Дом Нового Полудня

Так, два человека, проигравшие самим себе в погоне за роскошью, сошлись в крепкой дружбе, став друг для друга островком искренности в полном фальши мира; пропащим островком, разрезающим целый океан нестерпимой приторности. Они не нуждались в посещении культурных мероприятий и увеселительных заведений, потому просто собирались в тихом и уютном ресторане, где и обсуждали всё, что им хотелось.

Однажды, во время подобной встречи, Уэйн решил осторожно задать вопрос о переломном моменте в карьере Рихтера. Он старался быть максимально тактичным, но адвокат начал говорить прямо и без стеснения:

– Это было в середине восьмидесятых, когда у меня случилось первое громкое дело. Слышал про Хелен Филипс?

Директор жестом показал свою неосведомлённость.

– Муж оставил её с двумя детьми и смылся. Она испытала сильнейший стресс, и то ли в порыве ненависти к нему, то ли из-за неадекватного желания начать всё заново, утопила двух своих детей в машине.

– Боже.

Рихтер согласно кивнул. На его лице застыла привычная ухмылка, но глаза выдавали тягость воспоминаний.

– Когда флёр безумия прошёл, ему на смену пришло стремление выжить. Она не жалела денег, нанимая меня, потому что ей искренне хотелось остаться на свободе. Быть полностью невиновной. – Адвокат печально усмехнулся. – Суд был долгим, но все поверили в вымышленного похитителя и убийцу. Филипс оправдали, но сильнее всего меня потрясло другое.

Адвокат прервался, издав то ли сдавленный смех, то ли кашель.

– Сильнее всего меня потрясла наша последняя встреча, когда она обмолвилась, что мои услуги ей дорого обошлись. Представь себе, человек потерял детей, перенёс суд, а после этого думает о деньгах!

– Это так тебя потрясло?

– Да. Вся моя карьера строилась на работе с людьми, не желавшими расплачиваться за свои преступления. Но именно тот случай дал мне понять, что я попросту не в праве возмущаться, ведь сам не лучше! За отсутствие морали не смеет осуждать человек, продавший её давным-давно. Это осознание и привело меня к ситуации, где рутина подавляет мою ненависть к себе, а деньги уже не стоят ничего.

Уэйн вздохнул, проникшись переживаниями своего друга, ведь у него самого была похожая история и точно такой же вывод, превративший все яркие цвета окружающего мира в угрюмый серый.

***

Много лет спустя, Уэйн и Рихтер собрались в своём любимом месте, где вновь должны были предаться пессимистичным разговорам о работе, культуре и прочем. Сегодняшний день утяжелялся мыслями о заговоре Куртина, и директор чувствовал, что его другу явно не по себе.

– Эд, я знаю, что тебе тяжело. Что ты сейчас испытываешь?

Рихтеру нелегко удавалось скрывать своё смятение, особенно во время описания чувств:

– Мне было трудно поверить в серьёзность намерений Эндрю. Но все его разговоры со своим кузеном, все те документы, что он унёс… Похоже, что парень очень решительно настроен.

– Ты огорчён его предательством?

Ответ адвоката оказался для директора неожиданным:

– Нет, я им восхищаюсь! Эндрю не потерпел того, что мы с тобой приняли, и из-за чего теперь себя ненавидим. Он готов рискнуть благосостоянием и даже собственной жизнью, лишь бы поступить правильно.

– Шпилер задавит этот порыв благородства так быстро, что никто даже не успеет о нём узнать.

– Да знаю я, потому мне так досадно. – На несколько секунд адвокат замолчал. ¬– Я собираюсь помочь ему.

– Как?

В глазах адвоката пылала решительность.

– Пока не знаю, но Куртина я не оставлю. Мы с тобой трусы, и нам нет оправданий. Но бросить того, кто не пойдёт по нашему пути – непростительно. Ты со мной?

Уэйн задумался, но очень скоро поднял бокал в знак согласия и воодушевлённо сказал:

– Мы многого не можем, но хотя бы сохраним ему жизнь. Я с тобой.

Рихтер улыбнулся своей самой редкой улыбкой – искренней. Звук бокалов скрепил их согласие и подтвердил решимость в защите Куртина от натиска непрощающих сектантов.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Июнь

Вот уже несколько дней как Куртин довольно изучал найденные документы, всё сильнее поражаясь своим открытиям. Дом Нового Полудня выжимал деньги из всего, что только можно, нарушая закон за законом. У него в руках были неоспоримые доказательства махинаций с недвижимостью, доказательства использования невольного труда на незаконном производстве в общинных фабриках, которое не ограничивалось безобидной кухонной утварью. Фасовка наркотиков, нелегальное оружие и боеприпасы – а прибыль утекала к неизвестному инвестору. Тонкая, едва видная нить вела к некой корпорации, и от возможности её обнаружения адвокат впал в экстаз.

В его голову лезли поэтические аналогии о грядущем процессе, который начнётся уже на следующей неделе. Как он вскроет гнойный нарост на теле общества, как освободит обманутых и восстановит справедливость. Из-за этих фантазий, в потоке мыслей не осталось места для переживаний за судьбу Ала. Конечно, хитрый кузен наверняка в очередной раз провёл сектантскую охрану, но ведь уже больше суток прошло с момента его побега.

Время уверенности в собственной неприкосновенности, застилавшей Куртину разум, подошло к концу, когда в офис адвоката вошёл незнакомец. Человек, представившийся посыльным, был высоким тощим стариком с настолько скорбным выражением лица, что надеяться на хорошие новости было глупо ещё до того, как он заговорил. И действительно, пробормотав своё имя и сожаления о дурных вестях, незнакомец сказал:

– Мистер Куртин, две недели назад, ваш кузен Альфред Дуглас, добровольно вступивший в ряды религиозной организации «Дом Нового Полудня», сбежал из загородной общины, где проживал больше года. Вчера он был найден в своей квартире, погибшим из-за передозировки незаконными препаратами.

Адвокат даже не старался скрыть свою растерянность, что незнакомец подметил. Его глаза коварно заблестели, но голос так и переполнялся соболезнованием:

– У него была наркотическая зависимость, в чём Альфред не раз признавался. Мы сожалеем, что не смогли помочь побороть её. Вот заключение судмедэкспертизы, пожалуйста, сообщите семье.

Скупо попрощавшись, посыльный словно испарился, оставив адвоката в одиночестве. Нескольких секунд осмысления хватило на то, чтобы Куртин забился в тряске, едва сдерживая панический крик.

Это был намёк, настолько очевидный, что только полный идиот бы его не понял. Хотя, адвокат без тени сомнения провозгласил себя таковым за попадание в очевидную ловушку. Им известно, что кузены виделись на территории общины на этой неделе, известен маршрут побега, а также известны рычаги давления, о которых говорил Ал. Но кто знал, что «рычаг давления» превратится в повод для липового самоубийства? Заключение о смерти было настоящим, а первое сообщение о трагедии именно Куртину – дальнему родственнику, являлось недвусмысленным предупреждением.

Несколько мгновений потребовалось на крах всех фантазий о торжестве справедливости и славе её ревнителя. Адвокат перепугался за свою жизнь сильнее, чем мог себе когда-либо представить. В порыве поиска выхода, сопровождаемого самобичеванием, Куртин подавил волнение, и, приняв самое невозмутимое выражение лица, на какое был способен, он нелепой походкой направился к машине. В голове был только один человек, которому молодой адвокат мог довериться.

***

Рихтер здорово удивился, когда в его кабинет влетел Куртин, которому потребовалось залпом осушить стакан с виски, прежде чем начать мутное объяснение:

– Эд, я крупно влип. Мы с Алом, парнем из архива, всё это время искали компромат на Дом, и нашли его, но они нас поймали. Ала убили, а я следующий!

Потребовалось время и ещё один стакан с виски, чтобы молодой адвокат смог внятно пересказать всю историю.

– Что мне теперь делать, Эд? Я не могу так просто отказаться от своей цели, но и умирать не хочется!

Куртин даже не представлял, насколько старший коллега переживал за него.

– Ты начал сомневаться?

После нескольких секунд молчания, Эндрю снова сорвался:

– Мне очень страшно, Эд. Я ведь хотел просто прославиться, и мне не хочется умирать ради этого! А Ал просто хотел отомстить за то, что его принуждали к работе. Слушай, ты же хорошо знаешь Уэйна, и этого их сектантского лидера, как его там. Прикрой меня, а?

Рихтер пресёк панику способом, действовавшим лучше отрезвляющих ударов: он заговорил вкрадчивым и ровным голосом, пробиравшим до костей.

– В тебе говорит страх, Эндрю. Он является твоей второй бедой. Первая же – твоя слепая самоуверенность. Если ты до сих пор не понял, во что ввязался, то позволь мне разъяснить.

Куртин подавил дрожь и вернул способность к трезвому восприятию информации, хотя на его лице до сих пор читалась детская нерешительность.

– Шпилер, сектантский лидер, всегда действует наверняка. Предатель, тем более сбежавший, обречён, и Ала спасти было уже невозможно. Тебе же повезло – нам с Уэйном потребовалось приложить немало усилий, чтобы тебя спасти.

У Куртина возник закономерный вопрос, но перебить старшего коллегу было невозможно.

– Тебя запугивают, но ты в безопасности. У тебя теперь два варианта: ты предаёшь память кузена и все идеалы, в которые верил последний месяц, защищаешь Дом и становишься богатым. Либо, ты раскрываешь правду и получаешь два-три часа на побег. Велика вероятность, что это ничего не изменит, ведь за Домом стоит армия адвокатов и взяточников среди законников и журналистов, но ведь есть и вероятность успеха, правда?

Непониманию Куртина не было предела, и он начал задавать вопросы:

– Почему ты помогаешь мне? Вы с Уэйном подставили головы под удар чтобы зачем-то спасти меня, и всё ради перспективы осудить секту, на которую вы же работаете? Какой в этом смысл?

Впервые молодой адвокат увидел проявление тех самых искренних эмоций, которые терзали Рихтера последние дни.

– Потому что мы с тобой похожи. Вот только я пошёл по пути богатства, за которое расплачиваюсь презрением к самому себе. А твой поступок, пускай и самоуверенный, возрождает во мне надежду на что-то хорошее. Я трус, Эндрю, но мы с Уэйном не простим себе безучастного наблюдения за твоей гибелью.

Куртин замялся, не зная, что сказать.

– Куда мне бежать после суда?

–Пару лет поживёшь в трейлере на отшибе, за много километров от больших городов. Когда шум уляжется, я за тобой вернусь и помогу встать на ноги. Очевидно, что адвокатом тебе больше не быть, но есть много других профессий.

Внутри Куртина началась борьба. Страх смерти ушёл, но проснулось совершенно другое чувство: мелочность.

Улыбнувшись, Куртин сказал.

– Спасибо, Эд. Я поступлю правильно.

ГЛАВА ПЯТАЯ

2008 год

Будучи разгильдяем, Ал потратил свою молодость и деньги в череде бесконечных и бессмысленных вечеринок, но будучи разгильдяем смышлёным, он успел понять, что нужно начинать жизнь с нуля. Обманутый фальшивыми друзьями и лишённый ориентиров, Дуглас бродил по миру в поисках места, куда пристроить себя. И его старания были вознаграждены, когда густые тучи неведения разверзлись, открыв манящий солнечный свет, ведь в руки Ала попал толстый буклет жёлтого цвета с шумерским солярным символом, возвышавшимся над силуэтом монументального здания, и написанным сверху лаконичным названием: «ДОМ НОВОГО ПОЛУДНЯ»

Здесь была выжимка из фундаментального труда, в котором Шпилер описывал свои верования, применяя смесь из самых обширных дисциплин, от конфуцианства до квантовой физики.

Ал был скептиком, но душевные переживания вынудили дать секте шанс. Это была самая большая ошибка в его жизни, что удивительно для человека со столь бурной молодостью. Дом заманивал к себе тем, что по внешним признакам он совершенно не походил на типичную секту. У него не была вождя, он не паразитировал на Библии и не грозил апокалипсисом, при этом постоянно подчёркивая добровольность всех вложений.

Текст из буклета также привлекал внимание подобными измышлениями:

«Человеку нормально думать о Рае, но как вы его себе представляли? Вечный гедонизм на облаках? У Рая есть форма, менее абстрактная, но более логичная, и форма эта – Дом Нового Полудня.

Человеческие мысли, слова и произведения оставляли след на незримом уровне, на границе между наукой и метафизикой. Все знания, наполняющие Бытие, собирались в одном месте, материальном и идейном, превращаясь в свет неограниченного познания. Это солнце всегда будет в зените, оно затмит старое солнце, породившее невежество, и вечно будет согревать в своих лучах тех, кто нашёл пристанище среди ничем не ограниченного знания.

Это место – Дом Нового Полудня»

Люди, имевшие хотя бы поверхностное знание философии, взвыли бы от такой мешанины, но несведущие искатели какого-нибудь заполнения для своей духовной пустоты были довольны. Концепция Дома Нового Полудня была слишком заумна и миролюбива, чтобы её стыдиться, но при этом вполне понятна. Сторонники этой веры не занимались остервенелой пропагандой, что только помогало организации в наборе новых рекрутов.

В любом случае, семинары и общие мероприятия сближали, достаточно было лишь испытывать интерес во время проповедей. Очень быстро атмосфера искренности привлекла за собой идеологический фанатизм, не требовавший логического подкрепления, но приносивший религиозный экстаз. А помогал ему в этом гимн, постоянно звучавший на всех сектантских встречах:

В глубинах мира есть мечта:

Дом Нового Полудня.

Его искать ушёл народ,

Его же ищу и я.

Хотелось мне идти самому,

Добравшись скорее всех.

Но детский страх

Идти впотьмах

Удаётся презреть лишь в толпе.

Чеканит шаг наша семья,

Роднит нас не кровь, а цель.

Лишь так в той бездне виден свет

Дома Нового Полудня.

Отринув горечь бытия

Мы вдохновим и других.

Не будут они ни бедны, ни пьяны

В лучах бесконечного дня.

Ещё вернёмся в старый мир,

Ведь нас многое роднит.

И всех людей, как и нас, сплотит

Вечного солнца зенит

Квинтет из трубы, флейты, барабанов, тубы и аккордеона, сопровождавший воодушевлённый и одновременно меланхоличный баритон певца завораживал, всё сильнее проникая в разум и подчиняя его себе.

Спустя несколько недель, Ал, окончательно очарованный, передал квартиру, автомобиль и семейный загородный дом, где никто не жил, в полное пользование Дома, а сам переехал в загородную общину. Те дни переполнялись проповедями и атмосферой неограниченной близости, отчего культист не учёл серьёзности состоявшегося незадолго до переезда диалога с наставником. Начав с разговора о вере и целях, он плавно перешёл к самой важной теме:

– Альфред, что было самым страшным из того, что ты совершал в прошлом?

Он ответил честно, даже не думая заподозрить неладное:

– Покупал и курил марихуану, обычно в компании, но однажды в полном одиночестве. Всего это было раза три, может, четыре. А в остальном, обычные пьянки, постыдные, но не настолько.

Наставник дружелюбно улыбнулся и снова вернулся к напутственной беседе. Сам разговор очень быстро забылся, но Ал даже и не мог представить, как скоро он столкнётся с последствиями.

***

Молодому человеку хватило месяца на то, чтобы полностью лишиться всех иллюзий. Принудительная работа, доход с которой шёл на поиск пути в абстрактный Дом Нового Полудня, истощила веру Ала, и тот всерьёз задумался об уходе. Природная осторожность не позволила сазу же встать и громко хлопнуть дверью, а потому он начал постепенно прощупывать почву. Иронично, что ещё тогда его самоуверенность едва не оказалась роковой, ведь сектантская охрана раскусила ренегата ещё в зародыше.

Понять всю опасность необдуманных действий Алу помог случай, когда во время обеда в общей столовой с ним захотел поговорить приятель, бывший наркоман, который сказал, в порыве завести беседу:

– Здорово, что они помогают нам справиться с нашей зависимостью, правда?

– О чём это ты?

Бывший наркоман старался быть максимально приветливым. Он даже сошёл бы за обыкновенного человека, не выдавай его лёгкая тряска.

– Не надо притворяться, мы все знаем друг о друге всё. Нам специально рассказывают, чтобы помогать новичкам вклиниться. Ты сидел на героине, да ещё и приторговывал этой дрянью, и если бы не встал на правильный путь, то тебя бы либо закрыли, либо нашли мёртвым в канаве. Как и меня!

Этот диалог многое раскрыл для Ала. Безобидный вопрос наставника служил ориентиром, опираясь на который создавался липовый компромат. Так, человек, укравший шоколадку в гипермаркете, превращался в неудержимого вора, человек, ответивший на пощёчину жены пощёчиной становился домашним тираном, а человек, единожды поцеловавший представителя своего пола в пьяном угаре, превращался в законченного гомосексуалиста. Ошибки молодости гиперболизировались и сплачивали культистов в искреннем стремлении помочь ближнему, а заодно и служили предупреждением для потенциальных беглецов.

Отсюда и выросло стремление Ала полностью дискредитировать Дом. Не найдя лёгкого способа сбежать из своей тюрьмы, он решил её полностью разрушить. Целый год ушёл на зарабатывание репутации, которая и должна была прикрыть их с Куртиным заговор. Жаль только, что он не учёл главного:

Всё это время Ал был под колпаком.

ЭПИЛОГ

Каждое выступление Рихтера в суде подтверждало его профессионализм. Одно только вступительное слово заворожило и судью, и присяжных, а адвокат продолжал говорить. Не слишком длинно, предельно конкретно и донося до слушателей всё, что они хотели бы услышать. Уэйн, будучи представителем Дома, молчал, со скучающим выражением лица делая какие-то записи на бумаге, вероятнее всего, не относящимся к процессу.

Тяжелее всех было Куртину, поскольку он стоял на перепутье. Дни подготовки не помогли, и ключевой вопрос до сих пор давил на него. В кейсе лежала стопка бумаг, предоставленная Алом – последнее, что он сделал. Пускай кузен и сделал это лишь ради собственной выгоды, но промолчать – предать его память. Сможет ли Куртин смотреть в глаза своей тётушке? Обманутым сектантам? Наконец, Рихтеру.

В глазах старого адвоката до сих пор тлела надежда, что делало его ещё более живым. Он играл свою роль не как бездушная кукла, а в надежде, что приготовит мир к ужасным открытиям.

Но совесть и благо для других это одно, но как же сам Куртин? Что будет с его надеждами и мечтами? Может ли благосостояние одного человека стоить тысяч сломанных судеб и десятков жизней?

Время подошло к концу, когда судья сказал слова, отозвавшиеся в голове подобно звону колокола:

– Вам есть что добавить, мистер Куртин?

Молодой адвокат тяжело вздохнул. Страх оставил его, а решение твёрдо упрочнилось в голове как единственное и не имеющее альтернатив. Он встал, и произнёс те слова, что стали для него судьбоносными.

***

Рихтер замолчал. На его лице начинал проявляться весь груз событий того рокового дня. Растерявшись на секунду, он потерял ход мыслей, и сказал то, что потрясло невозмутимых биографов:

– Куртин умер через год.

Один из интервьюеров решился на очевидный вопрос, выдав своим голосом сочувствие:

– Как это произошло?

Внезапной оказалась улыбка, исказившее лицо старика. Он ответил со смешливой интонацией, за которой читалась боль и абсолютное непонимание, подчёркиваемое медленностью произнесения, словно ему приходилось прилагать усилие для каждого слога.

– Он утонул в бассейне своего особняка, потеряв сознания от наркотиков. – Его голос стал тише, но не лишился былой твёрдости. – Он отказался выступать, и весь процесс защищал Дом. За что был щедро награждён.

Рихтер осел, едва сдерживая желания ухватиться руками за голову. В его глазах блеснула скупая слеза, а титаническая невозмутимость начала трещать.

– Эндрю кончил как гедонист, не стыдящийся своих действий. Продав свою совесть и предав всех, кого только можно, он понял, насколько это просто. Смею ли я винить его за это? Нет. Не понимаю ли я его поступка? Понимаю. Возможно, он превзошёл нас с Уэйном. Подумайте сами: в мире, где превозносят богатство, закономерно возникновение таких, как мы. Выходит, что Куртин превосходит меня, да и вас, верно?

Трещины его твёрдости скрепились злобой, отдававшейся в его словах:

– Нет. Я, как и покойный Эндрю, порождены одним явлением. В масштабах всего общества, в котором мы со всеми своими деньгами есть лишь ничтожные осколки, между нами нет различий! И знаете, наиболее горько для меня осознавать, что даже моя смерть ничего не изменит.

Он сцепил зубы, одномоментно испытав целый спектр негативных эмоций.

– Дело Дома Нового Полудня навсегда останется в моей памяти потому, что именно тогда, лишившись надежды на что-то справедливое, во мне умер человек. Я не желал ничего менять, не желал ничего созидать. Меня считают великим, но умру я так же, как и жил – как мешок дерьма. А почему? – Рихтера вновь исказила улыбающаяся гримаса, полная презрения. – Потому что я даже не пытался изменить то, что способен слепо ненавидеть.

На этих словах, адвокат остановился, уставившись в полотно, висевшее на стене напротив. В этом не было ничего символического – его взгляд просто зацепился за что-то выделяющееся, пока разум погрузился в размышления. Интервьюеры беззвучно отключили камеру и тактично покинули кабинет, оставив старика наедине с самим собой, даже не пытаясь угадать, о чём были его мысли.

А Рихтер лишь вспоминал свой окончательный перелом. Вспоминал то время, когда даже ненависть превратилась в фальшивое для него чувство, и не осталось больше ничего. А самым страшным злом оказалась не тоталитарная секта, не одержимый вождь, а ничтожный и тщеславный человек, обманувший всех – и самого себя.