скачать книгу бесплатно
Товарищи, уж если ребятишки стали покровительственно относиться к Бабе Яге и всяким прочим букам, то взрослый читатель тем более понимает, что в наших книгах от наблюденного сегодня, а что извлечено из арсенала прошлого. Есть ли смысл снова жевать этого «добрана»? Тот, кто не видит нового, которое с каждым днем все больше входит в нашу жизнь, тот или близорук от природы, или просто не хочет видеть это новое.
Дела советского народа изумляют мир. Трудящиеся земного шара питают величайшее уважение к советскому человеку. Наш долг – нарисовать образ нашего современника во всей его простой и величественной красоте. Наш долг – верно и неуклонно служить партии в деле коммунистического воспитания народа.
1954
Наш судья – читатель
Не знаю, может быть, есть и такие писатели, для которых никакого значения не имеет мнение читателей об их книгах и которым гораздо важнее знать, что об их сочинениях думают рецензенты и критики.
Видимо, все-таки писатели такого рода все же есть. Наверняка даже есть.
Но для большинства пишущих самое важное, самое волнующее, самое с нетерпением и часто со страхом ожидаемое – это отзыв читателя, мнение читателя, приговор читателя. Рецензенты и критики могут сколько угодно бранить книгу, уверять читателя в том, что она плохая и неинтересная, а книга, если она читателя волнует, все равно будет жить, с успехом соперничать и перебарывать ту книгу, которую почему-либо критики и рецензенты неправомерно и незаслуженно хвалят. Кроме того, рецензенты и критики, случается, и меняют свои оценки со временем, а читатель в своих оценках постоянен.
Не скажу, что автора этих строк не волнуют или мало волнуют оценки, которые даются его книгам критиками. Это было бы неправдой. Каждому из нас лестно получить в печати добрый отзыв о своем труде, каждому горько, когда его труд публично объявляют неудачным, каждому полезно прочесть обстоятельный разбор произведения – со всеми «за» и «против», с глубоким анализом, с умными сопоставлениями с жизнью, с действительностью. Все это, безусловно, так. Но когда тебя бранит тот или иной критик в печати, ты можешь утешить себя тем, что критик этот не знает, мол, жизни, что он книжник и, зарывшись в книгах, отстал от современности; можно еще сказать себе, что критикующий тебя делает это из чисто вкусовых соображений, а вкус-де у него плохой, что он, этот критик, подчинен той или иной групповщине.
Да мало ли еще что можно сказать себе в утешение.
Но ничего не скажешь, ничем себя не оправдаешь и не утешишь, когда дойдет до тебя тысячеустый голос читательской конференции или когда станешь ежедневно распечатывать письма читателей. Предположим, сотни, тысячи читателей – устно и письменно – выражают недовольство или всей твоей книгой, или отдельными ее линиями, тем, как написан тот или иной герой книги, твоим языком, – какую же ты займешь позицию? Завернешься в плащ обиды и скажешь себе: меня не понимают сегодня – меня поймут через сто лет? Наивно и неутешительно.
Нет, тут уж дело плохо, тут делать нечего. Приговор читателей, снова скажу, окончательный, и обжалованию он не поддается.
У нас очень большой читатель – миллионный и многомиллионный. Он очень требовательный, и требовательность его растет от года к году, по мере дальнейшего роста и повышения культуры народа, по мере того как складываются, воспитываются, развиваются вкусы широких народных масс. С таким читателем надо жить в дружбе. Если у тебя с читателем взаимоотношения сложатся правильно, если читатель поверит тебе, если он полюбит твои книги, то более надежного друга, чем он, никогда и нигде ты, литератор, не сыщешь. Читатель не просто будет читать твои книги, – он будет радоваться каждому твоему успеху и огорчаться каждой неудачей.
Большинство известных мне писателей хранят перевязанными в пачки читательские письма. Если бы нашелся кто-либо, заинтересовавшийся содержанием этих писем, он вычитал бы в них немало очень и очень любопытного. Читатели подбадривают автора, когда критика к нему несправедлива; читатели указывают автору на недостатки, когда критики их почему-либо не замечают; читатели сопоставляют описываемые события и образы героев книг с тем, что испытали в жизни сами, с теми людьми, которые их окружают; читатели замечают каждую, даже малейшую погрешность книги.
Автор этих строк тоже хранит все письма читателей. И если перечесть сейчас многие из этих писем, выяснится, что немало замечаний, высказанных читателями, пригодились автору при доработках и переизданиях его книг.
Есть, правда, разные читатели. Есть, например, читатели-брюзги, они всем недовольны. Есть и просто читатели-недоброжелатели. Они выискивают в книгах любые оговорки, выхватывают из книг отдельные строчки, истолковывают любое положение как им вздумается и непременно пишут злые письма-рецензии в редакции газет и журналов: вот, дескать, как автор извратил то или иное.
Был у меня анекдотичный случай. Написал я однажды рассказ, который назывался «Памятник другу». Не стану излагать его сюжет, скажу лишь, что герои рассказа вынуждены были проезжать лесом по бездорожью на колхозной телеге. Тащила телегу колхозная лошадь.
И вот через некоторое время после опубликования рассказа одна из газет переслала мне письмо читателя. Письмо начиналось так: «Я являюсь читателем вашей газеты и на ее страницах вижу много статей, в которых указываются недостатки в произведениях советских писателей». Автор письма, следуя примеру авторов газетных статей, решил указать на недостаток рассказа «Памятник другу». Вот он, этот недостаток, замеченный автором письма в рассказе: «Неудачно показано переправление памятника от железной дороги до места, где надлежало его установить. Как только герои рассказа приходят в колхоз, они сразу сталкиваются с черствым председателем».
В чем же для автора письма проявилась черствость председателя? Председатель, оказывается, вздохнул, когда у него попросили лошадь для поездки к месту, где надо было установить памятник. Автор письма делает вывод: «В этом вздохе читатель видит то, что председатель живет только интересами колхоза, размышления его, вздыхания говорят читателю о том, что председатель все еще будто единоличник, а на все окружающее смотрит сквозь пальцы».
Дальше дело идет еще удивительней. По рассказу, председатель дал, в конце концов, друзьям-однополчанам подводу, но автор письма и тут негодует: какую, мол, лошадь запрягли в эту подводу! Он цитирует рассказ: «Лошадку, круглобокую, рыжую, с гривой, подстриженной в щетку» – и размышляет: «Тут перед читателем встает образ лошадки из стихотворения Некрасова, в котором говорится о лошадке, везущей хворосту воз. Великий русский поэт далекого прошлого в этом стихотворении рисует крепостное положение крестьян, имевших на своем дворе „лошадку“, он описывает медленно движущуюся клячу дореволюционного крестьянина. А автор рассказа „Памятник другу“ не показывает действительности современной жизни колхоза. В колхозах нашей страны нет „лошадок“, а есть красивые, сильные, быстрые кони, которые несравнимы с некрасовской лошадкой, они больше походят на полуторатонный автомобиль».
Вывод делается в итоге такой: «Кто дал право автору рассказа искажать образ колхозного коня! По-видимому, автор не изучил еще жизни колхоза».
Случай анекдотичный и вместе с тем печальный. Счастье в том, что таких читателей очень немного. В большинстве читательских писем писатель находит полезное для себя. В романе «Журбины», когда роман публиковался в журнале, было место, где говорилось о том, что наступила такая пора лета, когда хозяйка семьи, Агафья Карповна, сушила грибы-боровики и варила варенье из садовой земляники. Один читатель написал мне, что, когда появляются в лесу грибы-боровики, тогда уже нет садовой земляники. Я проверил у специалистов, и пришлось с читателем согласиться. В отдельном издании романа Агафья Карповна варила варенье уже из черной смородины.
По роману «Журбины» много ценных замечаний устно и письменно сделали судостроители, историки, электросварщики, по роману «Молодость с нами» – ученые, сотрудники научно-исследовательских институтов, комсомольские работники, мартеновцы. А когда лет пять назад вышел роман «Под небом родины», один сельский врач прислал мне подробное описание того, как, с какими симптомами и проявлениями протекает воспаление легких. Он хотел, чтобы я исправил в романе описание этой болезни у одной из героинь романа. Я исправил.
Не только, конечно, каких-то неточностей в произведениях касаются читатели в своих письмах. Многие из них, отталкиваясь от произведения, пишут о своем, личном, задают писателям вопросы, просят совета, помощи, Писатель должен отвечать на все письма, как бы это ни было трудно, сколько бы времени ни отнимало.
Переписка с читателями, встреча с ними – один из путей познания жизни писателем, одна из возможностей общения с людьми, проникновения в их помыслы, в их беды и радости.
1955
Главное направление
На днях я получил письмо от старого товарища по школьным временам, ныне, как выяснилось, доктора биологических наук. У него нашлось много что напомнить мне из тех времен тридцатилетней давности.
Напомнил он и одну очень любопытную деталь: в пионерском отряде № 13 звено, в котором мы состояли, называлось «Металлист».
Наш тихий Новгород на Волхове отнюдь не был индустриальным центром, в нем дымили две или три трубы маленьких полукустарных предприятий, и все же мы, пионеры, свое звено назвали «Металлист», и все же мы делали доклады о советском рабочем классе, о людях, создающих машины для производства машин.
В далекую ту пору пионеры звена «Металлист» вывесили в клубе плакат, изготовленный собственными руками. На плакате были помещены ленинские слова: «Если бы мы могли дать завтра 100 тысяч первоклассных тракторов, снабдить их бензином, снабдить их машинистами (вы прекрасно знаете, что пока это – фантазия), то средний крестьянин сказал бы: „Я за коммунию“» (то есть за коммунизм). А нарисовали мы под этими словами взятую с газетной фотографии колонну тракторов, которые тогда, в Октябрьский праздник, впервые вышли из ворот бывшего Путиловского завода в Ленинграде.
Мы любили машины, как любим их и по сей день.
Такова особенность нашего поколения. Каждый новый успех в строительстве новых машин всегда был праздником. Первый советский паровоз, первый неуклюжий грузовичок АМО, первая домна, первый блюминг, первый конвейер… Для нас это все былые великие праздники. Не случайно же они отмечены сегодня в календарях, эти славные даты нашей юности. Это этапы нашего роста, нашего мужания.
Время промчалось. Многое из того, что было для нас живой действительностью, стало для младших поколений историей. Давно ли, думается, наши комсомольцы ехали на строительство Магнитогорска или Сталинградского тракторного? В сердце это лежит близко, а в календарях уже очень далеко.
Мы вспомнили с моим старым товарищем о звене «Металлист» в связи с тем, что вот же нашлись горе-экономисты, которые в своих писаниях взялись ревизовать политику партии в области развития народного хозяйства: тяжелую индустрию, производство средств производства отодвинуть на второе место, а на первое место вывести производство средств потребления, легкую индустрию.
От имени кого рассуждают так путаники-теоретики?
Всплывает это все оттуда – из болотца обывательщины и мещанства, которое еще не ликвидировано, не засыпано в процессе строительства нового общества. Его нельзя недооценивать, это болотце. Из него же всплыло не так давно пресловутое, густо пахнущее троцкизмом рассуждение об «искренности» в литературе, которое, при всей недолговечности своего существования, все же успело поспособствовать рождению некоторого косяка мещанской литературы.
Недавно мне один ленинградский рабочий-сталевар сказал: «Я очень внимательно следил за материалами вашего писательского съезда и должен сказать честно: кое-что в речах делегатов мне не понравилось. Один молодой писатель – фамилию не помню – выразился примерно так. Он, дескать, не понимает тех критиков, которые, увидав картину с изображением луга и речки, говорят, что это безыдейное произведение. А вот если художник сюда пририсует мачту высоковольтной передачи, критик об этой картине скажет, что она идейно насыщена. Я не критик, я старый рабочий. Я десять лет кряду ездил за грибами в одно и то же заветное место под Ленинградом. Там лес, луг и речка. Но вот нынешним летом в знакомых местах вдруг появилась линия высоковольтной передачи, от Нарвской электростанции. Честное слово, этот пейзаж меня взволновал. Конечно, если мачта к лугу и речке пририсована приспособленцем – это одно, а если художник сердцем ощутил появление нового среди привычных лугов и речек, тут дело совсем другое. Тот, кто сумел сделать это убедительно, кто по линии этой высоковольтной передачи повел нас в наше завтра, тот настоящий художник, настоящий мастер, спасибо ему. И зады-то повторять не велика доблесть».
Старый сталевар говорил долго и взволнованно. Он говорил о том, что напрасно ведущие писатели не берутся за темы, связанные с жизнью советского рабочего класса, за темы, связанные с развитием нашей тяжелой индустрии. Ведь было же время – Федор Васильевич Гладков путешествовал по стройкам Магнитогорского металлургического комбината, Челябинского тракторного завода, завода сельскохозяйственных машин в Ростове-на-Дону, видел закладку Днепрогэса и в итоге написал роман «Энергия» – роман, подсказанный сердцу писателя замечательным временем первого пятилетия индустриализации нашей страны. Было же время, которое продиктовало Валентину Петровичу Катаеву взволнованный роман «Время, вперед!» – о героической стройке металлургического комбината в степи. Леонид Максимович Леонов написал «Соть». Десятки, сотни писателей искали новое именно там, где оно и есть, – в отношении человека к труду, искали его в труде, в труде ярком, героическом, многообразном, каким, в частности, является труд людей тяжелой индустрии.
У нас есть замечательное указание Ленина: «Производительность труда, это, в последнем счете, самое важное, самое главное для победы нового общественного строя».
Может быть, они, эти ленинские слова, относятся только к политикам, к людям промышленности? Может быть, «производительность труда» – это проза жизни» лежащая за пределами искусства и литературы, этакая линия высоковольтной электропередачи среди лугов и речек?
У нас есть замечательные слова Горького, произнесенные им на Первом съезде писателей. Горький сказал тогда: «Социалистический реализм утверждает бытие как деяние, как творчество, цель которого – непрерывное развитие ценнейших индивидуальных способностей человека, ради победы его над силами природы, ради его здоровья и долголетия, ради великого счастья жить на земле, которую он сообразно непрерывному росту его потребностей хочет обработать всю, как прекрасное жилище человечества, объединенного в одну семью».
Все величие человека, всю красоту его можно увидеть и показать только в творческом труде, труде как деянии, то есть в борьбе за построение нового общественного строя – коммунизма, путь к которому лежит через всемерное повышение производительности труда.
Сейчас среди рабочих-станочников Ленинграда началось очень интересное движение: они решают проблему сокращения так называемого вспомогательного времени. Дело в том, что за последние годы сильно увеличились скорости, на которых работают металлообрабатывающие станки. А все подготовительные операции, связанные с установкой детали на станке, с ее уборкой со станка, производятся прежними методами, с прежней затратой времени. Нередко получается полнейшая нелепость, когда деталь устанавливают часа полтора-два, а обрабатывают несколько минут. Напрасно пропадает дорогое время. Стоит его сократить хотя бы вдвое, как гигантский станочный парк заводов нашей страны резко увеличит выпуск продукции. Рабочие это прекрасно понимают. И сколько же умов занято сейчас над решением сложной и важной проблемы, сколько рационализаторских предложений поступает каждый день!
Писать об этом совсем не значит писать пресловутый «производственный роман». В новаторских поисках рабочего, связанных с борьбой за увеличение производительности труда, отнюдь не меньше конфликтов, эмоций, поэзии творчества, чем в поисках ученого или работника искусства. С каждым днем труд у нас все больше требует теоретических знаний. На заводах появились такие станки, которые, чтобы управлять ими, требуют по меньшей мере окончания техникума; все большее число рабочих получает среднее образование.
Когда-то писатели с увлечением составляли «Историю фабрик и заводов», которая была начата по инициативе Горького. Этот труд давал писателю знание жизни рабочего класса, его истории, открывал перед писателем богатейший материал, из которого со временем вырастали самостоятельные яркие произведения. Почему бы не возобновить сейчас работу над «Историей фабрик и заводов»? Время идет, все меньше остается живых свидетелей былых страниц этой истории, с каждым годом все труднее будет ее воссоздавать на бумаге. Просто же отмахнуться от большого и важного дела – не по-хозяйски получится. История наших заводов – это история Коммунистической партии, история борьбы за Советскую власть, история того, как отсталая аграрная Россия превращалась в могучую индустриальную страну – в Советский Союз.
Коммунистическая партия, Советское правительство неутомимо трудятся над тем, чтобы все увеличивалось и увеличивалось материальное производство в стране. Во имя этого из года в год растет наша тяжелая индустрия, во имя этого добываются новые миллионы тонн угля и руды, выплавляются новые миллионы тонн металла.
Только такой дорогой мы должны и впредь идти к решительному подъему сельского хозяйства, к изобилию в продуктах питания, в одежде, в различных предметах, благоустраивающих и украшающих нашу домашнюю жизнь. Другие дороги обманчивы, фальшивы; другие дороги, те самые, на которые нас пытались толкнуть обанкротившиеся горе-экономисты, – это дороги, ведущие в иностранную кабалу, а дальше… дальше и к реставрации капитализма.
Нет, не пустячки привык получать читатель и от нашей литературы, а то, о чем Маяковский говорил: «бомба и знамя». Причем, конечно, не только к песне и стиху относит читатель это замечательное определение, но и к любому литературному произведению, и от любого литературного произведения требует, чтобы оно «поднимало класс», чтобы оно сокрушало старое и утверждало новое, чтобы оно звало вперед и помогало прокладывать дорогу в будущее.
Это – главная наша дорога, главное направление. С какой бы тщательностью, с применением каких бы великолепных эпитетов ни расписывались закат или цветение редьки, они так и будут закат или цветение редьки, а не явление большой литературы, не явление, которое взволнует общество.
Поменьше бы этой цветущей редьки во всем – и в художественной литературе, и в искусстве. Шире станут просторы, яснее цели и отчетливей наше главное направление.
1955
Кому отдано сердце
В начале двадцатых годов я приехал в Ленинград. Это был совсем не тот город, каким мы знаем его сегодня. На многих улицах стояли пустые коробки или лежали развалины сгоревших в дни революции и гражданской войны зданий. С ними соседствовали шумные заведения, вроде игорных клубов «Казино» и «Трокадеро». На Александровском рынке можно было купить из-под полы все, что угодно, – от сорочки тончайшего полотна, которую, «вот вам крест святой, гражданин», носил сам Николай II, до маузера в деревянной кобуре с кавказской насечкой. На Лиговке, на Пушкинской улице, на площади Покрова, как ныне в Париже на улице Пигаль, бродили толпы голодных женщин в поисках ночного заработка. Новое жило рядом с отвратительным старым. Были сложные годы нэпа.
Все было в ту пору иным, чем сегодня. И прежде всего – иными были люди. Мальчишкой я хаживал тогда на ленинградские заводы, несколькими годами позже сам работал на одном из них. Уже не делали там зажигалок, уже строили корабли и тракторы, но еще воровали заводской инструмент. Уже начиналось ударничество, появлялись первые ударники среди рабочих. Было это не так-то просто на первых порах – ходить в ударниках: могли и избить, и станок поломать, и сплетню пустить. Старое не брезговало ничем в своей жестокой борьбе с появлявшимся новым.
Годы шли, огромную работу по перевоспитанию и воспитанию людей проводила Коммунистическая партия. Человек становился лучше, чище, красивее и, меняясь сам, изменял, улучшал все вокруг себя. Огромная эта работа партии ждет своего певца. Нет сомнения, что придет час – и появятся книги, которые широко и полно расскажут о большом пути нашего народа, одолевая его год за годом, пядь за пядью, какие неслыханные трудности преодолевал на этом пути, какие радостные одерживал победы.
Можно по-разному думать о каждом из нас сегодня. Один лучше, другой хуже. Но все равно мы не те, что были несколько десятков лет назад. Мы богаче опытом, богаче мыслью, мы образованней; немало изменений произошло в нашей морали, в наших взглядах на жизнь, в отношении к труду. Правда, осталось еще немало и всяческой гадости, и гадости такой, которая, используя те или иные расщелины в нашем обществе, запускает в них цепкие свои корни, разрастается на какое-то время и даже процветает, ловко применяясь к новым условиям существования.
Но когда, в какие времена для истинного художника гадость заслоняла собой доброе и светлое в человеке? Даже самые злые, самые беспощадные сатирики прошлого, обличая зло и мерзость своего общества, общества, построенного на эксплуатации человека человеком, на угнетении человека человеком, делали это, видя перед собой то светлое и доброе, к чему человек должен прийти, расчистив с пути своего все мерзостное. Они не видели тех сил, которые способны произвести эту расчистку, но они знали, верили, что будет, в конце концов, именно так, иначе жизнь не имела бы смысла.
В наше время для художника открылись неслыханные возможности видения нового в человеке, его красоты. Это новое, эта красота завоеваны в тяжкой борьбе, они нуждаются в том, чтобы борьба за них не ослабевала и впредь, они требуют поддержки, требуют внимания и забот.
Каждый художник волен видеть жизнь так, как она ему видится. Но становится до чрезвычайности грустно, когда иные из нас, игнорируя весь исторический путь, который пройден нашим народом, берут какую-нибудь частность – пусть реальную, сущую, истинную, но, однако, частность – и возводят ее во всеобщность. Причем в критике сложилось почему-то так, что если во всеобщность возводится сугубо положительная частность, то автора этого деяния дружно поносят, именуя его лакировщиком. Если же содеяно обратное – в степень всеобщности возведена какая-либо частная мерзость, автора венчают лаврами смелейшего мастера.
Первое плохо. Но чем же лучше второе? И то и другое неправда, а следовательно, и не художественно. За настоящим художественным, за правдой надо идти в жизнь, к людям. Надо прийти к шахтерам Донбасса, к металлургам Урала, к машиностроителям и мастерам корабельного дела Ленинграда, в колхозы и совхозы, в научно-исследовательские институты – словом, к людям, к людям.
Иные из нас обижаются, когда нам говорят о том, что мы плохо знаем жизнь народа, что надо изучать ее, эту жизнь. Обижаются потому, что у каждого из нас есть свой жизненный опыт и мало кто из писателей принялся писать книги, едва сойдя со школьной скамьи, большинство проделало изрядный путь по жизни, прежде чем усесться за письменный стол. Первые книги их несли в себе богатства, собранные на этом пути, волновали читателей неприукрашенной правдой, глубоким знанием жизни. Но нет в мире ничего неисчерпаемого. Исчерпывается и самый богатый жизненный материал писателя. Почувствовав это, мы, вместо того чтобы идти за новым материалом, за новыми впечатлениями, пользуемся тем, что мастерства у нас прибавилось, что словом мы с годами владеть стали лучше, и начинаем творить жизнь в колбах и ретортах этого своего профессионального умения. Мы изощряемся в образах, в эпитетах, в умении «лепить» характеры, в закручивании сюжетов, а читатель к таким книгам остается равнодушным. Он хочет видеть в наших книгах себя, свою жизнь со всеми ее противоречиями, трудностями, радостями, во всей ее простоте и сложности.
Для каждого ясно, что сегодня нельзя изображать Ленинград так, будто бы в нем все еще процветают «Казино» и «Трокадеро», будто бы на Александровском рынке по-прежнему торгуют сорочками Николая II и крадеными маузерами. Ясно, потому что в бывшем «Трокадеро» разместились какие-то районные учреждения, а рынка с этими маузерами давным-давно нет, – на месте его выросло гигантское новое здание. Ленинград, оказывается, надо видеть с его новыми проспектами, с новыми районами, с его метрополитеном. И никто при этом не скажет, что это идеализация образа Ленинграда. А стоит изобразить хорошего человека, без александровских рынков в его душе и сознании, он будет назван идеальным героем, признан несуществующим в жизни и предан критической анафеме.
Что же делать тем из нас, кто встречает таких людей в жизни, кто любит их, кто хочет, чтобы они были героями наших книг? Думаю, что не падать духом и писать о них, о наших новых людях, о замечательных героях нашего времени, которые сегодня стоят возле домен и мартеновских печей, ведут паровозы и строят комбайны, сеют хлеб на целинах Казахстана и Алтая, добывают уголь и руду на Урале и в Кузбассе… Каждый из нас пусть будет с теми, кому отдал он свое сердце.
1955
Читатель ждет
Хмурым октябрьским днем ехал я по одной из бесчисленных шоссейных дорог Донбасса. Попутный грузовик был старый и тряский, шел медленно, кланяясь каждой выбоине в асфальте. То и дело подбрасываемые сиденьем, мы с шофером вели долгую, многочасовую беседу.
Обо всем переговорили. И том, как до войны работал он на шахте, а на войне вот приобрел профессию шофера; и о том, как вышла замуж его сестра, да вышла неудачно и вернулась теперь к отцу, к матери с двумя ребятишками; и о том, как взялся было он разводить кроликов, но ничего у него не получилось – в один день все пооколевали по неизвестным причинам; еще говорили мы, конечно, о международном положении, свободно переносясь из страны в страну, с континента на континент.
Коснулось дело и литературы.
– Времечка маловато, но все-таки почитываю, – сказал шофер, доставая из-под сиденья изрядно потрепанную книжку, прошедшую, видимо, через множество читательских рук.
Я читал эту книгу – роман о шахтерах. Года три-четыре назад написал ее один из местных донбассовских авторов, сам бывший горняк. Немало любви вложил он в изображение труда людей, добывающих уголь, но не хватило у него красок, а может быть, просто терпения, и книга получилась весьма и весьма посредственной.
– Нравится? – спросил я.
– Нравится не нравится, а переживаешь, – ответил шофер. – Как-никак о нашей жизни. Конечное дело, может, кто из Союза писателей и лучше пишет – про природу красивее, про всякие воспоминания, – не спорю. А только вот редко встретишь книжку, которая про тебя самого, про твоих знакомых. Скажу вам прямо, уважаемый товарищ, для меня лично такая книжка дороже других. Посудите сами. Живешь, работаешь, ни со временем не считаешься, ни со здоровьем, – а в шахте, было, и под смертью ходил, – ну кто ты такой? Стоишь ты чего-нибудь или нет? Ведь сам ты этого не знаешь, верно? Об этом тебе другие должны сказать, которым со стороны виднее. В книжке тут, читаю, определенно сказано: стоишь!
Несколькими днями позже, в городе Жданове, примерно об этом же услышал я от одного из доменщиков.
– Слов нет, – говорил он, – много хороших книг пишут советские писатели. Я читатель такой – за новинками слежу. Но где, объясните вы мне, книги о нас, о народе, о рабочих. Все, знаете, ученых, изобретателей, секретарей райкомов описывают. Или про старину. Это неплохо, ничего не скажу, с удовольствием читаем и такое. Но вот мы-то где, мы? Может быть, возле наших домен героизма мало, переживаний или конфликтов нехватка? Да тут, если разобраться, дело как на войне: все время вроде бы вокруг неразорвавшейся бомбы ходим, никто не знает, когда она сработает. Было раз, фурма вылетела. Пришел домой, на мне кожа мешками – так обожгло. Полный таз воды из волдырей выпустили. Да и не это главное. Работаем-то, работаем как – вот на что смотреть надо. Сколько головы, души, сердца в чугун вкладываем!..
Сидели мы за такой беседой вокруг стола в доме обер-мастера Михаила Карповича Васильева, пили чай с вареньем. Михаил Карпович насторожился вдруг, прислушался и пошел к телефону. Через десятки городских кварталов, через реку, в шуме осеннего ветра и в звонках трамваев услышал он, что одна из четырех его доменных печей остановилась.
Это было непостижимо для простого смертного. Я сказал об этом. Жена хозяина дома, Анна Николаевна, рассмеялась:
– Даже я стала понимать, когда и какая печь не так идет, а про него и говорить нечего: на печах неполадка – ночью вскочит, как бы крепко ни спал. Теперь хорошо – телефон есть. Раньше на крышу лазал смотреть, что там и как на заводе. Вот написали бы вы о нем…
Куда бы ни пришел сегодня писатель – к рабочим ли, к учителям, в лаборатории ученых, на колхозное поле, к людям военным, – всюду он слышит: написали бы вы, товарищ, о нас; посмотрите, какие дела мы совершаем, какая сложная у нас, полная событиями жизнь. И в самом деле, задержишься на час-другой в комнатке начальника цеха, с бригадиром возле мартена, у директора завода, придешь в заводское общежитие, разговоришься – и уходить не хочется: жизнь наступает на тебя, развертывает перед тобой человеческие судьбы, думы людей; надежды и крушения надежд, борьбу, с ее одолениями и поражениями.
Я чувствовал себя неловко, когда шофер в Донбассе спросил меня, а какого, мол, вы, товарищ, мнения о той книжке про шахтеров, которая ему так понравилась. Я высказал это свое мнение о ее невысоких художественных качествах. Он покачал головой, размышляя:
– Может быть, правда и ваша, всяко бывает… А что же которые поплечистее-то не возьмутся за такое дело? Что у вас там, в руководстве, – комитет, коллегия?
– Правление.
– Вот бы правлением сели да и постарались сообща про нашу рабочую жизнь. Глядишь, художественней бы вышло…
В одном научно-исследовательском институте Москвы заместитель директора по научной части говорил мне:
– Я считаю, что в своей писательской среде вы должны обсудить вопрос: почему некоторые писатели столь же легко шарахнулись в сторону безудержной критики нашей жизни сегодня, как легко они занимались розовой ее лакировкой вчера? В чем причина? На поверку окажется ведь – это мое такое мнение, – что причина в отступлении от жизненной правды. А причина такого отступления – в отрыве от широкой народной жизни. Я подчеркиваю: именно широкой. Приткнувшись носом к стене огромного здания, можно только и увидеть, что шлепок засохшей дорожной грязи от проехавшего на прошлой неделе грузовика. Я не могу принять сегодня книгу о страданиях одиночки-изобретателя, мизантропа, энтузиаста более производительного выпуска канализационных труб хотя бы уж потому, что за двадцать пять лет моей работы в науке действительность, окружавшая меня, была совершенно иной. Это, во-первых. А во-вторых, в истекающем году мы закончили несколько важнейших работ, в тысячу раз более сложных, чем все это дело с трубами, и притом никакая бюрократическая машина нам не препятствовала. Напротив того, торопила нас. У нас есть свои трудности, их немало, но они совсем другого свойства. Ни один из нас не живет двумя картофелинами неделю. Все эти «ужасы», как некоторые критики говорят в таких случаях, дурное сочинительство. Именно – подчеркиваю – дурное. До крайности. Учтите, пожалуйста, что фальшивый герой, изображенный в фальшивых обстоятельствах, не обманет вашего читателя. Потому не обманет, что ваш герой – если вы, конечно, пишете о современности – это ваш же и читатель.
Разговоров, толков, споров о литературе в читательской среде сегодня, пожалуй, больше, чем в среде самих литераторов. Наши читатели и наши герои спорят о социалистическом реализме, о положительном герое, о художественном мастерстве, об идейности и партийности литературы. Всех удивляет, конечно, почему по этим вопросам не высказываются в печати писатели, почему молчат мастера советской литературы, руководящие силы Союза писателей. Не могут же они быть согласны с теми нелепыми и злобными нападками, какие совершаются на социалистический реализм, на советскую литературу зарубежной реакционной прессой. Не могут же они быть согласны с просочившимся в наши ряды отнюдь не дружественным нам утверждением, что наша литература не говорила правду, говорила полуправду. Может быть, кто-то и был нечестен, это дело каждого – думать или не думать о себе так, но зачем же свои моральные качества приписывать другим?
Читатели ждут от писателей прежде всего книг, хороших книг о жизни народной. Но ждут они писательского горячего слова и о текущих событиях этой жизни, о литературе. Литература у нас давным-давно перестала быть делом только писательским. Она – и читательское дело. Читатель ждет более тесных контактов со своими писателями – не только через книжные издательства, но и через газетные страницы, через более частые личные встречи.
Жизнь, наши герои стучатся в нашу писательскую дверь. Надо распахнуть ее как можно шире. Пусть навстречу жизни выйдут через нее также книги и о наших рабочих. Пусть тот шофер в Донбассе прочтет «о себе» строки, написанные более мастерской рукой. В прошлом таких книг было немало. Немало героев-рабочих знает наша литература. Знаменосцем в этой когорте идет горьковский Павел Власов. За ним – Глеб и Даша Чумаловы, увиденные, созданные Ф. Гладковым. По сей день, увлекаясь героическими буднями первых пятилеток, читают у нас «Время, вперед!» В. Катаева, читают «Танкер „Дербент“» Ю. Крымова, читают о тех, кто строил Турксиб и Комсомольск, читают «Соть» Л. Леонова…
Читатель ищет книги, в которых бьется пульс героики труда. Велик подвиг нашего народа. Книги наши должны быть достойными этого подвига.
1957
Всегда быть с народом
Недавно я прочел в газетах о том, что на заводе «Азовсталь» обер-мастер цеха Михаил Карпович Васильев в торжественной обстановке зажег огонь в новой доменной печи № 5.
Два года назад, когда мне в последний раз пришлось побывать на «Азовстали», печь № 5 еще не существовала, еще даже ни одна лопата не копнула землю под котлован для ее фундамента. Но Михаил Карпович уже рассказывал о ней – какая будет она и какими будут печи, которые последуют за пятой, за шестой… Этот человек, готовившийся праздновать свое пятидесятилетие, меньше всего оглядывался назад, он думал о будущем, заботился о нем, размашисто и твердо шел ему навстречу.
Иной раз думается: за твоими плечами почти полвека жизни, ты много чего перевидел и пережил, какими-то детскими годами коснулся дней Великого Октября, так или иначе участвовал в огромных работах партии в годы индустриализации страны и коллективизации сельского хозяйства, ты прошел по-солдатски Отечественную войну и по сей день помнишь, как пахнет порох, – следовательно, и жизнь, дескать, знаешь, и людей знаешь, и больше уже тебе ничего, кроме чернил и бумаги, не надобно для создания твоих книг, пьес и киносценариев. Надеваешь бобровую шапку с бархатным верхом – родственницу тех, что хранятся в Оружейной палате со времен боярской Руси, или распашонку «с пейзажами» – это уж в зависимости от вкуса и эстетических ориентиров – и ходишь преисполненный. И вдруг встречаешь, скажем, Михаила Карповича Васильева, того или иного из его друзей и товарищей и узнаешь, что со времени последней нашей встречи не только пятая домна пошла на заводе, а что один из твоих давних знакомых в заочный институт поступил или английский язык изучает по самоучителю, что другой в прошедшем году руководил всесоюзной школой передовых доменщиков или прокатчиков, что ездил он, например, в Англию посмотреть, как поставлено дело производства металла там. И горизонт у него стал иной по сравнению с тем, что было не так уж и давно, и мысли шире, и знания глубже… Прошло время, и ушагал твой знакомый вперед, ушагал вместе с бурно движущейся нашей жизнью. Своими былыми аршинами его уже не измеришь.
Или читаешь в «Правде» заметку, в которой сказано о том, что шофер грузовой машины на Московском электроламповом заводе Василий Афанасьевич Афонин собрал личную библиотеку более чем из тысячи книг. Батюшки! – подумаешь. Да ведь давно ли то было, когда такой библиотекой и не каждый ученый-то располагал! И разве не потянет тебя, литератора, пойти познакомиться с этим человеком, заглянуть в его жизнь, в его мир?
Серьезные, крупные сдвиги происходят сейчас в нашей литературе. На призыв партии встать ближе к жизни горячо откликнулись сердца советских писателей. За последний год мы прочли уже немало взволнованных произведений из народной жизни. Их будет все больше по мере того, как станут расти наши литераторские связи с людьми заводов и фабрик, колхозных и совхозных полей, научных институтов и лабораторий.
Работа для газеты дает возможность литератору пойти на разведку в жизнь. Сейчас бы самое время газетам нашим широко привлечь к себе писателей, а писателям нашим откликнуться на призыв газет. Какие невиданные дела творятся в нашей стране! Вот-вот от достроечной стенки в Ленинграде отойдет в первое плавание первый в мире атомный ледокол «Ленин»; вот уже третий искусственный советский спутник совершает круглосуточный облет нашей планеты; вот вступила в строй гигантская гидростанция имени Ленина на Волге; вот уже гранят и шлифуют алмазы, добываемые в Якутии; вот… Этим «вот» нет счета. А что наш читатель знает о людях, стоящих за каждым «вот»? Мало, до обидного мало. В газетах больше констатируются факты и гораздо меньше повествуется о тех, кто, так сказать, повинен в этих фактах. Это же святое дело писателей – рассказывать о людях!
В 1958 году в газете «Ленинградская правда» была опубликована статья одного литератора. Автор рассказывал о том, что он увидел, походив полдня в пределах того квартала, в котором находится его дом. Получилась интересная заметка. Оказалось, что, проходя ежедневно по этим местам, литератор многого не замечал «за ненадобностью». Но интересно еще и то, что на этот раз он отправился по улицам и дворам своего «микрорайона» отнюдь не по собственному почину, а по просьбе редакции. Необходимы такие просьбы, необходимы побуждающие обстоятельства. Очень хорошо, например, что газета «Труд» попросила поэта В. Сосюру написать о молодой строительнице Киева Лиде Капитанюк. Для всех это хорошо – и для строителей Киева, и для газеты, и для самого поэта. Он пришел на стройку, ему понравились ее люди, понравился их красивый труд, и он сказал о них такие слова, что, пожалуй, совсем будет не удивительно, если за небольшой заметкой под рубрикой «Люди наших дней» последуют и стихи.
Хотелось бы думать, что в самом ближайшем будущем, раскрывая утром газету, читатель станет находить в ней ежедневно статью, очерк или заметку того или иного советского писателя. Участие в работе газеты – одна из форм – и действеннейших форм! – приближения литератора к жизни народа, укрепления его связи с жизнью. У каждого из нас должны быть друзья на заводах, в колхозах, там, где творится наука, должны быть свои любимые герои, о которых писалось бы радостно – все равно, в романе ли или в газетной заметке.
Чернила и кровь
Часто спорят – и в Советском Союзе, и за его рубежами – о том, какое место в литературе должна занимать современность. А мне думается, тут и спорить не о чем: сама практика дает на это исчерпывающий ответ.
