скачать книгу бесплатно
Советская правда
Всеволод Кочетов
Советский век
В эту книгу включены самые важные произведения последнего коммуниста советской литературы. Это – статьи и речи писателя и мыслителя, написанные от первого лица, без компромиссов. В них – его кредо. Всеволод Кочетов едва ли не первым увидел, что Советскому Союзу угрожает опасность не только с Запада, но и от внутренних врагов – либералов-западников и консерваторов-монархистов. Кочетов вскрывал предательство интеллигенции, отказавшейся служить делу строительства коммунизма, забывшей об интересах пролетариата, которому они формально клялись в верности. Именно поэтому публицистику Кочетова десятилетиями не переиздавали, скрывая от читателей «советскую правду». В этой книге Кочетов-мыслитель возвращается к нам. Читайте самого искреннего коммуниста послевоенной советской литературы!
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Всеволод Кочетов
Советская правда
© Кочетов В., 2022
© ООО «Издательство Родина», 2022
* * *
Из речи на XXII съезде КПСС
Еще день, может быть, два, и делегаты съезда покинут этот зал. Партийные работники вернутся на свои боевые организаторские посты в республики, в области, в районы. Командиры Советской Армии вновь станут на вахту по охране границ, разъедутся по аэродромам, к ракетным установкам, на корабли. Металлурги наденут защитные синие очки возле доменных и мартеновских печей и поведут очередные плавки. Ученые войдут в свои лаборатории. Хлеборобов ждут их поля, текстильщиц – неутомимые, неумолчные ткацкие и прядильные станки. Каждый новый день вдохновенного труда все будет приближать и приближать советских людей к той заветной поре человечества, программу достижения которой начертал в эти дни наш съезд.
Вернемся к своим рабочим местам и мы, писатели, которых партия с таким обязывающим доверием называет своими помощниками.
Тысячи известных и прославленных и только-только делающих первые шаги в литературе советских писателей вместе со всем народом, волнуясь и радуясь, вчитываются и вслушиваются в каждое слово документов съезда, отчеркивая карандашами на полях газетных страниц те места в докладах, в выступлениях, которые касаются литературы и искусства, те места и слова, которыми определяются участки приложения писательских сил в грандиозных работах, все шире развертываемых партией.
«Социализм развивается не на своей собственной основе. При всех его гигантских всемирно-исторических достижениях, социализм во многих отношениях – в экономическом, нравственном, правовом и в сознании людей – носит еще отпечаток старого строя, из недр которого он вышел».
Понимание этого положения, выраженного в докладе, в значительной мере определяет наши писательские задачи в выполнении Программы партии. Мы должны видеть все то, что еще осталось в наследство нашему обществу от старого, во впечатляющей художественной форме разоблачать сущность этого старого, отжившего, хотя еще не испустившего дух. Но рядом – и это главное – мы обязаны подымать все новое, что народилось и нарождается в людях по ходу движения нашего общества к коммунизму. Видеть, замечать, утверждать каждую черту нового в человеке и в жизни – самая благородная и самая увлекательная задача литературы и искусства.
Плохая, путаная книга или скверный кинофильм не могут остановить полета нашего электровоза к коммунизму. Но все же они – мусор на пути, и для того, чтобы этот мусор смести с рельсов, нужны излишние затраты сил, которые лучше бы приложить к чему-либо иному, более полезному. И напротив, яркая по художественным достоинствам, сильная, привлекающая своими идеями книга – могучее средство воспитания народа.
«Партия, – как было сказано в отчете ЦК, – исходит из того, что искусство призвано воспитывать людей прежде всего на положительных примерах жизни, воспитывать людей в духе коммунизма». Об этом партия говорит нам не первый раз…
Партия, ее Центральный Комитет всегда помнят о нас, всегда по-отечески заботятся об идейном здоровье нашей писательской организации. И можно насчитать немало книг, вышедших в эти годы, книг, в центре которых – герои положительные, герои подлинно нашего времени: передовые рабочие, передовые ученые, колхозники, партийные работники, люди Советской Армии.
Истина требует сказать, правда, и о том, что есть еще в писательской среде угрюмые сочинители мемуаров, которые больше смотрят назад, чем в сегодняшний день или в будущее, и, в силу такого искривления взгляда, с усердием, достойным лучшего применения, копаются на свалках своей изрядно подгулявшей памяти, чтобы вновь тащить на свет божий давно истлевшие литературные трупы и выдавать их за нечто еще способное жить.
Истина требует сказать и то, что в литературной среде есть и едва обметанные желтым пушком поэтические – да и прозаические – цыпленки, которым до смерти хочется казаться грозными боевыми петухами.
И тех и других, в общем-то, можно пересчитать по пальцам, и не их унылые, однообразные ноты делают музыку в советской литературе. Наша литература велика, многогранна и красочна; она привлекает нашего и зарубежного читателя и формой своей, и богатством идейного содержания…
Прошу меня извинить, товарищи делегаты, но я не могу перечислить и десятой доли имен своих товарищей по оружию, собратьев по перу – пожилых и молодых, – которые в эти годы создали хорошие новые произведения. Немало их сейчас здесь, в зале, с делегатскими мандатами, среди участников съезда строителей коммунизма.
В свое время был решительно отметен термин «лакировщики», каким эстетствующие критики пытались клеймить писателей, которые с радостью, с гордостью, по зову собственного сердца отдали свое перо служению делу партии. Так о них сегодня уже не говорят… Но зато эстетствующие придумали кое-что старое: они или замалчивают неугодные им произведения, или говорят о них с этаким барским пренебрежением, или просто рекомендуют числить их по разряду малохудожественных. Роман о целинниках – «малохудожественно». Роман о делах и думах ставропольских колхозников, пожелавших перестраивать свои села на новый лад, – «не заслуживает внимания, узко, мелко». Роман о металлургах Урала – «коксом пахнет и чугуном», а надо бы, чтоб пахло по меньшей мере лепестками чайной розы.
Художественным такие ценители и судьи литературы скорее посчитают обнародованный типографским способом результат копания в дрязгах человеческих, в мелочах быта, в неустройствах и неурядицах. И притом без всякого зазрения совести сошлются на великую литературу, на великое искусство прошлого: вот-де было искусство так искусство.
Что верно, то верно: искусство XIX и некоторых других веков было могуче. Но разве же оно питалось отбросами, отходами человеческого бытия!
Все преодолевающая и все побеждающая любовь, чувство высокого патриотизма, неподкупная верность, готовность к самопожертвованию, мужество и отвага, сила и ловкость, ум, дружба, стремление к высоким идеалам – вот чем вдохновлялись и что воспевали в человеке великие мастера слова, резца и кисти прошлого. Они, конечно, говорили миру и об уродствах, о безобразиях, о подлости, об измене, трусости, вероломстве и продажности. Но для того говорили об этом, чтобы рядом еще выше поднялась красота человека, чтобы она противостояла уродствам и еще ярче расцветала в жестокой и неустанной борьбе с ними. Большая литература, большое искусство всегда стремились распахнуть перед человеком горизонты будущего, вселить в него бодрость, окрылить его и никогда не делали так, чтобы под их воздействием человек почувствовал себя маленьким, жалким, бессильным, чтобы он отказался от борьбы за идеалы, сложил пассивно руки и, понурив голову, отдался бы течению времен и событий.
Советская литература с первого часа своей жизни унаследовала эти черты у классической русской и мировой литературы. Социалистический реализм никогда не отвергал критику недостатков. Социалистический реализм рассматривает жизнь во всей ее сложности, во всех противоречиях, в непримиримой борьбе нового, нарождающегося со старым, обреченным. Однобокое, преимущественное изображение только недостатков суживает горизонты писателя, обедняет его мир, заслоняет от него красоту человека и жизни. Оно делает художника одноглазым.
Мы можем понять иных писателей капиталистического мира. Они дети, граждане своего общества, жизнью в котором и формируется их мировоззрение. Мир таких художников не широк. Он поистине размером с овчинку, а еще точнее – с постель, на которой и развертываются действия бесчисленного множества западных романов, рассказов, пьес и кинофильмов.
Товарищи! Если бы в мире капитала был Юрий Гагарин, был бы Герман Титов, были Валентина Гаганова, Турсуной Ахунова, Александр Гиталов и сотни, тысячи людей повседневного трудового подвига, – разве же не отправили бы наиболее талантливые тамошние писатели весь свой постельно-кальвадосный литературный мусор в мусоропровод? Разве не загорелись бы их сердца огнем подлинного вдохновения? Убежден, что если они настоящие художники, – а ведь среди них немало именно настоящих художников, – они нам завидуют. Завидуют тому обилию, тому богатству, той красоте человеческих судеб, характеров и деяний человека, какими располагаем мы, советские писатели.
Да, наше счастье в том, что нам есть о чем писать. И мы будем писать о своем героическом времени, о своем народе-труженике, строителе коммунизма.
Некоторые полагают, что тот, кто пишет о современности, о наших героях, пишет, значит, поспешно, серо, отображательски. Но Бальзак писал о своем времени – и разве серо он писал? Но Тургенев писал о самых горячих проблемах его дней – и разве не живут и сегодня его прекрасные книги? А Маяковский! В каждой строке его стихотворений бился пульс его времени. И разве устарело или серо звучит процитированное в эти дни: «Лет до ста расти нам без старости!» Еще и современней стало. Ведь и в самом деле средняя продолжительность жизни у нас идет туда, к ста годам.
Творчество Маяковского для всех нас пример беззаветного и вдохновенного служения поэта делу народа, делу партии.
Теория «дистанции» – несостоятельная теория. Если не мы, то кто же в произведениях литературы и искусства расскажет нашим современникам и нашим потомкам, особенно молодежи, нашим зарубежным друзьям об эпохе, в которую нам посчастливилось жить, о великой партии Ленина, которая по-революционному перестраивает мир?!
В выступлении Е.А. Фурцевой есть положение, в связи с которым и мне хотелось бы сказать несколько слов, хотя об этом уже и говорилось. Товарищ Фурцева сказала, что у нас, к великому сожалению, время от времени появляются плохие кинофильмы, плохие книги, по поводу которых справедливо негодуют зрители и читатели.
Да, это так. Рядом с отличной продукцией кино и литературы существует и шлак.
Но я не думаю, что такое незнание жизни вызвано только тем, что авторы плохих книг и плохих сценариев живут в Москве или в столицах союзных республик. Пересели иного писателя в кубанскую станицу, в далекое сибирское село, в Братск, в Магнитогорск – куда угодно, в самую, казалось бы, гущу жизни, а он все равно будет писать о временах новгородской Марфы-посадницы, об адюльтерах и разводах, о чем угодно, только не о тружениках Кубани, Сибири, Братска, не об их волнующих, живых, горячих деяниях.
И напротив: посели другого хоть здесь, в Кремле, в Грановитой палате, или еще выше – в боярских расписных теремах, а он, окруженный древностями, все равно будет писать о людях, подымающих целину, рабочих, об инженерах, ученых, о героях нашего дня. И хорошо будет писать!
Где живет писатель – это, конечно, немаловажно. Но еще важнее не где, а чем он живет, что волнует его, что влечет, о чем его думы, чему отдано его сердце.
Я бы сказал, что наиболее скверная продукция кино и литературы возникает не просто от незнания жизни нашего народа, а чаще всего в том случае, когда иные из нас пытаются изображать ее на манер, каким изображается жизнь на буржуазном Западе, когда на первый план в театре, в кино, в литературе, в живописи ставят формалистическое трюкачество, когда не от незнания, а отлично понимая, на что идут, отступают от правды нашей жизни, от метода социалистического реализма, когда уходят в мелочи, не видя за ними главного, героического в народной жизни.
Наш идеологический противник почти молниеносно реагирует на такие промахи и ошибки. Если фильмик в западном духе, если книга с неверным перекосом, если живопись по «творческому» методу тяп-ляп, в буржуазной прессе – бурные похвалы, ободряющие хлопки по плечу: вот, дескать, настоящее-то искусство! Возможны даже золотые медали, всяческие премии; плетутся лавровые венки.
Ну, а если писатель, художник прочно держится на позициях партийности, тут уж похвал не жди; жди только разнообразных ругательств.
Но брань противника – это еще Ленин учил – лучшая похвала. А вот когда противник хвалит да премирует, нельзя не задуматься, нельзя не насторожиться; в чем-то ты, видимо, промахнулся.
Если мы будем верны методу социалистического реализма, если мы будем верны принципам партийности, народности, – а мы не намерены отступать от них в своем творчестве, – срывы и ошибки маловероятны. Вероятнее другое: новые и новые успехи советских художников в литературе, в театре, в кино, живописи, музыке.
В последние годы в наши писательские ряды волна за волной вливаются все новые молодые, способные, талантливые прозаики и поэты, с большим увлечением пишущие о жизни народа. Это верный признак того, что мы на пороге дальнейшего мощного подъема советской литературы. Когда велики цели, то велики и дела. Литература наша, наше искусство будут достойны эпохи строительства коммунизма!
Товарищи! Впервые в истории только наша партия всем содержанием своей политики сделала гуманнейшую из идей: все во имя человека, все для блага человека. «Партия, – сказано в проекте Программы, – существует для народа, в служении ему видит смысл своей деятельности».
В служении народу, в служении делу партии видим смысл своей деятельности и мы, советские писатели.
1961
Место писателя сегодня
Насколько я себя помню, подавляющее число слышанных мною ораторов начинало свои речи словами: «Мы живем в очень сложное время…» Так было и полвека назад, так было и четверть века назад, так есть и сегодня; видимо, в мире не бывает времени не сложного; поэтому и я позволю себе для начала сказать: «Мы живем в очень сложное время». Тем более что оно и в самом деле необыкновенно сложно: в нескольких местах земного шара идет подлинная, кровавая война, в нескольких местах она вот-вот готова вспыхнуть, а повсеместно всюду, в связи с этим, люди глубоко и трудно раздумывают о своем будущем. Люди хотят знать, куда идет человечество, к смерти или к жизни, к самоистреблению или расцвету, к возврату в первобытность или к прогрессу.
Сейчас в любой стране выходят сотни и тысячи книг, авторы которых так или иначе пытаются ответить людям на эти сакраментальные вопросы. Пишут ученые, пишут социологи, пишут статистики, пишут фантасты. И их жадно читают,
Но мне кажется, что вопрос о будущем лучше всего может быть разрешен, если мы как следует разберемся в нашем настоящем. Оно, настоящее, – это фундамент будущего, и от прочности, надежности фундамента в прямой зависимости находится прочность и архитектура того здания, в котором человечество намерено обитать завтра.
Камни в фундамент укладывают собственно каменщики в фартуках белых, и те, кто в своих циклотронах до немыслимых скоростей разгоняет частицы материи, дабы взламывать атом, и те, кто сеет хлеб, и те, которые совершают попытки замены хлеба таблетками, и те, кто сегодня все еще пересекает пустыни на верблюдах, и те, кто на космических кораблях способны огибать нашу планету в считанные минуты.
Кладут эти камни и люди нашей профессии, литераторы – прозаики, поэты, драматурги… Причем литераторские камни ничуть не менее весомы, чем камни атомщиков-физиков; я даже намерен сказать, что они значительно весомей, потому что от наших книг во многом зависит, куда будут уложены камни физиков – в массивы добра или зла, послужат ли они прогрессу или регрессу, употреблены ли будут на мирные, строительные цели или послужат делу разрушения – войне.
Писатель сегодня, как, впрочем, и во все иные века и тысячелетия, – строитель. Строитель человеческой мысли, строитель общественного мнения, строитель нравственности, строитель духовного облика человека. Что такое столь древние – первые земные – книги, как индийская Махабхарата и сутры народов Южной Азии, как Библия христиан, как иные древние книги, из коих большинство ныне почитаются как священные, – что это такое, как не свод жизненных примеров, записанных первыми писателями, как не собрание мыслей тех первых писателей человечества, цель которых – совершенствование человека, стремление повлиять на его нравственность, указать ему место на земле среди других людей и определить его обязанности в обществе.
Великие книги преследуют великие цели, мелкие, а тем более, низменные книги диктуются мелкими и низменными побуждениями…
Чем характерно, как я уже сказал, наше нынешнее сложное время? Повсеместным пробуждением народов, которые веками не могли поднять головы из-за колониального гнета, из-за того, что подавлялась их национальная культура, из-за того, что их беспощадно грабили материально. Нельзя не видеть при этом, что пробуждение такое явилось из следствий того, что в 1917 году в России произошла социалистическая революция и Россия дала затем пример народного, рабоче-крестьянского многонационального государства, способного не только конкурировать с государствами капиталистического устройства, но и превосходить их в экономике, культуре, во всех проявлениях прогресса.
Народы, пробуждаясь, становясь на путь национального развития, в той или иной мере, но оглядываются на полувековой, пройденный Советским Союзом путь, в той или иной мере используют его опыт.
Прогресс сегодня – это прежде всего поддержка национальной борьбы народов, классовой борьбы, использование огромного опыта Советского Союза. Могут сказать, что это что-то вроде политики, а художник, дескать, не должен заниматься политикой, он служитель искусства, и ничто сверх этого. Но так не было никогда, так только время от времени декларируется. Никто не может сказать, будто бы великий Лев Толстой не был художником. Но кто же вместе с этим станет отрицать то, что он же, Лев Толстой, общепризнанный и непревзойденный мастер слова, влиял на миллионы умов своих современников и как общественный деятель, как критик чуждого свободе и прогрессу самодержавного строя в России. А это уже политика, как ни старайся делать вид, будто бы ее нету.
Даже, казалось бы, сугубый фантаст, а не реалист, англичанин Герберт Уэллс, отбросив с ходом времени свои крылатые фантазии, задумывался – и призывал к этому своих соотечественников – над проблемами более справедливо организованного человеческого общества, чем общество капиталистическое. А это тоже не что иное, как политика.
Писатель не может укрыться от веяний века – если, конечно, он не ремесленник и не откровенный делец от литературы, – он не может не видеть тех усилий, какие прилагает общество или, скажем точнее, передовая часть общества для осуществления социальных перемен и улучшений, его не могут не интересовать люди, стремящиеся к этим переменам, борцы за социальный прогресс. Часто это люди трудной судьбы, сильных характеров, высокого парящего духа. Если мы оглянемся на прошлое, то там почти не увидим таких мастеров слова, которые бы свои писательские силы отдавали изображению натур и жизней людей малоприметных в обществе, неактивных и заурядных.
Испанец Сервантес в полемике с авторами так называемых рыцарских романов, задумав ниспровергнуть ходульных, закованных в латы героев литературы того времени, в силу своего таланта создал, однако, не антигероя, а благороднейший образ рыцаря из Ламанчи, высокого в мыслях, в стремлениях, в поступках. Его Дон Кихот не был заурядным, он не был малоприметным и неактивным.
Я не стану говорить о Гюго с его отчетливо выраженными героями, о Флобере, – всмотритесь в творчество Золя и Бальзака. Герой их ярок, он характерен для своего класса, для своего общества, он живет в капиталистическом мире, где один закон – кто кого, и поступает в полном соответствии с этим главенствующим законом. Но он не хлюпик, он не ничтожество, нет.
Писателю участвовать в движениях за свободу народов, за социальный прогресс сегодня – это значит писать о людях тех классов, которые осуществляют это движение, которые ведут эту борьбу. Никак не стоять в стороне от главных проблем, разрешаемых сегодня человечеством. Что толку – участвовать в различных формулах и симпозиумах, ставить подписи под теми или иными декларациями, а самому при этом писать книги, уводящие читателя от жизненно острых вопросов дня? В нашей стране в предвоенные годы было создано и опубликовано немало весьма хороших деклараций, заметных призывов, обращенных, скажем, к молодежи. Они, безусловно, сыграли свою положительную роль. Но книга писателя-коммуниста Николая Островского под названием «Как закалялась сталь» одна сделала больше, чем может быть, все те документы, вместе взятые. Молодому человеку нашей страны книга эта дала притягательный образ для подражания; миллионы молодых и даже совсем юных советских граждан вступили в войну с фашизмом, соизмеряя свои мысли и поступки с мыслями и поступками героя этой книги – Павла Корчагина.
Многое, очень многое зависит от той точки зрения, с которой рассматриваются те или иные явления современной жизни. В развивающихся странах Азии и Африки, в странах, идущих по пути социального прогресса, возникает своя промышленность, своя индустрия и растет, следовательно, рабочий класс. Это класс-преобразователь, класс-строитель, класс передовой и революционный. Не видеть его – значит не видеть перемен в стране. Но и видеть его можно по-разному. Можно все свое внимание сосредоточить лишь на том, что класс этот разрушает традиции, связанные с существованием остатков феодального общества, окрасить все красками скорби по поводу рушащегося старого, и тогда, в такой окраске, рабочий класс будет представлен не как носитель прогресса, а как угрюмая толпа тупых варваров.
Или, скажем, в некоторых зарубежных странах, кстати, не далеких от места, где сейчас пребываем мы с вами, в крупных городах существуют в одних местах называемые «бриллиантовыми рынками», в других – «улицами леди», «леди-стрит» кварталы ночной жизни, где торгуют тем, что там называется «любовью», или, попросту, женским телом. Это тяжкий порок общества, не способного дать женщине иных средств для заработка на хлеб. И что же – жизнь этих кварталов тоже можно изобразить, расписать по-разному. Можно сделать это в сентиментальных тонах, вызывая слезы и жалость читателя по поводу тяжкой доли «падших созданий». Можно впасть в морализование – вот, дескать, до чего способна дойти женщина, если она нарушит… И расписать то, что она нарушила. А можно с полной правдой, без слез и морализации, рассказать о социальных корнях отвратительного явления, о том, как на эти «бриллиантовые рынки» и в железные клетки «леди-стрит» женщину гонят ее бесправие, нужда, голод. И это будет единственно верный взгляд на уродливое явление. И такая книга будет книгой, борющейся за социальный прогресс в стране, за лучшее в ней устройство общества.
Все, что я говорю сейчас, это лишь беглые мысли. Каждый волен сам избирать себе путь в литературе. Но беда в том, что помимо субъективных стремлений есть и упрямо объективные законы общественной жизни. Путь-то ты можешь избрать любой. Но далеко не каждый из этих любых литературных путей сольется с путями народных движений, с борьбой народов за социальный прогресс и свободу. Иные литературные пути могут пойти и поперек путей народных, а то даже и против них. В таком случае ты, литератор, со своими писаниями можешь оказаться не только бесполезным своему народу, а даже и повредишь ему. Может ли тебе такое творчество доставить радость?
Нет, дорогие коллеги, писателю от веяний времени никуда не уйти, в башне из слоновой кости от них не отсидеться. Да и надо ли уходить куда-то и где-то отсиживаться? Не радостнее ли быть всегда со своим народом.
Мы многому научились
Из речи на 2-м Всесоюзном съезде советских писателей
На осенней выставке работ ленинградских художников была выставлена любопытная жанровая картина. Представьте себе тесный коридорчик или что-то в этом роде. На подоконнике, в коричневом форменном платье и таком же форменном белом переднике, сидит восьми- или девятиклассница, потупясь, трогая складки передника. Перед ней такого же возраста молодой паренек, тоже потупился и тоже молчит. Вдали (это видно через приоткрытую дверь) танцуют их сверстники.
Школьный бал.
Посетители выставки останавливались перед этой картиной и не без удовольствия ее рассматривали. Она очень хорошо выполнена в смысле живописной техники. Но вот интересно, какие при этом высказывались мнения. Одни говорили: «Как живые!» Другие говорили: «Точь-в-точь так и бывает в жизни». Никаких иных мыслей, никаких более серьезных дум эта столь старательно сработанная картина не пробуждала. Человек шел от нее дальше и забывал о ней. Может, перед некоторыми вставало отрочество. Человек вспоминал молодость, и от этих воспоминаний у него пощипывало в сердце.
Да, картина могла вызывать только пощипывание в сердце у тех, кто склонен к сентиментальности, и больше ничего. Она могла служить иллюстрацией к какой-нибудь из многочисленных повестей Лидии Чарской, вроде «Люды Власовской» или «Большого Джона», где были гимназические балы, дортуары, темные коридоры, сентиментальные вздохи и такие же коричневые форменные платья с белыми передниками. А картина-то 1954 года, а не 1909-го или 1910-го, и о 1954 годе, а не о 1909-м или 1910-м. Я бы не стал так длинно рассказывать об этой картине, если бы она такая – вне нашего времени – была одна на выставке и если бы подобных примеров не наблюдали мы в литературе.
На протяжении последних года-двух в печати появилось немало литературных произведений – и повестей, и рассказов, и пьес, – в которых авторы, как бы отбросив время, в котором мы живем, с усиленной энергией занялись душеустройством своих героев, разрешая это душеустройство в извечных, неизменных для такого рода литературы формах: оженить или выдать замуж. На долю героев или героинь выпадают всяческие беды: то муж оказывается сухим, глупым, тупым делягой, то отца разоблачили, как вора и негодяя, то героине с детских лет никто не смог понравиться, и вот ей грозит вечное девичество… И т. д. и т. п.
Авторы таких произведений, где чувства заменены чувствительностью, приходят на помощь своим обездоленным героям, разводят их с нелюбимыми, соединяют с любимыми, все население повести к ее последним страницам разбивается на счастливые парочки; парочки обзаводятся комодами и шкафами, оклеивают стены своих жилищ новыми розовыми обоями, и начинается так называемая новая жизнь. Какая? Во имя чего? Для чего? На эти вопросы в таких произведениях ответа мы не найдем.
Ни о наших огромных задачах, ни о смысле нашей жизни, ни о величии наших дней и нашего человека герои этих книг не помышляют. Им хочется устроиться потеплее, поуютнее, для души – и все!
Если у истории, как говорят, есть некое колесо, а следовательно, и у истории литературы и искусства, то подобные произведения – о мелких судьбишках, о мелких житишках и мелких делишках – это поворот колеса назад, к прошлому, а не вперед, в будущее.
Странно, что некоторые из нас с большим художническим увлечением и с большей тщательностью отыскивают старое в новом, а не напротив – новое в старом, если так можно выразиться.
Старое – за ним не надо никуда ходить или ездить, можно пребывать годами дома, старое – оно сидит в нас, в нашей памяти; вытаскивай его из сундука, перетряхивай, латай и ставь в произведение, выдавая его за новое.
Не так давно один пожилой инженер из одной капиталистической страны написал мне о том, что в романе «Журбины» он нашел некоторые судостроительные погрешности и что из симпатии к роману он готов, если я этого пожелаю, прислать мне перечень этих погрешностей и дать совет, как их исправить. И при этом (это он подчеркнул) совершенно бесплатно. Он готов нести, так сказать, некоторый материальный урон, потому что в условиях, в которых он живет и работает, бесплатно ничего не делается.
А мы, советские люди, уже позабываем о тех присущих капиталистическому обществу стремлениях, когда из всего, даже из простого совета, должны быть извлечены деньги.
Для чего я пересказываю письмо иностранного инженера? Для того, чтобы рядом с его автором поставить одного нашего ленинградского столяра-модельщика. Это модельщик высшего класса. Он десятки лет работал вручную, был вне всякой конкуренции, полнейший монополист. Он мог бы, если бы этого хотел, диктовать заводской администрации любые условия, и ему платили бы любые деньги, такой он был мастер. Он обладал тем, что называется: «золотые руки». И вот взял человек и сконструировал станок, который стал выполнять все, что когда-то могли делать только «золотые руки».
Ну, товарищи, разве это не удивительная черта нашего нового, советского человека?
Вот какая черта – забота об общем благе – укрепляется в советском человеке взамен стремления из всего, из чего только возможно, «делать деньги».
Можно приводить сотни подобных примеров. Но в них нет нужды. Их, наверно, немало в запасе у каждого из сидящих в этом зале.
Я их привел для того, чтобы сказать о том, какое это увлекательное дело – работать над образом, над характером нашего современника: рабочего, колхозника, человека науки или техники, партийного работника. Для советского писателя реально открылись такие богатства человеческой души, о которых наши классики, на коих мы постоянно ссылаемся, только мечтали.
Почему же мы, вместо того чтобы со всей страстью, со всем жаром разрабатывать эти богатства в глубинах жизни, подчас довольствуемся черепками прошлого, принимая и выдавая их за драгоценности?
Некоторым товарищам, видимо, кажется, что наши литература и искусство находились (так, во всяком случае, я понял товарища Эренбурга в его повести «Оттепель») долгое время в состоянии некоего замораживания, анабиоза, если еще не хуже. Это же совершеннейшая неправда! И литература и искусство у нас непрерывно росли, развивались. Они накапливали богатства, присоединяя их к богатствам, коим основу заложили Фурманов в «Чапаеве», Островский в романе «Как закалялась сталь», Фадеев в «Разгроме», Крымов в романе «Танкер „Дербент“» и другие. Разве мало появилось на свет после войны замечательных книг?.. Эти наши завоевания – результат поступательного движения, а не анабиотической спячки, после которой надо, чтобы капало с подоконников, чтобы в лужах чирикали воробьи и чтобы население наших книг непременно разбивалось на счастливые парочки.
Допустим, авторы многих книг ошибались, подчас желаемое принимая и выдавая за сущее, слишком спешили забегать вперед. Но ведь они все-таки бежали вперед, а не тянули нас назад. И за это им спасибо. Подобного рода ошибки исправимы, и они будут исправлены. Они нам наука. А то, что достигнуто, то достигнуто. Это у нас не отнимешь. Нелегко ходить целиной, по непротоптанному, немало сапог истреплешь. В комнатных, хорошо обношенных шлепанцах таких дорог не одолеешь. Многие из нас шли в кирзовых сапожищах и немало натоптали. Но зато, так или иначе, мы уже в значительной мере знаем, как изображать человека труда и в труде, что завещал нам Горький. Мы приблизились к этому не без потерь, понятно, и не без издержек.
Теперь можно потешаться над теми из нас, которые, чтобы написать роман или повесть, старательно изучали доменный процесс, сталеварение, паровозостроение, а иной раз даже и акушерское дело, и эти свои знания демонстрировали на страницах книг. Но это ведь тоже было движением вперед, а не назад, это был процесс изучения, освоения нового. В результате мы теперь знаем, как в книгах обращаться со всякого рода производственными процессами, чтобы они не только не заслоняли человека, а, напротив, помогали бы ярче его раскрыть.
Так вот, повторяю, теперь можно изощряться в остроумии по поводу так называемых «производственных» или «колхозных» романов, а ведь авторы этих романов были разведчиками, саперами, людьми, идущими вперед. Это они шли через минные поля неизведанного в литературе, и это они бросались первыми под критические пулеметы, прокладывая дорогу другим.
Кто-то с этой трибуны справедливо досадовал на то, что старая писательская гвардия продолжает стоять в стороне от главнейших вопросов современности, от главнейших тем нашего времени. Многие и из молодых, и по возрасту средних оглядываются на нашу гвардию. Если она, мол, больше склонна к истории, к прошлому, то и мы, пожалуй, поработаем над прошлым, заглянем в свое детство, в юность.
Конечно, ни Петр I, ни полководцы и флотоводцы разных эпох и времен, ни даже более близкие наши предки не встанут из гроба, не заявят такого решительного протеста против того, что их не столь полнокровно изобразили, как было в действительности, не напишут письмо в «Литературную газету» об искажении их образа и т. д. А наш современник очень и очень ревниво относится к тому, как мы о нем пишем, он реагирует на погрешности даже в мельчайших деталях. Я приведу в пример то, как обсуждался роман «Журбины» работниками милиции в Ленинграде. Я шел на эту конференцию совершенно спокойно, потому что это была уже не первая конференция, во-первых, а во-вторых, в моем романе эпизодический образ милиционера был, с моей точки зрения, очень хорошим и симпатичным. Но он оказался никуда не годным с точки зрения работников милиции. Оказалось, что показанный мной милиционер плохо несет службу: он никак не реагировал на выстрелы, не составил протокола на того, кто стрелял по поводу рождения внука; кроме того, он пьяница. Я сказал, что он отказался даже от стопки портвейна, а мне говорят – да, отказался, но, уходя, он с сожалением посмотрел на графины.
Вот даже на какие детали обращает внимание наш современник. В смысле ответственности перед читателем этот участок литературы – литературы о сегодняшнем дне – «опаснее» всякого другого. Это передний край литературы. Не каждый идет на этот передний край. И надо более внимательно относиться к бойцам переднего края.
Во время Отечественной войны мы умели очень хорошо собирать малейшие крупицы боевого опыта. У работников военных газет на учете был каждый умелый снайпер, каждый умелый бронебойщик. Вот так же нашей критике, нашему литературоведению надо собирать крупицы опыта в изображении нашего современника, взять на учет не только пресловутую «обойму», о которой здесь так много говорили, но каждого писателя в любой части нашей страны, в любой области, в любом крае. Этот опыт пригодится и нам и тем, которые идут за нами. А за нами уже идет большая армия писательской молодежи, о которой, к сожалению, здесь очень мало говорили. И говорить о молодежи должны были товарищи Фадеев, Шолохов, Федин, Леонов, Катаев, Гладков. Если среди нас нет Горького, то они, эти товарищи, должны были предстать тут коллективным Горьким.
Мы должны, обязаны искать новое в жизни. Мы часто говорим о наших классиках, о том, что мы должны у них учиться мастерству. Но у них надо учиться и их страстному интересу к острейшим проблемам современной им жизни. Без этого не было бы ни Толстого, ни Тургенева, ни Щедрина…
Открывание нового в жизни, видение этого нового – наше писательское призвание, этого от нас требуют читатели, и взрослые, и маленькие.
Я приведу пример с маленьким читателем. Один из сидящих в этом зале московских литераторов рассказывал мне такую историю. Его сынишке прочли сказку, которая заканчивалась словами: «Стали жить-поживать и добра наживать». Мальчишка долго размышлял, а поразмыслив, спросил: «Ну и что, они его сжевали?» – «Кого, Мишенька?» – «Ну этого, добрана».
Он, этот маленький читатель, уже не знает, ни что такое добро, ни как его наживают, вообще не имеет понятия о наживе.
С этим мальчуганом вышла и другая история. Он однажды капризничал, не хотел спать. Его решили припугнуть, сказав, что позовут Бабу Ягу. Старшая сестренка надела пальто мехом наружу, бумажную маску на лицо, взяла в руки швабру и в таком виде высунулась из-за портьеры. Было довольно страшно. Но мальчишка – ему было тогда три-четыре – закричал: «Баба Яга, иди сюда, не бойся!»
