Секретарь

Лёшка повертел головой, осматривая углы крашеного потолка. Вроде никаких камер. Камзолы и шпаги, впрочем, с камерами диссонируют. Тут годятся разве что тайные зеркала и воздуховоды. Но это же в уважающих себя замках, а у нас купеческий особняк. Только, блин, и в этом случае хорошо бы не стоять, как вкопанному.

Затаив дыхание, Лёшка шагнул к шкафу.

Стук сердца напрочь перекрыл все остальные звуки. Ух, разбежалось-заколотилось! Адреналин! Спокойствие, только спокойствие.

Лёшка подцепил ногтями дверцу шкафа и неожиданно подумал: а на хрена? Во всех фильмах первым делом в шкаф и под кровать заглядывают. Вот сюрприз будет, когда они заглянут, а он им через губу: прикройте, я ещё ничего не решил.

Дурдом.

Лёшка повернулся.

Вот оно, решение. Окно. Отставить стол, распахнуть створку, предварительно отщелкнув шпингалеты. Кувырок. Перекат. Забор. Свобода. Глядишь, минут через двадцать только и хватятся. А там его уже ищи-свищи. Адрес он не давал. Фамилию… Фамилию говорил. Но даже в их трёхсоттысячном городке этих Сазоновых…

Стул удалось переместить бесшумно. Ножки чуть стукнули, но вряд ли за дверью было слышно. Со столом Лёшка провозился дольше – закусив губу и обливаясь потом, осторожно сдвинул-таки грозящее развалиться чудовище к шкафу. Хорошо, по линолеуму, а не по паркету. Окно же, похоже, не раскрывали со времен его покраски. Между стеклами лежали мумифицированные мушиные трупики. Створки держали мёртво даже после того, как шпингалеты с трудом (а один со скрежетом) вышли из пазов.

Лёшка подёргал ручку. Гадство. Нет, есть, конечно, люфт, но, блин, треска будет!

Покопавшись в кармане, он выудил ключ от квартиры и его «бородкой» принялся счищать наплывы краски между створками и рамой.

Время бежало, подмышки намокли, частицы сколотой краски похрустывали под локтем. Налегая на ключ, Лёшка упёрся в подоконник коленом. Не сломать бы! В смысле, ключ. Он прошёлся им снизу и сверху. И ещё со стороны петель.

В сущности, подумалось, пусть трещит. Главное, чтоб раскрылось. Будут они за ним по городу гнаться, ага.

Лёшка вытер лоб. Передохнув, он снова взялся за ручку. Солнечный свет, падающий под углом, рождал на стекле радужные разводы. Ну же! Створка со слабым скрипом отошла на пол-сантиметра. В образовавшуюся щель затекли запахи травы и пыльной улицы. Есть! Лёшка обрадованно надавил. Ещё чуть-чуть! Давай, давай, родненькая.

Он едва не вывалился наружу, когда створка распахнулась, немилосердно дребезжа стеклом. Так можно было и шею свернуть. Перехватившись, Лёшка вернул тело обратно и выбрался уже нормально, боком, предварительно спустив одну ногу и нащупав выступающий цоколь. Несколько секунд затем он сидел, прислонившись к стене под окном, и глядел на забор. Забор казался высоковатым, просто так не перелезешь. Ни ящика, ни лесенки какой-никакой.

Не, он не Бубка.

Поднявшись, Лёшка свернул за угол здания, но, вовремя сообразив, что его будет как на ладони видно из других окон, опустился на корточки. Диверсант, блин.

Он медленно двинулся вдоль стены, примерно представляя, что оставленные позади метра четыре – это его комната, как раз у полукружья фальшивой колонны начался коридор, это ещё метр-полтора, а дальше, по сути, тянется кабинет Мёленбека. В нём он был вчера, и это метров шесть, кажется. А там уже прямая до ворот.

Ещё бы не свербело в животе. Страшно всё-таки.

Опа! Окно кабинета было распахнуто, и оттуда вполне явственно слышались голоса Штессана и Мёленбека.

Лёшка замер под выступающей челюстью подоконника.

– Солье, – говорил Штессан, – я могу и один.

– Что ты можешь один? – волновался Мёленбек. – Докуда ты дойдешь? До Хависана или до Мериголда? Нужен отряд, пойми ты, отряд!

– А они в это время…

Штессан втянул воздух сквозь зубы и умолк.

– Не гляди на меня, – сказал Мёленбек. – Я знаю, я всё знаю, Иахим.

– Я видел, как Гейне… до того, как меня… Солье, я всё видел!

Лёшка вдруг расслышал странный звук. Будто что-то клацнуло. И ещё раз, и ещё. Штессан плачет! – вдруг понял он.

– Иахим!

Звон пощечины заставил Лёшку втянуть голову в плечи. Ни фига себе у них разборки! Какого-то Гейне потеряли.

– Ну же, Иахим!

– Я не могу здесь. Не могу, Солье.

– Терпи.

Лёшка подумал, что они, наверное, какой-нибудь орден. Типа тамплиеров. Или ещё какого. Их вроде много было, полу-рыцарских, полу-монашеских орденов. Вообще орденов было до хрена. Иезуиты, бенедиктинцы. Госпитальеры. Иерусалим, крестовые походы, Святой Грааль. Тайные знания. Индиана Джонс-третий. Нам-то не видно, а у них, возможно, до сих пор между собой скрытные войны идут. Отсюда и оружие холодное. Как традиция. И прячутся они, видимо, от такого же ордена, только более жестокого и многочисленного.

В подтверждение Лёшкиных мыслей почти над самой его головой раздался голос Мёленбека:

– Это временное убежище, Иахим.

Ну вот, убежище. Точно беглецы.

Плеснула, надуваясь воздухом, штора.

– Нам ещё повезло, – сказал Мёленбек, кажется, постукивая по подоконнику тростью. – Всё могло быть гораздо хуже. А тут сразу мальчишка попался не без способностей. Может быть, настоящий секретарь.

– Не нравится он мне, – сказал Штессан.

– А мы ему? Да нет, нормальный мальчишка, глупый только.

– И ты ему расскажешь…

– Со временем.

– Нет в нём духа. Силы нет. Знаешь, как мы называли таких? Вянгэ, гнилое мясо.

– А ты на что, Иахим?

Штессан ответил смешком.

– А согласится?

– Не знаю, – сказал Мёленбек. – Давай спросим.

И прежде, чем Лёшка успел что-либо понять, жилистая рука безошибочно ухватила его за шиворот и, больно приложив об угол, закинула на подоконник. Затащить Лёшку в кабинет целиком у Мёленбека не получилось – помешали согнутые ноги. Но и так Лёшкино положение выглядело совсем не завидным – он качался на животе, едва доставая ковра на полу кончиками пальцев.

– Бежать решил?

Лёшка поднял голову и встретился с черными глазами хозяина особняка.

– А чё вы!..

– Я? – удивился Мёленбек. – По-моему, это ты, Алексей, пытаешься что-то изобразить. Не пойму только, то ли бегство, то ли любопытство.

– Ага, вы же сами тут скрываетесь!

– Это совсем другое дело.

– Все знают, что я здесь. Так что если вы меня убьёте…

– Дурак.

Трость легко шлёпнула Лёшку по затылку.

– Уроды! – чуть не заревел Лёшка, скребя по стене ногами.

Качаться на подоконнике, не имея возможности сползти, было обидно до чёртиков. Нашли себе развлечение, поймали и лупят! Ничего, он их всех… В клочки! Чтобы помнили! Гады! Сволочи! Фашисты!

– Действительно, дурак, – присел рядом Штессан. – Чего повис-то? Руки – на подоконник, приподнимаешься, просовываешь колено…

Он чуть ли не всё сделал за Лёшку – и пальцы Лёшкины зацепил, и выпер его вверх, и даже за коленом потянулся, но тут уже Лёшка сообразил сам и хоть и ушибся, а забалансировал на одной ноге. Цапля цаплей, но стоячая!

– Так лучше, – оценил Штессан.

– Заползай, – сказал Мёленбек.

Как вчера, он сел за стол и принялся переставлять предметы. Предметов явно прибавилось, кажется, количество их приближалось к десятку.

– Давай, – подал руку Штессан.

– Я сам, – отпихнул его Лёшка.

И чуть не грохнулся вниз.

Штессан вовремя дёрнул его на себя, нога нашла опору, пальцы вцепились в короткий ворот безрукавки, вторая нога ребристой подошвой кроссовки протарахтела по углу подоконника. Тр-рынц!

– Простите, – Лёшка выпрямился. – Я это… не рассчитал.

Штессан подтолкнул его к столу.

– Вот что, Алексей, – огладив бороду, сказал Мёленбек, – если хочешь уйти, уходи сейчас. Держать мы тебя не будем. В конце концов, найдём другого секретаря. А ты навсегда забудешь этот адрес.

– Вы всё-таки прячетесь? – спросил Лёшка.

– В некотором роде, – Мёленбек со слабой улыбкой двинул фигурку, похожую на длинноухого, застывшего в стойке пса.

– Просто, если я соглашусь… Это опасно?

– Возможно. В мире возможно всё, на любой его грани.

– Но для этого теперь здесь есть я, – сказал, плюхаясь на кушетку, Штессан. – И Солье тоже. Не будь вянгэ, парень.

– Вам легко говорить, – Лёшка посмотрел на Мёленбека. – А у нас тут, лет пять назад, собственность делили, потом трупы всплывали.

– Дурак! – припечатал Штессан.

Закинув ноги в шлёпанцах, он достал кинжал из ножен. Клинок его оказался короток и будто обломан. Штессан принялся крутить его, пробуя ногтем заточку и любуясь синеватым искажениями, бегущими по металлу.

– Алексей, – отвлёк Лёшку от созерцания оружия Мёленбек, – тебе решать. Но думаю, никакой особой опасности для тебя нет. Но даже если… Иахим сказал тебе: он первым примет удар.

Штессан отсалютовал кинжалом словам напарника.

– Я готов.

Лёшка потёр лоб.

– А я… А что мне надо будет делать?

Мёленбек широко улыбнулся.

– Первое – работать с хельманне. Второе – работать с бумагами и картами. Третье – иногда в доме будут появляться люди, и тебе придётся присутствовать на переговорах. Ну и четвёртое – когда Иахиму или кому-то ещё понадобится помощь, ты помогаешь. Вот и всё.

Он развёл руки.

– А что у меня за дар?

Мёленбек повернул к Лёшке фигурку длинноухого пса.

– Специфический, но достаточно ценный. Каждая вещь, которая определённое время находилась в пользовании одного человека, вбирает в себя его образ. Увидеть этот образ – и есть твоё умение. Мне такая способность очень нужна.

– Зачем?

Мёленбек, казалось, растерялся.

– Ну… – он посмотрел на Штессана. – При развитии способности, можно научиться отличать правду от лжи. Потом, ты видишь человека, которого хельманне воспринимает как он есть. То есть, отпечаток, который возникает перед тобой, он честный. В этом и секрет. Ты вот, когда Штессана увидел, что о нём подумал?

– Что он… – Лёшка помедлил. – Что он мёртвый.

– Ыс-с-с, – втянул воздух Штессан, – порезался.

Он показал каплю крови, набухшую на подушечке большого пальца.

– М-да, – разочарованно сказал Мёленбек Лёшке, – бывают и ошибки. С опытом пройдёт.

– А мы чем-то торгуем? – спросил Лёшка. – Недвижимость? Акции?

– Пока ничем, – сказал Мёленбек. У него, видимо, испортилось настроение. Он прикрыл глаза и отстранился от стола. – Пока у нас ремонт. Поэтому сегодня поступаешь в распоряжение Иахима, он тебе скажет, что делать.

– Пошли, – поднялся Штессан. – А то, видишь ли, мёртвый я. – На худом лице его появилась кровожадная ухмылка. – И кто меня только не хоронил. Сам проконтур Семпариан Гук как-то объявил меня не существующим.

– Эй, это… – Лёшка остановился у двери.

– Что? – открыл глаза Мёленбек.

– Можно аванс? Небольшой. Как обладателю способности?

Мёленбек устало кивнул.

– Хорошо. Я дам тебе… – он выдвинул ящик стола. – …пять триста. Хватит этого?

– Можно я их сразу домой отнесу? – спросил Лёшка.

– Можно. Вечером. – Мёленбек выставил руку с тоненькой, зажатой в пальцах пачкой. – Бери. Скажешь родным, чтоб не беспокоились.

– Спасибо.

Четыре купюры по тысяче рублей, две по пятьсот и три сотенных. Неплохо! Лёшка повеселел. Странно, вроде и убить могут, а с деньгами всё равно легче.

– Смотри ж ты, разулыбался, – подтолкнул его Штессан.

– А куда мы? – спросил Лёшка.

– Увидишь.

Штессан прикрыл за Лёшкой дверь в кабинет и, похлопывая по стенам, повёл того знакомым маршрутом к выходу. Впрочем, до выхода они не дошли.

– Здесь.

– Что – здесь? – удивился Лёшка.

– Красить будем.

Штессан расстегнул пояс, снял и повесил на вешалку куртку-безрукавку, затем подтащил козлы к стене с неокрашенным участком.

– Я же это… секретарь, – растерянно сказал Лёшка.

– И что? – удивился Иахим. – А я – солдат. Мы будем ждать, пока мне найдется война, а тебе – секретарская работа?

– Я как бы…

– Вот что, – Штессан вручил Лёшке валик, – Солье сказал, что сегодня тобой распоряжаюсь я. Значит, мы красим стену. Выбирай: сверху или снизу.

– Я, блин, во всем новом, – сказал Лёшка.

– Хламида на крючке.

– Ага, конечно, – буркнул Лёшка, но куртку снял.

Синий халат, в каких у них в школе ходили уборщицы, он одел с внутренним содроганием. Посмотрел на себя: жлоб в халате. Синий дрыщ, а не секретарь.

Штессан тем временем из комнатки рядом принёс две пятилитровых банки желтой краски, кюветы и ещё один валик.

– Ну что, верх или низ?

Лёшка попробовал забраться на козлы – сооружение заплясало под ним, грозя развалиться и погребсти. Не то что красить, стоять на нём не представлялось возможным. А голову свернуть – запросто. Так потянешься за красочкой и – ага.

– Не, – сказал Лёшка, отступая, – я низ.

– Тогда так, – Штессан развернул козлы поперек коридора, – я – эту часть, ты – ту. Потом меняемся.

На каждого выходило по два метра. На час работы, наверное, если не меньше. Иахим, перемешав, разлил краску по кюветам.

– Макаешь, прокатываешь от лишнего, проходишь два раза.

– Вы словно не солдат были, а маляр, – Лёшка присел к своей кювете.

– Эх, парень, кем мне только не приходилось быть!

Штессан подмигнул и легко вспрыгнул на козлы.

Лёшка даже рот открыл. Стоял человек, потом раз! – неуловимо сжался, оттолкнулся ладонью от доски и в следующее мгновение уже зафиксировался на этой доске двумя ногами.

Бэтмен какой-то!

– Тазик подай.

– Что?

– Тазик, – Штессан показал на кювету и край козел у стены.

– Ясно.

Лёшка поставил Иахиму кювету, испачкав в краске большой палец. Палец даже вытереть было нечем. Не о халат же?

– Бумагу постели, – сказал Штессан, глядя на Лёшкину задумчивость с высоты.

– А где…

– Сразу направо.

В небольшой комнатке, заваленной всякой строительно-ремонтной дребеденью: мешками ротбанда, какими-то панелями, раковинами, целофаном, керамической плиткой, рулонами утеплителя, уголками и прочим, бумага нашлась не сразу. Пачку старых рекламных газет Лёшка обнаружил только после торопящего окрика из коридора. Кто-то не самый умный утрамбовал её между обрезками досок. Додумался.

Краска уже присохла, и оттереть палец до конца не получилось. Загар, блин. Нет, постепенное превращение в китайца. Начинается с маленьких желтых пятнышек.

– Парень, ты там не заснул? – спросил Штессан.

– Да кое-как нашёл.

Лёшка выполз из комнатки и бросил газетный ворох на пол. Затем, присев, расстелил у стены пестрящие объявлениями экземпляры многотиражки. Сдам квартиру, куплю металлолом, ласковая кошечка ищет хозяина.

– И с моей стороны, – сказал Штессан.

– Блин.

– Думай головой. Если тебе нужны газеты, то и мне они нужны тоже.

Лёшка протиснулся между стеной и козлами. Газеты легли не аккуратно, но Штессану он, блин, и не нанимался. Слугу нашли, ага. Подай-принеси.

– Всё.

– Тогда начали.

Штессан наклонился к кювете.

Лёшка посмотрел, как под липким шуршанием его валика грязно-серая поверхность превращается в ярко-жёлтую, и решил, что зря не полез наверх. С козел красилось легче. Штессан вообще был как автомат. Робот. К кювете – от кюветы, к кювете – от кюветы. А в промежутке – ших-ших по стене. И, блин, ни капельки краски на полу.

– Ты как там? – на мгновение отвлекся Иахим.

– А-а… я это… нормально, – Лёшка сноровисто задвигал валиком по кювете. – Сейчас примерюсь… А мы глюков от краски не нахватаем?

– Чего?

– Не задохнёмся?

– Крась давай.

И снова сверху полетело – ших-ших, ших-ших.

Лёшка упёр валик в стену. Вни-и-из. Кривоватая жёлтая полоса легла на серое, истончаясь и бледнея с каждым сантиметром.

И как тут делать два прохода?

Лёшка поволохал валик в кювете и, не отжимая лишнее, быстро перенёс его к стене. Краска потекла наплывами, капелью пролилась на газеты. Зато два прохода точно было. Вниз и вверх. Во, теперь нормально.

Он полюбовался сделанным. Правда, у Штессана уже чуть ли не половина была закрашена. На козлах всё-таки быстрее получается.

Лёшка потёр ладони о халат и принялся красить дальше.

Краска почти не пахла и впитывалась хорошо. А вот кисть руки от нажима на валик да постоянного движения стала ныть непереносимо.

Лёшка со свистом втянул воздух и сел у противоположной стены.

– Что? Всё? – обернулся Штессан.

– Всё, – кивнул Лёшка.

Иахим посмотрел на Лёшкину работу.

– Тут и трети нет.

– Рука…

Лицо Штессана приняло свирепое выражение.

– Ну-ка, встал и докрасил.

– Не могу, – Лёшка для убедительности простонал. – Я, наверное, что-то вывихнул.

– Ясно.

Штессан легко спрыгнул с козел. Несколько секунд он вглядывался Лёшке в лицо, выискивал что-то сквозь прищур, затем схватил его за ворот халата.

Лёшка почувствовал, как ткань впилась в горло.

– Эй, – прохрипел он, – вы чё?

– Ничё.

Штессан сжал ворот сильнее и потащил Лёшку по коридору. Только не в сторону кабинета, не к Мёленбеку, а к комнатам за обеденным залом.

Лёшка шкрябал ногами, но встать у него никак не получалось, кулак Иахима мешал, дыхание прерывалось, линолеум скользил, и даже какие-то круги в глазах поплыли.

– С-сюда, вянгэ.

Штессан поддернул сильнее, Лёшка больно треснулся об угол косточкой, и на весу, на коленках, помогая себе руками, пополз следом.

Слёзы обожгли уголки глаз. Обида заклокотала в горле. Ненавижу! Какое он имеет право? Я же не сделал ничего!

– Я вам что… собака? – всхлипнул Лёшка, не понимая, куда и зачем его волокут.

Под ладонь попалась ступенька.

Они поднялись на второй этаж, и тут Штессан, разжав кулак, опрокинул Лёшку на жесткий, пружинисто прогнувшийся пол.

– Слушай, вянгэ!

– Я не вянгэ, – ожидая удара, зажмурился Лёшка.

– Ты – вянгэ, пока я не скажу обратного, – ощерился, нависая, Штессан. – Даже если Солье этого не одобрит…

Он посопел носом, затем рывком поставил Лёшку вертикально.

Шрам на правой щеке Иахима из тонкого белого превратился в розового, пульсирующего червя.

– Я обещал тебе обучение?

– Я не хочу уже! – всхлипнул Лёшка.

– Сопли подбери! – рявкнул Штессан. – Выпрямился! Подбородок вперед!

Размазав мокрое по щеке, Лёшка выполнил команды. Оказалось, он выше Иахима.

– И что?

Штессан зашёл ему за спину.

– Знаешь, – сказал он, дохнув в затылок, – когда-то ассаи-отступники придумали пытку для своих пленников. Особым способом они погружали их в состояние, где человек не ощущал ни своего тела, ни того, что находится вокруг него. Пленнику казалось, что у него нет глаз, рук, ног, языка, носа… кожи. То есть, он ничего не чувствовал. Ни верха, ни низа. Ни времени. Стоит он или лежит. Он мог только думать. – Палец Штессана коснулся Лёшкиного виска. – И всё.

Лёшка вздрогнул.

– Зачем вы это…

Собранные в щепоть пальцы клюнули его в основание шеи.

– Потом, когда гнездо ассаев в Голубых горах было разгромлено, – сказал Штессан, – гвардия принцессы включила это испытание в методику отбора. Ты знаешь, что я был зачислен в гвардию принцессы?

– Н-нет.

– Во-от, теперь знаешь.

Пальцы Штессана вновь клюнули Лёшку, теперь уже под левую лопатку.

– Что вы…

Лёшка попытался повернуть голову и не смог.

– Ты слушай дальше, – сказал Штессан, все также оставаясь за спиной. – Ассаи, конечно, были мрази редкостные, водились с мертвечиной, поклонялись Тьме-Ольванге, много народу погубили. Но и какое-то благородство им было свойственно. Так, если человек начинал правильно и упорно мыслить, то пытка прекращалась сама собой. А может в этом была слабость их искусства. Теперь уже и не дознаешься. Чуешь, к чему клоню?

– Не надо, – дрожащим голосом произнёс Лёшка. – Я всё понял.

– Понял! – фыркнул Штессан. Щепоть толкнулась Лёшке в поясницу, затем в правое плечо. – Ты ещё ничего не понял.

– Я понял! – вскрикнул Лёшка.

– Ты трусишь, – Иахим встал перед ним. Худое заросшее лицо его было серьёзно. – Но это не избавит тебя от испытания. Сейчас я отправлю тебя в ойме, так называли это состояние ассаи. И только от тебя будет зависеть, как долго ты в нём останешься. Повторю: выход – в том, о чём и как ты думаешь.

– Я не хочу.

– Мало ли, кто чего не хочет.

Штессан наставил на Лёшку палец, примериваясь, коснулся кожи чуть выше переносицы.

– Пожалуйста…

– Ну, заканючил.

Вокруг был пыльный зал, сквозь полукружье грязного окна пробивался свет, редкие колонны уходили под потолок, к стропилам, на цепях висели кожаные «груши», наполненные песком. В дальнем конце белели четыре двери.

Что здесь быдо раньше? Бальный зал? Гигантская мансарда?

– Приготовься, – сказал Штессан. – Бам-м!

Его палец кольнул Лёшку в лоб.

Лёшка не успел и вдохнуть – всё выключили. Свет, зал, самого Штессана. Осталась одна тьма. Чернильная. Бесконечная. Сплошная.

Ойме.

Эй, прошептал Лёшка и не услышал собственного шёпота. Губ не было. Горла не было. Воздуха не было. Тьма.

Паника вспухла в Лёшке невидимым комом. Куда? Что? Как? Я жив? Я стоял в зале, я точно стоял в зале, а Штессан нажал пальцем. Это, наверное, гипноз. Манипуляция. Он что-то сделал со мной. Надо… или кричать… Чем кричать?

Лю-у-уди-и!

Тьма текла, обтекала, проворачивалась. Или нет, она не двигалась. Она просто прижалась плотно-плотно, прилипла, отъела всё, что можно отъесть.

Как там: в стрессовой ситуации рекомендуют глубоко и медленно дышать. Охрененный совет, когда нет лёгких! Суки, лёгких нет!

Лёгких путей нет.

Лёшке казалось, всё в нём дрожит. Но это была иллюзия. Кишки, пальцы – где вы, мои дорогие? Нечему дрожать во тьме. Особенно если ты сам – тьма. Ты – всюду. Ты – ничто.

А-а-а-а!

Я убью его, подумал он. Как только он выпустит меня, сразу и убью. А если не выпустит? Сколько мне здесь… стоять? Я же стою в зале. Или я потерял сознание? А там – кома. И мне всё снится. Расхожий сюжет.

Какие-то принцессы, какие-то ассаи. Откуда они вообще? Откуда вообще Мёленбек? А Штессан? Из какой, блин, реальности? В четырнадцать попал в засаду… Мечи, кинжалы, шпаги в трости… Против кого они там воюют?

Темно.

Кажется, в Штатах делали что-то подобное. Я читал в интернете. Когда человеческому мозгу отрубали всё, из чего он мог черпать информацию, то он просто сходил с ума.

Ха, я тоже сойду с ума, если это продлится достаточно долго! Тогда, блин, и у меня обнаружатся принцессы и отступники. Не удивительно. А сам я буду король, сумасшедший король-секретарь. Ать-два, ать-два, шпаги наго-о-ло! Кому что надо записать, спросить короля, то есть, меня, я тогда списочек-то составлю…

Ничего-ничего, сказал себе Лёшка, меня спасут. Штессан же не зверь. Не будет он из-за небольшой хитрости с кистью… Она действительно разболелась, так бы я и стал врать. Я вообще не нанимался красить. Хельманне это долбанное…

Мамане, блин, ещё сказал, что ночевать здесь буду. Ага, так здесь и простою. Летом манекеном, зимой в ёлочку нарядят.

Спаси-ите!

Ни отзвука, ни ответа. Ни слуховой галлюцинации. И ведь не чешется ничего. Нос там или под коленкой. Нормально, да?

Я, Лёшка Сазонов – не понятно что. Тьма. Пустота.

– Мысли правильно, – проклюнулся вдруг голос. – Или стой, вянгэ.

Сам ты!..

Придумал же слово. Я так тоже могу. Ингэ, шмынгэ, дынгэ. Крекс-пекс-фекс. Сезам! И коронное: трингельпандум!

Ха-ха-ха.

Блин, куда мыслить, в какую сторону? Что вообще значит «правильно»? О чём? Можно же… Хорошо, я был не прав. Вот!

Что, неправильная мысль?

Хорошо, ладно, была пытка, стало испытание. У ассаев – благородство, и был выход. Какой выход могли придумать отступники и извращенцы? Наверное, какой-то извращённый. Тогда к чему «правильно»?

О-уууу!

Вдруг кто отзовётся. Когда долго плюешь мыслью во тьму, тьма может плюнуть обратно. И что тогда?

А сколько я уже здесь?

Лёшка сосчитал до шестидесяти, затем еще раз. Две минуты долой. То есть, к неопределенным минутам прибавилось еще две.

Хочу домой. Просто хочу домой!

Может, необходимо представить место, в которое хочешь вернуться? Тротуар, подъезд… Блин, совершенно не помнится цвет двери.

Хорошо, хорошо…

Зато я помню свою комнату, светлые обои в цветочек, плакаты, комп, колонки, кровать, застеленные клетчатым покрывалом. Вот, я представляю это, Кобейн и «mans territory», книжные полки…

Не работает. Как я туда перемещусь, если я на Шевцова? Силой мысли, ага. А ещё я могу гонять тучи и гасить звёзды. Блин! Надо искать выход! А где выход? А-а-а, убью этого Штессана. Солдат, блин. Ассай недобитый. Иначе откуда он про них столько знает?

Может, надо представить своего врага?

Штессан! Невысокий, небритый. Худой. Ловкий, тут не отнимешь. И я его руками за горло, и сильнее… Чтоб он сдох.