Народные дьяволы и моральная паника. Создание модов и рокеров

2. Исследования медиа и культуры

Когда в шестидесятые годы понятия вроде «моральной паники» и «амплификации девиантности» только возникли, они были симбиотически связаны с определенными допущениями относительно массмедиа. Важнейшие каузальные связи принимались как нечто само собой разумеющееся – в частности, что СМИ выступают основным источником знаний общественности о девиантности и социальных проблемах. В драмах моральной паники медиа выступают в любой из нижеперечисленных ролей, если не во всех трех сразу.

1. Установление повестки – отбор тех девиантных или относящихся к социальной проблематике событий, которые считаются достойными освещения в новостях, а затем использование более тонких фильтров для отбора событий, способных стать предметом моральной паники.

2. Трансляция образов – передача требований тех, кто их выдвигает, путем заострения или приглушения риторики моральной паники.

3. Нарушение молчания, выдвижение утверждений. Сегодня, по сравнению с тем, что было тридцать лет назад, сами медиа все чаще выдвигают утверждения. Разоблачения в СМИ – будь то рассказ The Guardian о коррупции в правительстве или заголовок The Sun «Хотели бы вы, чтобы вашим соседом оказался педофил?» – нацелены на одну и ту же моральную развязку: «Мы называем виновных».

За эти годы теория дискурса и дискурс-анализ получили существенное развитие. Теперь от меня требовался бы разбор речи брайтонских судей или редакционных статей из Hastings Observer как текстов или нарративов, чтобы проблематизировать их опосредованную репрезентацию установки дистанцированного другого по отношению к постулированному внешнему миру. Все это далеко от того, что я сам сейчас считаю слабейшим звеном книги: между моральной паникой и народными дьяволами. Весьма разумная критика простых моделей «стимул/реакция» и «следствия» едва ли хоть как-то коснулась шаткой идеи, согласно которой медиа амплифицируют девиантность. Речь идет о причинно-следственной связи не в конструктивистском смысле – как если бы моральная паника «вызывала» народных дьяволов, стигматизируя больше действий и людей, – а во вполне позитивистском, без кавычек. В этой психологии до сих пор используются такие понятия, как «запуск» (triggering off), «заражение» и «внушаемость». Позднейшие когнитивные модели гораздо более правдоподобны. Для тех, кто определяет, и для тех, кого определяют, сенсибилизация становится вопросом когнитивного фрейминга и моральных порогов. Вместо того чтобы искать стимул (медийное послание) и реакцию (поведение аудитории), мы ищем точки, в которых моральное сознание растет («расширение определения девиантности») или падает («сужение определения девиантности»).

За эти годы также существенно изменилось освещение преступлений, девиантности и социальных проблем в медиа. Одно из исследований, посвященных сообщениям о преступлениях в британских СМИ на протяжении последних пяти десятилетий, показало, что преступность все чаще изображается как реальная угроза не только для уязвимых жертв, но и для простых людей в повседневной жизни[29]. С преступления, правонарушителя и уголовного судопроизводства внимание переключается на космологию, выстроенную вокруг жертвы. Если биография, мотивация и контекст преступников отходят на второй план, их легче демонизировать. Такой контраст между опасными хищниками и уязвимыми невинными жертвами позволяет медиа сконструировать то, что Райнер называет «виртуальным виджилантизмом». Мы видим это в новых реалиях «таблоидного правосудия»[30] и в культуре жертв, поощряемой ток-шоу наподобие шоу Джерри Спрингера. Массмедиа продолжают разыгрывать эти дюркгеймианские церемонии установления границ. Но они стали отчаянными, бессвязными и замкнутыми на себе, самореферентными. Это происходит потому, что с конца 1960-х годов они идут вразрез с изменениями в медийной репрезентации преступности и правосудия: моральный облик полиции и других властей запятнан; говоря о преступности, мы имеем в виду уже не столько посягательство на священные и консенсуальные ценности, сколько прагматический вопрос об ущербе, который может быть причинен отдельным жертвам. В первую очередь преступность может быть представлена как часть более широкого дискурса о риске. Это означает, что нарративы моральной паники должны отстаивать «более сложный и хрупкий» социальный порядок, защищать культуру, не пользующуюся должным уважением.

3. Риск

Часть социального пространства, ранее занятая моральной паникой, заполнилась зачаточными социальными тревогами, неуверенностью и страхами, которые подпитывали специфические риски: рост новых «технотревог» (ядерный, химический, биологический, токсический и экологический риски), страх заболеть, паника по поводу продуктов питания, неуверенность в безопасности поездов и самолетов и страх перед международным терроризмом. «Общество риска» – по известной формулировке Бека – сочетает в себе порождение риска с продуманными уровнями управления рисками наряду со спорами о том, как осуществлять это управление. Конструирование риска относится не только к необработанным сведениям об опасных или неприятных вещах, но и к способам их оценки, классификации и реагирования на них. Усовершенствованные недавно методы прогнозирования риска (такие как актуарные таблицы, психологическое профилирование, оценка безопасности) сами по себе становятся объектами культурного анализа. Если при использовании этих методов мы приходим к различным выводам – «Прозак является безопасным лекарством», «Прозак является опасным лекарством», – дискурс переключает внимание на оценочные критерии или на авторитетность, надежность и достоверность источника, выдвигающего требования. Если отклониться от первоначальной «темы» еще дальше, переключение внимания приобретает моральную составляющую: теперь рассматриваются характер и моральная состоятельность тех, кто выдвигает требования. Имеют ли они право высказываться таким образом? Не является ли их экспертиза всего лишь еще одной разновидностью моральной инициативы?

Рассуждения о риске теперь вписываются в более широкую культуру незащищенности, виктимизации и страха. Как технический вопрос анализа рисков, так и культура разговоров о риске в широком смысле оказали влияние на область девиантности, преступности и социального контроля. Это со всей очевидностью демонстрируют меры по борьбе с преступностью, вроде ситуационного предупреждения преступлений, опирающиеся на модель риска и рациональности. «Новая пенология», основанная на предотвращении, рациональном выборе, благоприятных возможностях, актуарном моделировании и т. д., не полностью вобрала в себя современную идеологию борьбы с преступностью. Согласно одному мнению, эти новые методы управления и менеджмента до сих пор «прерываются» эпизодическими спазмами старой морали. Согласно другому, теоретики и менеджеры в сфере уголовной юстиции прибегают к риторике риска – в то время как общественность и массмедиа продолжают свои традиционные нравоучения[31]. Ни одна из двух точек зрения не учитывает ни нынешние стилизованные (на грани самопародии) панические крики таблоидов, ни настоящий гнев, негодование, возмущение и страх толпы, колотящей по фургону с насильником у здания суда.

Глобальный масштаб общества риска, его повсеместное распространение и саморефлексивность создают новый фон для стандартной моральной паники. Восприятие повышенного риска вызывает у нас образы паники. В популистской же и электоральной риторике, когда речь идет о страхе перед преступностью, городской незащищенности и виктимизации, понятия риска и паники связываются естественным образом. Однако сфера политической морали обладает различительной способностью в достаточной степени, чтобы не превращать панику по поводу коровьего бешенства или ящура в моральную. Только если анализ риска будет восприниматься прежде всего как моральный, а не технический (пойти на риск – значит вести себя морально безответственно), различие исчезнет. Некоторые авторы утверждают, что это уже произошло. История ВИЧ и СПИДа показывает, как чисто органическая природа этого состояния морально конструируется и в дальнейшем приводит к изменению ценностных позиций в отношении сексуальности, тендера и социального контроля. Демография риска с самого начала приписывала моральное падение гомосексуалам и другим группам.

Отсюда еще не следует, что язык общества риска берет верх или должен взять верх над моральной программой[32]. Публичные рассуждения о безнадзорности детей, сексуальном насилии или уличных ограблениях оказывают сильное сопротивление языку вероятностей. Умные статистические данные, согласно которым ваш риск стать жертвой очень низок, не более утешительны, чем сообщение медиков-эпидемиологов о том, что вы относитесь к категории людей с небольшой вероятностью заразиться болезнью, от которой уже страдаете.

Вместо того чтобы «применять» теорию риска к изучению моральной паники, целесообразнее было бы помнить, что большинство заявлений об относительном риске, безопасности или угрозе опирается на политическую мораль. Как изначально утверждала Дуглас, существенные разногласия по поводу «того, что рискованно, насколько рискованно и какие меры следует предпринять», с чисто объективной точки зрения, непреодолимы. Более того, восприятие и принятие риска тесно связаны с вопросом, кто и перед кем – как считается – несет ответственность за допущение опасности или причинение ущерба[33]. Такое назначение виновных является неотъемлемой частью моральной паники.

Критика

Взяв – или не взяв – на вооружение эти новые теоретические расширения, мы можем приступить к рассмотрению дежурных возражений против теории моральной паники.

1. Почему «паника»?

Спор об определении термина «паника» очень хлопотен. Я считаю, что «панику» по-прежнему можно толковать как расширенную метафору и, более того, что сходство между большинством моральных паник и некоторыми другими действительно существует.

Тем не менее термин не слишком удачен из-за ассоциаций с иррациональностью и неуправляемостью. Он навязывает образ яростной толпы или массы – атавистической, подверженной влиянию и бреду, поддающейся контролю демагогов и, в свою очередь, контролирующей других «властью толпы». В газетных сообщениях за последнее десятилетие читаем: в тисках (или обстановке) моральной паники… поднять моральную панику… моральная паника вспыхнула (или разразилась, была развязана)… спекулянты на моральной панике (или торговцы моральной паникой)… охвачены моральной паникой.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Термин «моральная паника» был впервые использован Джоком Янгом: Young J. The Role of Police as Amplifiers of Deviancy, Negotiators of Reality and Translators of Fantasy // Images of Deviance / S. Cohen (ed.). Harmondsworth: Penguin, 1971. P. 37. Вероятно, мы оба заимствовали его у Маршалла Маклюэна: Маклюэн М. Понимание медиа: внешние расширения человека. М.: Кучково поле, 2014.

2

В британских газетах в период между 1984 и 1991 годами зафиксировано 8 упоминаний «моральной паники»; затем 25 – в 1992 году, и внезапный скачок – 145 – в 1993 году. С 1994 по 2001 год в среднем насчитывалось 109 упоминаний в год.

3

См. книгу Кеннета Томпсона «Моральная паника», вышедшую в серии «Ключевые идеи» издательства Routledge: Thompson К. Moral Panics. L.: Routledge, 1998. Определения см.: Johnson A. G. Black-well Dictionary of Sociology. Oxford: Blackwell, 2000; Murji К. Moral Panic // Dictionary of Criminology. L.: Sage, 2001.

4

См.: Morrison В. As If. Cambridge: Cranta, 1997.

5

Macpherson W. The Stephen Lawrence Inquiry. L.: HMSO, 1999.

6

Два показательных примера: McLaughlin E., Murji K. After the Stephen Lawrence Report // Critical Social Policy. 1999. Vol. 19. No. 3. P. 371–85; After Macpherson: Policing After the Stephen Lawrence Inquiry / A. Mar-low, B. Loveday (eds). Lyme Regis: Russell House Publishing, 2000.

7

McLaughlin Е., Murji К. After the Stephen Lawrence… P. 372.

8

Как гласила передовица The Sun от 1 марта 1999 года: «Британия поддерживает наших бобби: результаты опроса Sun говорят в пользу критикуемых копов».

9

См.: Murji К. The Agony and the Ecstasy: Drugs, Media and Morality // The Control of Drugs and Drug Users: Reason or Reaction? / R. Coomber (ed.). L.: Harwood Publishers, 1998.

10

См.: Jenkins P. Moral Panic: Changing Concepts of the Child Molester in Modern America. New Haven: Yale University Press, 1998.

11

См.: Jenkins P. Pedophiles and Priests: Anatomy of a Contemporary Crisis. Oxford: Oxford University Press, 1996.

12

Два различных, но взаимодополняющих взгляда отражены в следующих работах: Campbell В. Unofficial Secrets: Child Sexual Abuse – The Cleveland Case. L.: Virago, 1989; Parton N. Governing the Family: Child Care, Child Protection and the State. L.: Macmillan, 1991 (в особенности см. гл. 4).

13

Анализ освещения в газетах серии «действий толпы, направленных против педофилии» в Британии летом 2000 года см. в статье: Drury J. When the mobs are looking for witches to burn, nobody's safe: Talking about the reactionary crowd // Discourse and Society. 2002. Vol. 13. No. 1. P. 41–73.

14

Об истории медийной паники по поводу новых форм медиа см. следующие работы: Brotner К. Modernity and Media Panics // Media Cultures: Reappraising Traditional Media / M. Skovmand, K. C. Schroder (eds). L.: Routledge, 1992; Idem. Dangerous Media? Panic Discourses and Dilemmas of Modernity // Pedagogica Historica. 1999. Vol. 35. No. 3. P. 593–619.

15

Drotner K. Modernity… P. 52.

16

Недавний обзор (в основном резонансных жестоких преступлений) см. в сборнике: 111 Effects: The Media-Violence Debate / M. Barker, J. Petley (eds). L.: Routledge, 2001.

17

McKeever G. Detecting, Prosecuting and Punishing Benefit Fraud: The Social Security Administration (Fraud) Act 1997 // Modern Law Review. 1999. Vol. 62. No. 2. P. 269.

18

McRobbie A. Motherhood, A Teenage Job // The Guardian. 5 September 1989.

19

См.: Ward A. Talking Dirty: Moral Panic and Political Rhetoric. L.: Institute for Public Policy Research, 1996.

20

См.: Evans P. M., Swift K. J. Single Mothers and the Press: Rising Tides, Moral Panic and Restructuring Discourses // Restructuring Caring Labour: Discourse, State Practice and Everyday Life / S. M. Neysmith (ed.). Oxford: Oxford University Press, 2000.

21

См.: Doly J. et al. Refugees in Europe: The Hostile New Agenda. L.: Minorities Rights Group, 1997.

22

См.: Cohen R. Frontiers of Identity: The British and the Others. L.: Longman, 1994.

23

См.: Кауе R. Redefining the Refugee: The UK Media Portrayal of Asylum Seekers // The New Migration in Europe: Social Constructions and Social Realities / K. Koser, H. Lutz (eds). L.: Macmillan Press, 1998. P. 163–182.

24

См. доклад британской программы «Оксфам» по борьбе с бедностью в Шотландии: Asylum: The Truth Behind the Headlines. Oxfam, February 2001. В рамках этого проекта за двухмесячный период (с марта по апрель 2000 года) был проведен мониторинг шести шотландских газет: в общей сложности 263 статьи по вопросам беженцев и соискателей убежища.

25

См.: El Refaie E. Metaphors We Discriminate by: Naturalized Themes in Austrian Newspaper Articles about Asylum Seekers // Journal of Socio-linguistics. 2001. Vol. 5. No. 3. P. 352–371.

26

См.: Cohen S. States of Denial: Knowing About Atrocities and Suffering. Cambridge: Polity, 2001.

27

См., например: Goode E., Ben-Yehuda N. Moral Panics: The Social Construction of Deviance. Oxford: Blackwell, 1994.

28

Список литературы см. на с. 345–350 наст. изд.

29

Reiner R. The Rise of Virtual Vigilantism: Crime Reporting Since World War II // Criminal Justice Matters. 2001. Vol. 43. No. 1. P. 4–5.

30

Fox R. L., Van Sichel R. Tabloid Justice: Criminal Justice in an Age of Media Frenzy. Boulder: L. Rienner Publishers, 2001.

31

Garland D. The Culture of Control. Oxford: Oxford University Press, 2001.

32

Unger S. Moral Panic versus the Risk Society: Implications of the Changing Sites of Social Anxiety // British Journal of Sociology. 2001. Vol. 52. No. 2. P. 271–292.

33

Основные публикации Мэри Дуглас на эту тему («Риски культура» и «Риск и вина») см. в монографии: Farndon R. Mary Douglas: An Intellectual Biography. L.: Routledge, 1999. P. 144–167.