, разумеется, доверили Аркаше. Тале досталась должность кондуктора. Пассажиров в поезде не было – Оля, которая в то время еще только училась ходить, спала в другой комнате, а Катя появилась в семье уже после того, как были приобретены стулья.

– Ту-тууу! – громко загудел «паровоз» голосом Аркаши.

Первой гудок услышала мама и, войдя в комнату, всплеснула руками:

– Господи! Адик, Талочка! Кто вам разрешил трогать новые стулья? Вам что – играть больше нечем? Ну-ка сейчас же поставьте все на место!

Дети притихли и нехотя начали освобождать свои «рабочие места». Но не успели они отцепить «от состава» первый «вагон», как в комнату вошел папа.

– Ух ты! – воскликнул Петр Исидорович. – И куда же направляется такой замечательный поезд?

– Далеко-далеко! – радостно оповестила потенциального пассажира Таля.

– В дальние страны! – уточнил Аркаша.

– А мама нас не пускает, – пожаловалась отцу Таля. – Говорит, что надо все убрать.

– Правильно мама говорит – конечно, придется все убрать, – согласился с женой Петр Исидорович. – Кто же за вас это сделает? Вот наиграетесь, и сами все стульчики на место поставите. Договорились?

– Договорились! – обрадовались дети.

Наталье Аркадьевне такая идея не очень понравилась.

– Стулья совсем новые, – укоризненно посмотрела она на мужа. – А вдруг сломают?

– Не сломают, – возразил Петр Исидорович. – Мебель «Тонет» такая прочная, что ее и сломать-то трудно. Помнишь, когда мы эти стулья покупали, лавочник нам рекламный листок показывал?

– И причем тут реклама? – удивилась Наталья Аркадьевна.

– А притом, что в листке том написано было, что компания «Тонет» продемонстрировала прочность своей продукции таким образом: венский стул подняли на Эйфелеву башню и бросили сверху. И, представь себе, он остался целехоньким!

Аркаша понятия не имел, что такое Эйфелева башня и где она находится, но сообразил, что с ее помощью папочке удалось убедить мамочку в том, что детям можно пользоваться новыми стульями не только для сидения, но и для других, не менее важных целей: например, сооружать из них какие-нибудь интересные конструкции. Но – при одном условии: все сооружения после игры должны быть разобраны, а стулья – как, впрочем, и все остальные предметы, которые детям тоже дозволялось брать, – возвращены на отведенные для них места. Это условие выполнялось безоговорочно. Младших девочек к соблюдению договора приучили уже Аркаша и Таля…

Из гостиной донесся голос Оли:

«Барыня прислала сто рублей:

Что хотите, то купите.

Черное и белое не берите,

«Да» и «Нет» не говорите.

Вы поедете на бал?»

– Да! – радостно закричала Катя.

– Ну, так неинтересно! На первый же вопрос неправильно ответила! – накинулась на сестренку Оля.

– Почему неправильно? – чуть не со слезами в голосе спросила Катя.

«Ну, Катерина! Совсем не поняла, в чем тут подвох, – улыбнулся Аркаша. – Какая же она еще маленькая…»

– Оля, ну она же меньше тебя, – словно услышав его мысли, урезонила сестру Таля. – Просто ей надо еще раз объяснить условия…

Аркаша посмотрел в окно и вздохнул: дождь не собирался прекращаться. О том, чтобы пойти на улицу, нечего было и думать – промокнешь до нитки. Начинать новую книгу, даже что-нибудь из любимого Диккенса, не хотелось. Да и вообще – надо сначала как следует «Оливера Твиста» осмыслить. Уроки он сделал еще утром. Геометрию, немецкий, историю… Даже закон божий почитал, хотя не понятно, зачем вообще он нужен – забивают людям головы всякой ерундой.

Как-то был разговор, что Временное правительство хочет ограничить обязательное преподавание этого предмета. Почти все ученики этому обрадовались. А вот у учителей мнения разделились: одни считали, что закон изучать нужно, другие с такой точкой зрения не соглашались.

В числе последних был и любимый Аркашин учитель – Николай Николаевич Соколов, который вел уроки словесности. Работать в училище он начал совсем недавно, но сразу всем показал, что у него есть свои убеждения и он умеет их отстаивать. Чего Аркаша не мог сказать о многих других учителях. Когда церковные власти настояли на своем и убедили Временное правительство оставить закон божий в числе обязательных предметов, те, кто был против, тут же с этим согласились. Только Николай Николаевич не изменил своим взглядам.

Мысли Аркаши завертелись вокруг любимого учителя. Что там говорить – хороший он человек. Когда реалисты начали создавать классные комитеты, он один их поддержал. От остальных преподавателей этого никто и не ждал: понятное дело – почти все они кадеты. С ними разве столкуешься? Заладили одно и то же: какие такие комитеты? Вы еще дети, у вас одна задача – учиться, нечего взрослым подражать.

«Неужели наша школа так никогда и не изменится? – бросив взгляд на стопку книг, приготовленных к завтрашнему учебному дню, подумал Аркаша. – Неужели так и останется старорежимной, сухой, чиновничьей школой, в которую всякие новшества проникают с большим трудом? Интересно, что бы сказал об этом папа? Как-никак, а он тоже когда-то работал учителем…»

При мысли об отце у Аркаши сжалось сердце. Как же давно они не виделись! Кто бы мог подумать, что война так затянется… Три года прошло, как папа уехал из дома. За это время столько всего произошло! Он, Аркаша, теперь уже не маленький мальчик с пухлым личиком и наивными голубыми глазками, а почти взрослый человек – через три месяца четырнадцать исполнится. А Таля? Тоже повзрослела и такой красавицей стала, что Аркашины товарищи уже на нее заглядываются. Вон, Толик Ольшевский – как только ее увидит, сразу краснеет. А Оля и Катя так выросли, что папочка вряд ли сможет их обеих сразу на руки взять! Как тогда…

– Принимайте на побывку рядового Голикова! – раздался однажды вечером бодрый голос Петра Исидоровича, неожиданно появившегося в дверях дома.

Было это месяца через два или чуть больше после его отправки в армию: то ли в конце октября, то ли в начале ноября. Аркаша точно не помнил когда, но первые морозы уже ударили и снег лежал на промерзшей земле. Правда, в тот самый день началась оттепель.

– Папочка! – радостно закричали Оля и Катя, первыми бросившись к отцу, который с легкостью подхватил двух девочек одновременно.

Аркаша и Таля подбежали к нему вместе с мамой. Все трое, обхватив Петра Исидоровича руками, прижались к мокрой, пахнущей табаком солдатской шинели. А он не мог их даже обнять, потому что обе руки его были заняты – на одной из них сидела Оля, на другой – Катя.

Какое-то время все семейство, слившись в единое целое, напоминало высеченную из камня скульптуру. Рядом, вытирая слезы, молча крестилась Дарья.

– Папочка, война уже кончилась? – прозвучал в наступившей тишине звонкий голос Оли.

– Господи, Петя! Ты откуда?! – пришла, наконец, в себя Наталья Аркадьевна.

– Ты больше не уедешь от нас, папочка? – с надеждой спросила Таля.

Остальные члены семьи вопросов не задавали. Катя – потому что была еще совсем маленькой. Она крепко обнимала папу за шею, и больше ее ничего не интересовало. Аркаша – потому что был уже большим и знал, что после побывки солдат обязан вернуться на место службы. Дарья – потому что, во-первых, продолжала вытирать слезы, во-вторых, – потому что ее мысли были заняты тем, что надо срочно ставить самовар и собирать на стол.

– Здравствуйте, мои дорогие! Как же я по вам соскучился! Сейчас все расскажу, дайте только раздеться. На улице дождь со снегом, я весь мокрый, – спуская с рук Олю и Катю, сказал Петр Исидорович.

Через некоторое время все сидели в гостиной за столом, над которым горела керосиновая лампа под красивым зеленым абажуром, и слушали главу семейства.

– Ну, я вам уже писал, что служу во Владимире, – начал свой рассказ Петр Исидорович. – Это недалеко от Арзамаса: чуть больше трехсот верст, если ехать через Нижний Новгород, а если через Муром, по новой дороге, и того меньше. Город мне нравится. История там богатая, есть что посмотреть. Одни Золотые Ворота чего стоят, еще в двенадцатом веке построены, при князе Андрее Боголюбском. Вот война кончится, обязательно вас туда на экскурсию свезу.

– А речка там есть? – поинтересовалась Таля.

– Ну причем здесь какая-то речка! Талка, нашла о чем спрашивать! – возмутился Аркаша. – Пап, ты лучше о войне расскажи!

– Тихо, не ссорьтесь, папа все расскажет, – остановила ребят Наталья Аркадьевна и обратилась к мужу:

– Главное, расскажи, как ты там живешь, чем занимаешься, чем питаешься.

– Сейчас, сейчас… В порядке поступления вопросов, – пошутил Петр Исидорович. – Речка, Талочка, там есть, Клязьма называется. Конечно, не такая большая, как Волга в Нижнем. Пожалуй, с нашей Тешей можно сравнить. Кстати, тоже в Оку впадает. А теперь о службе…

Петр Исидорович расколол щипчиками кусочек сахару, добавил в чашку горячего чаю и, сделав несколько глотков, продолжил:

– В принципе, в материальном плане живем мы неплохо, как говорится, на всем готовом. Обмундирование казенное, кое-какую мелочь на личные нужды выдают, спим в казармах, кормят хорошо, три раза в день…

– Ну, все не как дома… – не удержалась Дарья.

– А вот тут ты не права, – возразил Петр Исидорович. – Среди ратников много крестьян. Так вот, некоторые говорят, что даже дома, у себя в деревне, так сытно не ели.

– Пап, а кто такие ратники? – поинтересовался Аркаша.

– А вот мы и есть ратники – солдаты государственного ополчения, которых в мирное время в армию не брали, а теперь, когда война началась, призвали. Из них формируют маршевые роты для отправки на фронт. Но сначала ратников учат ходить строем, стрелять.

– Значит, и винтовки вам выдали? – с какой-то мальчишеской завистью в голосе спросил у отца Аркаша.

– Конечно, Адик, – назвав мальчика детским ласкательным именем, ответил Петр Исидорович. – Без винтовок какие же мы солдаты!

Аркаша опустил голову вниз, сморщил лоб, словно обдумывал что-то очень важное, но не знал, можно ли об этот спрашивать или нет, и все-таки решился:

– Папочка, я знаю, что некоторым из армии присылают винтовки в подарок. А ты не мог бы мне прислать?

– Адя, да зачем тебе винтовка? – с удивлением посмотрев на сына, спросила мальчика Наталья Аркадьевна.

– Господи, какой же он еще ребенок! – покачала головой Дарья.

– Как зачем? Хочется, чтобы что-нибудь на память о войне осталось! – пояснил свою просьбу Аркаша.

В тот вечер они еще долго сидели в гостиной, но уже без Оли и Кати, которых уложили в постель. Таля тоже клевала носом, но отправиться в детскую спать наотрез отказалась. Девочка придвинула свой стул поближе к отцу, обхватила Петра Исидоровича обеими руками и, положив белокурую головку ему на плечо, приготовилась слушать.

Аркаша, проглотив обиду за отказ прислать ему винтовку, жадно ловил каждое слово отца. В его глазах читалось порой совсем не детское любопытство.

– Пап, как ты оцениваешь наши действия на фронте? – с самым серьезным видом обратился он к отцу. – Не допускает ли командование каких-нибудь ошибок?

– Да не такой уж он и ребенок! – засмеялась Наталья Аркадьевна и повернулась к Дарье:

– Вон какие вопросы задает!

– Рядовой Петр Голиков докладывает полковнику Аркадию Голикову! – взяв под козырек, шутливо отрапортовал Петр Исидорович. – Русская армия успешно наступает!

Заметив, что Аркаша, подыгрывая ему, приподнял подбородок и по-военному выпрямил спину, Голиков-старший, не меняя интонации, продолжил:

– В сентябре наши войска заняли большую часть Восточной Галиции и Буковины, взяли в осаду город Перемышль, а также захватили один из самых крупных городов Австро-Венгрии Лемберг, а по-нашему – Львов. В октябре войска Юго-Западного и Северо-Западного фронтов остановили наступление 9-й германской и 1-й австро-венгерской армий на Ивангород, а затем – на Варшаву, отбросив их на исходные позиции!

…Больше они не виделись, их связывала только переписка. Из Владимира приходили трогательные, полные нежности и тоски по близким послания. Петр Исидорович писал каждому отдельно – Наталье Аркадьевне, Аркаше, Талочке. Оле и Кате он присылал красочные открытки, по которым Оля училась читать.

Жена и старшие дети в письмах рассказывали ему о своей жизни и планах на будущее. Наталья Аркадьевна просила мужа не беспокоиться о них – ее заработка и денежного пособия, которое государство выплачивало за призванного в армию главу семьи, им вполне хватало. Таля писала любимому папочке о том, как готовится к поступлению в гимназию. Аркаша рассказывал о делах в училище, об учителях и новых товарищах, не забывая при этом задавать отцу вопросы о войне.

Однажды, зайдя в детскую, чтобы проверить, как сын приготовил уроки, Наталья Аркадьевна заглянула через плечо сидевшего за письменным столом Аркаши и увидела, что тот пишет письмо отцу. «Видел ли ты аэропланы?» – прочитала она последнюю строчку. Показавшийся несколько наивным вопрос мальчика заставил Наталью Аркадьевну улыбнуться, но она тут же придала своему лицу серьезное выражение и обратилась к сыну:

– Адя, а почему тебя интересуют именно аэропланы?

– Ты что, не понимаешь? – повернулся к матери Аркаша. – Техника на войне – это самое главное, особенно аэропланы! С них можно и бомбы сбрасывать, и врагов выслеживать, и всякие другие боевые действия вести.

Посчитав, что исчерпывающе ответил на заданный вопрос, мальчик снова склонился над листком бумаги, окунул перо в чернильницу и вывел в конце письма свою подпись: «Полковник Аркадий Голиков». Потом он достал из ящика стола новый конверт без почтовой марки, поместил в него сложенный вчетверо, исписанный неровными буквами листок, аккуратно заклеил конверт и написал на нем знакомый адрес: г. Владимир…

Тогда мысль о том, что отец может погибнуть, даже не приходила Аркаше в голову. Все изменилось в тот момент, когда у Петра Исидоровича поменялся почтовый адрес.

Это было весной пятнадцатого года. Весной, которую ждали с нетерпением и надеждой. С нетерпением, потому что после надоевшей холодной зимы людям хотелось тепла и солнца. С надеждой, поскольку верилось, что успешные действия нашей армии приведут, наконец-то, к победе над врагом и к окончанию войны.

Вопреки ожиданиям, весна выдалась пасмурной, тоскливой и совсем безрадостной. Ни один лучик солнца не пробивался сквозь сплошную пелену облаков. Хмурые, однообразно-серые дни навевали грусть, которая усугублялась еще и тем, что в газетах стало появляться все больше и больше известий о наших неудачах на фронте.

Люди собирались группками и обсуждали сообщения о ходе военных действий. Вести о вторжении германских войск на принадлежащие Российской империи территории не приносили никакой радости. Сводки о наших потерях – а они исчислялись сотнями тысяч погибших и раненых – приводили народ в еще большее уныние. Каждый человек понимал, что место выбывшего из строя солдата займет кто-то другой – чей-то муж, брат или сын, который до поры до времени числился ратником ополчения, и от этого понимания лица у людей становились такими же сумрачными, как затянутое серыми тучами небо.

Весна все-таки вступила в свои права: разогнала надоевшие тучи, окутала город дымкой нежной молодой зелени, а затем одарила его пышными гроздьями душистой сирени. В один из солнечных майских дней Наталья Аркадьевна, возвращаясь с работы, отломила от цветущего у больничного забора куста несколько веток и пришла домой с букетом ароматных нежно-лиловых цветов. В прихожей ее встретили Аркаша и Таля.

– Мамочка, тут тебе письмо от папы, – без обычной радости в голосе, которую проявляли дети в таких случаях, сказал мальчик и протянул матери конверт.

Письмо было без обратного адреса. Это могло означать только одно – рядовой Петр Голиков из города Владимир выбыл. Ветки сирени выпали у Натальи Аркадьевны из рук…

В те дни Аркаша как-то сразу повзрослел. Открывая свежие газеты, он находил в них сводки военных действий и анализировал положение на фронте. Ситуация складывалась непростая.

Взятие Перемышля и Львова стало последним крупным успехом русской армии в 1915 году. К концу того же года Польша и Курляндия были заняты Германией, после чего линия фронта превратилась практически в прямую, соединившую Балтийское и Черное моря. Боевые действия велись на подступах к Риге. Там, на рижском участке русско-германского фронта, дислоцировался 11-й Сибирский полк, в котором служил сначала рядовой, потом – прапорщик Петр Голиков.

В письмах жене и детям Петр Исидорович не вдавался в подробности об истинном положении дел на фронте – не хотел лишний раз волновать семью. Но и без этого было понятно, что наша армия теряет наступательный дух. Газеты, хоть сдержанно, но сообщали о нехватке оружия и боеприпасов, о плохом снабжении, об участившихся случаях дезертирства. Сводки о погибших и раненых в боях становились все длиннее и длиннее.

Вот когда Аркаша по-настоящему испугался – а вдруг его любимого папочку убьют! Даже когда положение на фронте понемногу начало выравниваться – нормализовалась ситуация со снарядами и оружием, в том числе с артиллерией, со снабжением армии одеждой и продовольствием – не проходило дня, чтобы в его голове не свербела мысль о том, что отец может погибнуть.

Сколько раз он представлял себе картину, как во время боя его папочка – в такой же серой солдатской шинели, в которой он приезжал из Владимира, с винтовкой наготове, с криком «Ура!» – вместе со своими товарищами бежит в атаку на врага, и вдруг свинцовая пуля или осколок снаряда попадает ему прямо в грудь! Папочка хватается рукой за сердце, между пальцами сочится кровь, которая струйками стекает по шинели и капает на землю, образуя у его ног какой-то непонятный рисунок из алых пятен. Причем, если это случается весной, летом или осенью, то рисунок едва заметен – кровь не так сильно выделяется на зеленой или бурой траве, а на голой земле – тем более. А вот если она падает на белый снег, когда на улице зима, то рисунок из папочкиной крови получается таким ярким и таким контрастным, что его видно издалека…

Аркаша машинально смахнул катившуюся по щеке слезу. Потом кулаками протер глаза, размазав по лицу скопившуюся в них влагу. Он часто плакал, рисуя в воображении картину гибели отца, и слез своих не стеснялся. Он так любил папочку и так по нему тосковал, что чувство неловкости, которое, казалось бы, должен испытывать мальчик в его возрасте, плача, как маленький ребенок, не шло ни в какое сравнение с чувством той тоски по любимому человеку, которая поселилась в сердце Аркаши в тот день, когда Петр Исидорович ушел на фронт.

После таких слез – которых, впрочем, никто никогда не видел – на душе становилось немного легче.

«Нет, – подумал Аркаша, перестав плакать, – его не убьют. Потому что – если его убьют – как мы будем жить без него? Кончится когда-нибудь эта проклятая война, и мы будем, будем вместе! И никто уже нас не разлучит!»

Решив, что ему прямо сейчас необходимо поделиться своими мыслями с отцом, Аркаша вырвал из тетради чистый листок, придвинул поближе чернильницу и приготовился опустить в нее перо. Вдруг на его лице появилось выражение глубокой задумчивости, взгляд обратился на висевшую над письменным столом книжную полку, но не скользнул по корешкам расставленных на ней томов, а, словно даже не видя их, застыл, казалось, на всех книгах сразу.