Трое суток в аду

Дмитрий Кобцев

Трое суток в аду

Война сладка для тех, кто ее не знает

Эразм Роттердамский (1469-1536)

От автора

Эту историю я услышал задолго до написания рассказа. Тогда я был удивлён героизмом танкистов.

Относительно недавно я прочитал произведение одного автора (не буду указывать его имя). Онопоказалось мне крайне сентиментальным и скучным. В нём недоставалоскорости развития сюжета. «Ведь можно же совместить насыщенность с чувственностью», – подумаля. Тогда я и вспомнил эту историю.

Я досконально изучил материалы в Интернете, чтобы сделать рассказ наиболее приближённым к действительности. Конечно, в нём имеет место художественный вымысел. Он нужен, чтобы сделать историю ярче. Так, главныйгерой рассказа, от чьего имени ведётся повествование, полностью вымышлен. Он заменил собой рядового Эрнста Хейтона, так как о нём не удалось найти никакой информации.

При поиске материалов я использовал Википедию, воспоминания внуков Дональда Ричардсона и Роберта Миссена, а также архивные документы танкового музея в Бовингтоне, Дорсет (а конкретнее, письменный отчёт экипажа танка и аэрофотоснимок тех событий).

В книге присутствует лёгкая аллюзия на книгу "На Западном фронте без перемен" Эриха Марии Ремарка. Её обязательно заметит внимательный читатель.

Важно отметить, что вымышленные мной имена выбраны не случайно. Так, "Магнус" означает "выдающийся, великий", "Бойс" – "человек, живущий в лесу, бирюк", "Дави" – "любимый, любимец", "Кроуфорд" – "ворона, перелетевшая через реку"

Экипаж танка «Фрей Бентос» стал самым награждённым танковым экипажем Первой Мировой войны.

Желаю приятного прочтения.

1.

Шёл двадцатый, а может быть, двадцать первый день битвы при Пашендейле. Эта крохотная бельгийская деревушка, расположенная среди непроходимых болот, суливших смерть неопытному путнику, сошедшему с дороги, среди густых лесов, изобилующих дикими животными, не видевшими людей ни разу в жизни, жила размеренной жизнью глубинки. Там рождались и умирали, женились и разводились люди. Но так было до войны. Теперь, в 1917 году, это богом забытое место играло ключевую роль в истории. От того, кто возьмёт Пашендейль, зависела судьба не только Европы, но и всего человечества в целом. Поэтому бои здесь не прекращались ни на минуту.

Дело в том, что неподалёку от селения располагался город Ипр. Контроль над ним давал прекрасный плацдарм для ударов по немецким портам, расположенным на бельгийском побережье.

Объединённые войска Антанты намеревались захватить Ипр а зетем разгромить эти порты, помешав кайзеру применить доктрину «безграничной подводной войны».

Ежечасно расходовались сотни килограммов армейского инвентаря от медикаментов до боеприпасов. Несмотря на кровопролитные бои, дни тянулись однообразно. Спокойным считалось время, когда позиции просто обстреливали пара пулемётов и десяток – другой гаубиц. По всему периметру работали снайперы. Поэтому из траншей нельзя было высунуться ни на секунду. Все они стреляли не в конкретных людей, а просто в противника, в надежде, что вражеская воля наконец-то будет сломлена: не могут же они, на другой стороне баррикад не спать, не есть, не отдыхать. Но солдаты привыкали к этому и делали это даже под обстрелами.

Хуже того было состояние укреплений. Некогда ровные линии окопов были превращены в бесформенное месиво из дерева, металла, грязи и колючей проволоки. Этому способствовали как разрушительная сила артиллерии, так и дождливый, сырой климат севера Европы. Именно из-за постоянных ливней и туманов, обилия грунтовых вод и, в целом, холодного воздуха многие солдаты отправлялись в госпиталь не из-за пули или осколка, а из-за обморожений ног. Это явление даже получило название «траншейная стопа».

Но сегодня всё изменилось, по крайней мере, лично для меня. Я, рядовой Магнус Бойс, родился в семье фермера в такой же маленькой деревушке, как и этот проклятый Пашендейль. Она располагалась на севере Шотландии, поэтому мой организм уже успел привыкнуть к сырости. Отец мой был не слишком богатым, но имел поголовье из 30 овец. Я часто пас их, и регулярно отбивался от волков. Тогда я начал проявлять неплохую меткость. В 15 лет я начал подрабатывать охотой, чем принёс в семью неплохие деньги и ещё лучше развил свои стрелковые навыки. Помимо этого, родители часто посылали меня в лес за дровами. Перенос тяжестей и частая работа топором выработали во мне выносливость, силу и скорость сокращения мышц. Так, сам того не подозревая, я буквально был заточен под эту войну. Но тогда я и не думал о фронте. Когда я впервые принёс домой деньги, заработанные охотой, родители единогласно отложили половину и велели мне копить на учёбу. В 17 лет они добавили к моим сбережениям ещё столько же, и я успешно поступил в медицинский университет.

Там я проучился полгода, как вдруг где-то за тысячи миль от моего дома один безумец застрелил австрийского герцога Франца Фердинанда. Это послужило началом новой войны невероятных масштабов. Немцы провели стремительное наступление, почти сломив оборону Франции. Вскоре и многие другие страны, в том числе Британская империя, вступили в войну. Однако, несмотря на добровольческие полки, пёстрые плакаты в газетах и на улицах, я не отправился на фронт.

Между тем, я всё больше замечал, что моя жизнь казалась мне скучной, а учёба перестала приносить радость или интерес. Она стала сводиться к простому желанию избежать отчисления: я перестал читать интересные мне статьи учёных, книги, чтобы сэкономить время на выполнение рутинного составления конспектов. Многие хорошие преподаватели отправились на войну добровольцами, и заменили их совершенно унылые люди, порой даже не разбиравшиеся в преподаваемых предметах.

С личной жизнью тоже не вязалось. У меня не было ни семьи, ни друзей. Люди смотрели с презрением на молодого человека, который всё ещё не на фронте. Некоторые девушки даже открыто заявляли, что не хотят иметь знакомств с трусом. Это же чувствовалось и среди преподавателей. В кругу семьи постоянно обсуждали людей, отправившихся на поля сражений. В том числе и соседского сына, Дави Кроуфорда, ставшего "добровольцем" по приказу отца. Все считали его героем. Это мнение подкрепляли приходившие письма, повествующие о его подвигах. Автором этих писем, конечно же, был сам Дави.

Внутри меня теплилось чувство, странное и порой пугающее. Я как будто хотел поехать на фронт, однако, заявить это прямым текстом самому себе не хватало сил. Я не желал ни побед, ни славы, ни крови врагов. Просто моя обычгая жизнь казалась мне скучной, я устал от неё. Она не дарила мне ни радости, ни азарта. Проживание в городской квартире сильно контрастировала с жизнью на ферме, поэтому я чувствовал себя в клетке. Всё, что я делал быстро надоедало мне. Мне было не с кем погулять или сходить в кафе. Я чуствовал одиночество. Война могла бы это исправить. Ведь это мырши, яростные сражения, героизм. Всё это не давало бы мне соскучиться. Там у меня появились бы настоящие друзья на всю оставшуюся жизнь. Ну и наконец ме было бы что вспомнить в старости.

Но было и другое чувство. Оно тормозило меня, уговаривало остаться. Я не мог сказать, что я боялся фронта, но что-то отталкивало меня от пункта сбора добровольцев.

Но вдруг, в январе 1916 английское правительство издало Закон о военной службе. По нему все одинокие мужчины в возрасте от 18 до 40 лет призывались на фронт. Поскольку собственной семьи у меня не было, я был мобилизован.

В тот день я взял газету по дороге в университет, чтобы, как обычно, почитать в перерыве. Увидев этот заголовок, я был счастлив. Дальнейшее происходило как во сне. Я собрал некоторые вещи, отправил письмо домой и направился в пункт сбора. Вот то, что откроет мне светлую жизнь.

В трясущемся, переполненном вагоне поезда, идущего на юг, я говорил себе: «У Германии нет ни достойных союзников, ни колоний. Не могут же они победить вставшую против них Европу? Наступление немцев уже захлебнулось, а значит, скоро мы победим!». Во время движения по территории Англии нас встречала ясная погода. Снег блестел в солнечных лучах, деревья стояли в своих белых нарядах как офицеры, провожающие нас. Солдаты пели, смеялись и шутили. Так было и по дороге во французском тылу и во время переправы через Ла-Манш. Однако по мере приближения к передовой погода ухудшалась.

Над нами нависали свинцовые облака, было холодно и сыро. Никто больше не пел и не шутил, все словно чувствовали дыхание смерти. Оно было в колоннах раненых, идущих нам навстречу, в раскатах и грохоте орудий, изуродованных трупах лошадей на обочинах дорог, в людях, роющих новую братскую могилу. Встречающиеся солдаты смотрели на нас с сожалением, если они могли смотреть. У некоторых раненых были перевязаны глаза – скорее всего они уже никогда не смогут видеть, у некоторых кровь спеклась на лице, перекрывая обзор, другие были в бреду или под действием морфия, поэтому им было не до рассматривания нового пополнения, четвёртые и вовсе были мертвы.

Не так я представлял себе фронт…

2.

Многие солдаты жалеют своих противников. Многие испытывают суеверный страх, видя винтовку в руках врага. Некоторые просто отчаиваются, превращаясь в безвольную массу. Они желают, лишь бы это быстрее закончилось, но не сражаются так ожесточённо, как следовало бы. Такие люди сидят в своих укреплениях, как звери в норах, и плачут, когда мысленно, а когда и вслух о том, как они скучают по дому и семье. Конечно, и их можно понять, но они как будто не знают, что нужно сделать, чтобы быстрее вернуться с фронта.

А я знаю ответ. Нужно побеждать врага, как в крупных сражениях, так и в мелких столкновениях. Смерть каждого немецкого солдата приближает мою встречу с мамой и папой, с родной деревушкой, с любимым делом, медициной. Возможно, вы могли подумать, что меня сделали военным врачом. Если бы! В армии Британской империи не так велика смертность среди докторов, поэтому их и без меня хватает. А вот пехоты недостаёт. Поэтому я сижу в воронке от взрыва, с винтовкой в руках, по колено в грязи и с неоконченным медицинским образованием.

Но сегодня моя судьба изменилась. В недавнем штурме я повиновался своим инстинктам и дрался как лев. Из нашей роты я первым оказался в окопе врага и продержался там около трёх минут в полном одиночестве. Это отвлекло внимание немецких солдат и позволило избежать больших жертв среди моих боевых товарищей. За это время я в упор подстрелил одного немца и ещё двоим раздробил головы окопной дубиной.

Подобное орудие, представлявшее собой палку из твёрдых пород дерева с расширяющимся концом, обмотанным колючей проволокой и усиленным 200-миллиметровыми гвоздями для увеличения убойной силы, было распространено в этой войне. Все солдаты в нашей дивизии обладали чем-то подобным. Дубинка была не слишком длинной по сравнению с заводским штыком-ножом, поэтому лучше подходила для рукопашных боёв в ограниченных пространствах окопов. Более того, она обладала большим останавливающим действием, чем штык-нож, поэтому одного удара таким орудием было достаточно, чтобы лишить врага боеспособности.

Но даже после захвата укреплений бой продолжился. Подоспело немецкое подкрепление. Обороняя новую позицию, мы с нашим командиром оказались рядом. На его глазах я застрелил нескольких атакующих бойцов. Но силы были неравны. Мы уже собирались отступить, но вдруг рядом с нами раздался оглушительный взрыв. Меня ранило осколком в плечё. Но хуже было то, что командиру, отцу троих детей, серьёзно повредило ногу. Всё от бедра до стопы было превращено в кровавую кашу. Он кричал, что не чувствовал пальцев. Лицо было изуродовано, на теле зияло ещё несколько ран. Как медик я понял, что спасти его ещё возможно. Он требовал бросить его и спасаться самим, и так поступили остальные бойцы. Но не я. Я взвалил его на плечи и, вопреки его приказам понёс сквозь огонь и стальной шквал.

К моему везению, мы добрались до своих позиций. Оттуда нас обоих эвакуировали в госпиталь. На этом наши пути разошлись. Я пролежал там около недели и направился на передовую. Его же отправили домой. Перед самим выходом я спросил, как он. Врачи сказали, что его состояние нормализовалось, но воевать он больше не способен. Я ехал в кузове грузовика и размышлял: «Даже хорошо, что он больше не боеспособен и не вернётся в ад этих боёв». Помимо этого, меня переполняло чувство гордости за спасение чужой жизни.

В госпитале я встретил того самого Дави Кроуфорда. Он лежал в палате и читал журнал. Выяснилось, что причиной его попадания в госпиталь стало ранение в ногу.

Несмотря на некоторую неприязнь к нему, я расспрашивал его о фронте и слышал героические истории о мужестве рассказчика.

Так продолжалось около суток, пока в госпиталь не прибыл капитан, очевидно, управлявший частью, в которой служил Кроуфорд. Он сходу велел вызвать врача, а сам направился к Дави.

–Эта собака, – кричал он доктору, – за год работы почтальоном в моей части не выполняла свою работу и месяца. Каждые пару недель у него происходит какая-то беда, и он отправляется в госпиталь. И сейчас, я уверен, ранение ненастоящее.

Доктор явно прибежал после операции, в руках у него был скальпель, который он второпях положил на тумбочку рядом с койкой Дави.

Капитан откинул рубашку почтальона и снял бинты.

–Ага, здесь есть пороховой ожог, – прорычал он, – он подстрелил себя сам! Отправлю тебя, дружок, в самое пекло, как оклемаешься. Это будет для тебя наказанием за дезертирство!

– Действительно, – задумался доктор, – как я сразу не приметил, что тыловик не мог получить ранение в упор в бою. Ладно, не будем тратить время на него, куда делся мой скальпель?

Он начал оглядываться, ощупывать карманы. В это время подбежала медсестра и сообщила, что в операционную прибыл боец с разбитой ключицой, и хирург сразу же бросился туда, забыв про потерю инструмента.

Ночь была тёмная. Я спал перед окном, смотревшим на передовую. Виднелись осветительные ракеты, вспышки взрывов. Вскоре мне удалось уснуть, но сон этот не был спокойным. Дурное предчувствие не отпускало меня. Вдруг я услышал крики и звуки металла, вонзающегося в плоть. В палате включили свет. Дави наносил удары скальпелем в собственное колено. В его глазах, несмотря на стоны, читалась остервенелая злость и безумие.

К тому моменту, как его скрутили, он разбил себе левое колено и серьёзно повредил правое. Лёжа на полу, он кричал: «Я туда больше не вернусь!». На следующее утро его вывезли на носилках без одной ноги: восстановить сустав было невозможно.

3.

Вскоре я вернулся на передовую.

Прошло несколько дней, пара штурмов удачных или не очень. Здесь трудно сказать, какое сражение удалось: одна и та же позиция переходила из рук в руки. Кажется, всё, продвинулись, но через 2-3 часа вы снова отступаете. Можно ли считать такой штурм успешным? Так тянулись дни, пока однажды полевой почтальон не доставил мне судьбоносное письмо из штаба.

Магнусу Бойсу.

За проявленный героизм и самоотверженность в сражениях вы переводитесь в бронетанковые войска. Просьба предъявить письмо действующему офицеру и отправиться в штаб, для дальнейшего распределения в тренировочный лагерь.

Я был рад. В наших солдатских кругах ходили легенды о непобедимости нового английского оружия, танков. От них отскакивали пули, и они могли с лёгкостью преодолевать траншеи и колючую проволоку. А несколько пушек и пулемётов эффективно изничтожали врага во всём круговом секторе.

Я поспешил последовать инструкциям и уже к вечеру того дня прибыл в штаб дивизии. Два дня и я просидел в землянке, проведя большую часть времени в кровати. Потом за мной приехал грузовик, который собирал таких же бойцов, как и я по всему фронту.

В кузове я познакомился с будущими товарищами по обучению. Их личности не заслуживают особого внимания, ведь пробыл я с ними всего пару недель. Меня назначили пулемётчиком. В моём экипаже было ещё 7 человек: второй лейтенант Джордж Хилл, сержант Роберт Миссен, артиллеристы Уильям Морри, Фредерик Артурс, Перси Бадд, Джеймс Бинли и Эрнст Бреди. Я обязан рассказать отдельно о нашем будущем командире. Его звали Дональд Ричардсон. Он был капитаном по званию, то есть стоял выше нас. Но это не мешало ему относиться к своим подчинённым как к друзьям, он не считал себя лучше других членов экипажа. В родном для него Ноттингеме он был бакалейщиком. Его жизнерадостный характер не давал понять, что он является бывалым военным.

Жизнь в лагере была спокойной, мы обучались всему, что нужно было знать танкисту. 18 августа нам сообщили, что мы будем участвовать в прорыве под Пашендейлем.

Конкретнее, нашей задачей было поддержать наступление 61-ой дивизии вблизи Сен-Жульена. В ходе наступления мы должны были захватить городок Менен, находящийся на границе Франции и Бельгии всего в восьми километрах от печально известного Ипра. Таким образом наша операция являлась составной частью Третьей битвы за этот город.

«Возвращаешься к началу», – усмехнулся Дональд. Всё его состояние не давало понять его волнения, хотя он, как и все, понимал важность нашей роли на поле боя. Ответственность за жизни других солдат, вчерашних боевых товарищей, лежала у нас на плечах, и этот груз не давал покоя ни ему, ни нам. Более того, это был наш первый бой на танке.

4.

21 августа мы прибыли на фронт. Тогда нам выдали наш танк- «самец» танка Mark.4. В отличие от «самки» он обладал только четырьмя пулемётами 7.7 мм Льюиса вместо шести. Но это с лихвой окупалось двумя шестифунтовыми пушками 57-мм Гочкиса. Он обладал мощностью двигателя 125 лошадиных сил при 1000 оборотах в минуту, что позволяло машине при боевой массе в 28 тонн и лобовой броне 16 мм разгоняться до 6.4 километров в час. Ромбовидная форма корпуса преодолевала траншеи до 3-х метров в ширину, стенки до 1.2 метров в высоту и броды до 0.6 метров в глубину. Один внешний вид машины вызывал трепет. Стальной гигант длинной 7930 мм, шириной 3900 мм, высотой 2610 мм казался невероятно большим. Складывалось впечатление, ничто не сможет его остановить. Конкретно наш танк мы назвали «Фрай Бентос» в честь полюбившейся нам фирмы тушёнки, которая к тому же принадлежала Дональду Ричардсону.

Перед боем все спали, как убитые. Конечно, все мы волновались, но за столько времени уже привыкли к кровопролитию, поэтому притупили страх.

Утром 22 августа мы собирались в атаку. Дональд Ричардсон, по обыкновению, шутил и подбадривал нас, хотя в его движениях проглядывалось волнение. Мы нанесли название на борт танка, загрузили внутрь боекомплект, несколько винтовок и револьверов, две канистры с водой и ещё одну с горючим, немного еды.

За час перед боем развели костёр около танка и стали завтракать. Ели мы молча, каждый думал о своём: о доме, о семье, о предстоящем сражении. Небо было пасмурным, а воздух влажным. Это не редкость для здешних мест. Но опыт подсказывал, будет дождь. Мы ели в тишине, пока Дональд не заговорил. Он шутил, а мы старались поддерживать его старания приободрить нас.

5.

Но вот по рации поступил сигнал к началу боя. Мы оперативно сели по местам. Механик-водитель по имени Джордж Хилл завёл двигатель и неспешно сел за руль, как будто поднимая градус накала своей неторопливостью. В салон тот час же повалили клубы выхлопных газов. Не стоит этому удивляться. Двигатель располагался прямо вместе с экипажем, без какой-либо перегородки. Поэтому, несмотря на выхлопную трубу и систему водяного охлаждения, в салоне было, как в бане. Ситуацию усугубляла тряска. Ни о какой подвеске не было и речи, поэтому каждая кочка на пути отдавала в позвоночник. Я надел защитный шлем, но поднял кольчужные «шторки» на нём, призванные защитить мои глаза от осколков, попадающих в смотровую щель. Бронестекла не было, поэтому брызги свинца часто лишали танкистов зрения.

Примерно в 4 часа 40 минут мы проехали прямо над нашими окопами. Дональд видел, как за нами поднимаются пехотинцы, такие же солдаты, как и мы когда-то. Это усиливало чувство ответственности.

Пейзаж вокруг мог шокировать неподготовленного зрителя. Но для бывалого бойца он был уже обыденностью. По сторонам были воронки от снарядов, заполненные грязью до краёв, в этой же гнилой жиже лежали тела погибших здесь людей, а иногда можно было увидеть лошадей, отдавших жизнь ради человечества. Кое-где торчали обугленные стволы деревьев, чудом не срезанные осколками и пулями. Они были молчаливым напоминанием красоты здешних лесов до войны. Встречались искорёженные останки бронеавтомобилей. До принятия на вооружение гусеничных танков они должны были прикрывать пехоту, но в такой грязи колёса моментально застревали и автомобиль превращался в удобную мишень для артиллерии.

Мы двигались медленно. Я сидел за главным пулемётом, расположенным в носовой части машины. Рядом со мной сидел мехвод Джордж. Я видел всё перед танком, но что происходило с флангов, я не знал. Едва мы пересекли наши окопы, я надел «шторки» и прильнул к «Льюису».

Стоило нам проехать 50-60 метров, по нам открыли шквальный огонь. Пехота пряталась за танком. По нашей броне барабанной дробью стучали пули. Неподалёку от нас то и дело вздымаливзмывалив воздух столбы грязи и огня—взрывы вражеских снарядов. Естественно, мы стали мишенью номер один для артиллеристов кайзера.

–Фредерик, орудие противника на 2 часа! Оно замаскировано под дом фермера! – прокричал Дональд

–Вижу сэр, можете не уточнять, что делать,—ответил, усмехнувшись, он.

Я присмотрелся туда и действительно, оно было там. Выстрел. Снаряд попал метрах в пяти.

–Стоп, машина,– скомандовал Ричардсон, понимая, что на таких ухабах практически невозможно прицелиться.

Выстрел. Точно в цель. Командир велел продолжить наступление.

Я стрелял длинными очередями. Видны были вспышки винтовок противника. Я старался стрелять точно в них.

Конечно, целиться было практически невозможно, но процент, должно быть, был высоким.

Примерно в километре от нас шли другие танки. Я не знал, как у них дела. Я видел лишь позиции врага. До них оставалось около 150 метров.

–Мы ведем атаку за собой! – радостно крикнул Дональд, – будем первыми, кто пересечёт окопы немцев!

–Ура! – в один голос отозвались танкисты.

В азарте сражения мы уже не замечали ни страха, ни жары, достигшей уже 50 градусов, ни задымлённости помещения. Мы стали забывать об опасностях на поле боя, нам казалось, что мы были неуязвимы. Я с улыбкой собирал свой кровавый урожай.

Мы пересекли три линии траншей противника. Казалось, мы пробили панцирь и вошли в мягкое подбрюшье "черепахи" немецой обороны. Пехота отстала от нас, но это не заставило нас остановиться, ибо мы уже не встречали никакого сопротивления.

И вдруг всё резко изменилось. Из фермы "Галлиполи" по нам открыли пулемётный огонь. Танк остановился для выстрела, и мы почувствовали, как почва под нами проседает. Механник-водитель начал разворачивать машину, как вдруг в лобовой бронелист попал снаряд. Чудовищный грохот прозвучал перед моей головой, в смотровую щель полетели куски стали, но кольчуга спасла мои глаза. Что-то тяжёлое, но мягкое упало мне на колени.

Попадание было прямой наводкой. Из-за чудовищной энергии снаряда и взрыва броня треснула изнутри, и Джорджа ранило в шею осколком брони, он потерял сознание. Кроме него, осколки задели Перси и Уильяма, однако их ранения были не столь серьёзны. Механик-водитель упал мне на колени, надавив своей ногой на рычаг. Танк начал резко поворачивать. Дональд сел на его место и попытался выровнять танк. Но было уже поздно. Фрай Бентос накренился и съехал в воронку с грязью. Весь левый борт, включая спансон, оказались под водой. Поэтому орудие и пулемёт на нём вышли из строя. Несколько человек ушиблись при падениии и рассекли себе кожу о внутренности танка. Канистра с водой раскрылась и залила рацию. Мы остались без связи.

Я услышал:

–Небольшие технические трудности,– постарался пошутить Ричардсон. – Скоро мы выберемся отсюда и продолжим бой.

–Боюсь, но застряли мы тут намертво, – сказал я шутя.

Танки были тогда относительно новым изобретением, поэтому нельзя было дать врагу захватить его. Предстояла длительная осада. Более того, наша позиция оказалась костью в горле для немцев. Ни о каком наступлении с их стороны не могло быть и речи, пока мы находились здесь. Это значило, что немцы применят все силы, чтобы избавиться от нас.

Тут я почувствовал страх. Впервые за довольно долгое время меня сковывал суеверный ужас. Осознание безысходности и уязвимости, несбывшихся надежд и грядущих бед, всё это встало в одну картину у меня в голове. Я не могу сказать, что я был абсолютно бесстрашным всё время пребывания на фронте, однако, к настоящему моменту оно буквально атрофировалось по причине ненадобности. Человек боится, потому что не хочет выполнить действия, ведущие к неудаче, в нашем случае к смерти. Но на фронте большая часть твоей живучести заключается в везении. И поэтому мало что зависит от солдата. А значит, зачем бояться, ведь снаряд всё равно прилетит тебе под ноги или шальная пуля ударит в голову. Но сейчас я чувствовал страх, вытеснивший рациональную сторону мышления из моей головы. Я осознал, что я ещё чувствую, что я всё ещё жив.