скачать книгу бесплатно
Земля от пустыни Син
Людмила Коль
Людмила Коль – прозаик, член СП Москвы, автор нескольких книг, вышедших в России в Санкт-петербургском издательстве «Алетейя»: «Когда она придет…» (роман, новеллы, рассказы, 2006); «Свидание с героем» (роман, 2007); «Роман с Заграницей» (повесть, рассказы, 2009); «У меня в кармане дождь» (роман, повести, 2010); «Игра в пинг-понг» (роман, 2011).
Многие произведения печатались в российских литературных журналах и альманахах, коллективных сборниках прозы, а также в русских зарубежных изданиях.
«У этой писательницы потрясающее чувство времени, которое она передает ритмом своей прозы, то завораживая читателя, то погружая его в прошлое, то подгоняя вперед, предлагая заглянуть в завтрашний день. Пульсация, биение, дрожь, трепет, медленное растворение в былом …», – пишет литературовед Мария Михайлова.
В настоящее время Людмила Коль проживает в Финляндии, является издателем и главным редактором известного историко-культурного и литературного журнала «LiteraruS-Литературное слово», который выходит на трех языках: русском, финском, шведском.
В 2009 году Малой Академией наук награждена медалью «За вклад в развитие образования в России».
Людмила Коль
Земля от пустыни Син
Моему сыну
«Они пошли и высмотрели
землю от пустыни Син…»
Четвертая книга Моисеева, гл.13.
«Пустыня – символизирует одиночество и отрешение,
а также место для размышления,
тихого божественного откровения».
Большой академический словарь
Сквозняк, в один миг преодолев этажи, врывается в пустую квартиру, пролетает через весь коридор и вылетает в кухонную форточку.
– Придержите дверь, а то хлопнет, – предупреждает агент. – Кто же это оставил открытой форточку? – недоумевает он и идет вперед.
Они входят внутрь и останавливаются, не решаясь двинуться дальше.
Агент возвращается, зажигает свет, открывает везде двери.
– Ну, вот, смотрите… – Он жестом приглашает войти в первую комнату.
Квартиру предлагают, кажется, давно – объявления в рекламке, которую они держат в руках, появляются из номера в номер. Но покупатель, видимо, не находится: пятый этаж без лифта все-таки не котируется у клиентов. Да и сами они пришли, собственно, лишь ради любопытства – посмотреть, что сталось с районом их детства.
Они обводят взглядом помещение.
Все как обычно: пустота обнажила засаленные пятна на стенах, почерневший потолок, отставшие во многих местах обои, затертый паркет с темными плинтусами, в которые въелась пыль… облупившаяся краска на дверных косяках и оконных рамах, заржавевший крюк от люстры… Следы бывшего жилья… Впрочем, ничего удивительного: так всегда и бывает, когда насиженное место покидают… Рядом с окном, в углу, в длинной плетеной сетке, завязанной внизу узлом, одиноко свисает с потолка керамический горшок с комнатным растением.
– Цветок живой еще… поразительно…
– Не впечатляет? – оборачивается агент: он пока деловито раскладывает бумаги на подоконнике. – Начало шестидесятых: высокие потолки, легко дышится, хотя и двухкомнатная. Ремонт капитальный, конечно, требуется, но… как говорится, качество, – он постукивает костяшками пальцев по стене, выбивая из нее сухой, плотный звук, и довольно смотрит: – Слышите? Кирпич… Да и район престижный теперь – от центра близко, и зеленый… поэтому цена…
Часть первая
Звёздный, дом 9…
За улицей, где стоят дома, Москва кончается. Потому что там, на противоположной стороне, просто земля: там начинаются огороды, кучи мусора, идут рядами деревянные темные бараки, в которых кто-то живет своей жизнью, о которой живущие здесь в кирпичных, сталинской постройки домах, выложенных сверху облицовочной серой плиткой, ничего не знают. Говорят, там даже то ли речка протекает, то ли ручей. Но наверняка никто сказать не может, потому что никто не видел. Туда взрослые ходят лишь за молоком к молочнице, или покупают редиску и салат с грядок, а осенью оттуда ходят по подъездам мужики в грязной одежде и предлагают картошку. С ними разговаривают, выйдя на лестничную площадку и прикрыв дверь, чтобы не напустить в квартиру деревенского запаха, и долго торгуются о цене, чтобы не переплатить. А потом обсуждают, почём «брали» картошку в этом году и сравнивают, почём она была в прошлом. Иногда по улице одиноко бредет корова, за которой, с хворостиной, идет хозяйка. Лето стоит в разгаре, солнце жарит, и за коровой поднимается столбик пыли.
Улица тонкой серой асфальтовой змеей тянется вверх и наверху упирается в ограду Ваганьковского кладбища. Летом по улице гоняют на велосипедах дети, а зимой с горки, ярко сверкающей на солнце белизной снега, катятся вниз одни за другими санки.
Оттуда тоже приходят с санками и тоже катятся на них вниз. Там зимой идет струйками дым из труб и ходят к колодцу за водой. Но это – уже не Москва. И никому нет дела до того, кто и как живет за чертой Города.
Однажды улицу вдруг отделяют высоким забором. За ним исчезает не-Город. Забор тянут вдоль улицы вверх, до самого конца – как бы огораживают «место». С чего бы это?
Огородов больше нет, за молоком приходится ходить в «Бакалею», которую только что открыли на углу.
За забором начинает происходить что-то свое, непонятное: каждый день туда заезжают самосвалы, завозят огромные бетонные плиты, кирпич, железо, вырастают горы песка.
– Что-то строить будут, наверное, – догадываются жильцы.
– Да уж точно…
В заборе тут же появляются дыры и глазки, в которые то и дело заглядывают. И так как ничего особенного разглядеть не удается, с любопытством спрашивают у рабочих:
– Что тут будет, не скажете?
Те отвечают скупо и нехотя:
– Жилые дома.
Но пока все завозимое лежит без движения, и вездесущие дети, проделав лазы в заборе, забираются на плиты и соревнуются, кто спрыгнет с них дальше всех. А еще с уцелевших грядок таскают чудом, без человеческого вмешательства и потому чахлую, с длинными хвостами, выросшую по весне редиску.
Лазы заделывают, но они тут же появляются снова. И так до тех пор, пока не начинают рыть котлованы. Тогда произносится магическое слово «стройка», и на нее ходить строго запрещено, о чем говорит соответствующая табличка, повешенная у ворот: «Вход на стройку запрещен».
Через много месяцев нетерпеливого ожидания из-за забора выныривают первые кирпичные кладки, с проемами для окон и дверей; они растут вверх и вширь, а еще через три года забор убирают и на противоположной стороне улицы открывается чистенький, аккуратненький поселок из новых домов, с дворами, пятиэтажной школой, магазинами, аптекой, булочной, детским садом, поликлиникой, и прочим, прочим… Улица меняет свое старое название, и на доме, там, где перекресток, появляется табличка: Звёздный переулок.
1
Утром дверь на лестницу рывком открывается, и Майя Михайловна выскакивает из квартиры, на ходу роясь в сумочке в поисках троллейбусных билетиков. Ах ты, черт, они всегда проваливаются за шелковую подкладку!
– Так что приготовить на обед, ты не сказала? – настигает ее голос свекрови Маргариты Петровны.
– Что хотите! – отмахивается Майя Михайловна. – У вас там все в холодильнике! – и ее каблучки меряют пять этажей.
– Ну, не знаю, в доме ничего нет! – падает уже с высоты пятого этажа, но снизу отвечает лишь парадная дверь.
Через полчаса дверь наверху открывается опять и выпускает мужа Майи Михайловны. Он выходит на лестницу с шестилетним Костей, которого по дороге на работу забрасывает в детский сад.
Николай Семенович ступает тяжело и вперевалку, и Костя никак не может приспособить свои шажки к отцовским, поэтому прыгает сзади со ступеньки на ступеньку.
– Не прыгай, упадешь, – коротко и без всякого выражения бросает Николай Семенович.
Косте хотелось бы что-нибудь рассказать отцу, но Николай Семенович с утра не произносит обычно ни слова и кажется таким неприступным, что Костя не осмеливается открыть рот. Он думает о том, что сейчас бабушка уже, наверное, звонит кому-нибудь из знакомых. Она теперь любит долго говорить по телефону. Телефон им поставили в этой новой квартире, куда они совсем недавно переехали из их старого одноэтажного дома на Больших Каменщиках. Конечно, на Каменщиках было здорово: там жили весело, все вместе, всемером, в одной большой комнате, перегороженной шкафом и ширмой. Там можно было лазить по крыше, или забираться в подвал, где жил Витька, сын дворника, Костин закадычный друг. Он давал поиграть то гвоздями, то гаечным ключом, который потихоньку доставал из отцовского ящика с инструментами, а его старший брат один раз даже прокатил на мотоцикле с коляской! Из подвального окна можно было забраться в сад, а оттуда – через кирпичную стену – перелезть в соседний двор…
В новом доме ничего этого нет. Но зато есть горячая вода, и дровами не нужно топить печку, и пятый этаж, на который столько ступенек ведет, и самое главное – телефон. Костя может хоть каждый день звонить своим новым приятелям. Если бабушка, конечно, не разговаривает.
Пока Сева еще спит, бабушка успевает сообщить по телефону знакомым и родственникам все об их маме: и то, что она не хозяйка, и то, что «плохая мать» и «плохая невестка». За все это бабушка навсегда обижена на мать, и утро у них обычно начинается со стычки, как сегодня, например. Все знакомые уже давно знают всё об их семье. Но бабушке кажется, что она рассказывает это в первый раз.
Старший брат Сева уже учится в институте. Его устроили туда родители, чтобы не попал в армию. Но Севе совсем не хочется там учиться. Утром он долго спит – пропускает первую лекцию. Мать пытается будить его и пугает сессией, но Сева грубо обрывает ее и говорит, что сам знает, что ему делать. И продолжает спать. Костя не знает, что такое «сессия», но, должно быть, что-то страшное, раз мать ее так боится.
У них с Севой большая разница в возрасте. Один раз Костя слышал, как мама сказала кому-то, что он – «случайный ребенок». Костя не понимает, что это такое, но думает, что что-то особенное. В детском саду он сказал Нате, у которой, как и у них, тоже большая разница с сестрой, что она случайный ребенок. А воспитательница Марья Васильевна строго посмотрела на него и сказала, чтобы он не говорил глупостей.
Костя переходит с отцом улицу, входит в ворота детского сада и забывает на целый день о доме.
Сева встает, когда все уходят. Из-за закрытой двери сначала доносится рев динозавра – это Сева зевает. А потом он шаркает стоптанными, переходящими по наследству от отца шлепанцами в кухню.
– Севочка встал! – встречает его улыбкой бабушка, отрываясь тут же от телефонной трубки. – Завтракать будешь?
Сева не отвечает на риторические вопросы бабушки и, недовольно почесываясь и продолжая зевать, запирается сначала в туалете, а потом в ванной.
Он долго полощется, наливая вокруг себя на пол много воды. Потом идет в комнату одеваться. Настроение у него плохое, потому что мать откуда-то узнала про его отношения с Тамаркой, а Тамарка на пять лет старше его и у нее есть ребенок. Никому это, на самом деле, неинтересно, но матери нужно, чтобы он встречался с девушкой из «приличной семьи» – похвастаться перед знакомыми. Этим она прожужжала ему все уши. А вчера была еще нахлобучка и от отца.
Сева завтракает, закрывшись детективным романом и не реагируя на бабушкину трескотню по поводу кулинарных способностей матери.
– Твоя мать всегда все оставляет на меня! – возмущается бабушка.
Сева знает, что бабушку легко отвлечь от чего угодно, стоит сказать только, что мать сделала то-то и то-то. Бабушка тут же взрывается и бежит переделывать. Сева все это прекрасно изучил и часто этим пользуется, умело стравливая их, когда хочет отвести удар от себя. Но сейчас он перебивает, выглядывая на секунду из-за книги:
– Ты бы о чем-нибудь умном рассказала. О чем, например, в газете прочитала или по телевизору что видела.
На это бабушка хихикает, понимая, что Сева шутит, но умолкает.
Наконец Сева уходит в институт, а Маргарита Петровна опять садится к телефону – звонить кому-нибудь из знакомых и жаловаться на невестку и на свои болезни, которых у нее не сосчитать.
В два часа приходит тетя Нюра. Она моет лестницу в подъезде и раз в неделю ходит для Маргариты Петровны в магазин. Раньше держали, как во всех «приличных домах», домработницу, какую-нибудь деревенскую девушку, которая приезжала в Москву на заработок. Ее поселяли в кухне, где стоял диван, и на ней держалось все: стирка, уборка, магазины. Девушек перебывало много – через год-два они обзаводились хахалями, достоинства которых охотно обсуждали с Маргаритой Петровной за чаем, бегали на свидания, устраивались на работу и исчезали, на прощанье получив в подарок от Николая Семеновича золотые часы.
А теперь трудно стало.
– Эти молоденькие деревенские девочки стали так дорого брать! – жалуется Маргарита Петровна. – И всему их нужно учить, ничего не умеют.
Поэтому в последнее время Маргарита Петровна пользуется исключительно услугами тети Нюры, которая вполне осознает важность своей персоны и знает всех родственников и знакомых наперечет. Правда, их фамилии она произносит на свой лад:
– Кацумане вам звонили, – сообщает она, если бабушка отлучилась куда-то.
– Кацевман, – поправляет Маргарита Петровна. – Это Яша Кацевман.
– Вот я и говорю, – невозмутимо соглашается тетя Нюра: – Кацумане.
Сейчас тетя Нюра идет за бабушкой в кухню.
– Майя Михайловна опять ничего не оставила, – запахивая полы длинного халата, говорит Маргарита Петровна. – Масла нет, сметаны нет… – И она перечисляет тете Нюре, что нужно купить.
Сначала тетя Нюра пьет чай с бутербродами, а Маргарита Петровна рассказывает последние семейные новости, одновременно замешивая тесто в миске.
– Ну как можно что-нибудь делать такими руками? – показывая изуродованные подагрическим артритом пальцы, возмущается она. Пальцы у нее скрюченные, узловатые и часто распухают. – Да, когда-то я вот этими руками даже зубы дергала, когда работала зубным врачом после войны. Но теперь пальцы совсем не слушаются! А Майя Михайловна ничего не хочет делать! У нее только подруги на уме, развлечения, а в воскресенье – целый день с книжкой на диване. Я понимаю, что у нее последние дни молодости, но нельзя же так!
На это тетя Нюра только сочувственно поддакивает, снимет с хлеба кусочек ветчины и отправляет его в рот отдельно.
Потом она идет в магазин, приговаривая: «Ну, побежала бабка!» А Маргарита Петровна ставит в духовку пирог с мясом, который все будут есть вечером, и кекс – она печет его каждую неделю.
Тетя Нюра не только приносит продукты, но и немного убирает в квартире: моет грязный туалет, ванную с давно не чищенными кранами, пол в коридоре и кухне, потому что бабушке, с ее больными ногами, трудно. Тетя Нюра работает, а Маргарита Петровна рассказывает. Все это тетя Нюра знает наизусть, но слушает еще раз не перебивая.
– Майя Михайловна была, конечно, очень хорошенькая, когда они познакомились: длинные локоны, ярко-голубые глаза, ямочки на щеках… – почти мечтательно говорит бабушка. – Но это же ничего не значит! Мне уже тогда надо было обратить внимание на то, что она не умела ничего делать.
– Это Николай Семеныч должон был выбирать, – резонно замечает тетя Нюра, проводя мокрой тряпкой по плинтусу.
– Что он понимал тогда? Они же молодые были!.. Половик не забудьте вытряхнуть, – напоминает между делом Маргарита Петровна. – Нёмочке – она называет Николая Семеновича настоящим именем, которое ему дали при рождении и которое раньше стояло у него в паспорте, – было всего двадцать два, когда они познакомились, а Маргарите Михайловне и двадцати не исполнилось! Только я и цементирую семью! Если бы не я, не знаю, что и было бы!
– У нас в деревне не так. У нас прежде всего хозяйка должна быть – чтобы готовить умела, стирать, в доме порядок чтобы был. А это – что же это такое? – тетя Нюра критически обводит взглядом стены и закопченный потолок.
Вечером Николай Семенович забирает Костю из детского сада. Дома, поужинав, отец садится смотреть телевизор. А Костя идет в другую комнату к своим пластмассовым кубикам, из которых он строит фантастические города. Он конечно же соскучился по ним – в детском саду всегда нужно делать только как все: если все рисуют ромашку, то и ты должен ее рисовать; если все играют в мяч, то и ты должен. А может быть, тебе совсем и не хочется… Костя усаживается на коврике и высыпает кубики из коробки.
Майя Михайловна сегодня возвращается поздно – после работы ходила на какой-то фестивальный фильм. Она сразу идет в кухню, вываливает огромную сумку с продуктами на обеденный стол и выдыхает в сторону свекрови:
– Вот, купила вам…
Маргарита Петровна смотрит на сумку и, поджав губы, произносит:
– Тетя Нюра мне уже сегодня принесла.
– Ну вот, что бы я ни сделала, все плохо! – раздраженно говорит Майя Михайловна, хватает кусок пирога и, хлопнув дверью, уходит из кухни – звонить по телефону какой-нибудь подруге и рассказывать фильм.
Севы нет, и Косте без него тоскливо. Сева иногда учит его рассказывать всякие стишки, над которыми взрослые смеются, а мать возмущается, чему Сева обучает младшего брата. Сева умный и много знает и, если у него есть настроение, рассказывает Косте всякие истории. Правда, часто он дразнит Костю, говоря, что родители любят его, Севу, больше. Косте обидно, и он переваривает это в одиночестве. Но когда брата нет, всегда скучно, потому что никому до Кости нет дела. И сейчас он уже вертится около бабушки. Бабушка всегда в кухне Здесь у нее и телефон стоит, и маленький топчанчик, на котором она днем отдыхает.
– Отойди от помойного ведра, ведьма укусит, – пугает бабушка.
Костя давно знает, что ведьм не бывает, но на всякий случай захлопывает дверцу под мойкой.
– Это ваше воспитание! – входит в кухню Майя Михайловна. – Сейчас звонил и сказала, что сегодня ночевать не придет!
– А при чем здесь я? – сразу повышает тон бабушка. – Ты мать, а не я.
– Как это – при чем? – возмущается Майя Михайловна и тоже переходит на повышенные тона. – Берет пример с отца. А отец – известный ходок по теткам! Вы его воспитали!
– Ты сначала убери ребенка, а потом выражайся! – кричит бабушка.
– Вам правда всегда глаза колет! – парирует Майя Михайловна.
– Те, кто воспитывают детей, кладут диплом в карман и сидят с ними дома, а тем более не бегают по вечерам в кино и в гости!
