Гости из будущего

Валентин Колесников

Гости из будущего

Синопсис

Я смело и с любопытством стал наблюдать, как завязки развязал командир за спиной у провожатого Пришельца. Сверкнул шлем, и, серебристый обтягивающий тело скафандр возник перед ним. Затем, шлем поворотом осторожно был снят, и золотистые пряди волнистых волос рассыпались по плечам, открывая невероятно красивое лицо женщины с выразительными миндалевидными глазами, которые нежно по-матерински смотрели на меня:

«Ты спас мне жизнь, и я уговорила командира отблагодарить тебя».

«У нас мало времени», – напомнил командир.

«Мы пришли выполнить твои три желания. У тебя есть желания? Назови их?»

Подумав, я стал говорить:

«Вот, что хотелось бы мне придумать; это лекарство от смерти и сделать всех людей бессмертными?»

На что женщина, улыбнулась и ответила:

«Вы люди уже бессмертны. Вопрос в том, что вы этого еще не осознаете».

«Какое второе желание? – услышал я вопрос мужчины-пришельца, может много денег? Мы дадим тебе их, но не скоро, когда вырастешь и женишься».

Я, подумав, ответил, как учили в школе заученной поговоркой:

«Не имей сто рублей, а имей сто друзей!» – чем озадачил пришельцев, на что получил ответ:

«Друзей у тебя не будет, ибо ты получишь от нас знания видеть всех насквозь, угадывать мысли и недостатки других, поверь, этого люди не любят. Ты будешь знать язык птиц и зверей, зверям и птицам это тоже не всегда нравится, поэтому мы будем помогать тебе. Без денег не прожить, мы будем помогать тебе по необходимости твоей».

«Каково твое третье желание?» – спросила женщина-пришелец.

Я не знал, что ответить?

Тогда женщина сказала:

«Мы поменяем твой генетический код, – и поспешила объяснить, – генетический код необходимо сменить для того, чтобы ты смог жить по-новому».

«А можно еще и завтра прийти к вам?»

«Нет. Тебе надо повторить код, и мы придем всегда».

Женщина очень нежно продолжала говорить со мной:

«Ты поставлен перед жизненным выбором отныне, все будет сбываться».

Мне казалось, что меня разыгрывают земные артисты, так достоверны были пришельцы. Но их код «SOS» не запоминался…

Глава 1

Шпитьки. Это название села, расположенного на двадцать восьмом километре Брест Литовского шоссе от Киева на Запад. На двадцать восьмом километре шоссе, дорога сворачивает влево и, по вымощенной камнем проезжей части, мчится в сторону села. До семнадцатого года в Шпитьках была усадьба известного сахарозаводчика Терещенко. Богатый помещик разбил прекрасный парк усадьбы, вырыл каскад прудов. Построил церковь, точную копию Киевского Владимирского собора. Внутри церковь была расписана ликами святых. Над росписью трудились ученики самого Васнецова. После революции, до событий, описанных в книге, церковь еще сохранилась и даже велась служба. В пятидесятые годы единственным кирпичным домом был дом моей матери Зимогляд Ольги Андреевны, который она построила на банковский кредит. В то, послевоенное время, не всем давали кредит в банке. Так как Ольга Андреевна была избрана депутатом Верховного Совета Украины 4-го созыва, ей выдали банковский кредит в размере 10 000 рублей под строительство. В строительных материалах проблем не было, так как депутату Верховного Совета УССР полагалось обеспечение в первую очередь при гарантии оплаты. И дом был выстроен. Внутри дома было прекрасно летом. Прохлада освежала, когда жара стояла снаружи. И сыро, и холодно было зимой. Печки вечно дымили, и стоял едкий резкий запах брикета (смесь угольной пыли со смолой).

В доме, моя бабушка, старая морщинистая женщина с дрожащим подбородком в длинной юбке и переднике, стояла у печи и мешала кочергой жар (раскаленные угли). Звали ее Евгения Лаврентьевна, фамилия по мужу Зимогляд, а ее девичья фамилия была Срибна. Моя бабушка была родом из Переяслав Хмельницкого, и длинными зимними вечерами, часто вспоминала о своем доме и родном брате, Срибном Григории Лаврентьевиче, я не видел ни разу брата моей бабушки, а знаю лишь то, что он всю свою жизнь прожил в Переяслав Хмельницком. Что он был фанатическим приверженцем голубей. В своем частном доме, и что у него на чердаке была оборудована голубятня, где царил строгий порядок и чистота, так как Григорий Лавреньтьевич следил за санитарным пространством чердачного жилища его подопечных, породистых с редких пород голубей, которые платили ему хорошей дружбой и доброжелательностью, всегда возвращались со своих высотных полетов» домой» … В доме Ольги Андреевны пахло борщом и вкусным ароматом тушеного мяса. Село жило в достатке, так как сами выращивали все; – и овощи, и мясо. Я все время вертелся возле бабушки, непроизвольно мешая колдовать печными вилами. На что бабушка по нарошку, как бы сердилась, ворча, бросая в меня фразы слов:

– Была бы утопила в сортире, и не мучилась бы? – не зло, глядя на меня, высказывалась с состраданием, скорее на свою жизнь, чем на непослушного внука. Я никогда не обижался на бабушку, и теперь, попросту не обращал внимания на ее слова. Только спросил:

– Бабушка, а что сегодня на обед?

– Что, что? Увидишь? – недовольно ответила бабушка, – Лишь бы ты съел?

– Буду кушать только мясо, – отвечал я, – сало сама ешь!

– Вот вредитель. Будешь ты, гадовая душа, корочки хлеба рад когда-нибудь? – добродушно, и откровенно и от души, скакзала моя бабушка.

И наконец-то мне стало обидно. Я надул пухлые щеки и отстал от бабушки. У меня в руках оказался перочинный ножик, который я носил в кармане вельветовых темно-коричневых шорт до колен. Из сухих сосновых поленьев у печки выбрал подходящий кусок дерева, и принялся мастерить пропеллер. Мне нравилось, когда ветер вращал мое изделие, и, тогда казалось, что я в самолете лечу над просторами полей села, выше деревьев и заснеженного парка. Морозный вечер, у печьки тепло и уютно. Сумерки сгустились за окном. Бабушка зажгла электрическую лампочку, щелкнув выключателем. В коридоре послышались шаги и дверь открылась. На пороге в зеленом платке и фуфайке появилась румяная и очень худая моя мама. Ее светлые глаза пробежали по комнате, нашли табурет. Она устало, уселась, стала снимать валенки.

– Холодно на улице. Мороз. – Сказала она, не глядя на меня. – Валик ел что-нибудь, или нет? – спросила она у бабушки.

– Пускай сам расскажет.)? – недружелюбно ответила бабушка, принявшись доставать еду из печки.

Я стал рассказывать, чем накормила меня бабушка, а мать комментировала.

– А молока почему ты не пил, а?! – с претензией ко мне высказалась она.

– Я не бочка. Чтобы лопнуть? – оправдывался я.

Тем временем на столе, возле окна появилась дымящаяся глубокая тарелка с борщом и двумя кусками свинины, издающей аппетитный аромат. Мать отломила зубок чеснока и, макая его в соль, стала кушать борщ с удушающим чесночным запахом. Я наблюдал за едой матери, морщась от неудовольствия. Представлял, как душно и противно будет насыщена этим запахом спальня. И как тяжело будет болеть голова и грудь от чесночного смрада в непроветриваемом помещении, где я спал в одной комнате с матерью. Так уж сложилось, что мать ела один раз в день, и это было вечером, и на ночь. Утром она спешила на работу еще затемно, и возвращалась, когда было уже совсем темно.

В колхозе, где она работала, ее знали, любили и уважали за ее трудолюбие, бескорыстие и простоту. Товарищам по работе с ней было и трудно и легко одновременно. Ее темпераментный и нервный характер заставлял с ней считаться. А правда и справедливость, с которой она говорила все вслух и при всех, вызывал симпатию у всех тружеников и скрытую ненависть у руководства. Ее боялись. Старались не допустить к верхушке управленческого аппарата и терпели, помня о тех связях, которые у нее сохранились еще со времен работы в правительстве с самим Никитой Сергеевичем.

Хрущев в свое время занимал пост секретаря ЦК КПСС Украины, а сейчас он руководитель СССР. Многие односельчане помнили, как стаканами пил самогон на новоселье дома у Зимогляд Ольги Андреевны полковник КГБ, ныне генеральный прокурор СССР Роман Андреевич Руденко. И какие только фронтовые анекдоты безбоязненно рассказывал о Сталине, Жукове, Ленине и Крупской. Даже в Хрущевскую оттепель, расскажи один из них простой смертный, по головке не погладят. Жила моя мать Ольга Андреевна одиноко. У нее были замужние четыре родные сестры. А у меня двоюродные братья и сестры разных возрастов. Никто из них недолюбливал меня. Все считали меня байстрюком, так как родился я, хоть и в законном браке, но от распутной пьяницы Альберта. Дружбы со сверстниками не получалось. Село дружно завидовало моей матери, и тихо презирало за безотцовщину. Хорошая сытая пища, экстремальные условия жизни в изолированном» коконе» закаливали. Я, как волчонок, научился огрызаться, давать сдачи сверстникам…

Глава 2

В воздухе стоял пряный аромат цветов. Легкий июльский ветерок, чуть касаясь, шевелил верхушки высокой и сочной травы, перебирая листики стебельков и от этого, казалось, что травинки шепчутся меж собой о сказочных, сокровенных тайнах, скрытых в их непроходимых дебрях. Вот бы забраться туда в зелень этих джунглей стать хоть на минутку таким, как труженик муравей, помочь ему перетащить огромную в три муравьиных роста соринку. Потом взобраться по скользкому, блестящему, словно лакированная жердь, стебельку к роскошному цветку клевера и попить, как пчела, нектар.

– Жу – жу – жу – жу – у – у – ж! – жужжит басовито шмель.

Черный комочек кружится некоторое время над цветком, словно прицеливаясь и, наконец, тяжело садится на розовый бархат бутона. Деловито, с легкостью, перемещая неуклюжее лохматое тело от кулечка к кулечку, он с явным удовольствием пробует сладкий нектар, совершенно игнорируя любопытный взгляд, рассматривающий шмелиный завтрак. Да разве есть время оглядываться по сторонам, когда рядом столько цветов, давай только поспевай, собирай сочный ароматный нектар. Да разве заметишь средь этого моря благоухающих разноцветными бутонами головок, да разве заметишь, когда глазами мальчишки смотрит само небо. Такие они синие, синие. Или, может, шмелю показалось, что это два василька повернули свои головки под легким дыханием лета. Моя русая голова застыла в поросли разнотравья. Очарованный увиденным таинством природы, я смотрел широко открытыми глазами на нетронутую красоту трав, на снующих, с озабоченной суетливостью, насекомых, жужжащих, шуршащих, стрекочущих в траве. На деревья старого сада и наконец мои глаза встречаются с небом. Я смотрю в его бездонную синь, лежа на спине. Как хочется взлететь в безбрежный манящий простор, парить в нем, и смотреть, и смотреть с высоты на родное село. На сад, в котором я сейчас лежу. На пасеку. На старинный парк. На свой дом, что стоит вот рядом, стоит перелезть через забор и перейти дорогу. Солнце поднимается все выше и выше. Краски утра постепенно теряют прозрачность, превращаясь в выцветшие тона. День разгорается. На солнце становится жарко, настоящий солнцепек. Жаркий ветерок доносит запахи сосновой смолы. С трудом, оторвавшись от манящей прохлады трав, я пошел по ворсистой зеленой мякоти травяного ковра в сторону беленьких домиков– ульев, выстроившихся ровными рядами за сетчатой оградой пасеки…

Сквозь стекла, единственного большого, окна на дощатые полы комнаты падает сноп солнечных лучей, очерчивая аккуратный квадрат с шевелящимся тенями листьев в нем. Вплотную к подоконнику, расчерченном прямыми линиями (солнечных часов), приставлен стол, одновременно это и верстак для столярных работ. Пахнет терпким смолистым ароматом. Свежая стружка и пряный запах воска, исходящий от рамок, сплошь развешенных на стенах комнатки, создают этот удивительный аромат меда воска и сосновой стружки. Обстановку подсобки пасечника дополняет печка, выложенная почти до самого потолка. В углу комнаты, напротив окна слева, стоит металлическая бочка с центрифугой внутри. От большой ручки через шестеренчатое зацепление вращение передается на центрифугу. За столом– верстаком сидит пожилой человек. Он держит в руках толстую книгу и внимательно читает. Сквозь спущенные на нос круглые очки в книгу смотрят карие сосредоточенные глаза из-под нависших седых бровей. Старик внезапно оторвался от чтения, прислушался. За дверью раздались шаги. Он повернул голову и вопросительно посмотрел на дверь. На пороге появился мальчишка.

– Здравствуйте дедушка.

– А, это ты, Валик. Заходи, заходи. – Говорит дедушка мягким добрым голосом.

– Деду, а пчел пора уже смотреть?

– Пора, пора, давно уже прошла. Ох– хо– хо. Что ж ты раньше делал?

– Та я й так рано пришел. А ж, жаль. – Сокрушенно ответил я.

– Ну, ничего. – Хитро заулыбался пасечник.

Он, с оханьем, тяжело поднялся и направился старческой шаркающей походкой к центрифуге.

– А я, тут тебе медку приготовил. – И, кряхтя, он достал из бочки рамку с тяжелыми сотами, полными янтарного меда.

– Бери кружку и набирай скорее воду.

Мед, смешанный с воском сот, таял во рту и был гораздо вкуснее меда, который едят просто ложкой. Я вынимал изо рта аккуратные жеваные комочки воска и бросал их в ведро, куда пасечник сбрасывал обрезки сот, чтобы затем сплавить восковый слиток. Эти слитки он обменивал на восковые заставки в рамках с размеченными на них аккуратными шестигранниками, под будущую пчелиную кладку. Насытившись медом, я отпивал два три глотка воды из тяжелой медной кружки и вновь принимался жевать сочные медовые соты. И так, смакуя, ел и ел до тех пор, пока пасечник не останавливал меня:

– А ну ка, покажи живот?

Я задирал рубашонку, открывая вздутый, как барабан и круглый живот.

– Ого? – нарочито удивленно, внимательно осматривая и ощупывая шершавой ладонью мой живот. – Так тут уж мед стал выступать?

«А, может, я объелся и у меня случится заворот кишок?» – с опаской подумалось мне. А спросить об этом хитрого пасечника не решался, вместо этого спросил, – Дедушка, а, что это у вас за кружка такая?

– Какая, такая?

– Ну, такая вот, вроде и маленькая, а тяжелая. – Я вертел в руках медную кружку, – От у нас дома и большая кружка, и легкая.

– Ну, так-то ж у вас, а то у нас.

На этом разговор обычно заканчивался. Но, мне хотелось поговорить. Я пытливо всматривался в седые лохматые брови старика, и продолжал:

– А что это вы читаете?

– Что читаю? Э-э, это тебе еще рано знать!

Он закрыл массивный переплет книги и отодвинул толстый том в сторону. Потом приподнялся со своего стула, внимательно, рассматривая какие-то линии, начертанные карандашом на подоконнике. Тень от оконной рамы уже совпадала с одной из них. Удовлетворенно крякнув, старик произнес:

– Ну, вот уже пора дамой идти.

Обидно было в душе на старика. И что ж он такой неразговорчивый, пугает медом, выступившим на животе. Да-а, видно не любит пасечник гостей. По дороге домой я приостановился перед забором сада. Воровато осмотрелся по сторонам, затем торопливо задрал рубашонку и внимательно исследовал живот. Живот лоснился от капелек пота, выступивших по всей его поверхности, и были те капельки так схожи с капельками меда, что палец сам невольно потянулся к липким бусинкам и собрал несколько на кончик пальца. На вкус капельки оказались самыми обыкновенными потничками и были солоновато горьки. Вот если бы за этим занятием заметили его мальчишки, друзья. Навеки покой убежал бы от него. Но их не было рядом, и я продолжал изучать свой выпуклый живот. Даже повернулся к солнцу, но все напрасно, кроме маленьких блесток– капелек пота, меда нигде не было. Значит, пасечник обманул меня? Снова досада подступила к горлу предательским комом. Я насупился, заправил рубашонку в штаны, надел на правое плечо шлейку– подтяжку, чтобы не спадали, перемахнул через забор…

Лето, жаркая пора для сельских тружеников, работающих в поле. Летний день проходит быстро, как одна минута. Для детей, бегающих в детские садики, и школьников, отдыхающих на каникулах, летний день мчится вмиг, сменяя утро на полдень, полдень на вечер. И уже ревут стада, возвращаясь с пастбищ, в медных лучах заходящего солнца. Раздаются голосистые призывы матерей, зовущих домой играющих детей.

Вечером, за ужином, я спросил у матери:

– Мам, а кто такой пасечник?

Мать недовольно ответила:

– Ты лучше у бабушки спроси?

Я снова насупился:

«Ну, чего, почему ж они не разговаривают со мной по-доброму? Э-эх, вот

отец Вальки всегда с улыбкой, всегда все рассказывает про все на свете».

Но, любопытство взяло верх. И я подошел к бабушке, которая в это время возилась, как всегда, у печки. Бабушка повернула ко мне лицо, все изрытое глубокими мелкими морщинками, с вечно дрожащим подбородком:

– Ты чего вскочил из-за-стола? Садись на место, тебя мне слышно. – Я снова уселся за стол, – Сейчас картофельку с мясом достану.

Бабушка, ловко орудуя печными вилами, извлекла из печки чугунок с жарким.

– Ба-а, а, бабушка?

– Да слышу, слышу. Чего тебе?

– А кто такой пасечник? – не сдавался я.

– Да то ж Федось Кузьмович, дьячок.

– Ба-а, а, бабушка, а, что такое, дьячок?

– Это тот, кто в церкви псалмы читает. Вот пойдем со мной паску святить там и увидишь…

Глава 3

Бабушка моя была мне лучшим другом. Всегда защитой, всегда советчицей – другом, одним словом. Мать же, занята работой в совхозе, практически не занималась мной; – все ей было некогда. И я рос без должной материнской ласки, сам по себе. Отца у меня не было. Кто такой отец? Его назначение в семье мне неведомо. Но бессознательное чувство влекло меня к чужим отцам. И посещая своих друзей, порой не хотелось уходить домой, такой уверенностью веяло от отца друга. Такой сыновней атмосферой окружали отца дети, что я всегда с сожалением возвращался домой. Что тут говорить, я в тайне завидовал соседской девчонке Вале и ее брату Володе Сениловым. Однажды, я это запомнил на всю жизнь, отец повел детей в магазин. И я, как бездомная собачонка, увязался за соседями. Там чего только не было. И ружье, стреляющее пробками, и мячи, и даже самокат. Отец покупал детям игрушки, на выбор. Володя получил ружье и самокат. Валя, мяч и куклу. Мне, конечно, ничего… Пришло время праздника Пасхи. Бабушка надела чистую праздничную одежду, мне выдала белую рубашку и новые бриджи, чуть ниже колен. На штанинах бридж были застежки на пуговицах под коленями. И мы с бабушкой пошли к церкви. Из корзинки, которую несла бабушка, исходил пряный аромат пасок, пирожков с домашним творогом, и запеченных на пирогах хлебных крестиках, и крашеные яйца.

У иконостаса поп в длинной рясе до пят стоял спиной к прихожанам и басом нараспев читал молитвенник:

– Отче наш, Иже–еси, на небесах. Да святится имя Твое. Да будет воля Твоя…

Церковный хор, из набожных старушек, звонкими голосами подпевал ему. В черном костюме и начищенных до блеска сапогах, облокотившись на узенькую трибуну, стоял лицом к хору Федосий Кузьмович. На его длинном носу сидели круглые очки. Сквозь них он рассматривал тексты библии и тенором пел вместе с хором. В церковном зале многолюдная толпа прихожан, быстро крестилась в паузах хора. И крестное знамение, и хор, и торжественная тишина прихожан, наполняли пространство церковного зала и мое воображение ощущением какого–то таинства. И поддавшись всеобщему порыву набожности, я сложил три больших пальца правой руки в «пучке», как учила меня бабушка, и с замиранием сердца; – крестился. Содеянный жест вызвал трепетное чувство ожидания чуда. Мне вдруг казалось, что вот, что–то должно произойти. Хор в это время запел:

– Господи, помилуй, Господи, помилуй. Помилуй, на– а– с…

Из церковных высоких и длинных окон на иконостас падали снопы солнечных лучей, четко вырисовываясь в частичках пылинок высокого пространства в зале церкви. Казалось, что вот-вот, еще одно мгновение, и по образовавшимся лучам сойдет Архангел Святой Михаил или Гавриил и освятит своим присутствием всю паству и пасхи прихожан.

Но кроме голосов хора, да шуршания одежд, крестящихся ничего необычного не случалось. Зато бабушка, глядела на внука, со слезами умиления, тепло нежно и ласково.

Я чувствовал от этого ее взгляда столько уверенности в себе, своих душевных силах, что нет теперь преград в мире, которые мне не преодолеть! Нет черных злых сил, которых мне теперь не одолеть! Вздохнув на полную грудь, впитывая в себя атмосферу торжественности и значимости происходящего, я уверенно крестился и слушал молебен и пение хора… Домой из церкви возвращались весело. Набожные бабушки нахваливали внука моей бабушке. А я чувствовал себя в этот миг не одиноко.

* * *

– Смотри, вот он!

– Точно он?

– Вон тот мальчик, среди набожных старушек, видишь?

– Ты точно уверена, что это наш мальчик?

– Сканирование временного портала выдало нам его. Что не помнишь? Это место. Эта церковь. И я уверена, тут недалеко от церкви и мой женский тип проживает?

– Но надо будет проверить?

– Командир, этот твой принцип; – доверяй, но проверяй? Мешает только! – упрек слышен в голосе наблюдавшей за церемонией церковного служения женщины.

Глава 4

Мне пять лет. Как-то утром бабушка сказала:

– Ты давно не был в детском садике. Собирайся, сегодня пойдем?

– А где мама? – я протер кулачками глаза.

– Она в Киеве, на совещании.

Так бабушка называла конференцию колхозников, куда была направлена моя мама. О, как я не любил ходить в этот детский садик, одному Богу известно. В садике дети часто дразнили меня прозвищем «депутат», как сына матери бывшего депутата Верховного Совета Украины, а ныне депутата сельского совета села Шпитьки. Мне от этого было обидно и неприятно. Я за это, порой, даже сердился на мать за ее депутатство. У всех матери, как матери, а у меня какая-то непохожая на всех. Вечно у нее дела. Везде ей нужно успеть, побывать и на работе, и на сборах, и на ферме, и на выставке. Ну, прямо не человек, а дело. Конечно, мне непонятна была добросовестность матери, давно снискавшая ей уважение. Ее любили работники совхоза, односельчане. Зато дети их почти ненавидели ее сына. Я редко видел маму. Но, случались минуты, когда она появлялась дома и спешила выслушать не сына, а его двоюродную сестру Нюсю. Сестра часто спекулировала своим положением в семье и жаловалась на невинные мои шалости. И вместо поцелуев долгожданной мамы, нередко доставался шлепок. Мне становилось обидно на мать, на зловредную сестру, на детей, дразнивших меня обидным словом

«депутат», и, наконец, на весь Мир, за то, что он такой красивый и приветливый, допускает существование обид. Однажды, получив порцию истерических выпадов со стороны матери смачно сдобренных розгой, под ехидные смешки Нюски я не в силах сдерживаться от незаслуженного наказания, выбежал на улицу. В эти минуты я твердо решил уйти из дома и никогда больше не возвращаться. Дорога шла к центру села, где были магазины и аптека. Пройдя метров двадцать, в сторону центра, я стал размышлять, а, что, если зайти в аптеку и попросить лекарство, какое ни будь, чтобы не воспринимать так остро обид и не злиться. Эта мысль все настойчивее врезалась в меня и совсем побудила к действию, когда я поравнялся с аптекой. Не решаясь войти внутрь, я прошел мимо. Затем вернулся и решительно вошел в просторный коридорчик с широким окном. В коридорчике пахло апчечным запахом лекарств и трав. Постояв с минуту, решительно толкнул дверь и вошел. Аптекарь стоял за прилавком. Увидел вошедшего знакомого мальчика, спросил:

– Что, Валик, что-то случилось с мамкой? – он смотрел внимательно на мое заплаканное лицо, ожидая ответа. Слезы давили меня, я не мог отвечать. Аптекарь вышел из за прилавка и подошел ко мне.

– Знаешь, что; ты расскажи мне все по порядку. Может я лекарство, что тебе нужно, я тебе дам, а деньги потом принесешь. Хорошо?

Я кивнув, в знак согласия, сказав:

– А лекарство от зла у вас есть? – и вопросительно, шмыгая носом, уставился на аптекаря.

Он вначале не понял, что я спросил. Потом резко вскочил на ноги, отворачиваясь от меня, очевидно, прятал улыбку, быстро стал за прилавок аптеки, делая вид, что ищет лекарство от зла. Немного погодя, поднял голову от стеклянной полки с лекарствами, спросил:

– А что ж такое случилось, что ты пришел за лекарствами од зла? – и дал мне бумажную салфетку, чтобы я вытер слезы и высморкал нос.

Вытираясь салфеткой, я отвечал:

– Да злые все, мать, Нюська. И даже моя бабушка не может меня защитить. Мать как бешенная, а её Нюська всегда лает, как собака на цепи, против меня, как та сучка, от и все! – слезы вновь побежали с моих глаз, дыхание сперло.

Аптекарь, чтобы скрыть слез навернувшихся на его глаза, быстро отвернулся в сторону подсобного помещения, и глухо сказал:

– Подожди, я скоро, принесу лекарство от зла? – и исчез за дверью подсобки. Через некоторое время он вернулся, держа в руке два круглых пакета таблеток, – На вот это таблетки от зла. Будешь принимать после еды три раза на день!